скачать книгу бесплатно
Лермонтов. Тоска небывалой весны
Нина Павловна Бойко
В книге представлено глубокое, опирающееся сугубо на факты и документальные источники исследование биографии поэта М. Ю. Лермонтова и его последней роковой дуэли. Читателю открываются новые детали и подробности, которые заставляют под другим углом взглянуть на ту давнюю и такую близкую во всех смыслах трагедию.
Для всех интересующихся русской литературой.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Нина Бойко
Лермонтов. Тоска небывалой весны
В томлении твоем исступленном
Воска небывалой весны…
Л. Блок
© Бойко Н. И., 2021
© Издательство «Родники», 2021
© Оформление. Издательство «Родники», 2021
I
Главным лицом в жизни Михаила Юрьевича Лермонтова была его бабушка Елизавета Алексеевна, происходившая из знатного рода Столыпиных, который прославился верными сынами отечества и выдающимися государственными деятелями. Видное положение в обществе, громадное состояние сделали характеры Столыпиных твердыми, властолюбивыми и высокомерными. Но все почитали искусство. Отец Елизаветы Алексеевны содержал домашний театр, на сцене которого играли крепостные и его собственные дочери, «…в Симбирской вотчине проживая, – писал А. М. Тургенев о дочерях Алексея Емельяновича Столыпина, – девицы-боярышни изволили сами занимать высокие амплуа в трагических пьесах».
Вскоре Столыпин завел крепостную труппу из семидесяти актеров и музыкантов. «Каждую неделю доморощенная и организованная труппа ломала трагедию, оперу, комедь и, сказать правду, комедь ломала превосходно» (А. М. Тургенев). Зрителями и слушателями были помещики Симбирской, Саратовской, Пензенской и Московской губерний, приезжавшие в гости. После того как Столыпин перебрался в Москву, на его сцене выросли многие крупные дарования, но в 1806 году, в связи с переездом в Пензу, он продал театр императору Александру I за 32 тысячи рублей. Этим доморощенным актерам, танцорам и музыкантам суждено было стать первотворцами отечественного государственного Малого театра.
Брат Столыпина, Дмитрий, тоже имел домашний театр. «Какой сильный магнит великолепные стены, музыка и множество свеч!» – сообщал современник. Фанатичным меломаном был и младший сын Столыпина, Афанасий, похитивший даже двух девушек у соседа за их красивые голоса.
Алексей Емельянович – пензенский помещик, имел 11 детей; старшей была Елизавета. Стройная, разумная, с приятными чертами лица, с крепкой деловой хваткой, унаследованной от родителя, она считала себя некрасивой и признавалась потом: «Я была не молода, не красива, когда вышла замуж, а муж меня любил и баловал… Я до конца была счастлива».
Так это или нет, потому что имеются прямо противоположные сведения, но вместе они прожили 16 лет, и никогда Елизавета Алексеевна не отзывалась о муже плохо. Настояла, чтобы и внуку дали его имя – Михаил.
Замуж она вышла за елецкого помещика Михаила Васильевича Арсеньева, и после свадьбы чета перебралась в село Тарханы, купленное на деньги (58000 руб.) от приданого невесты и записанное на Елизавету Алексеевну. Вот как писал о Тарханах чем-барский краевед П. К. Шугаев: «Село лежит на востоке от Чембара в четырнадцати верстах. Расположено оно по обеим сторонам небольшой долины у истока небольшой речки, основано в начале XVIII столетия господином Нарышкиным и его крепостными крестьянами, выведенными им из московских и владимирских вотчин как бы в ссылку, – отборными ворами, отчаянными головорезами, а также и закоснелыми до фанатизма раскольниками. Село было продано Арсеньевой за неплатеж оброка и вообще бездоходность его, а также и потому, что вся барская усадьба, в которой владелец сам никогда не бывал, сгорела вследствие того, что повар с лакеем нарышкинского управляющего вздумали палить живого голубя, который у них вырвался и полетел в свое гнездо, находившееся в соломенной крыше. Гнездо загорелось. Сгорело и все село, до основания, кроме маленькой деревянной церкви. Этот управляющий Злынин был также в Тарханах во время нашествия одного из отрядов Емельяна Пугачева, командир которого опрашивал крестьян, нет ли каких у кого жалоб на управляющего, но предусмотрительный Злынин еще до прибытия отряда Пугачева сумел ублаготворить всех недовольных, предварительно раздавши весь почти барский хлеб, почему и не был повешен».
Место было благодатное, с дубовой рощей, липовой аллеей, прудами и речкой. На площади в 4080 десятин проживало около 500 крепостных крестьян мужского пола с детьми и женами, которых Елизавета Алексеевна сразу перевела с оброка на барщину, что позволяло увеличить доход. Был построен новый барский дом, выданы стройматериалы на восстановление крестьянских изб. Через несколько лет, заболев, Арсеньева написала духовное завещание: «Чувствуя слабость своего здоровья, Тарханы, приобретенные во время супружества с Михайлом Васильичем и с помощью его, с признательностью за горячую любовь его и беспримерное супружеское уважение завещаю в случае своей смерти в равных долях мужу и дочери».
Михаил Васильевич Арсеньев происходил из старинной дворянской семьи. Детство провел в селе Васильевском Елецкого уезда Орловской губернии, затем учился в Богородицком пансионе знаменитого агронома и садовода А. Т. Болотова, служил в лейб-гвардии Преображенском полку, и вышел в отставку в чине поручика. У отца его были обширные владения в Орловской губернии, сына ожидало порядочное наследство, но сам он его не получил или не спешил получить, позже оно досталось его жене и дочери. В Тарханах Михаил Васильевич занимался строительством и благоустройством усадьбы. Был избран уездным предводителем дворянства и, по словам современников, проявил жар человеколюбия и твердую решительность благородного сердца. Был страстным театралом, создал в Тарханах театр, где играли «господа, а некоторые роли исполнялись актерами из крепостных». 2 января 1810 года Михаил Васильевич скоропостижно скончался.
Уход супруга из жизни Елизавета Алексеевна восприняла тяжело и, облаченная в черные одежды, походила на старуху. Через год поехала в Васильевское к его родственникам – перевести наследство мужа на себя и дочь.
Васильевское находилось в тридцати верстах от имения Кропотово, хозяином которого был Юрий Петрович Лермонтов. Арсеньевы и Лермонтовы дружили между собой, и в этот приезд дочь Елизаветы Петровны познакомилась с Юрием Петровичем. Маше было 16 лет, ему – 24 года. Как описывают его современники, красивый, начитанный, остроумный и вспыльчивый. Маша влюбилась в него. Очевидно, и он в нее тоже.
Арсеньева забеспокоилась: Лермонтов беден, Кропотово приносило ему очень скромный доход, к тому же он опекал трех незамужних сестер и заботился о матери, отец его умер; четвертая сестра была замужем, проживала в Москве.
Но Лермонтов жил не хуже других, только не было лишних денег. Капитан пехотного полка, он был сейчас в отставке. В юности Юрий Петрович окончил кадетский корпус в Санкт-Петербурге, участвовал в войне со Швецией и Францией, но после смерти отца вернулся домой – в тот самый год, когда Елизавета Алексеевна со своей хрупкой дочерью Машей приехала к родственникам в Васильевское.
Для поправки финансов Лермонтов мог бы заняться винокуренным делом, как отец Арсеньевой, но для постройки завода, закупки хлеба не имел оборотных средств. Малодоходное Кропотово не позволяло накопить средств ни отцу, ни матери, ни самому Юрию Петровичу, а драть три шкуры с крестьян они не хотели. Крестьяне говорили о Лермонтове: «Добрый, даже очень добрый барин». Он был образован, блистал столичными манерами, в доме имелась большая библиотека, но военная жизнь тоже сказалась: характер его был неровный.
Маша писала в своем альбоме, обдумывая письма Юрия Петровича из Кропотова, куда он время от времени отлучался: «Вы пишете потому, что хотите писать. Для вас это забава, развлечение. Но я, искренно любящая вас, пишу только для того, чтобы сказать вам о своей любви. Я люблю вас. Эти слова стоят поэмы, когда сердце диктует их».
Как ни противилась мать, дочь настояла на помолвке с Лермонтовым. Елизавета Алексеевна была уверена, что Лермонтов женится не на Маше, а на деньгах. Но Арсеньевой было 38 лет, ждать ее скорой кончины, чтобы Маша вступила в наследство, Лермонтову не приходилось. Об этом он сам, годы спустя, написал в завещании сыну: «Скажи бабушке, что несправедливости ее ко мне я всегда чувствовал очень сильно и сожалел о ее заблуждении, ибо явно она полагала видеть во мне своего врага, тогда как я был готов любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины».
К свадьбам в те годы готовились тщательно, и пока Арсеньева подготавливалась, в Россию вторглась армия Наполеона. Юрий Петрович был призван в дворянское ополчение, Маша осталась одна, грустно вписывая в альбом:
О злодей, злодей – чужая сторона,
Разлучила с другом милым ты меня…
Разлучила с сердцем радость и покой,
Помрачила ясный взор моих очей…
В боях Юрию Петровичу не пришлось участвовать: он заболел и был возвращен в Кропотово.
Ужас в стране перед огромной и превосходно подготовленной наполеоновской армией, отступление русских войск, пожар в Москве, беженцы по дорогам России (вероятно и сестра Юрия Петровича бежала из Москвы в Кропотово) – никак не способствовали свадебным пиршествам. Два брата Елизаветы Алексеевны были в армии, множество крестьян из имений Столыпиных, Лермонтова, Арсеньевых принимали участие в Бородинском сражении, а позже в сражениях под Магдебургом, Лейпцигом и Дрезденом. Лишь в начале 1814 года Юрий Петрович с Марией Михайловной смогли обвенчаться и справить свадьбу.
Расстаться с единственной дочерью – отрадой своей – Елизавета Алексеевна не имела сил, настояла, чтобы молодые супруги жили в Тарханах. Семьей они съездили в Москву, где проживала многочисленная родня Арсеньевой, и она их знакомила с зятем. Когда возвратились в Тарханы, Елизавета Алексеевна передала управление имением Лермонтову.
Юрий Петрович не догадывался, что радушное предложение управлять Тарханами – не что иное как нежелание тещи выделить дочери приданое. Скупость в этом вопросе дошла у нее до того, что, имея в Тарханах налаженный быт, свою церковь, кабак, кирпичный завод, Арсеньева все-таки поделила наследство, полученное от мужа, неравномерно между собой и Машей: взяла себе большую долю.
II
Осенью 1814 года Марии Михайловне предстояло рожать. В августе выехали в Москву, где можно найти хорошего доктора. Долгая езда в карете усугубила некрепкое здоровье молодой женщины, и все-таки в ночь на 3 (15) октября она родила сына. Через неделю новорожденного крестили и по заведенному родовому обычаю Юрий Петрович хотел назвать сына Петром, однако теща настояла на имени Михаил – в честь мужа, которого страстно любила. Лермонтов, из сочувствия к Маше, не стал перечить. В Москве пришлось задержаться, ребенок был слабеньким, за него опасались. Арсеньева наняла доктора, и тот постоянно следил за здоровьем младенца и матери.
Москва в ту пору выглядела неприглядно: взорванные по приказу Наполеона стены Кремля, много сгоревших домов, а строительство новых шло не так быстро.
Летом семья вернулась в Тарханы вместе с врачом и кормилицей.
У младенца началась золотуха. Коросты на голове, сильный зуд, мальчик кричал день и ночь. Можно привыкнуть к боли, но к зуду нельзя. (Случалось, что золотушные дети не выдерживали, умирали.) Елизавета Алексеевна, которую все называли «бабушкой», да она и сама этого хотела, потеряла покой и сон. Мария Михайловна тоже. Ребенка купали в настое череды, мазали всевозможными мазями, но это спасало только на время. Юрий Петрович стал уезжать из дома. Нескончаемые крики сына, вечная слабость жены, недовольство тещи, что он, мол, неумело ведет хозяйство (хоть крестьяне любили его и слушались), материальная зависимость… Молодой мужчина начал искать забвения на стороне. Уезжал то в Кропотово, то в Москву, где с друзьями беспечно проводил время. В его отсутствие Мария Михайловна плакала и писала в альбоме:
Кто сердцу может быть милее,
Бесценный друг, тебя?
Без воздуха могу скорее
Прожить, чем без тебя!
Вскоре Юрий Петрович и дома нашел отдушину – смазливую гувернантку. Тайна раскрылась, между супругами произошла крупная ссора. Кто-то пустил злонамеренный слух, что якобы Юрий Петрович ударил жену кулаком по лицу. Слух просочился к тарханским крестьянам, а от крестьян – к лермонтоведам. Но почему-то никто не подумал, что Лермонтов был офицер, дворянин, что для него невозможна подобная выходка. Не только с женой, а с полковой куртизанкой так офицер не поступит. От тарханских крестьян просочилась нелепость и об Арсеньевой. Якобы из боязни ездить на лошади, она ездила в церковь в тележке, впрягая в нее одного из дворовых, он портил колеса, и барыня падала наземь. Как в таком случае ездила в Пензу, Саратов, Москву или ближайший Чембар? Транспорта, кроме лошадного, не было.
Жизнь в Тарханах стала для Юрия Петровича адом. Он снова уехал. Мария Михайловна, взяв на колени маленького сына, садилась за рояль, играла и пела грустные романсы. «Была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать».
Домашние передряги развили в ее организме серьезную болезнь; она угасала на глазах, и все-таки доброе сердце рвалось помогать несчастным. С мальчиком-слугой Мария Михайловна обходила дворы заболевших крестьян, раздавая лекарства.
23 января 1817 года пензенский губернатор Сперанский писал в Петербург Аркадию Столыпину: «Племянница ваша Лермонтова весьма опасно больна сухоткою или чахоткою. Афанасий и Наталья Алексеевна отправились к сестрице вашей в деревню, чтобы Марию Михайловну перевезти сюда, в Пензу. Мало надежды, а муж в отсутствии…»
Благие намерения родственников не осуществились: Елизавета Алексеевна отказалась везти дочь, видя, что это уже бесполезно. 20 февраля 1817 года Сперанский уже свидетельствовал: «…Дочь Елизаветы Алексеевны без надежды, но еще дышит…» Мария Михайловна скончалась 24 февраля. Сразу по получении известия о ее смерти в Тарханы отправились братья и сестры Елизаветы Алексеевны – принять участие в похоронах и утешить ее. Кто-то из них привез с собой дворового – Андрея Соколова, подарил его маленькому Мише, чтобы Андрей находился всегда при нем. Соколову было 22 года.
Марию Михайловну похоронили в семейном склепе рядом с отцом. Установили памятник из серого гранита, увенчанный бронзовым крестом со сломанным якорем – символом разбитых надежд. «Под камнем сим лежит тело Марии Михайловны Лермонтовой, урожденной Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу, житие ее было 21 год и 11 месяцев и 7 дней».
Мише было 2 года и 4 месяца, когда умерла мать. Единственное, что осталось в его младенческой памяти, – это ее голос и смутный печальный образ.
Через три дня Елизавета Алексеевна вместе с братом Афанасием и деверем Григорием Арсеньевым уже была в Чембарском уездном суде, где оформила обязательство уплатить Юрию Петровичу Лермонтову в течение одного года 25 тысяч рублей.
Это было приданое Марии Михайловны, которое Юрий Петрович в свое время не получил, вместо него теща дала ему «Заемное письмо», по которому якобы в долг у него взяла эти деньги сроком на год, обязуясь выплатить с процентами.
Вот этот документ:
«Лето 1815 года августа в 21-й день вдова гвардии поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева заняла у корпуса капитана Юрия Петрова сына Лермантова денег государственными ассигнациями двадцать пять тысяч рублей за указанные проценты сроком впредь на год, то есть будущего 1816 года августа по двадцать первое число, на которое должна всю ту сумму сполна заплатить, а буде чего не заплачу, то волен он, Лермонтов, просить о взыскании и поступлении по законам». Лермонтов не воспользовался «Заемным письмом», не обратился в суд, когда теща не выплатила «одолженные» деньги. Теперь он собрался покинуть Тарханы, и Елизавета Алексеевна заменила старое «Заемное письмо» новым, которое слово в слово повторяло старое, но ровно на год был отодвинут срок.
Юрий Петрович уехал в Кропотово, а 5 июня 1817 года М. М. Сперанский отправил письмо Аркадию Столыпину: «Елизавету Алексеевну ожидает крест нового рода: Лермонтов требует к себе сына. Едва согласился оставить еще на два года».
Страшась одиночества и противясь зятю, Елизавета Алексеевна составила завещание, которое засвидетельствовала в Пензенской гражданской палате 13 июня 1817 года:
«…После дочери моей, Марьи Михайловны, которая была в замужестве за корпуса капитаном Юрием Петровичем Лермантовым, остался в малолетстве законный ее сын, а мой родной внук Михайло Юрьевич Лермантов, к которому по свойственным чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения. Желая его в сих юных годах воспитать при себе и приготовить на службу его императорского величества и сохранить должную честь свойственную званию дворянина, а потому ныне сим завещеваю и представляю по смерти моей родному внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение, состоящее Пензенской губернии, Чембарской округи в селе Никольском, Яковлевском (Тарханы) тож, мужеска пола четыреста девяносто шесть душ с их женами, детьми обоего пола и с вновь рожденными, с пашенною и непашенною землею, с лесы, сенными покосы и со всеми угодии, словом, все то, что мне принадлежит и впредь принадлежать будет, с тем, однако, ежели оный внук мой будет до времени совершеннолетнего его возраста находиться при мне на моем воспитании и попечении без всякого на то препятствия отца его, а моего зятя, равно и ближайших господина Лермантова родственников и коим от меня его, внука моего, впредь не требовать до совершеннолетия его. Если же отец внука моего или его ближайшие родственники внука моего истребовает, нем не скрываю чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление, то я, Арсеньева, все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову, но в род мой Столыпиных, и тем самым отдаляю означенного внука моего от всякого участия в остающемся после смерти моей имении…»
В случае смерти Арсеньевой и ее братьев, воспитание Миши и опека над имением доверялись Григорию Даниловичу Столыпину, но не отцу и не теткам ребенка. Под завещанием были подписи большого числа свидетелей, в том числе губернатора Пензы Михаила Сперанского.
Повсюду Арсеньева обвиняла зятя в смерти Марии Михайловны, говорила даже, что он заразил ее чахоткой. Добавляла, что «Марья Михайловна выскочила за него замуж по горячке», – то есть, не разобравшись, кто он такой. Эпитет «худой человек» приклеился к Лермонтову навсегда. Нашлись злые языки, утверждавшие, что он получил 25 тысяч от тещи за отказ от сына. На самом же деле это было приданое Марии Михайловны – деньги, полученные ею по завещанию ее отца. Лермонтов смог востребовать их только в 1819 году. Почему он, гордый человек, вообще не отказался? Думается, не захотел уступать.
«Пьяница, картежник, распутник» – значилось за ним с подачи Арсеньевой даже годы спустя после его смерти.
III
Управление имением Елизавета Алексеевна взяла в свои крепкие руки. Ниже двадцати тысяч дохода не было. Три четверти площадей занимали пашни, что позволяло выращивать и продавать хлеб; 726 десятин сенокосных лугов и пастбищ обеспечивали кормами лошадей и других животных, разведением которых занимались в хозяйстве; кроме того, очень прибыльное овцеводство: рыночные цены на баранину, шерсть и кожу были высокими. Участие Елизаветы Алексеевны в делах винокуренного завода, которым владел ее отец, а потом брат, давало возможность даже в неурожайные годы поддерживать финансовую стабильность: она направляла на заводские работы своих крестьян, получая за это плату. Помимо того, продавала крепостных под видом отпуска их на волю, в основном женщин. Купцы платили за женщину до пятисот рублей. Крепостных Елизавета Алексеевна держала в строгости; в ревизских книгах сохранились сведения о семьях, которые она отправляла на поселение, продавала на сторону или виновных мужчин сдавала в солдаты. Но здесь стоит помнить и то, что ее крепостные, принадлежавшие прежде Нарышкину, являлись «отборными ворами, отчаянными головорезами и закоснелыми раскольниками». Вероятно, жестокость ее была в чем-то оправданна. Наказывала она и розгами, и плетьми, брила у виновного мужика половину головы, а женщине отрезала косу.
Арсеньева являла собой типичную помещицу старого закала: важная, умная, прямой решительный характер и привычка повелевать.
Через три месяца после смерти дочери она поехала в Киев к святым угодникам, где надеялась смягчить свое горе молитвами в Киево-Печерской лавре. Оставить внука на няню не решилась, и целым обозом двинулись в путь. В Киеве были недолго, в начале июня вернулись в Тарханы. А в это время Столыпины дружной семьей двинулись на Кавказ, где в гарнизоне возле Кизляра проживала одна из сестер Елизаветы Алексеевны. Кроме того, отец Арсеньевой владел богатым имением Ново-Столыпинское под Пятигорском, где можно было прожить целое лето с полным комфортом.
По дороге скончался Алексей Емельянович. Новое горе – потеря отца – обрушилось на Елизавету Алексеевну!
Оставаться в Тарханах ей стало невмоготу. Приказала управляющему продать на вывоз дом, в котором умерли муж и Машенька, поставить на его месте церковь, а новый дом строить поблизости. Уехала в Пензу, остановившись там у сестры Натальи. Затем подыскала себе квартиру.
О Пензе того времени Сперанский писал: «Прелестная Пенза держит меня в очаровании. В Петербурге служат, а здесь – живут».
Общество в Пензе было разнообразным: наряду с пустотой и праздностью жили и работали люди высокообразованные. Незаурядным человеком был Афанасий Гаврилович Раевский, с тещей которого Арсеньева вместе воспитывалась, а в 1808 году крестила ее внука Святослава. «…Эта связь сохранилась и впоследствии между домами нашими», – писал в 1837 году Святослав Раевский, которому суждено было стать ближайшим другом Михаила Лермонтова и оказать влияние на его литературные интересы. В Пензе он часто бывал у Арсеньевой, мог наблюдать за маленьким Мишей. Его удивляло, что мальчик трех лет говорит в рифму и пытается мелом рисовать на полу.
В Пензе Арсеньева пробыла около восьми месяцев, затем вернулась в Тарханы. Здоровье внука было все еще очень неровным. Заботливость бабушки доходила до невероятия: каждое слово Миши, каждое его желание было законом не только для окружающих или знакомых, но и для нее самой.
Летом поехала на Кавказ – и не напрасно, после Кавказа мальчик стал чувствовать себя лучше. Осенью, по дороге в Тарханы, еще раз побывала в Киеве. Мише исполнилось четыре года. В Тарханах тем временем достроили домовую церковь на месте, где скончались Михаил Васильевич и Мария Михайловна. Освящали ее уже по приезде Арсеньевой.
Церковнослужителям она благоволила: Миша впоследствии крестил ребятишек у дьякона. Благоволение Арсеньевой простиралось даже на семью расстриженного за пьянство и сосланного в монастырь священника Федора Макарьева.
Для Мишеньки она устроила в новом доме очаровательную комнату на антресолях: кроватку поставили возле печной изразцовой лежанки, чтобы было тепло; рядом стоял детский столик. Кресла и детский диванчик были обтянуты желтой красивой материей.
Бабушка наказала охотникам поймать олененка, позже – лосенка; внук забавлялся с ними; но олененок подрос, став опасным даже для взрослых, и его отпустили на волю. То же случилось с лосем.
Зимой устраивали для Миши ледяную гору, катали его, и вся дворня, собравшись, старалась его потешить. На Святки являлись ряженые из дворовых, плясали, пели, играли; их специально освобождали от урочных работ. На Святой Мишу забавляли катаньем яиц.
От всеобщего угождения мальчик рос своевольным, но понимал неблаговидность своих поступков, а это значило многое. В пять лет подхватил какую-то болезнь, так что не мог ни ходить, ни приподнять ложки. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе, увлекаясь грезами души. Грезы брались из рассказов бонны-немки, знавшей немало историй о средневековых рыцарях. Это привело к раннему эмоциональному развитию Миши, мешая его выздоровлению.
Дважды его навестил отец, оставаясь в Тарханах на несколько дней, и можно только догадываться, сколько радости было в обоих, и сколько печали потом. Арсеньева очень боялась, что зять вдруг захочет забрать ребенка. Если он сообщал, что приедет, она отправляла посыльного к брату Афанасию – звать на помощь. Впечатлительный, вспыльчивый Юрий Петрович не мог хладнокровно вынести это, он выходил из себя и доводил тещу до слез. Тогда у нее появилась мысль упросить Лермонтова привезти пятилетнего сына его сестры Авдотьи – пусть растут вместе с Мишей. Она уже приняла одного мальчика, ровесника внука: это был сын ближайших соседей Коля Давыдов.
Что бы ни повлияло на решение Авдотьи Петровны, но она согласилась. Миша Пожогин-Отрашкевич стал добрым другом Миши Лермонтова и жил у Арсеньевой до своего поступления в кадетский корпус. К нему относились прекрасно, Авдотья Петровна не имела ни малейшего неудовольствия. На лето брала сына домой.
В 1820 году Елизавета Алексеевна снова повезла внука на Кавказ. Для пятилетнего ребенка кавказский ландшафт еще не был таким впечатляющим, как это случилось потом. Но все-таки были и сильные впечатления: Миша узнал, что имение сестры его бабушки охраняют казаки от диких набегов горцев! Оно находилось близко к Кизляру в крепости Ивановской; Екатерина Алексеевна Хастатова давно привыкла к набегам и не обращала внимания. Если тревога случалась ночью, спрашивала: «Не пожар ли?» Когда ей доносили, что не пожар, она спокойно продолжала спать. За бесстрашие ее прозвали «авангардной помещицей», но никакая храбрость не могла бы противостоять горским нападениям, если бы крепость не охранялась казачьим отрядом. Екатерина Алексеевна была замужем за генерал-майором Акимом Васильевичем Хастатовым, но рано овдовела: муж скоропостижно скончался в 1809 году. Осталась с тремя детьми, но из крепости не уехала. В 1812 году, как могла, помогала отечеству, за что была удостоено медали «В память Отечественной войны 1812 года».
Отдохнув на Кавказе, Елизавета Алексеевна вернулась в Тарханы, попутно заглянув в Пензу, где обсудила с Афанасием Гавриловичем Раевским вопрос об образовании внука: Мише скоро шесть лет. Смотритель пензенского уездного училища, Афанасий Гаврилович знал педагогические требования и, сообразуясь с ними, Арсеньева выписала учителей литературы, французского, латинского языков, арифметики, музыки и живописи. Теперь вместе с Мишей не только воспитывались, но и учились Миша Пожогин-Отрашкевич, Коля Давыдов и еще несколько мальчиков. Как вспоминал Пожогин-Отрашкевич: «Лермонтов учился прилежно, имел особенную способность и охоту к рисованию, но не любил сидеть за уроками музыки. В нем обнаруживался нрав добрый, чувствительный, с товарищами детства был обязателен и услужлив, но вместе с этими качествами в нем особенно выказывалась настойчивость».
Немецкому языку обучала детей Христина Ремер – бонна, приставленная к Мише несколько лет назад, женщина строгих правил и очень религиозная. Она внушала своему питомцу любовь к ближним без различия сословий.
Бабушка тоже не отстраняла внука от крестьян: шестилетний Миша был крестным одного из детей Дмитрия Летаренкова. Для крестьянской семьи это было особой честью, родители возмечтали, что, будучи взрослым, Лермонтов вспомнит о них. Действительно, в 1836 году Лермонтов дал вольную двум членам семьи Летаренковых.
В свободные от уроков часы дети играли в саду, где у них было «военное укрепление», кроме того, занимались верховой ездой и гимнастикой. У Миши развивались мускулы, шире становились плечи.
Шум, возня и крики не только не тревожили Арсеньеву, наоборот, она была довольна. «Добрая бабушка», – говорили о ней. Это не значило, что ее дом был неким приютом – детей навещали родители, жили подолгу; или, когда заскучают, детей отвозили к родителям в сопровождении дядек и гувернеров.
«…Среди двора красовались качели; по воскресеньям дворня толпилась вокруг них, и порой две горничные садились на полусгнившую доску, висящую меж двух сомнительных веревок, и двое из самых любезных лакеев, взявшись каждый за конец толстого каната, взбрасывали скромную чету под облака; мальчишки били в ладони, когда пугливые девы начинали визжать» (М. Лермонтов).
Часто Арсеньева с внуком ездила в Пензу, Васильевское, бывали в Москве, где Миша смотрел театральные представления. Заезжали и в Кропотово, чтобы Мишенька повидался с отцом. Наверное, сестры отца кое-что рассказали ему об их предке Джордже Лермбнте, выходце из суровой Шотландии, потому что восьмилетний мальчик увидел сон, сильно подействовавший на его душу: он ехал куда-то в грозу, а над ним проносилось облако, похожее на оторванный клочок черного плаща. Проснувшись, Миша всем говорил: «Это так живо передо мною, как будто вижу!»
Сам же Юрий Петрович весьма сдержанно относился к своей родословной.
IV
Десятилетнего Мишу бабушка вновь повезла на Кавказ, взяв с собой и Мишу Пожогина-Отрашкевича. Ехали длинным обозом, поскольку в Пензе присоединилось несколько родственников. Огромное впечатление произвела на Лермонтова эта поездка! Ночевки на свежем воздухе, на постоялых дворах, чередование городов, через которые проезжали, дивная природа Кавказа, рассказы о нравах и обычаях горцев, о кровной мести, о кровопролитных сражениях и схватках, о засадах, подстерегавших казаков на каждом шагу, о жителях аулов, лежащих за Тереком… Эти впечатления легли в основу всех юношеских кавказских поэм и стихотворений Лермонтова. Из Кизляра все вместе поехали в Ново-Столыпинское, откуда легко добираться на разные минеральные воды.
В Пятигорске Арсеньева навестила дочь Хастатовой, Марию Акимовну, которая была замужем за штабс-капитаном в отставке Павлом Петровичем Шан-Гиреем. В доме у них Миша влюбился! «…Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я ее видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему.
Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь; с тех пор я еще не любил так. Надо мною смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал ее видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату. Я не хотел говорить о ней и убегал, слыша ее названье (теперь я забыл его), как бы страшась, чтоб биение сердца и дрожащий голос не объяснили другим тайну, непонятную для меня самого. Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу; не поверят ее существованью – это было бы мне больно!.. Белокурые волосы, голубые глаза быстрые, непринужденность – нет, с тех пор я ничего подобного не видал или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз».
Это воспоминание нахлынуло на Лермонтова 5 лет спустя, и он записал его.
Начитанная, образованная Мария Акимовна познакомила Мишу с творчеством Пушкина. Особенно впечатлила его поэма «Кавказский пленник». Все, описанное Пушкиным, он видел перед глазами: природу, горцев, горские аулы. Заметив, как Миша привязан к Марии, бабушка предложила Шан-Гиреям переехать ближе к Тарханам. Обсудив предложение и хорошо все обдумав, супруги согласились. Но не было денег на покупку имения, и Арсеньева обещала помочь – одолжить несколько тысяч. Вернувшись в Тарханы, она принялась подыскивать что-нибудь подходящее для Шан-Гиреев, а вскоре супруги приехали и жили пока в ее доме.
В октябре приехал с сестрой Юрий Петрович, чтобы везти Мишу Пожогина-Отрашкевича в московский кадетский корпус. В Тарханах они прожили несколько дней, что очень сблизило повзрослевшего сына с отцом. По отъезде о нем и кузене Миша еще тосковал очень долго.
В середине декабря случилось событие, потрясшее всю страну: на Сенатскую площадь в Петербурге вышли полки под предводительством офицеров знатных российских родов.
После кончины императора Александра Павловича почти вся Россия присягнула Константину Павловичу. Войска кричали: «Слава Константину!» По Петербургу – портреты Константина, в храмах молебны за здоровье нового императора, на Монетном дворе чеканились серебряные деньги с его изображением. А Константин сидел в Варшаве и бездействовал. Мать и брат Николай Павлович беспрестанно гоняли к нему фельдъегерей, умоляя скорей приехать в Петербург, чтобы опубликовать манифест об его отречении, объявленном семейно ещё в 1820 году, когда Константин женился на польке Грудзинской, закрыв тем самым себе дорогу к престолу.
Но Константин чего-то выжидал, на что-то рассчитывал. Не дождавшись брата, Николай объявил себя императором. Первыми 14 декабря вышли на Сенатскую площадь роты лейб-гвардии Московского полка, отказываясь присягать Николаю, которого армия ненавидела. Следом пошли моряки Гвардейского экипажа, другие полки и батальоны. Среди требований восставших были конституция и отмена крепостного права. Двенадцать лет как изгнали Наполеона с русской земли, и самое непосредственное участие в том принимали крестьяне. Но минули годы, а русский крестьянин все еще оставался вещью. «Купи нас, родимый!» – в точности воспроизведет крестьянскую сцену Михаил Лермонтов в драме «Странный человек». Горько он скажет словами одного из героев драмы: «Можно ли сравнить свободного с рабом?»
Николай распорядился подавить восстание. Площадь окружили верными ему войсками, но восставшие отбивались, а генерал-губернатор Милорадович, пытаясь склонить мятежников к сдаче оружия, был смертельно ранен Каховским. Николай призвал артиллерию, выступление было подавлено. Вечером начались аресты. Несколько десятков заговорщиков были помещены в Петропавловскую крепость, зачинщиков ежедневно вызывали к допросу. Родной брат Елизаветы Алексеевны, сенатор Аркадий Столыпин, был единомышленником декабристов, был близко знаком с Вильгельмом Кюхельбекером, и только смерть в мае 1825 года избавила его от ареста и кары.
А вскоре на юге России восстал Черниговский полк, не желая присягать Николаю.
После подавления восстания, всех участников и тех, кто вышел на Сенатскую площадь, ждал суд. Основным аргументом для следователей были якобы планы цареубийства. Раздувая дело о цареубийстве, можно было утопить главные намерения декабристов: ликвидацию крепостного права и военных поселений, установление конституционного строя, введение свободы слова, печати, суда присяжных и т. д.
Через полгода на кронверке Петропавловской крепости были повешены пять человек, остальные 124 мятежника сосланы в Восточную Сибирь, из них 96 человек приговорены к каторге. Это был цвет России, но на телегах, по этапу, как уголовников, их везли к месту ссылки, закованных в ручные и ножные кандалы. По своим многочисленным связям в Москве, Петербурге и южных городах Елизавета Алексеевна знала, что и где происходит. В Тарханах это бурно обсуждалось, и Миша Лермонтов проникся ненавистью к Николаю I. Подогревал эту ненависть и его гувернер Жан Капэ, участник французской революции, наставник Миши, он же – учитель французского языка, фехтования и верховой езды.
