скачать книгу бесплатно
Соленое детство в зоне. Том II. Жизнь – борьба!
Николай Углов
По возвращении из ссылки герой страдает от насмешек одноклассников из за своего невзрачного вида (от непрестанного голода, холода в ссылке – невысокий рост, худоба и пр.) Одежда с заплатами, опять голод и нищета. Решает заняться спортом и учиться. Через 12 лет происходит чудо – он становится мастером спорта по л/а. Одновременно заканчивает РИСИ. Как инженер-строитель трудится в домостроительном комбинате, пройдя путь от разнорабочего до начальника. 40 лет занимается независимой журналистикой.
Соленое детство в зоне
Том II. Жизнь – борьба!
Николай Углов
© Николай Углов, 2017
ISBN 978-5-4490-0604-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Синопсис романа «Солёное детство в зоне»
События развиваются в довоенном Кисловодске. Началась война. Отец главного героя – офицер советской армии, будучи раненым и обмороженным, попал в плен к немцам. Ему дали 10 лет лагерей в Норильске. Жену с двумя малолетними детьми сослали в Новосибирскую область. Семья терпит неимоверные трудности – голод, холод, побои и унижения от комендантов. В зоне гибнут тысячи людей. Семью спасает первая учительница старшего брата героя Ольга Федосеевна Афанасьева. Она помещает детей в больницу, а затем в детдом – туда же устраивает прачкой их мать. В детдоме главный герой в течение 3—х лет получил все главные и необходимые навыки в предстоящей жизни. Он учится, трудится, участвует в художественной самодеятельности. Но у него и матери не складываются отношения с суровым директором детдома Микрюковым. Итог – мать и сыновей директор выгнал из детдома. Семья опять оказалась на краю гибели. Опять выручает Ольга Федосеевна – на свои деньги она покупает им небольшой домик. Мать выходит замуж за пьяницу и распутника Пастухова. Пьянки, скандалы в семье отражаются на детях. На краю деревни неожиданно приземляется самолёт, и главный герой после этого даёт клятву другу, что станет лётчиком. Он любит читать книги ночами под вой пурги на русской печке и прочитал всю литературу в четырёх близлежащих библиотек соседних посёлков. По натуре он романтик – неистово влюбляется в одноклассницу Нину Суворову. Завёл дневник. В глухой деревне много мистики. Есть необъяснимые случаи встреч с покойниками, чертями, ведьмами, лешими. В деревне много сосланных интеллигентных людей, которых описывает герой. Интересны сцены многочисленных детских игр, охоты на зайцев, лис, куропаток, летней и зимней рыбалки. Происходит несколько смертельных случаев, когда главный герой чуть не утонул в реке, трясине, погиб от холода, обморожений, падений с высоты, пожара в лесу, нападения диких зверей. Неожиданно приехал отец. Сложная семейная сцена оканчивается тем, что мать осталась с Пастуховым. В Пихтовке, где Николай заканчивает восьмой класс, происходит встреча со знаменитой Анастасией Цветаевой – писателем, сестрой поэтессы Марины Цветаевой.
Реабилитация. Семья приехала в Кисловодск. В школе все надсмехаются над главным героем: 16 – летним хилым замухрышкой (вес 40 кг. рост 150см.), одетым в лохмотья. Выручает хороший учитель физкультуры, который советует заняться спортом. Через 12 лет происходит чудо – главный герой становится мастером спорта в беге на длинные и средние дистанции (рост 181см. вес 75 кг.) Участвует в многочисленных соревнованиях. Незабываема встреча с Олимпийским чемпионом Владимиром Куцом. После окончания десятилетки главный герой, в какой уже раз, пришёл в Ессентукский аэроклуб. Начальник отдела кадров встретил его, как знакомого:
– А – а! Углов? 18 лет исполнилось? Ну, давай, давай документы! Так. Аттестат зрелости, паспорт, справка из поликлиники, автобиография, комсомольская характеристика. Так, так. А что это ты написал в автобиографии? Отец был судим? И ты был в ссылке? Ну, братец! Такого я не ожидал! Нет, нет – из тебя лётчика не получится!
– Почему? Ведь нас реабилитировали! Даже дом отдали! У меня есть справка об освобождении! Партия осудила культ личности! Всех, невинно осуждённых, оправдали! Целые народы вернули из ссылки!
– Послушай! Я верю тебе, но… подыщи другую профессию!
– Почему? Я с детства мечтал быть лётчиком!
– Я не хочу на старости лет париться в тюрьме, потому, что пропустил тебя в лётчики! Где гарантия, что ты не затаил злость на власть за отца и себя? Перелетишь за границу, а я в тюрьму?
Главный герой заплакал. Это был крах его мечты! С той поры он стал тщательно скрывать факт судимости отца и своей ссылки. В Сибири трагически погибает его отец и Николай жестоко страдает от потери любимого человека. Приехала из Сибири его первая любовь – Нина Суворова, но встреча окончилась неудачно и они расстались навечно. Три года техникума и столько же армии – много интересных приключений и встреч с людьми. Романтические встречи с несколькими девушками, которых так и не смог поцеловать главный герой из – за своей «проклятой деревенской робости». Поступил в Волгоградский институт физкультуры, но вынужден был бросить его из – за низкой стипендии. Дома те же скандалы, пъянки отчима и нищета. Неудачная женитьба. Заочно окончил Ростовский инженерно – строительный институт. Главный герой неистово трудится, старается, проходит путь от разнорабочего до беспартийного начальника домостроительного комбината (его назначили в обход парткома). Двое сыновей подрастают, но произошёл развод с первой женой.
Вторая половина жизни как бы уравновешивает первую. Успехи в работе, второй счастливый брак, много путешествий по стране. Главный герой с радостью встретил перестройку. Много пишет в независимых СМИ разоблачительных статей о федеральных, краевых и местных бюрократах – чиновниках. Стал членом СПР и СЖ РФ, а также обладателем Международной карточки журналиста. Встречается с великим писателем Александром Солженицыным и Андреем Губиным, министром финансов Борисом Фёдоровым, разработчиком Конституции РФ Виктором Шейнисом, полпредом президента Кулаковским, олигархом Брынцаловым, видной правозащитницей Людмилой Алексеевой, всеми руководителями края, КМВ и города, а также другими лицами. Участвует в ветеранских соревнованиях по лёгкой атлетике в стране и за рубежом. От города Кисловодска предложили нести факел к Олимпийским играм в Сочи. Здоровый образ жизни и любовь жены Нины делают поистине счастливыми дни старости героя.
Глава 46. Возвращение
Мы уже в Кисловодске. На станции Минутка Шурка в последний раз начал канючить:
– Мама! Куда мы приехали? Где будем жить? Кто нас ждёт? Мать решительно пресекла паническое настроение Шурки:
– Приехали на родину! Здесь вы родились. Что, всю жизнь пропадать в Сибири? Ты должен радоваться, что мы уехали из того пекла, а ты хнычешь.
На вокзале начали немного сомневаться, к кому поехать жить? В нашем доме жили какие-то люди. Об этом нам написали бабушки Оля и Фрося, а сами они были в Кабарде. Мать сказала:
– Нечего сомневаться! Едем к моей двоюродной сестре Кате Колпаковой. Я уверена, она приютит нас на время. А мы будем хлопотать, чтобы нам возвратили наш дом по улице Овражной.
Колпаковы жили на улице Почтовой. Это почти рядом с улицей Революции, где был первоначально наш родовой дом.
Нас встретили хорошо. Слёзы, объятия, разговоры. Дали комнату. На следующий день мать начала подавать документы в исполком на возвращение дома. Там волынили, встретив нас в штыки. Мать написала в Москву и одновременно подала в городской суд. Мы были ни в чём не виноваты, теперь реабилитированы и ждали, что дело быстро разрешится. Но не такая наша власть! Знали бы мы, что придётся помытариться по людям и ждать возвращения своего дома ещё более года!
Дом Колпаковых располагался в великолепном саду. Запах спелых яблок, слив, чудесных жёлтых груш, запах вишнёвого варенья, которое варили в медном тазу, стоящем на керогазе – всё это великолепие южной щедроты лета теперь окружало ежедневно нас. Моя одногодка Неля – дочка Кати, уверенно руководила мной в саду. Мы собирали плоды, ягоду, поливали грядки и цветы. Я отъедался дарами юга. Было радостно на душе. Мы быстро привыкали к новым для нас местам. Мы шутили с Нелькой, обливались из шланга тёплой водой, гонялись друг за другом в большом саду, хохотали по любому пустяку. Юность и задор молодости распирали нас беспричин-ным весельем. Отец Нельки был инвалидом войны – он вернулся без ноги. Одноногому дяде Косте не нравились наши игры, шум, крик. Мы явно нарушали его покой и он, вероятно, начал выговаривать Кате за нас неприятные вещи. Сама тётя Катя – крупная, мясистая, добрая, очень жалела нас и дружила с матерью, но не могла устоять против мужа.
Через два месяца мы переселились на улицу Революции к материной куме – Фроловой Нюсе. Мы поселились в подвальном помещении, а наверху жила кума со своим непутёвым сыном, бросившим учёбу. Его звали все почему-то Лобиком.
Помня приземлившийся самолёт на окраине Вдовино и мечту стать лётчиком, сразу же начал расспрашивать об Ессентукском аэроклубе, о котором рассказала мать. Поехал на электричке «зайцем» туда. В отделе кадров, узнав, что мне только исполнилось шестнадцать лет, сказали: – Приезжай через годик! Посмотрим! Предварительно возьмём на учёт, а по окончании десятилетки, пожалуйста!
Я загорелся ещё больше и стал нетерпеливо ждать. Филипп Васильевич устроился работать кочегаром, а мать теперь ежедневно обивала пороги судов – городского, краевого, писала жалобы в Москву. Дом пока не возвращали. Мы жили теперь рядом со своим домом №116, который в войну перекупили у матери Старковы. Рядом находилась школа №7, в девятый класс которой я и пошёл с 1 сентября.
Новая школа, великолепно одетые городские девчонки и мальчишки – рослые, упитанные, высокомерные, произвели на нас неизгладимое впечатление! Это был другой мир, это были другие люди! У нас во Вдовино все были равны, плохо одевались, никто не выделялся, все были скромными, простыми и добрыми. Здесь же мы почувствовали себя «белыми воронами». На переменах мы с Шуркой бежали друг к другу, испуганно озираясь, жались по углам. Наша нищенская одежда и обувь, робость, забитость и неуклюжесть так и выпирали из нас! Мы были подавлены и ошеломлены городом и его людьми, смелостью и даже наглостью мальчишек и девчонок – они нам были не пара! Огромная белокаменная школа была раз в десять больше нашей деревянной. Крикливые и уверенные в себе ученики превосходили нас в развитии и это угнетало нас! Над нами потешались и смеялись во всём! Я самолюбиво переживал временное угнетение и не раз клялся себе:
– «Я ещё докажу всем этим городским выскочкам, что не хуже их!
Если бы я уверенно знал, что так оно и будет! Знаю сложившуюся судьбу всех своих одноклассников – «никто из них не поднялся высоко». Я не виню никого! У каждого свой выбор пути! Если у тебя есть внутренний стержень – можно многого добиться в жизни!
Шурка проучился в школе в десятом классе не более двух недель, затем бросил учёбу бесповоротно! Он не выдержал насмешек, издевательств, всего этого стресса и прекратил ходить в школу. Напрасно мать кричала, била его, плакала, ругалась:
– Что вы обещали отцу и Василию Ивановичу? Забыли? Ты бросаешь учёбу, а потом и Колька? Будете неучи? Для чего все наши мучения? Тогда не надо было учиться в Пихтовке. Здесь же рядом, и нам теперь легче. Подумай, будешь всю жизнь на задворках? Мы с Филиппом горбатимся, а теперь и вы?
Но Шурка был неумолим и наотрез отказывался от школы: – Мама! Я не выдержу насмешек! Ты бы слышала, как они смеются над нашей одеждой, обувью, над нами! Я не клоун, чтобы быть предметом смеха! Вот устроюсь где-нибудь на работу, заработаю денег и куплю себе приличную одежду и обувь, вот тогда и продолжу учёбу! А пока дома сам буду учиться по учебникам.
Так он и просидел эту зиму дома, боясь даже смотреть в сторону школы. Мне же без него стало ещё хуже. Особенно тяжело было пережить перемены. Я не знал, куда себя деть! Кинулся было к Нельке Колпаковой (она тоже училась в параллельном девятом классе), но здесь, в школе, она была куда великолепнее меня, смелее, общительнее. Одета, обута лучше, всегда в окружении подруг, которые хихикали и с интересом разглядывали меня. Да и она, может, конечно, мне показалось, теперь сторонилась меня. Я отшатнулся от неё и замкнулся в себе. На уроках физкультуры становились по ранжиру и я всегда предпоследний, за мной только коротышка Галя Бондаренко. Девчонки Харыбина Лиля, Щедрина Люба и Алла Карак стоят рядом – впереди меня, постоянно подтрунивают надо мной. Мой хилый вид и малый рост (150 см.), деревенские трусы до колен, заставляли меня глубоко страдать, видя, как надо мною потешаются мальчишки и девчонки.
Непрестанный голод в Сибири, холод, непосильный труд (достаточно вспомнить только, как дёргали лён на колхозных полях до самых морозов, косили сено, пилили, кололи дрова, копали, сажали, пололи, окучивали картошку, носили воду на коромыслах за 300 метров и т. д.) – вот и замухрышка! Всё время вспоминаю, как пас свиней, коров. Уже по утрам иней и мелкий снег, а мы всё босиком!
Осень в Кисловодске была тёплая, и физкультуру проводили до самого ноября в трусах и майках на открытой спортплощадке. У всех были настоящие спортивные майки и трусы, а у меня умопомрачающие колхозные исподники и старая большая безрукавка отчима, а на ногах поношенные сандалии вместо тапочек. Физкультуру, столь любимую мной во Вдовино, я здесь возненавидел, а горластого, длинноносого, с медным лицом физрука Кадурина, просто боялся. Ему ничего не стоило громким голосом «выдернуть» меня из строя и попотешаться, заставив десятки раз отжаться, прыгнуть в высоту, взять низкий старт, несколько раз бросить гранату или мяч в корзину.
Всё это я не умел делать, так как во Вдовино на уроках физкультуры этого не было. Особенно невзлюбил баскетбол. Я впервые здесь вообще узнал об этом виде спорта! Долго не мог уяснить правила этой игры, а спросить боялся. Во Вдовино мы хорошо играли в волейбол, городки, лапту, подтягивались на турнике – вот, пожалуй, и всё, что было на уроках физкультуры. Здесь же доминировал баскетбол, теннис, футбол, лёгкая атлетика. Кадурин Валентин Яковлевич был очень старательный физрук. Он всему этому учил на уроках самозабвенно. Видя, что у меня ничего не получается ни с одним из этих видов спорта, он старался мне помочь быстрее овладеть ими, а я думал, что он издевается надо мной.
Как-то он после урока физкультуры отозвал меня в сторонку:
– Вижу, Коля, как ты страдаешь! Помни, только спорт поможет тебе! Бегай, прыгай, подтягивайся, играй в баскетбол, а главное – виси на турнике много раз, используй каждую возможность. Виси расслабленно минуту-две, а затем и до десяти. Уверен, вырастешь!
Я думаю, что Валентин Яковлевич и сам не до конца верил своим словам! Когда через десять лет, уже будучи чемпионом Ставропольского края в беге на длинные дистанции, встретился с ним на Ростовском стадионе, где проводился чемпионат Юга зоны России и где я стал первым в беге на десять тысяч метров, он не скрывал слёз:
– Ты ли это, Углов? Господи! Какой молодец! А рост-то! Вымахал за метр восемьдесят! Чудо, да и только!
И правда, ростом (181) я стал не ниже Кадурина.
– Валентин Яковлевич! А вы здесь как оказались?
– Привёз воспитанников спортшколы. Давай, Николай, как приедешь в Кисловодск, принеси мне свою фотографию. У нас теперь в седьмой школе построили закрытый спортзал. Повешу твоё фото рядом с братьями Криуновыми. Слышал за них? Они мастера спорта по лёгкой атлетике и оба мои ученики!
Кадурин сдержал своё слово, и моя фотография висела в спортзале лет тридцать.
Так вот, в баскетболе всё решает ловкость, быстрота реакции, скорость. В каждом дворе Кисловодска есть корзина и почти все ребята играют хорошо. На уроках физкультуры, разбившись на команды, мы ежедневно играли в баскетбол. Сверстники все высокие, ловкие, так и перебрасывают мяч друг другу, а мне не достаётся, всё не ухвачу его, со мной никто, как с партнёром, не считается. Всё это меня бесит, я злюсь, стараюсь изо всех сил, ношусь по всей площадке, нагло выхватываю мяч у рослого красавца Червякова или ловкого Павлова и бегом с ним к кольцу. Бац – мимо! А сзади хохот, все схватились за животы, катаются. Оказывается, я сделал «пробежку» – т. е. ни разу не ударил мячом об пол. А надо ударять через каждые два шага.
Дома я глубоко страдал от насмешек в школе, от этой одежды в заплатах, от неуклюжести и бедности, из-за отсутствия друзей, из-за маленького роста и плохого питания. Мы по-прежнему голодали и находились «на дне жизни». Была ли хоть ещё одна такая беднейшая семья в Кисловодске? Всю злость и досаду теперь вымещал на матери:
– Зачем родила таких? Лучше бы подохли с голоду в Сибири! Почему я такой маленький, низкорослый, как карлик? Неразвитой и заскорузлый, как тот поросёнок, которому Пастухов отрезал голову! Когда ты оденешь нас, как людей и когда, наконец, в доме будет что-то пожрать? Никогда ничего нет поесть, вечно кастрюли пустые! А Сережу своего поишь сливочками с печеньем! Не можешь прокормить нас, лучше бы не рожала на свет!
Мать бранилась, плакала, била подзатыльника, а Филипп хватался за ремень, но уже стал опасаться меня. Шурка же слабо поддерживал меня. Он голодал молча и всё искал работу в городе, но никто его нигде не брал, так как он был маленький и худой. Наступала зима. Здесь тоже все на зиму, как и в Сибири, заготавливали картошку. Материна кума Фролова Нюська как-то сказала Филиппу Васильевичу: – Наш сосед Васька – муж Елички Хромовой работает трактористом где-то в совхозе. Он распахивает, сажает, обрабатывает поля на горе Кабан. В этом году там, говорит, осталось много картошки после уборки. Сходите туда, может, заготовите картошки на зиму.
Гора Кабан возвышается над Кисловодском на востоке прямо напротив улицы Революции. От нашего дома туда, в довольно крутую гору (метров на шестьсот-семьсот выше города), по прямой километра четыре-пять. За горой Кабан располагались колхозные поля практически на ровной местности. Мы поздними вечерами ходили по полям и ногами разгребали землю, выбивали, вытаскивали целую, полусгнившую, порезанную картошку. Её было полно. Наберём с пол мешка каждый, и домой. Невероятно трудно идти с крутой горы с тяжёлой ношей! Ноги дрожат от напряжения, пот заливает глаза, дыхание, как у загнанной лошади! Если оступишься, то загремел, покатился по камешкам вниз! А мешок развяжется или лопнет при падении, считай, картошки не найдёшь! Раскатится вниз далеко в разные стороны, бесполезно в темноте искать! Приходили в город уже за полночь усталые, мокрые от пота, в глазах круги ходят, а ноги мелкой дрожью бьёт. Утром не поднимешься, тело ломит от усталости. Тяжело доставалась картошечка в этот первый год на Кавказе, но мы всё же натаскали мешков пятнадцать! Картошка есть, считай, с голоду не помрёшь!
Как-то раз пришёл домой поздно вечером – ни матери, ни Шурки не было дома. Тихо зашёл в калитку и вижу следующую картину. На освещённой веранде раскрасневшийся, вероятно, выпивший отчим о чём-то оживлённо беседует с кумой, шутит, хватает за руки. Затем он пытается её свалить и обнимает. Она слабо сопротивляется, но затем сдаётся. Они выключили свет в веранде, а я тихо вышел со двора.
Пастухов и здесь был в своём репертуаре! Я на этот раз ничего не сказал матери, но она, видно, и сама догадывалась о внебрачных связях Пастухова, опять начавшихся на Кавказе.
Через некоторое время мы ушли от кумы. Перешли мы на квартиру опять к соседям – Хромовым. Хозяйка двора дородная бабка весом 120—130 килограммов и не менее полнотелая её дочь Еличка с мужем Васей жили наверху, а нам сдали подвал. Видя нашу бедность, добрая бабка разрешила нам даже держать в катухе сада свинью, которую мы купили на базаре. Не каждая хозяйка пошла бы на это – нюхать во дворе «прелести» кабана! Бабка и дочь нигде не работали, ничего особо не делали, они сидели дома и жирели день ото дня. Сад у них был огромный, но запущенный. Мужа Елички – Васю, мы почти никогда не видели. Он работал даже в выходные дни в пригородном совхозе трактористом. Каждый день одна и та же картина. Часов в одиннадцать вечера приходит с работы Вася. Загремел кирзовыми сапогами по деревянной лестнице наверху над нами, значит, побежал с двумя вёдрами к колонке на углу улицы за водой! Сходит за водой, умоется в рукомойнике, начинает себе жарить картошку, а уже ночь на дворе! Жена и тёща не следили за ним, и ему самому приходилось ещё и стирать себе грязные рубахи! Я всегда жалел его и возмущался терпению и спокойствию:
– Зачем такая ему жена, только деньги ждёт!
Филипп язвил:
– Дурак потому что! Но ты погоди, может, и у тебя ещё почище будет! Не кипятись, рога обломает какая-нибудь! Сейчас они все ушлые! Не такие вприсядку пляшут перед ними!
Если бы я знал, что его слова оправдаются через десять лет и я стану ничуть не лучше того Васи! Но, забегая вперёд, скажу, что впоследствии Вася, как и я, ушёл от своей первой ленивой и неразумной жёны.
Теперь нам надо было заняться топливом для зимы. В то время в Кисловодске не было газа, и все топились углём и дровами. Филипп Васильевич работал кочегаром в санатории «Красный шахтёр». После выгребания из котла печи всегда оставался не совсем сгоревший уголь. Завхоз разрешил Филиппу частично забирать его домой. Надо ли говорить, что в мешки нам отчим насыпал хороший уголь, а сверху чуть присыпал сгоревшими отходами? Уголь мы таскали поздними вечерами в мешках через весь город, таясь от милиционеров. Правда, милиционеров в то время практически не было. Можно было встретить за ночь, и только в центре, одного-двух блюстителей порядка. Принесём с Шуркой, с передышками, по пол мешка угля домой, валимся от усталости. Спина мокрая и чёрная от пыли, а вымыться негде! На весь город было две бани, но и те ночью не работают. Помоемся под рукомойником и спать! Так и таскали уголь на своих плечах всю зиму.
Жили мы все в одной полуподвальной комнате – душно, сыро, полутемно. Серёжке Филипп сделал из досок кроватку – люльку и оплёл бока верёвкой, чтобы не выпадал. Вот он и сидел там целыми днями, только успевай слюни подтирать, да за задницей следи! Рос он сильным мальчиком, но очень уж сильно горлопанил, ночами мешал всем спать. Кушал же всё отменно, только подавай! Неприхотливый, весь в отца! Он и судьбу-то отца повторил. Пил беспробудно лет тридцать пять и только к старости, как и Филипп, угомонился!
Мы росли опять в голоде. Всё время хотелось есть, а дома никогда ничего не было пожрать. Помню, выйду ночью во двор якобы в туалет, а сам заберусь тихо в саду на грушу, чтобы бабка Хромиха не увидела с веранды меня. Зимние жёсткие груши висят до декабря, когда начинаются заморозки. Залезу потихоньку на старую грушу у туалета, в темноте нащупаю не-сколько плодов, принесу и Шурке похрумать.
Сижу на ветке. Внизу огни центра маленького городка. А здесь, на окраине темно, как во Вдовино, и собаки брешут также. И каждодневно вспоминаю родную деревню, Шегарку. Заноет сердце:
– «Как там сейчас отец живёт? Какая погода? Как Афанасий и все остальные друзья? Уехала ли Нинка Суворова? Почему не ответил на письмо Костя Чадаев и Вовка Жигульский? Может, тоже уехали? Сейчас там снега по брюхо и кто-то без меня ловит силками зайцев. Зачем мы уехали оттуда?»
А утром опять постылая школа, постылые учителя и ученики. Всё мне не мило, всё нехорошо. И дома нет покоя. Да и какой это дом? Легко ли жить на квартире? Там не сядь, там не плюнь, условий для учёбы никаких. Полутёмный подвал, бесконечный визг Серёжки, брань пьяного Пастухова с матерью, тяжёлый запах картофельных шкурок, варящихся для кабана. Запах говна и мочи Серёжки, сырых пелёнок, смердящего, коптящего угля. Даже нет нормального стола и стула для приготовления уроков. Какие уж тут условия? Вот и Новый год прошёл, а радости никакой. Даже снега здесь нет настоящего. То пойдёт, то растает, грязь одна, а не зима! А вот во Вдовино зима была, так зима!
Всё больше метался, тосковал, учился на одни тройки, ничего не хотел делать, дерзил матери и Филиппу, уже раза два-три так схватился с Шуркой, что табуретки летели! Такого у нас с ним не было на Шегарке! Я стал упрямым, как бык Борька, настырным. В школе съёжился в тугую пружину, не подходи! Грубил всем, задирал, постоянно кидался в драку. Незаслуженно обзывал Шурку сопляком, и по этому поводу мы стали драться с ним. Он тоже жестоко страдал от этой новой жизни и не знал, куда себя деть, чувствовал себя ненужным. Филипп по пьянке постоянно ругал нас, обзывал халдеями и тунеядцами. Во мне рос протест против всего этого! Мать жаловалась на меня приходившей к нам почти ежедневно куме. Та укоризненно качала головой и тоже бранила меня:
– Если так будешь вести себя, ты превратишься в дурака. Видел – на нашей улице ходит Толик Красильников? Ему уже под сорок, а он всё на губах играет марши и песни разные. Все с него смеются, а ему хоть бы что! Или как мой сын будешь! Тоже дурак не лучше! Бросил учёбу, курит, пьёт, гуляет с девками, не хочет работать! Разве можно так? Вы же из какого пекла вышли? Из какой бедности вылезли, из голода, и не хочешь учиться? А мать почему обижаешь? Ну и характерец у тебя! И в кого ты такой вышел? Володя, твой отец, золотой мужик был! Спокойный, уравновешенный, добрый к семье и людям. Всегда, помню, от него слышишь: «Нюсейчик, Нюсейчик. Ты устала? Я сейчас помогу, принесу, быстро сделаю. Не волнуйся, всё будет хорошо!» Вот как любил мать и вас! Приедет на Кавказ, тебе же стыдно ему будет в глаза смотреть!
При упоминании имени отца мне становилось ещё скучнее, грустнее и ещё больше не хотелось здесь учиться и жить. Я уже всерьёз подумывал о возвращении на Шегарку, но где взять деньги на дорогу?
Глава 47. Смерть отца
От отца получили уже четыре письма. Ему не везло. Попал в аварию (придавил пальцы) и был на больничном несколько месяцев. Мать на него сразу же, по настоянию Пастухова, подала алименты и отец в письме очень возмущался: – «Дети! Я что, вам чужой? Неужели бы вам сам не помогал? Но раз так, и вы следите, сколько денег будет получать мать. Советую вам понемногу покупать одежду и обувь (вы очень плохо одеты, обуты), а то она истратит эти деньги не на вас.»
Отца очень интересовала послевоенная жизнь на Кавказе. Расспрашивал о всех друзьях, знакомых, соседях, интересовался ценами на продукты на базаре, спрашивал, как мы учимся. Помню, очень огорчился, узнав, что Шурка бросил учёбу: – «Александр! Почему бросил? Может, мать с Филиппом заставили работать? Это огромная ошибка! Надо любыми путями продолжать учёбу! Я приглашаю вас переехать ко мне. Если решитесь, сообщите! Деньги на проезд дополнительно вышлю. Здесь есть десятилетка и хорошее ремесленное училище. А летом, возможно, все переедем на Кавказ.»
Последнее письмо отца получили 13 января 1955 года:
– Здравствуйте сыновья Александр и Николай! Поздравляю с Новым Годом! Желаю вам здоровья и хороших успехов в учёбе. От Коли получил одно письмо, где он описывал, что были в Москве и как доехали до места. Вы остановились у Кати Колпаковой, но адрес и номер дома не указали. Больше ни одного письма! Как дела с домом, есть ли надежда на его воз-вращение? Как учёба? Пишите, в каких условиях протекает жизнь в городе. Ходите ли с Александром в кино? Коля, опиши, какие обновления в городе. Живут ли медведь с медведицей в Зимнем саду, как театр на вокзале, Курзал и пр. Напиши адрес своей школы. Учишься напротив «Интуриста» или направо к вокзалу? Кратко о своей второй семье. Михаил учится, мать Дуся дома по хозяйству. Я в августе получил ссуду 1000 руб. и 600 руб. отпускных. Купил стельную тёлку за 1400 руб., кроликов и кур – по семь штук. Мне в жизни продолжает не везти. Накосил сена два стога – один 16 центнеров, а другой – 24. Так вот, второй стог украл объездчик колхоза «Старо-Коноваловка». Теперь для коровы придётся сена покупать. Попал в аварию, ушибся (на бюллетене 3 месяца) и мать на алименты подала, как будто я сбежал! Теперь с меня будут удерживать ссуду 100 руб., алименты – 33%, за квартиру, займ, радио, свет и на руки ничего нет! Но ничего! Николай должен получить по исполнительному листу 401 руб. На эти деньги, Николай, купи себе ботинки и костюм. Если у меня состояние здоровья не нарушится, будет всегда вам поддержка! Александр на будущий год будет взят в ряды Советской армии. Жаль, очень жаль, что мать так и не дала закончить ему десятилетку, заставила работать. На будущий год, Николай, твоя очередь – призыв приписки к военной обязанности. Почему Александр не пишет? Что-то вы мне не сообщили, кого мать родила – мальчика или девочку? У моей мальчик вышел неживой. Сегодня получил письмо от Николая и одновременно от Василия. Вася пишет, что потерпел удар высокого кровяного давления на суставы левой стороны. Отнялась нога, рука левая. Установили на один год инвалидность. Хочет выехать ко мне. Василий обещал сообщить о выезде телеграммой. Очень жду брата и печалюсь за него. Александр, Николай! Будете иметь затруднение, приезжайте ко мне. Александра устрою в Новосибирске в РУ, а Николай может и у меня учиться в посёлке. Ничего, сыновья, жизнь наладится! Мы только начинаем обзаводиться хозяйством. Возможно, и в семье будет прибавление! Переломы в жизни пройдут! Начинаю снова жизнь, лишь бы было только здоровье! Пишите, пишите чаще! Пламенный привет! Ваш отец В. И. Углов.
В ответ на это большое письмо я послал ещё более пространное, смущённое, стыдливое, с извинениями за молчание, но которое так и не получил отец – он был уже мёртв! Первой мне об этом сообщила плачущая мать, когда пришёл из школы:
– Коля! Отец погиб!
5 февраля 1955 года во время ночной выгрузки леса, где он принимал самое активное участие, произошла страшная авария – упал большой кран! Погибло несколько человек, в том числе и отец! Об этом мы узнали из письма тёти Дуси. Она его прислала через месяц после гибели отца. Даже телеграмму она не послала, хотя вряд ли мы смогли бы в то время поехать на похороны. Так и не увидели мы больше отца, так и не исполнилась его мечта о новой жизни!
Часто я думаю об отце, о его нелёгкой и трудной жизни. Ему, действительно, в ней не везло! Как ни плохо, а мать прожила 87 лет, а отец, ещё в гораздо больших мучениях, почти наполовину меньше – всего 45 лет! Отца давно нет, хотя живы ещё некоторые его сверстники!
За смерть отца на производстве, как ни странно, никто не ответил, да и нам, детям, государство не заплатило ни копейки! Был, не был человек – советского государства это не касалось! Но вот подошёл год призыва в армию, сразу вспомнили сыновей этого человека!
Нас, униженных режимом, голодных, запуганных, забитых, сразу призвали в армию! Кому нужно такое государство? Никто не спросил, как мы жили, как мы остались живы, как мы ели, пили, воспитывались, как чудом мать наша спасла нас от
голодной смерти! Если бы не моя учительница Ольга Федосеевна (верю, её сам Бог нам послал!), которая силком и своим авторитетом нас устроила в больницу и детдом, нас бы не было! Чуть подросли и к тому времени, оказывается, мы уже были «должны» и этот «долг» государству надо было отдавать тремя годами службы в суровой, ещё «жуковской» армии! Горько и обидно об этом вспоминать, но государство ничего нам не дало, чтобы потом всю жизнь спрашивать о «долге» с нас! Сегодняшнее время совсем другое! Я тоже не в восторге от него, но, что бы ни говорили, дети сегодняшние, действительно, в долгу у России! И получают они от государства значительно больше, чем дают! За нас, знать!
Мечты мои о поездке к отцу рухнули – его уже нет в живых! С Шуркой плачем безутешно. Ведь только начали привыкать, что у нас есть отец и вот такое горе! Мать тоже ежедневно вспоминала отца и плакала. Филипп Васильевич также на время притих – семьёй овладел траур. Соседи также сочувствовали, кто знал и помнил отца, вечерами приходили проведывать нас. Думаю:
– «Как горько сознавать, что ничего не изменишь, не оживишь отца! Как нелепа и безжалостна судьба! Почему это произошло именно с нашим отцом, когда он вырвался из пекла Норильских лагерей? Ведь ему в жизни из всех знакомых и соседей досталась самая тяжёлая доля! И после всего безумия сталинских лагерей, где он чудом уцелел, так нелепо оборвалась его жизнь. Ну почему? Бедный отец! Как я хотел, чтобы он пожил хотя бы десяток лет, ведь хорошая жизнь только начиналась! Как жаль его!»
Ухожу в горы, рыдаю, молюсь Богу, опять плачу и проклинаю всё на свете. Душа мечется, на сердце оцепенение. – «Жаль отца, жаль себя! Ненавижу всех и вся, ненавижу Филиппа и мать, всё противно мне. Что делать дальше? Как жить и стоит ли жить? Кто я и что стою в этой постылой жизни? Зачем я существую? Примут ли в лётчики? Это последняя надежда.»
Решаюсь умереть. Но как? Хватит ли сил? Может броситься со скалы? Нет, уйду в горы за Кабан и заблужусь, умру от голода. Решение созрело:
«Пойду в Сибирь пешком, навещу могилу отца и потом уже умру. А вдруг не дойду, погибну где-нибудь, и никто не узнает, кто я?»
Решил сделать татуировку, чтобы узнали, когда погибну. Напишу на левой руке – Коля Углов. Не знаю, как делают татуировку. Иголку окунаю в тушь и выкалываю на руке – Коля. Помешал Пастухов, застал меня за этим занятием, начал ругаться и едко высмеивать. Мне стало противно, дурно, стыдно, кинулся смывать. Слово чётко не получилось, но на всю жизнь осталась размытая и еле видимая надпись
По-прежнему нет друзей. Как мне тяжело без них!
Горечь об утере отца сливается с безысходной тоской по Вдовино, Шегарке, по друзьям, которые остались там. Сердце мечется, душа стонет в тоске по родным местам.
– «Нет, только туда, только туда! Надо, надо ехать! Там жизнь, здесь смерть! Как только вырваться из этого ада? Господи! Зачем я не остался с отцом?»
Наколка на руке напухла, и мать боялась заражения, а Филипп всё насмехался. Я готов был наложить на себя руки, ревел:
– Дай, мама, денег на дорогу! Я хочу уехать назад! Мне здесь не нравится! У меня нет друзей! Я не могу жить без них!
И это сработало! Мать, действительно, поняла, что нужно парнишке в 16 лет! Друзья, только друзья поддерживают интерес к жизни в это критическое время взросления!
К матери всё время ходила соседка Беляева – красивая, тихая и незаметная женщина. Они, видно, переговорили, и она как-то привела в гости к нам своих сыновей, близнецов Федьку и Володьку. Они стали моими первыми друзьями здесь на два года и спасли меня от стресса! Но в силу их хулиганского нрава чуть не пошёл за ними по «кривой дорожке». Братья были так похожи, что даже мать их иногда путала! Но я сразу отличил Федьку, у которого был небольшой шрам на шее. Придут, поздороваются. Только после того, как загляну под шею, отвечаю им. Белобрысые, с торчащим ёжиком волос, курносые, хулиганистые ребята тянули меня всё сильнее. Они тоже признали меня, полюбили, стали ежедневно наведываться к нам, как когда-то наш Афанасий во Вдовино. Я тоже посещал их маленький приземистый домишко. Он и сейчас такой же, совсем врос в землю на улице Революции под номером 124, второй от края. Их отчим, отставной офицер Семён Иванович, красивый, грамотный, держал много кроликов. Он как-то сказал мне:
– Эх, Коля, Коля! Связался ты с моими обормотами! Смотри, чтобы они тебя не довели до тюрьмы! У них это на лбу написано!
Как он оказался впоследствии прав! Федька и Володька были младше меня на два года, еле дотянули на тройки седьмой класс в нашей же школе и больше учиться не пошли. Весёлые, хрипатые, вечно рыгочущие, они постоянно были заняты мыслями, как провести день, где что украсть, где нахулиганить.
Запомнился один случай. Как-то с Шуркой нагрузились по пол мешка угля в кочегарке у Филиппа Васильевича. Уже поздно, идти в гору неохота. Шурка говорит:
– У нас есть шестьдесят копеек. Заплатим по тридцать копеек и доедем на автобусе до дома.
– Но ведь до дома шесть остановок. Одна остановка пятнадцать копеек. Надо только одному человеку девяносто копеек!
– Ничего! Может кондукторша не заметит!
