скачать книгу бесплатно
– Оннук. Правительство, говорят, готовит постановление о ликвидации совхозов.
– Все твердят «алмаас, алмаас[20 - Алмаас, як. – алмаз.]». В казне золота больше нет. Видимо, алмаз только нас спасет.
– Вы не слышали, как человек из министерства сказал, что всех алмазов не хватит, чтобы сохранить совхозы?
– Возможно, и не подпишут злополучное постановление.
– Дьэ иэдээн[21 - Иэдээн, як. – беда.]… Что будет?
Не обращая внимания на оживленных односельчан, гурьбой собравшихся перед сельским клубом после затянувшегося общего собрания, Саргылаана торопливо завернула за угол и скрылась в сумеречной роще. Заснеженная тропинка, изгибаясь между стволами берез, отсвечивающих лунным серебром, опять, уже в который раз, напомнила об исчезнувших: «Майка, Маайыс… Была у нас с тобой одна тропа, а затерялись мы». Женщина, отряхнув меховыми рукавицами соболью шапку от снежных хлопьев, подняла глаза к небу. На небосводе ярко мерцала Полярная звезда, указывая заблудившимся путникам курс на север. Налетевший ветер донес обрывки отдаляющихся голосов. Необычная суета кружилась с метелью над таежной деревней.
– Ычча![22 - Ычча, як. – межд. как холодно.] Бык холода рассвирепел – рога заострились, – сквозь облако тумана, ввалившегося в распахнутую дверь, послышался знакомый голос. – Дорообо![23 - Дорообо, як. – приветствие.] Успел-таки к утреннему чаю.
– Сэмэн, садись, хлебни горячего чаю с холода, – Саргылаана поставила на стол чашку. – Кэпсээ[24 - Кэпсээ, як. – рассказывай новости.].
– Спозаранку спустился туман, ходишь как в молоке. Ничего не видно. Айаанка, как дела в школе?
– Таай, в Новом году я буду снежинкой. Эдьиий мне красивый костюм шьет на маскарад, – серьезно поделилась Айаана своей главной новостью, собираясь в школу.
– Ээ, детка, да у тебя уже новогодние хлопоты начались. Да уж… Время летит стрелой, – Сэмэн задумчиво погладил девчушку по голове.
– Таай, а ты меня в следующий раз возьмешь с собой на мунха[25 - Мунха, як. – подледная рыбалка неводом.], как Тимку?
– Ну, Тимир – мальчик большой. Со временем из него хороший рыбак выйдет. Чутье у парня есть, на охоту скоро пойдет. А барышням-то зачем мерзнуть и тянуть в ледяной воде тяжелый невод?
Айаана, увернувшись от Саргылааны, с любовью за-вязывавшей ей меховую шапку, неуклюже переваливаясь в оленьих унтах[26 - Унты, як. – меховая обувь.], подбежала к дяде и, запрокинув голову, прошептала:
– Я хочу поймать золотую рыбку, загадать желание о маме…
– Тоойуом[27 - Тоойуом, як. – детка.], пора в школу, – тетя, слегка придвинув девочку к себе, обмотала ее круглое личико теплым шарфом.
– Вон сосед твой заждался. Замерзнет – на улице-то минус сорок. Ну, беги! – Сэмэн, взглянув в окно через морозные узоры, поторопил девочку.
– Убай[28 - Убай, як. – старший брат (см. убаай).], нашел бы ты земляков Сабдуллы. Как там наши мальчишки? Тревожно на душе… Хоть бы строчку написала, что ли! – в сердцах промолвила женщина, с тоской наблюдая за расползающимся по полу седым туманом, укутавшим девчушку на пороге открывшейся двери.
– Да они, как перелетные птицы, уж давно улетели на зимовку. Спрашивал я у своего однополчанина в городе – обещал узнать. Говорит, стройки везде остано-вились. Вряд ли они еще приедут. Жизнь пошла по-другому. Вчера на собрании-то слышала про пай? Если совхоз закроют, будут распределять земельные паи, скот раздадут по дворам. Помнишь, отец наш, бывало, сам себе говаривал, что социализм в окружении мирового капитализма долго не продержится. Хоть и необразованный был, а будто в воду глядел. И в партию не вступал по каким-то своим убеждениям.
– Мудрый был наш отец, да вот Майю сильно избаловал…
Таас Олом гудел под впечатлением общего собрания. Над селянами нависла угроза закрытия совхоза. Труженики, чьими руками создавалось и крепло хозяйство, не могли спокойно принять весть о надвигающемся развале. Собственным добровольным решением признать несостоятельным процветающий совхоз, некогда гремевший своими трудовыми достижениями аж до ВДНХ[29 - ВДНХ – в СССР: Выставка достижений народного хозяйства.], казалось полнейшей нелепостью для жителей. Задушить своими руками кормильца, сломать самому себе хребет и затушить родной очаг, вокруг которого кипела жизнь, никому не хотелось. Село стояло на распутье: либо застрять на привычных гиблых ухабах, либо ухитриться и рывком повернуть на скользких гребнях колеи. Изо дня в день вспыхивали споры между супругами, возникали разногласия между родителями и детьми, случались ссоры у друзей, стали чаще происходить раздоры среди соседей, разделяя доселе тихий Таас Олом на две непримиримые стороны. Лишь одинокая звезда в молочном мареве тумана, каждую ночь отражаясь в деревенских окнах, словно своей верностью и вечностью призывала людей к примирению и единению. Она, с высоты своей недвижимой оси игнорируя мирскую суету, зажигалась в любую погоду и неизменно сияла над северной глубинкой.
Приближение Нового года, суматошно вторгаясь в дома и души людей веселым шуршанием подарков и елочной мишуры, вселяло радужную надежду. С самого утра женщины и дети толпились у сельмага в ожидании колбасы и яблок, завозимых в северные села и поселки раз в году с открытием ледовой переправы, как раз под Новый год. В магазине с необыкновенным ароматом алматинских яблок витало предпраздничное настроение. Саргылаана Павловна в куче разных игрушек выбрала две одинаковые гоночные машинки и попросила про-давца красиво упаковать. Прижав к груди подарочные свертки и кулек с яблоками, она направилась к выходу, втайне надеясь на скорую встречу с курносыми племяшками. На глаза навернулись давно сдерживаемые слезы щемящей тоски, безутешной жалости и немого ожидания. Искристый снег, накрывший Таас Олом, мерцающими блестками отгоняя неясную тревогу, предвещал новые веяния и большие перемены. Тяжелый 91-й – год несбывшихся иллюзий и неисполненных желаний – подходил к концу. Уходил последний декабрь Союза.
* * *
Наше вольное детство не было беззаботным. Тот нежданный дождь, обрушившийся на нас тяжелым ливнем на площади, казалось, разделил нашу жизнь на «до» и «после». С тех пор жизнерадостное доброе солнце скрылось от нас на долгие десять лет. Оно необычно жестоко и безжалостно палило раскаленными, жгучими лучами. Озорное баловство и ребячьи игры сменились заботой о пропитании. Вместо привычной сочно-зеленой травы, ярко-белого хрустящего снега и освежающего прохладой воздуха все вдруг оказалось кругом желтое и голубое, песок и небо, зной и солнцепек. Многочисленные сестры и братья, щедрым вниманием и любовью которых мы были избалованы, все куда-то исчезли и со временем забылись. Мы остались втроем.
Как бы мы потом ни старались понять, переосмыслить и даже оправдать историю, в которую попали по вине матери ли, Сабдуллы ли или прогнившей советской системы, разбираться уже не имеет смысла. В жизни может произойти все, что угодно. Ни милиция, ни посольство, ни департаменты не могли нам помочь. Главную роль в этой трагедии сыграло время. Время начала перемен, когда в суматохе событий никому не было дела до других, и потерянное время, которое было упущено для выживания. В таких случаях помочь могут только отдельные люди. Мир, как и во все времена, не без добрых людей. Те, кто встречался нам с добрыми помыслами на кривой линии нашей судьбы, невольно становились ориентиром в хаосе рухнувшей страны, в незнакомой среде с иными традициями и укладом жизни. Некоторые сейчас недоумевают, почему никто из них не заставил нас ходить в школу. Не помню, кто написал, но в голове застряли очень мудрые и точные слова: «Тому, кто никогда не стоял на краю, сложно понять тех, кто в этих краях уже побывал». Добавлю лишь одно, в той трудной жизни для многих, кто, не устояв, упал с обрыва или висел на волоске над пропастью, школа отошла на задний план, лишь бы были живы, здоровы и сыты. Путь к выживанию оставался либо через криминал, либо через бизнес. Большинство моих якутских сверстников вообще не помнят, какими были 90-ые годы. Счастье, что им не пришлось испытать, как быть растоптанным колесницей времени.
Первый, кто протянул нам руку помощи, был дедушка в темном национальном халате с лохматыми бровями. К сожалению, имени его ни я, ни брат не помним. Но перед моими глазами сохранилась картина, как он, сгорбившись, шел впереди нас сквозь буйство дождя. Его седая борода и подол длинного халата, словно черные паруса, развевались под порывами ветра. А вслед нам под дробь тяжелых капель во всю мощь динамиков доносилась красивая песня «Сияй, Ташкент, звезда Востока…»
* * *
– Бэрман, гэль!..[30 - Бэрман, гэль, уз. – иди сюда.] Бэрман, гэль!
– Мама, смотри, какой-то дед нас зовет. Пойдем… пойдем… – Алгыс, всхлипывая, потянул ревущую в голос маму за руку. Майя, пытаясь остановить рыдания, немного успокоилась и решительно прошлепала по луже в сторону бело-синей торговой палатки, из которой седобородый старик усиленно махал им рукой. Старец, окинув суровым взглядом промокших до ниточки детей, что-то быстро и сердито пробурчал. Увидев, что женщина не понимает его речь, осуждающе покачал головой и накинул на продрогших мальчишек потрепанное стеганое одеяло.
– Вы так громко плакали. Дочка, что случилось? – участливо спросил старик на ломаном русском языке. – Откуда приехали? Где ваш дом?
При напоминании о доме лицо Майи исказилось от разрывающей душевной боли, а на глазах выступили слезы:
– У нас украли документы, деньги. Всю площадь обежали – не нашли. Как же мы теперь доберемся домой, в Якутию?
– А-а шундай денг![31 - А-а шундай денг, уз. – Да что вы говорите! Вот оно что!] С Севера?! – старик удивленно уставился на детей. – Я думал, вы корейцы. Их здесь много. А где отец детей?
Майя промолчала. Помня наставления молодой узбечки, ей не хотелось откровенничать с незнакомцем, а врать она не умела с детства. Под пытливым взглядом человека почтенного возраста страх, скребущий у нее внутри, перерос в парализующую панику – она не знала, как себя вести, о чем говорить, а голова вмиг предательски опустела. Взглянув на взъерошенных мальчишек, с испуганными глазами молча восседавших, как мокрые воробышки, на полосатых баулах, украдкой вытерла выступившие слезы и еле слышным шепотом выдавила:
– Идти нам некуда… Домой уже не вернуться… Мне страшно…
– Вы не хотите сказать, где Ваш муж? Он узбек?
– Нет, не узбек. Я сама их привезла. Это я во всем виновата… – Майя, предчувствуя, на какую беду обрекла своих детей, более не могла сдерживаться. Медленно отвернулась и присела на корточки, обхватив голову руками, как бы пытаясь спрятаться от собственных страхов.
– Не хотите говорить – Ваше дело. Позднее раскаяние пользы не приносит, – помедлив, произнес старик. – Слезы не помогут, нужно дело делать. Вставайте, пойдем.
– Куда?
Старец, из-под насупленных бровей задумчиво оглядев малышей, почти засыпающих под теплом мягкого одеяла, произнес:
– Пересидели бы смутные времена дома. Там и стены помогают. Ведь так говорят? Ладно, пойдете со мной. Будете жить у нас, помогать, пока документы не восстановите.
Майя насторожилась. Неожиданный поворот событий испугал ее. Может, вернуться к Сабдулле, чем под чужое крыло? Или все же идти со стариком, так похожим на отца? Тихий страх, навеянный странным перевоплощением любимого человека, накатив тягучей горячей волной, отмел все сомнения. Терзаемая безысходностью и неизбежностью, женщина взяла на руки сонного Айтала и, волоча старшего сына, неуверенно последовала за развевающимся халатом, как за спасительным кораблем. Холодные струйки, омывая лицо, с волос стекали прямо за ворот. Майя, проглатывая солоноватую воду, мысленно обратилась к отцу, как это всегда делала в трудные моменты: «А?аа[32 - А?аа, як. – отец.]
