скачать книгу бесплатно
Если путь осязаем
Ника Горн
Квадрат одиночества #1
Роман-исповедь «Если путь осязаем» рисует изнанку одержимости влюблённой Киры. Она старательно собирает обрывки своего пути в единый холст в надежде вычислить тот самый неверный поворот, который привёл ее к помешательству, но лишь глубже и глубже утопает в рефлексии.Словно отражение зеркала в зеркале автор пишет книгу о Кире, которая в свою очередь пишет книгу о Германе. Лоскутное полотно повествования соткано из воспоминаний и снов. Композиционная головоломка сюжета, смена эпох и локаций, лирические отступления – все это выносит историю Киры за рамки привычной романтической прозы. Роман-состояние, роман-иллюзия, роман-ожидание увлекает читателя в лабиринт эмоционального многогранника, где один неверный выбор обрекает героев на бессмысленный бег по кругу одиночества. От первого взгляда до последнего крика…
Ника Горн
Если путь осязаем
Об авторе
Ника Горн – автор дебютного романа «Если путь осязаем», изданного в марте 2022 года.
– Меня всегда удручала мысль о том, что моя жизнь среди миллионов других жизней станет единственно возможной, – говорит автор. – С детства хотелось улизнуть и испробовать другие, непохожие на мой варианты развития событий. Ютиться внутри индивидуальной комбинации выборов было, мягко говоря, утомительно линейно. Поэтому вживаться в выдуманные сюжеты, доигрывать эпизоды из реальной жизни я начала довольно рано, а вот идея записывать их пришла уже в глубоко разочарованном возрасте, когда потребительский вирусный контент реальности окончательно мне наскучил.
Я помню, как однажды топталась в обеденный перерыв в Никитском переулке, стихия бушевала согласно календарному графику (ветер, снег в лицо, пальцы коченеют, сигарета еле теплится), и, кутаясь в мех капюшона, я вдруг отчетливо услышала внутри шепот о том, что я хочу написать книгу, что мне нужно записать одну из любимых историй, что она перестала умещаться внутри. Шепот тот долго меня преследовал и утих лишь с растущим количеством ночных заметок, из которых 15 зим спустя получился мой трогательный «Путь», мой первый роман о любовном многоугольнике и торжестве жизни.
Филологическое образование, некогда рассматриваемое мной как неприменимое к жизни, с первых глав уверенно заявило о своей значимости и заслужило мое запоздалое раскаявшееся почтение. Красный диплом института иностранных языков был снова горд собой и тихо счастлив.
Почему Ника Горн, а не Венди Линч, например? – спросите вы. Во-первых, до Венди Линч мне, к счастью, далеко, а во-вторых, все чуточку проще и в разы приятнее, чем с Венди. Ассоциативный ряд – далекий, отстранённый, безвременный, безмятежный – вывел меня на образ высокогорья. Там в горах, помимо поэзии, неотрывно живет красота. Поднебесная флора содержит множество любопытных названий, но выбор мой пал на целебный цветок – Арника Горная, которая заживляет раны и лечит сердце. Следом началось семантическое волшебство: Арника сократилась до богини победы «Ники», а Горная до призывного «Горн».
«Кто не любит одиночества, не любит и свободы».
Артур
Шопенгауэр
ГЛАВА 1. Порывы
Если можешь, беги, рассекая круги,
Только чувствуй себя обреченной.
Стоит солнцу зайти, вот и я
Стану вмиг фиолетово-черным.
Hет, не хватит еще и еще.
Hет, не хватит, ведь было такое.
Он лица беспокойный овал
Гладил бархатной темной…
Фиолетово-черный, Пикник
«Переполненный трогательными и шутливыми нотами счастливый Дебюсси, посвящая своей трехлетней баловнице журчащую сюиту, и не мог вообразить, что столетие спустя его порыв станет настоящим убежищем для одиночества тревожного возраста, не знавшего отеческой отрады…»
Вибрация смартфона, призывающая немедленно озвучить входящее сообщение, вторглась в чудотворный процесс материализации текста и рванула внимание диктующего голоса на экран:
– Как же я вас обожаю! Нет слов! – прочитал достигший в свободном падении плотных слоев фантазии голос сущую банальность, которую он, впрочем, ждал уже третьи сутки. Затем, бегло примерив на себя остроту возможных реакций, выдержав паузу в десять вдохов, голос выбрал наиболее едкую по составу реплику и, не без усилия сдерживая подкатившую волну ярости, выдал ее в чат:
– Гой еси, не ждали, – язвительно продиктовал голос, а его подопечная послушно набрала текст подрагивающими пальцами и направила его в сторону «запретной зоны».
– Извините, забыл, что порывы нужно согласовывать, простите, пожалуйста, – паясничала в ответ «запретка».
– Порывы?! У вас давление скачет? – голос был готов к провокации и импровизировал, не выходя из потока видений. Он продолжал блуждать по мелодичному лабиринту сюиты Дебюсси, припоминая высказывание какого-то окологениального композитора о том, что более всего он ценит в своем математически выверенном ремесле не гармонию ритма и тона, а не что иное, как паузы. Ведь музыка, лишенная пауз, утомительна и навязчива.
– Откуда я это знаю? – спросил голос сам себя. Он любил не просто знать, но помнить, на какой полке хранится знание, когда и откуда оно там появилось.
В комнате царило закатное вдохновение и ароматное звучание дуэта органической розы с марокканским нероли. Парижское солнце клонилось к горизонту за неплотно закрытыми чуть потертыми бархатными гардинами цвета пыльной травы. Оно изящно расположилось на балкончике с изогнутым будто в танце ограждением, заботливо согревая нарядную копну клематиса, обрамляющую эллипсовидные перила. С улицы доносился шум открытого кафе и редкое эхо проезжающих по узкой полосе авто.
– Ах, да. Летти Кауман. Сорок третий ярус, восьмой ряд справа, зима 2013, – не отводя взгляд от полоски света на стене, вспомнил наконец занудливый диктор и тут же повелел отыскать в сети тот самый отрывок из «не написанной, но рожденной книги "Потоки в степи"». Пальцы метнулись по клавишам и спустя несколько секунд предъявили нужный пассаж:
«Паузы – это не музыка, но без пауз не бывает музыки. Бывает, что песнь нашей жизни прерывается "паузой", и мы, не понимая, что произошло, считаем, что песнь нашей жизни окончена…
…Что делает музыкант во время паузы? Он продолжает отбивать ритм, считая время, чтобы взять следующую ноту правильно: вовремя, не нарушая мелодию».
Не успел диктор насладиться содержанием прочитанного, как философский ажур был вновь нарушен бесцеремонными позывными с вражеской стороны:
– Нет, вроде. ПОРЫ?В – Мужской род. Сильное мгновенное проявление какого-н. чувства; душевный подъем, сопровождающийся стремлением сделать что-то, – последовало сухо скопированное из электронного словаря поучение.
Вечер, будь он неладен, переставал быть. Словарный сopypaste выдернул автора из контекста и вернул на шестой этаж здания образца начала 18-го века, в одинокий, пусть и роскошный гостиничный номер. Амазонка вышла на балкон, потянулась, понежилась в теплоте косых лучей, опустилась в плетеное кресло и приготовилась к атаке. Для начала она извлекла из памяти стопку аргументов из ранее сохраненного на подобный случай файла и одобрительно подмигнула своему же отражению в режиме портретной съемки вместо команды «Огонь на поражение!»:
– Порывы?! И что у вас там стремление даже нашептывается? Чур меня, показалось, – прицеливалась атакующая, настраиваясь на лобовую.
– Что именно показалось? – повинуясь принять все, что уготовлено ему на этот раз, уточнил обреченный.
– Нет у вас ни порывов, ни стремлений, – метко щелкнул голос и с ходу попал в чуть дрогнувшую цель.
– Пфф, я почувствовал обожание и необходимость сообщить об этом, что немедленно сделал.
– Одни фантомы в вашей голове.
Закрепив цель на мушке, диктующий голос с отточенной годами тактикой наносил один за другим удары ловко раскрученным над собой свистящим кнутом обиды.
– Как скажете, – предвкушая не менее хлесткое продолжение, противник мысленно поправил выбившийся локон ее молочно-шоколадных волос за правое ушко, умиляясь ее нынешней горячности.
Они проходили эту стадию неприличное количество раз, и каждый из участников поединка безупречно знал свою роль. Поэтому всё шло как по маслу.
– А ваш порыв связан исключительно с чувством вины. За то, что вы не выполняете обещаний. За то, что вы забываете про обещания. За то, что вы знаете, что я вам этого не прощу.
– Нет. Даже не рядом. А чувство вины, даже если бы оно пыталось пробиться наружу, вы уничтожаете с завидным постоянством своими выходками.
– Какими такими выходками?! Что за голословность?! Обожаете?! Так будьте любезны мне хоть издали дать почувствовать это ваше обожание. А то его как ветром сдуло на второй же реплике.
– Да, та же Серафима.
– Серафима – это не выходка, это моя ответственность и мое право. Никакой цели, кроме как поднять ей настроение и узнать про ваше детство, я не преследую. В вашу семейную трагедию я не лезу и никак не стараюсь на нее влиять, более того, прошу меня не посвящать в подробности вашего нынешнего бытования. Я всего-то имею наглость делать заметки о ваших былых семейных трагедиях. Если бы вы мне хоть раз пояснили причины вашего гнева, я бы имела основания для корректировки цели. Почему вы называете мою добрую волю выходкой, мне не ясно и крайне оскорбительно. Ваша маман не знает ничего о том, что ее безупречный сыночка плотно подсел на мой контент, и от меня никогда не узнает, если вас это беспокоит. Обмануть и запутать меня у нее не получится, слишком коротка ее память, и временные дыры в ней слишком очевидны. И потом обмануть можно только в случае, если бы я намеревалась ее использовать в некоем хитроумном плане. Но у меня его нет. Даже если предположить, что она постоянно притворяется и пользуется моим доброволием, мне ни капли от этого не обидно. Мне от этого никак. Мне приятно быть в вашем пространстве. Приятно трогать ваши книги, смотреть в зеркало, которое видело вас двадцати лет от роду.
Голос закрыл глаза и легко перенесся из уютного кресла двадцатых годов 21-го века на жестковатый диван в панельном доме восьмидесятых годов 20-го века, в свою двадцать первую весну, и продолжил:
– Я считываю вас там с каждой вещи, вижу вашу тень при каждом медленном повороте головы.
Голос органично пребывал в двух измерениях одновременно. Он виртуозно пробирался сквозь плотные слои памяти, извлекая запахи, образы и звуки из их единственной встречи в квартире той самой Серафимы.
Вот молодой озадаченный Герман в темной гостиной на полу подпирает спиной шкаф в позе с картины «Демон сидящий». Кудрявая челка спадает на лоб. Прижимаясь губами в задумчивости к правому плечу, он смотрит в окно. Крупные желтые капли стекают по стеклу, отмеряя самые первые минуты того, что не должно было случиться. Мысли о невозможности происходящего и отсутствии плана действий на случай, если она все-таки решится прийти, одолевают влюбленного Германа, мешают определиться с тем, как ему быть с внезапно очутившейся в его квартире Кирой, притаившейся на диване по левую руку. Тусклый экран телевизора подсвечивает растерянный профиль сидящего. Демонстрируемый на экране экшн давно отчаялся увлечь присутствующих остросюжетным содержанием. Оба несущихся галопом сердца предельно сконцентрированы исключительно друг на друге. Молодой человек старается выглядеть спокойным, даже что-то напевает, всей своей позой подавляя терзающие его опасения. Он уверен, что Кира либо не поймет, обидится и больше не придет, если близости в этот первый раз по его инициативе не случится, либо, наоборот, откажет ему, если он отпугнет ее излишней настойчивостью или робостью. При любом раскладе это будет крупнокалиберный фейл, после которого наступит крах. Герман отчетливо понимает, что он в ловушке, и всё же второй вариант кажется молодому человеку менее провальным. Еще пару минут, и он сократит расстояние до вытянутой руки.
В свою очередь гостья, интуитивно считывающая одолевающую хозяина дилемму, делает ставку на первый вариант, недооценивая голод курсанта. В то же время Киру переполняет любопытство и нетерпение, она незаметно забирается с ногами на незнакомый диван, избавляется от сдавливающего живот капрона, садится в привычную позу лотоса. Черно-белая твидовая мини-юбка с запахом стыдливо прикрывает узкие бедра ее с каждой минутой смелеющей обладательницы. Герман боковым зрением скользит по дивану, замирает, дойдя до колен, медлит, но уже принял оба варианта развязки…
– Я слышу и чувствую тебя там. Я… – продолжал голос, выныривая из прошлого в настоящее. – Ты не способен понять, каково это и что это для меня значит. И значимость эта всё еще перекрывает ее негативные последствия в виде твоего демонстративного молчания или необоснованных упреков.
– Еще как способен, моя сладкая, – произнес про себя Герман.
Голос осекся, зафиксировав бесконтрольный переход на «ты», спешно открыл заметки и записал диктуемый на высокочастотной волне текст:
«Когда ты смотришь на меня так, я становлюсь моложе,
Когда вдыхаю запах твоей соленой кожи, я превращаюсь в ветер. Похоже,
Всё это выдает в нас вечность».
– И что мне с этим делать теперь? – пробормотал голос.
– Включить в первую главу, – ответил кто-то с той же высокой частоты, – роскошная же сентенция. Дарю.
В силу того, что подобные прямые включения случались последнее время с завидной регулярностью, голос не только не удивлялся постоянному аудиальному сопровождению, но и пользовался случаем для коротких, но содержательных бесед. Особенно это выручало, когда вокруг было полно заумных челов, спешащих выплеснуть на нее свою эрудицию. Она смотрела на таких вот умников, а сознанием переключалась на другую частоту и слушала уже совсем другие истории, которые потом еле успевала записывать в перерывах между третьим и пятым глотком одного бокала, который Кира предпочитала растягивать на весь вечер.
В то утро бокал, к счастью, был наполнен лимонной водой. Сделав пару глотков, девушка вернулась в постель, подправила настройки реакции и продолжила:
– Что же вы так тогда во мне обожаете, и обожаете ли, если я всё уничтожаю и крушу ваши лучшие устремления?! Возможно, вам просто потребовалась новая порция цифрового секса? А мне нужен был всего лишь ваш живой звук. Всего несколько слов. Не слишком ли дорогую цену вы устанавливаете за такую малость?!
– Я просил не общаться с ней. Вы обещали. И даже какое-то время выполняли обещанное. А потом наплевали на меня. И даже бравируете этим.
– Вы тоже кое-что мне обещали.
– А последовательность не напомните? Может быть, мои действия всего лишь реакция? Впрочем, это пустое. Мой порыв так и остался порывом.
– Все ваши действия и диалоги у меня подробно письменно изложены. Слава создателям гаджетов! И последовательность там налицо или, уместнее сказать, во всю диагональ экрана. И видим мы там лишь одни сплошные ваши обещания и мои неоправдавшиеся ожидания, ни одного реализованного порыва или искреннего разговора, доведенного хотя бы до середины. У вас всё время одни: «я так и думал», «ну, понятно» и «сама виновата». Впрочем, это пустое. То, что я не услышу вас месяц или два, никак не изменит мое внутреннее убеждение. Я всё равно вас не слышу и не вижу уже порядочное количество недель. Нечем тут пугать. Вы считаете меня говорящей куклой, типа спам-подкаста, которую можно отключать словами «не сегодня», которая по наступлении буднего дня должна снова говорить, улыбаться и развлекать своего подписчика. Но, увы, я не хочу улыбаться, когда меня всякий раз доводят до края, а потом обвиняют в том, что я, б*, грохнулась вдребезги с этого края. И вам похрен, что мне больно, что я вся переломалась, падая. Более того, вы меня готовы порывно обожать вместо того, чтобы задуматься над тем, что надо бы поднять меня и хоть как-то постараться больше не ронять, – упруго бомбил запретную зону черный каучуковый матовый кнут, за которым еле поспевали коченеющие кончики пальцев.
– Это не так, – обнимая ее мысленно изо всех сил, неуверенно возражал противник.
– Это так, и вам нечего этому «так» возразить, кроме «ты же сама падаешь, я тут ни при чем», кроме «я тут пришел к тебе со своим обожанием, а ты мне мозг выносишь своей неврастенией», кроме «я вообще занят, пусть сама разбирается, я ей в няньки не нанимался, я ее обожать хотел, а она ведет себя как ребенок опять». Все? Закончилось обожание?! Поздравляю! Вы побили предыдущий рекорд в два часа.
– Нет, конечно. Я вас любую обожаю. Некоторые ваши поступки нет, но не вас.
Это была обезоруживающая инъекция, от которой голос напрасно силился подобрать противодействие:
– Да, да, это психологи так рекомендуют с капризными детьми беседовать. Знаем, проходили, – шаря по пустым бойницам в пересохшем горле, голос жаждал живительного примирения.
– Мне не рекомендовали. А что вы делаете?
– Вы, видимо, хотели сказать «я всё в очередной раз понял, не сердитесь на меня, я к вам очень скоро приеду и запишу вам сколько угодно своих голосов? – в ожидании окончательной капитуляции шелестел бережно скручиваемый в тугое кольцо кнут.
Последовавшее аудиосообщение вдохнуло жизнь в самые нижние ноты удовольствия и хриплым эхом отозвалось в животе. Запись была прослушана еще несколько раз:
– Зачем вам мои голоса, Кира? Что вы собираетесь с ними делать?
Repeat:
– За-чем ва-аам мои-ии, голоса-а, Кира? Что-о вы собира-ааа-ете-ееесь с ними-и де-ееее-лать?
Repeat:
– За-че-ееем ва-ааааам мои-ии….
Волны голоса Германа замедлялись и резонировали в каждой ее свободно мыслящей клетке, обостряя органы чувств, провоцируя легкие вкусовые, тактильные и визуальные галлюцинации. Достигнув наконец глубины глубин, они вырвались наружу стоном и печатным сопровождением:
– Смею предположить, что моя реакция на твой голос равноценна твоей реакции на мои трусики.
Выдав в эфир это дерзкое сравнение, Кира тут же вообразила Германа в офисе, без стука входящего в ее кабинет, демонстрирующего подаренные ему сто лет назад ее же трусики со словами: «Ничего нет равноценного». Фраза эхом заметалась в лабиринтах воображающей, погружая ее всё глубже в новую сцену. Кира вмиг заключила наглеца в свои фирменные объятия, в прыжке обхватывая его ногами и руками, на ходу блокируя самоконтроль, подчиняясь первобытным алгоритмам лимбической системы.
– Рыыырррррр, – завороженная вслух спугнула наваждение и резюмировала в отправленном сообщении:
– Нет. Я бы точно не смогла с вами работать.
Затем воспроизвела про себя загугленный подходящий отрезвляющий контекст:
«На языке науки, любовь – это древний коктейль из нейропептидов – молекул, которыми нейроны "общаются" между собой. С точки зрения эволюции, любовь – это поведение, способствующее появлению и сохранению чувств, которые, в свою очередь, помогают размножаться и выживать».
Продолжать род, когда тебе за сорок и у тебя три офигенных наследника, как-то незачем, подытожила Кира и дальше уже не читала болтовню страждущего.
А всё тот же наглец, уловив без труда намек про «не смогу с вами работать» и ход дальнейших мыслей, подыгрывал уже в пустоту:
– Почему нет? Я бы смог. Есть же затычки в нос, которые спасут меня от аромата корицы, исходящего от твоих плеч, шоры, которые уберегут меня от твоего зовущего взгляда, и беруши, благодаря которым я не услышу твой задорный смех.
Диалог оборвался так же нелепо, как и начался. Без поводов на продолжение и прощание. Так случалось часто. Кира знала об этой особенности соавтора. И хотя она никак не вписывалась в рамки нормального человеческого общения, это не помешало девушке исключить привычную стадию разбора и выводов. Вместо этого девушка спокойно вернулась к диктовке:
«Надеюсь, вы не ждете от меня рассказа о сокровенном и трепетном, не рассчитываете отыскать где-то на 134 или 243 страницах путь к вечным «Кто виноват?» и «По ком звонит?». Пытливые умы давно вычислили, что виноватых нет, а колокол – всегда только по вам. Здесь не будет ни острых идеологических рефлексий, ни разоблачений догнивающей цивилизации, ни злободневных мироточащих полотен человеческого опыта. Мне нет никакого дела до чужого хлеба.
Все события вымышлены, а совпадения случайны. Они далеки от прайм-тайм контента, хайпа, кринжа, и прочей нечисти. Это история о выборе, субъективной воле, трагической иллюзии, обрекающей на небезызвестное одиночество в сети. И вовсе не то высокопарное одиночество, о котором скорбел Маркес и Мюриель, а банальное бытовое одиночество, о котором не принято задумываться, которое давно стало нормой. Речь пойдет о разрушающей силе нормы, пронзившей сознание главной героини, Киры, едва успело жесткое пеленание сковать ее младенческое сердце, беспощадно извергнутое утробным космосом.
Хорошо бы включить это состояние в медицинскую практику в виде полноценного диагноза, а не сопутствующей симптоматики. Как считаете? Поскольку, достигая в наши дни пандемических масштабов, он нуждается в изучении не менее, чем какая-нибудь гемангиома или плоскокостный ганглий, не говоря уже о кровожадном COVID-19. Львиная доля человечества давно поражена такой Нормой и подсознательно ждет изобретения и внедрения действенного протокола лечения, чтобы однажды обрести надежду на исцеление:
– Доктор, что со мной?
– Ничего особенного – это Норма, распространенная разновидность острого одиночества. Я выпишу вам рецепт. Современная медицина далеко шагнула в области профилактики и лечения острого одиночества. Через пару недель всё пройдет.
