скачать книгу бесплатно
Маски любви и смерти
О. Странник
Конец 80-ых, страна накануне больших перемен. Весёлая богемная компания студентов СПб Академии художеств, актёров и кинематографистов ищут свои пути в стремительно меняющейся жизни. Приключения, легенды, кладоискатели, цыгане, коллекционеры и их сложные отношения на фоне драматической истории любви с открытым финалом в мистическом городе Санкт-Петербурге.
Маски любви и смерти
О. Странник
© О. Странник, 2017
ISBN 978-5-4485-6661-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Натурщики и призраки
Был слышен только лишь шорох и шелест, иногда потрескивание – это карандаши и мелки шуршали по бумаге, шелестели отбрасываемые листы, потрескивали лампы и электрообогреватели. В одном из помещений Рисовальных классов Академии художеств стояло и сидело на табуретках, подоконниках и просто на полу человек сорок разновозрастных энтузиастов – от седобородых вечных абитуриентов до школьников старших классов, абитуриентов будущих. Были и студенты разных курсов и факультетов Академии, учащиеся Рисовальных классов, а также несколько бомжеватых личностей неопределённого пола и возраста. В центре на помосте обнажённый натурщик каждые 5—7 минут менял позу, и надо было успеть его зарисовать. Всё это называлось «наброски» и происходило по воскресеньям в течение 4-х академических часов. Было не до разговоров, успеть бы ухватить и передать на бумаге «движение», как говорили изредка забегавшие преподаватели. «Ухвати потенциальное движение, пластику, динамику, вектор, передай пропорции, а контур, что контур…» – бормотали они, заглядывая через плечо или под руку в листы, пристроенные на картонках, на коленке или на согнутой руке. «Да не проволочный контур тяни, как у Билибина, прерывай… прерывай, уходи в объём, а то плоско будет…» – горячился темпераментный Хижа, ведущий преподаватель нашего курса, похожий на молодого Горького, – «…тень только наметь плоским грифелем, движение, движение передавай…». И вся наша дружная, сосредоточенная толпа тщилась и старалась «ухватить и передать» в меру сил и способностей. Пять минут – и поза меняется, лист подворачивается под стопку, шуршит карандаш… сломался-затупился – хвать другой, запасной, так, тень размазать пальцем… взгляд – на модель, на лист, на модель, на лист, рука летает, шуршит грифель… Иногда заглядывает кто-нибудь из преподавателей академического рисунка и понуждает натурщика принимать более сложную позу, чем просто сидеть, отставляя то одну, то другую ногу; для сложных поз имеются длинная палка, стойка и табуретка.
Натурщики и натурщицы время от времени менялись, и делать наброски было легче с возрастных моделей, складчатых, бородавчатых, морщинистых и непропорциональных. Чем уродливее, тем легче, – ухватишь складку, родинку – вот уже и похоже. Один испитой мужичина с бульдожьей физиономией был зело колоритен, но частенько падал с табуретки – то ли спьяну, то ли в эпилепсии. Потомственная натурщица Глафира, поседевшая на подиуме и запечатленная для вечности, наверное, десятью поколениями студентов, умудрённая опытом, стоя на подставке, поучала всех в пределах досягаемости своего взгляда:
– Ты не бородавки мои рисуй, а образ дай, а ты, вот ты – возьми сангину, а не уголь…
Была одна девочка лет пятнадцати – ну не за что глазу зацепиться, рельеф сглаженный, грудь едва намечена, ничто тени не отбрасывает, но и рёбра с позвонками не проглядывают, как часто бывает у подростков, одна только текучесть линий, пластика движений – и мало у кого получалось. Пробовали некоторые сангиной, соусом, углём – а что толку, нет рельефа, не схватить объёма, его как бы и нет вовсе, ну, просто силуэт один, только контур получается. Вот по наброскам этой девочки и было видно, кто какой рисовальщик.
Те же натурщики позировали нам и на длительных, рассчитанных на месяц, постановках поясного портрета и обнажённой натуры в полный рост на 3-ем и 4-ом курсах. Тогда нас в группе осталось 12 человек, примерно треть от первоначального состава, остальные отсеялись по неспособности, двое-трое сами ушли.
Наше время – с 19-ти до 23-х, четыре академических часа. Стоял тёмный, мокрый ноябрь… «…а ноябрь не стоял, а длился, свет на утро, вечер и день – не делился, и никто, НИКТО не умел помочь эту длительность превозмочь…» – такие слова звучали у меня в голове. В классе светло и жарко, жужжат многоваттные лампы, пощёлкивают обогреватели. Рядом с моим – мольберт Андрея, летом он опять не поступил на дневное, на будущий год снова будет пытаться, а угрюмый Павел, говорят, уже пять раз неудачно пробовал.
Сегодня делают новую постановку, натурщица – женщина лет 45-ти, плотная, но не рыхлая, позирует обнажённой, не снимая очков. Почему-то никому это не кажется смешным. Хижа установил свет, очертил подошвы босых ног натуры мелом на подиуме, уточнил позу. Все остро воззрились на модель, зачиркали по туго натянутому ватману осевые и направляющие – как учили. Николай Андреевич повторяет своё знаменитое: «Сначала ремесло в руку получите, а потом уж душой воспаряйте!». Ну, к 4-му курсу оставшиеся после отсева 12 человек ремесло в руку худо-бедно обрели, всяк в меру своих способностей, конечно. И вот по отработанной схеме, у каждого в своём ракурсе появляются контуры, выверяется масштаб, уточняются соотношения и основные объёмы – канонические пропорции Витрувианского человека Леонардо Да Винчи. А дальше намечаются светотеневые соотношения и индивидуальные особенности телосложения нашей Нины Ивановны, которая серьёзно и терпеливо сохраняет неподвижность, на носу блестят очки, они бликуют, и глаз почти не видно. Вот придётся так и рисовать, даже интересно – дополнительная штудия. Каждый по-своему будет «душой воспарять» целый месяц. А кто-то и не будет, нечем воспарять, чем и отличается ремесло от искусства…
У Андрея штрих мелкий, тонкий, невесомый, сходство выступает, как сгущающийся туман, контур пропадает в своеобразном сфумато, исчезающем, как дым – да, это в живописи, но и на карандашном рисунке надо суметь. У Нины – контрастная, размашистая манера; что-то она опаздывает сегодня, хипница… Алёша-мичман щурится, выверяет пропорции, штрих у него – сухой, точный. Угрюмый Павел экспериментирует со сферическим штрихом, потом подходит ко мне и пытается показать на моём рисунке, на икрах, на ягодицах: «…Вот у Дали так, эллипсами, вот так вот…», – я отгоняю его. Длинный бородатый Цветков старается не «воспарять», а приблизиться к фотографической точности; ушёл вот недавно из семьи, чтобы быт не мешал творчеству, устроился электромонтёром здесь, в Академии, получил доступ в каморку с инвентарём где-то под лестницей, поставил там мольберт – и счастлив! Кажется, и ночует там тайком…
Пожилой Иван Макарыч Панасюк умудряется передавать на бумаге женское тело в виде гипса, наверное, гипсовые головы, что мы рисовали на 2-м курсе, остались пределом его возможностей. Алёна, сама вся как акварель Бакста, отрешилась ото всего, ушла в затягивающую глубину белого листа… Путь от схемы – к творчеству – некое раздвоение сознания и действия – одна часть, рука, штрихует, сопоставляет, соизмеряет; другая – глаза, с изумлением наблюдает волшебство возникновения, всплывания изображения из глубины белого пространства, соткАние образа, – подобно тому, как из глубины всплывает русалка… Нет, точнее – как в фотопроявителе (если кто ещё помнит) постепенно проступает картинка, чёрно-белое изображение… Как в мареве пустыни – проступает и сгущается почти до осязаемости – мираж… Чудо творчества! На учебном рисунке? Да, говорит внутренний голос, да, на любом рисунке.
Кажется, прошло 10—15 минут, но звенит звонок, прошло 2 академических часа, 90 минут. Время – субстанция непостоянная, способно сжиматься и растягиваться… Натурщица накидывает халат, мы выходим в коридор и все как один утыкаемся носами в развешенные по стенам нам в назидание рисунки Рембрандта и Леонардо, в очередной раз пытаемся разгадать тайну их мастерства, постичь чудо возникновения изображения из ничего.
Павел бормочет, вращая кистью руки: «…наша аппаратура всегда с нами – глаз-рука, карандаш-бумага и что-то ещё…». Длинный Цветков договаривает: «что-то ещё – это акт творчества…». Андрей, задумчиво: «… акт творчества – это сублимация эротической энергии по Фрейду». Седой Панасюк топорщит усы: «…какой акт творчества? Рядовая обнажённая натура в очках…» Я еле удерживаю реплику, что, раз тебе, Макарыч, это не творчество – так вот гипс, а не живое тело у тебя и получается, но молчание – золото, зачем старика обижать. Он мечтает получить диплом и клянётся рисовать только пейзажики с берёзками, не посягая на портреты.
Звонок. Идём обратно в класс, натурщица допивает свой чай, выпрастывается из кресла и халата, воздвигается на подиум, ставит ступни в меловые контуры, кто-то врубает мощную подсветку, и снова – потрескивание ламп и шуршание грифелей. Обычно на первых сеансах новой постановки только это и слышно, нам не до разговоров.
Хижа возникает за спинами, кому-то поправляет рисунок, голос его назидателен:
– Не мельтеши в подробностях, бери сначала общО, вот посмотри сквозь прищур, увидишь общее соотношение светов и теней, а они и создают объём… Рисуй не только то, что видишь, но и то, что знаешь…
Подходит ближе, гудит за панасюковской спиной:
– …они никогда не бывают квадратными, только круглыми… – и тычет карандашом в груди на ватмане, Панасюк бормочет:
– А как же кубисты, Пикассо?
– Фу, кубист нашёлся, ты сначала их круглыми научись рисовать… Перемещается за спину пышной Лены, та добросовестно, закрыв один глаз, карандашом в вытянутой руке проверяет пропорции. Натурщица просит перерыв – передохнуть, спина затекла. Все тоже распрямились, зашевелились; Хижа велит Лене посмотреть на рисунок в зеркало, она приноравливает зеркальце, смотрит и ахает сокрушённо – все огрехи-то как видны! Я тоже беру зеркало, Цветков выхватывает зеркало у Лены. Да! Интересный эффект – зеркальное изображение, вроде всё правильно, а гармонии нет, некрасиво как-то, едва уловимая диспропорция непонятно в чём. Всматриваюсь… кажется начинаю понимать, что и как исправить. Вот ведь и на 2-м курсе на рисунки гипсовых голов тоже в зеркало смотрели – а таких гротесков не наблюдали.
– Николай Андреевич, в чём фишка, в чём подвох на живой натуре?
Хижа усаживается, натурщица воздвигается, он объясняет:
– То гипс, а то живое тело. Вот вроде бы точно так она встала, а голова на полсантиметра влево ушла, локоть чуть выше, ты рисуешь, как сейчас видишь, а рефлекс в тенях как раньше падает, миллиметра на 3—4 сместился. Она дышит, микродвижения присутствуют, вы их не видите, а кто и видит, не будет же каждые 10 минут уточнять… Кроме того, известно, что если фото в анфас разрезать пополам и сложить две левые половинки и две правые, получатся два совершенно разных лица. Это всё – симметрия – асимметрия, да ещё и зеркальная симметрия. А зеркало, к тому же, не бинокулярно смотрит, как человек двумя глазами, у зеркала монокулярное зрение, если можно так выразиться, зеркало «смотрит» как бы одним глазом, да в зеркальной перевёрнутой симметрии, а вы видите отражение опять бинокулярно, вот вся дисгармония и вылезает. И почитайте-ка Павла Флоренского «Иконостас» про условность линейной перспективы… да, и всё изобразительное искусство условно… опять же, магия зеркал… почитайте об этом…
– Николай Андреевич, расскажите! – галдим мы в разнобой, он отмахивается:
– Потом как-нибудь… – и уходит.
Магия зеркал – завораживающее понятие, проявление непостижимой двойственности мира. Само зеркало – не только материальный предмет, но и ловушка, вместилище неосязаемого отражения, фантома. Что же происходит в Зазеркалье? Оно-то и морочит сознание, зеркальное стекло – магический прибор, соединяющий образы грубого и тонкого мира, мистификатор, хранящий вереницы людей и событий, когда-то отражённых в нём. Опять смотрю в зеркало на рисунок, кроме рисунка вижу край своего мольберта, часть Лениного с её рисующей рукою и дверь в коридор. И вот вижу – дверь тихо и медленно приоткрывается, в щель всовывается голова в зелёной треуголке, плюмаж, букли парика, тень на лице до середины щеки… Я быстро оглядываюсь на дверь – никакой головы, пустая, тёмная дверная щель, она беззвучно расширяется, дверь отворяется, входит запыхавшаяся опоздавшая Нина с планшетом подмышкой и со словами: «Ой, а кто это был?». Никто не обращает внимания, она часто опаздывает, живёт где-то в новостройке, то ли на Непокорённых, то ли на Недострелённых. Внешне она похожа одновременно на монашенку и на хипницу – волосы на прямой пробор, бледное лицо без косметики, длинная юбка, фенечки из кожаных тесёмочек и бусинок. Девушка, выросшая в хрущёвке, она как-то зашла ко мне на 2-ю линию и была потрясена нашими 4-хметровыми потолками и 15-тиметровой кухней, ей было не по себе, привыкшей к тесноте малогабаритки. Прямая, наивная и искренняя, она тогда сказала, оглядываясь и косясь на потолок:
– Ой, я первый раз в жизни в таком жилом пространстве, ну, в квартире такой, музеи и учреждения, те не в счёт…
Итак, никто не обратил внимания на её восклицание «…ой, кто это был?», а если бы кто-нибудь и обратил, то не понял бы ничего – все сидели так, что не видели приоткрытой двери и головы в треуголке не видели, которая отразилась только в моём зеркальце. Нина, усаживаясь и пристраивая подрамник на мольберте, продолжала вопрошать: «Ой, а кто это сюда заглядывал в треуголке и камзоле, я чуть не столкнулась в коридоре?».
Тут подал голос угрюмый Павел, сторожил Рисовальных классов и вечный абитуриент:
– В треуголке? Так это призрак Кокоринова был, архитектора, строителя и первого ректора нашей Академии художеств. Вы что, не знаете? Он же повесился на чердаке здесь и привидением бродит по лестницам, коридорам и закоулкам вот уже двести лет…
Натурщица поправила очки, переступила как застоявшаяся лошадь – все завопили:
– Нина Ивановна, голову чуть выше, не так было… – она приняла нужное положение и подтвердила, что тоже знает про привидение, вот и сотрудники музея рассказывали, что не раз видели фигуру в треуголке, мелькавшую в длинных полутёмных коридорах. Нина замерла с карандашом наперевес: «Да ладно вам, что вы меня пугаете…»
В этот момент вошёл Хижа: «Кто, кого и чем пугает?».
– Да вот, Нине явился призрак Кокоринова в коридоре.
Хижа засмеялся:
– Кокоринова? Надо же, какое совпадение, его Гоша Полтинников сейчас пишет, эскизы делает, он работает над историческим полотном к 200-тилетию, в 1989 году, завершения строительства здания Академии художеств по проекту Валлен-Деламота и Кокоринова. Это будет большое полотно вроде знаменитой картины Якоби «Инаугурация Академии», а у Полтинникова и Кокоринов присутствует среди исторических деятелей и придворных чинов вокруг Матушки-Императрицы. Кокоринов ведь и на памятнике 1000-тилетию России в Новгороде Великом среди самых знаменитых персон изображён. А вот хотите посмотреть, как Гоша Полтинников работает? Я как раз собираюсь в его мастерскую, он просил зайти, что-то там посоветоваться… Ну, вы его знаете – живописец, заслуженный художник, руководитель мастерской. Сейчас наши часы заканчиваются скоро, пошли, кто хочет, в его мастерскую…
И мы пошли…
2. Маски и пляски
…и мы пошли…
Из класса мы спустились по лестнице и вышли в один из двориков внутри квартала между Невой и Большим проспектом, застроенного с 18-го века различными службами, домами и домиками, принадлежащими Академии Художеств. Многочисленными арками, проходами и подворотнями внутри квартала можно было пройти на 3-ю и 4-ую линии, а через подъезды и из дворов – на Большой проспект. Посредине квартала – обширный сад и, парадным фасадом на Неву, главное здание – великолепное творение Ж. Б. Валлен-Деламота и Кокоринова, который в день закладки здания Академии был избран профессором архитектуры, потом – адьюнкт-ректором, затем – ректором Академии, и, по легенде, в 1772-м повесился в своём кабинете… или на чердаке?
Путь наш лежал в главное здание, в мастерскую Полтинникова. В ноябрьских сумерках, под моросящим дождём, обходя лужи, мы тянулись захламлёнными переходами за нашим Хижой, как Данте за Вергилием по кругам Ада. И вот, в круге первом, в свете тусклого фонаря, неверно мигающего с 3-ей линии, в конце очередной подворотни, нам показалось (или мы действительно увидели?) страшную полуголую фигуру, в рванине, мертвенно-белую, нелепо вывернутую, на одной ноге и с кривым костылём; на голове – косо нахлобученная, поникшая от дождя, треуголка. Рядом валялся какой-то хлам. Хижа резко остановился, наше растянувшееся шествие застыло шагах в пяти за его спиной. Фонарь качнул пятно света на фигуру, послышался звук открывающейся, невидимой нам за углом, двери, вырвалась громкая музыка, яркий свет подсветил фигуру с другой стороны. Фигура, казалось, дрогнула, упала двойная тень и поползла к нам, и радостный густой голос возгласил:
– Николай, Хижа… это ты, что ли? – так заходи, мы большой заказ празднуем, ты с учениками? – так все заходите…
Мы подтянулись к свету, за углом, в открытых дверях здания Гипсоформовочной мастерской стоял мужчина в переднике и газетной треуголке и приветственно размахивал откупоренной бутылкой. Теперь стало видно, что рядом, прислонённая к куче строительного мусора, криво торчала покалеченная гипсовая фигура, вместо одной ноги – кривая арматура, на плече – ветошь, на безносой покоцаной голове, как у маляра во время ремонта, заляпанная газетная треуголка. Отбитая нога и другие обломки валялись рядом. Мы перевели дух и гуськом за Хижой втянулись в гостеприимно распахнутую дверь. В мастерской шёл ремонт с побелкой и параллельно гремел музыкой праздник Большого Заказа. Радушный хозяин, оказавшийся известным скульптором Михаилом Подозёровым и приятелем Хижи, был похож на художника Куинджи и чем-то неуловимо на орангутанга. Он пояснил сочным басом, что вышел во двор в нетерпении встретить «гонца в магазин без продавца» и, как выяснилось, вовремя вышел и спас нас всех от страшного гипсового калеки, пострадавшего от ремонта – «…ну, уронили и выставили во двор…».
Он приглушил музыку, мы стали рассаживаться и с интересом осматриваться. Всюду стояли накрытые и не накрытые гипсовые копии антиков и пролетариев, Ленины в кепках на голове и в руках теснились по углам, шаткие кОзлы и лестницы-стремянки торчали у дальней стены, на полках стояли носы, уши, орнаменты и головы, которые мы рисовали на 1-м и 2-м курсе. Сухое личико Вольтера ехидно улыбалось, голова Кондотьера Гаттамелаты надменно смотрела на меня сверху вниз, дальше полка была прикрыта клеёнкой. Подозёров налил всем в разнокалиберные ёмкости, и Хижа поднял свой стакан:
– За Большой Заказ, Михаил, дружище! Пусть почаще будут… а этот твой гипс во дворе, покалеченный… я уж думал, ведь ноябрь как раз, вода прибывает, так я подумал, что скульптор Михаил Козловский опять с Лазаревского кладбища в родную Академию добрался… опять промок и замёрз, обогреться будет проситься, как почти каждую осень, при северо-восточном ветре, когда могилу водой заливает…
Михаил тоже поднял стакан, утонувший в громадной руке:
– Так помянем же тёзку моего незабвенного, учителя наших учителей, а придёт – так пустим… и нальём ему… – Михаил Подозёров уже изрядно пьяный, помахал стаканом – …помянем великого создателя «Самсона» и Суворова в образе Марса!
Все выпили, Нина смотрела испуганно: «…то призрак Кокоринова, то теперь Козловский с кладбища…», – прошептала она.
Подозёров, разливая Хиже и себе остатки, продолжал:
– А вы знаете, что Михаил Иванович Козловский сначала был похоронен на Смоленском кладбище, у нас на Васильевском, не так далеко от Академии художеств. Это потом его прах был перенесен в Некрополь Александро-Невской лавры, оттуда ему, конечно, теперь далековато добираться. Но он всегда подходит не дворами, а к главному подъезду Академии, ему, как гению и профессору полагается, и стучит в двери, швейцары утверждали, что в шуме дождя и завывании ветра слышны слова: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел. Отворяйте!», – пророкотал Михаил утробным басом и постучал в ближайшую стенку опустевшей бутылкой…
И тут эхом раздался стук в дверь… Нина побледнела, у Алёны расширились зрачки, Хижа вздрогнул и уставился на Михаила, реакция остальных осталась за кадром… Михаил же радостно заржал и с восклицанием – ну, тебя только за смертью посылать! – сжимая в могучем кулаке пустую бутылку, распахнул дверь, и… это оказался гонец в магазин без продавца, вовремя подоспел с полной сеткой полных бутылок. Следом за ним подошли ещё два скульптора, и тут началась попойка, вошедшая в анналы мастерской Подозёрова как «Поминки по Козловскому». Михаил поднимал стакан за стаканом за каждую из скульптур своего знаменитого тёзки – за Изяслава уязвлённого, Амура со стрелой и Амура Спящего, за Екатерину Великую-Минерву и множество других, вЕдомых далеко не каждому… Потом пошли тосты за его учеников и, по нисходящей линии «учитель-ученик», соборно добрались до Подозёровского то ли деда, то ли дяди, скульптора Ивана Подозёрова, выпив за которого, Михаил, с величественным мановением руки – продолжайте, мол, други – удалился в закуток, на диванчик – «подумать и погрустить» – так объяснил он своё внезапное уединение.
Остальные с пьяным энтузиазмом, перебивая друг друга, вспоминали менее известные работы Козловского и пили за них. Угрюмый Павел оживился и заспорил со скульптором Адиком о пластике и экспрессии.
– Что ты понимаешь в объёме и трёхмерности, ты, раб плоскости, – кричал гордый скульптор. – только мы, ваятели, равны Творцу, Первоскульптору, изваявшему Адама из праха и плювования…
– Это Спаситель из брения и плювования сотворил мазь во исцеление слепого, – парировал Павел, – а Творцу в Его трудах вылепления Адама из красной глины помогали архангелы Барадиэль и Уриэль – он, к примеру, изваял левую пятку, – Павел ткнул в гипсовую стопу на полке, – вот, которую мы на первом курсе рисовали, а Рухиэль и Баракиэль, не помню что, но тоже помогали, многие ещё, а потом некие из них, клевреты Люцифера, низ-брошены (Павел запнулся) – низз-ринуты были в пре-преисподню, так может быть, вы – скуль-скульпторы от низзз-ринутых, тёмным Муррринам и уподобились, а не Творцу…
– и Буонаротти, он что, тоже от тёмных, по-твоему? да светлее него… ну, ты, еретик, анархист… – вызверился Адик.
Насчёт Буонаротти Павел взял свои слова обратно… Мне подумалось, как интересно наблюдать за людьми – вуяризм, визионерство? – Кто я – подглядывающий или наблюдатель-естествоиспытатель, беспристрастный (или пристрастный?) свидетель, добросовестный хроникёр?
Хижа разговаривал с Алёной и Цветковым, тот преданно смотрел ему в лицо, Алёна, опустив глаза, вертела на пальце кольцо с опалом – их голоса доносились сквозь музыку: «…поступайте на очный в будущем году… вполне можете… из семьи ушёл… ну, не знаю… позанимаюсь с вами… спасибо, Николай Андреевич… мягкая манера… уверенная рука…». Бравурная музыка сменилась старым танго…
Нина от выпитого вина немного порозовела и уже не выглядела такой испуганной, её пригласил танцевать второй скульптор, оставшийся безымянным. Танцуя, они задели и с шуршанием сдвинули клеёнку с полки позади себя, из-под клеёнки показались гипсовые маски, скульптор стал поправлять клеёнку и взял одну маску в руки. Это была маска молодой женщины, как бы в чепчике, завязанном под подбородком, спокойное, милое лицо с закрытыми глазами – спящая? – тайна почила на опущенных веках…
Скульптор удивлённо Нине: «…смотри, как на тебя похожа…» – «Осторожно, не разбей, дай сюда!..» – раздался бас воспрянувшего от дум и грусти Подозёрова. Он взял маску в свои мощные руки, и все сгрудились вокруг него, с любопытством вглядываясь. Музыку приглушили, фоном звучало – «…утомлённое солнце… тихо с морем прощалось, в этот час ты призналась, что нет любви…» – старое танго забытого Гарри Петербургского, как его назвали уже в эмиграции, в Аргентине…
Осторожно держа маску, Подозёров начал:
– Это посмертная маска Марии Стюарт, – (Нина опять побледнела, у меня побежали мурашки по спине, безымянный скульптор вытаращился на Нину), – я с трудом раздобыл её. Она была сделана со слепка лица отрубленной головы несчастной королевы 8 февраля 1587 года в английском замке Фотерингей, сразу после казни. С воскового слепка были отлиты несколько масок, из них сохранились две. Одна находится в музее шотландского города Джедбург, она довольно грубо раскрашена и поэтому, наверное, похожа одновременно на Вивьен Ли и на Елизабет Тейлор. Другая – в частной коллекции дворца Леннокслав, в Шотландии, у 14-го герцога Гамильтон, среди его коллекции артефактов XVI века. Там есть и знаменитый серебряный ларец Марии Стюарт, и сапфировое кольцо королевы, подаренное лорду Джону Гамильтону, 1-му маркизу Гамильтон. Эта, – он приподнял маску, – копия того слепка с лица королевы, который сделан из воска, детали – брови и ресницы – были добавлены позже, для придания лицу жизненного подобия. О, злосчастная красавица!.. – он полюбовался на спокойное, овеянное тайной, лицо, и продолжил, обращаясь к маске. – Ты, обладательница трёх корон, воспитанная при французском дворе, одарённая всеми женскими дарованиями и соблазнами, но увы! – не королевским достоинством, которое целиком досталось твоей сопернице – Елизавете…
– Лицо совсем молодое, – пробормотал кто-то, а ведь ей было за 40, когда её… когда ей…
– …отрубили её прекрасную голову, – закончил фразу Хижа и взял маску из рук Подозёрова, – наверное, она была не из дочерей Евы, а из дочерей Лилит, на них не легла вина грехопадения, и женский век их значительно длиннее, чем у потомства нашей праматери Евы… вспомните вот – феи, ундины, суккубы…
Подозёров отобрал у него маску, повернул её к нам и продолжил рассказ:
– Да, лицо юное, главное – не опоздать сделать слепок. Мертвый человек меняется, уже через сутки из-за расслабления мышц черты лица уменьшаются и искажаются, в отсутствии кровяного давления они сжимаются, «обостряются»… живое лицо изменчиво и более или менее несимметрично, смерть же, убирая эмоции, делает человеческое лицо симметричным. Правда, смотря какая смерть… Слепок же для этой маски сделали сразу. Юный вид и вот это подобие чепца вокруг лица, – он сделал круговое движение пальцем над слепком. – это потому, что горячий воск сглаживает морщинки, а чтобы он не растёкся, лицо окружают тканью…
Он замолчал, глядя на маску, паузу заполнили звуки старого сладкого танго Чезаре Биксио, тихо шелестели слова: «…что ж ты опустила глаза, разве я неправду сказал?.. разве устами алыми ласковых встреч не искали мы…».
Он обвёл нас взглядом и задержался на Нине, мы тоже посмотрели на неё и удивлённо на маску, безымянный скульптор нервно начал:
– Вот я и говорю, как похожа…
Подозёров его прервал:
– Да, ЭТА очень похожа на ДРУГУЮ, – (выделил он голосом), – сейчас я вам покажу – и, пошарив под клеёнкой, достал другую маску и поднял её повыше, – это отливка со слепка лица «Неизвестной из Сены», служитель городского морга снял его с девушки-утопленницы, которую извлекли из реки у набережной Лувра ранним утром 1900 года. Служитель был буквально заворожён – её красивое юное лицо озаряла улыбка неземного счастья. Райнер Мария Рильке развернул вокруг маски «Неизвестной» сюжет своего романа, о ней писали поэт Луи Арагон, философ-эссеист Морис Бланшо и Владимир Набоков, он сравнивал ее с русалкой и шекспировской Офелией и посвятил ей стихотворение.
Все отвели глаза от Нины, мы с Алёной переглянулись – поняли, что Михаил намеренно переключил всеобщее внимание, несомненно, заметив сходство Нининого бледного личика с казнённой королевой.
Кто-то призвал налить и выпить за Королеву и Неизвестную из Сены, что и было исполнено с энтузиазмом, прикрывающим возникшую тревожную неловкость из-за всех этих призраков, мертвецов, масок и сходственных подобий.
Снова налили и устроились вокруг Подозёрова, а он держал в руке ещё одну маску:
– А вот это – маска прусского короля Фридриха Вильгельма II, смотрите, она похожа на творение скульптора-постмодерниста, настолько выразительно деформировано лицо, а этот джентльмен, – он показал следующую, – это первая английская посмертная маска – лорд-протектор Оливер Кромвель, скончался в середине XVII века от отравления, а потом его тело было вырыто из могилы, повешено и четвертовано, в запоздалое наказание за измену, а казнённый им король обошёлся без маски, зато ему пришили обратно отрубленную голову и перезахоронили с почётом… Можно сказать, друзья, что посмертные маски королей и правителей – это сакральные предметы. Мы, художники, копируя и часто облагораживая их, делали и делаем надгробья, парадные бюсты, портреты и памятники – ну, вот Медный всадник, к примеру – использовался посмертный слепок, сделанный Растрелли. У меня вот сейчас есть заказ на портретный надгробный памятник одной важной персоны. Я сам, – Подозёров важно ткнул себя пальцем в грудь, – делал слепок лица покойного. А что, как многие великие, знаменитые скульпторы – Меркулов, Кербель, Цигаль, Манизер, Томский – какие имена! Сергей Меркулов говаривал, что всю жизнь перед ним в грозном величии стояла смерть, ею венчалось всё: красота, безобразие, талант и бездарность – он снял более 300 масок сильных мира сего, после его кончины некоторые из них передали в Третьяковку, но они никогда не выставляются. Не всех смерть умиротворяет, на некоторые просто невозможно смотреть; мёртвые лица многих, многих деятелей запечатлели их скверну, интриги, двоедушие, низкопоклонство – душевные, если были таковые, и физические муки. Следы преступлений, пороков и последней борьбы со смертью слишком явственны на их лицах. Последнее выражение лица Дзержинского кажется ужасным, маска Якова Свердлова – воплощение страха, палач царской семьи сам не хотел умирать… – Подозёров вынул ещё один слепок, подержал в руках и засунул обратно, под клеёнку, – … эту и показывать не буду, эта из коллекции нашего Питерского художника Давыдова, они хранятся у него в мастерской, мне вот дал снять копию, этот гипс меня особенно поразил. Он с лица бывшей ткачихи и бывшего министра культуры Екатерины Фурцевой… умерла в ванне, была уже не у дел, за что-то её сняли… маска навек отразила чудовищную агонию, лицо ее искажено нечеловеческим страданием, скорченное, будто бы в адском пламени…
Все помолчали, опять стала слышнее музыка, теперь пел Вертинский, красиво интонируя и грассируя: «…ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль, ничего теперь не надо вам… никого… теперь… не жаль…».
Некоторых из нас передёрнуло, а великолепный грустный Пьеро, опять в тему, запел: «…где вы теперь, кто вам целует пальцы…».
Хижа, разливая по стаканам, бормотал: «…где-где… каждый там, где надо, кто в Круге первом, кто в Геенне огненной, а кто и в Элизиуме, а некоторые и в Раю…», разлив, обратился к Подозёрову:
– Миха, а ведь можно снять маску и с лица живого человека, снял бы с меня, глядишь – пригодится… Давай, в ноздри трубочки, и об условных знаках договоримся на случай, если что не так. Ведь весь древнеримский портрет на этом основан, я тоже хочу – лары и пенаты… обещаю терпеть и совсем не гримасничать. А правда, что маски, снятые с живых людей, кажутся мертвыми, а с мертвых – наоборот, живыми?…
– Вот допьёмся до положения риз, и будет лицо, как у мёртвого! Ну, давай, сниму и с тебя, как-нибудь потом сделаем…
Михаил пошарил на другой полке, достал что-то пёстрое, яркое и красивое… – Ура! – это оказались венецианские изысканные карнавальные маски, все похватали, понадевали. Подозёров покрутил магнитофон, зазвучал менуэт Вивальди, и мы все, разбившись на пары, соприкоснувшись мизинцами высоко поднятых рук, в свободных руках держа стаканы, пошли плавным менуэтом – сначала не в лад, потом приноровились… Нина-Коломбина с безымянным скульптором-Арлекином; Цветков-Пьеро с Мораной; Адик-Ардженто с Дамой Валери, нацепившим какой-то платок юбкой вокруг талии; Андрей в Бауте-Казанова с Леной-Луной; Алёша-Дож с Алёной-Маркизой; Павел-Дьявол с Дамой Либерти с павло-посадским платком вокруг пояса; седой Панасюк-Кот с маской-Солнцем; неопознанный-Вольто с неизвестным Доктором Чума… Кавалькада пар, лавируя меж белых гипсов, подставок и теней, то скользила в проём дверей, то странно разделялась и двоилась за лестницами-стремянками и разнокалиберными Лениными, иногда отражалась в наклонно висевшем в простенке зеркале…
Подозёров с Хижой, тоже с масками и стаканами в руках, остались на продавленном диване, сквозь музыку слышались их голоса:
– …красиво… сюр!
– да, абсурдно… символично… откуда маски эти?
– …да, делал слепки тут одним, для основы…
– чтобы антропометричны были?..
– ну, да… рассчитались натурой, вот, не деньгами – а комплектом масок… У Кота усы седые торчат – класс!.. А это твоя Нина с лицом Марии Стюарт, я почти влюбился…
– …и ничего странного, тождество Эрос-Танатос…
– …ну да, невыносимый экстаз поцелуя Смерти… а я ведь здесь, в гипсоформовочной, случайно…
– …а тут я со своей командой…
– …мои меня ждут у меня в мастерской, там праздник намечался, а здесь стихийно с твоими получилось… А Нина эта, и с кем она, этот Арлекин, забыл имя парня, рост, сложение… – смотри, как похожи, оба андрогинны. Давай их переоденем – обмен одеждой, обман чувств – и пойдём все ко мне… да, как у Вазари про Рафаэля, помнишь?
– …помню… мистификация с переодеванием юноши в девушку…
Музыка закончилась, пары распались, идею продолжения банкета в мастерской Подозёрова и переодевания Нины и Арлекина обнародовали, правда, Нину пришлось уговаривать, Арлекин же согласился сразу (безымянный скульптор обрёл имя, отныне он назывался Арлекином). Маски сняли, и все узнали неопознанных Доктора Чуму, Вольту и других. Нина и Арлекин за ширмами разоблачились, Лена помогла поменяться одеждой – Арлекин был очарователен в длинной Нининой юбке, шарфе, бусах и фенечках, Нина – прелестна в его джинсах, куртке и бандане…
Все собрались, оделись… Готовность номер один… номер ноль…
…и мы пошли…
