скачать книгу бесплатно
Слепая любовь. Лирическая повесть
Ника Январёва
«Слепая любовь» является заключительной частью дилогии (первая повесть «И пели ей райские птицы» выдержана в жанре семейной саги; вышла в 2015 году, готовится к переизданию). Читатель встретится с полюбившимися героями: семьями Зориных и Гладковых, где подрастают и вступают во взрослую жизнь дети. Но главным становится новый герой – слепой мальчик Юра. Только ли с ним связано название повести? Семейные тайны и интриги, вероломное предательство и горькое прозрение, яркие чувства и опасные связи…
Слепая любовь
Лирическая повесть
Ника Январёва
© Ника Январёва, 2017
ISBN 978-5-4483-6493-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Каждый раз, когда дело доходило до Маришкиных колготок, Светлана удивлялась: как же надо их носить, чтобы к вечеру обязательно возникала новая дыра, а коленки приобретали стойкий цвет въевшейся грязи? Впрочем, первые дни лета одарили робким теплом, что внушало надежду на скорый переход от колготок к носочкам. И всё-таки это было странно: любимица отца, Маришка умудрялась изнашивать свои одёжки гораздо быстрее младшего братишки. Возвращаясь из детского сада или с прогулки, девчушка выглядела ничем не лучше маленького попрошайки, что приставал к прохожим на улице. На её фоне Серёжа смотрелся просто примерным мальчиком с картинки. А ведь играли-то вместе.
Покачав сокрушённо головой, Светлана принималась за ежевечернюю стирку.
Вот и сегодня: загрузила машину и вошла в комнату с намерением хорошенько выбранить младшую дочь. Но круглолицая милашка, на пару с братцем, так заворожённо следила за приключениями Белоснежки и гномов на экране!.. И Олег, который чинил за столом настенные часы, переставшие вдруг тикать, нет-нет да и бросал взгляд в телевизор. Стоило ли портить настроение сразу всему семейству?
Впрочем, Оля и без того была чем-то огорчена. Сидела за швейной машинкой задумавшись, на мультяшек – ноль эмоций… И Светлана поймала себя на том, что не в первый раз видит свою неугомонную болтушку в таком не свойственном ей состоянии. Подступать с расспросами было почему-то боязно: обычно дочь что надо и что не надо рассказывала сама. И на этот раз её хватило только до ночи: перед сном вдруг расплакалась горько и неудержимо.
Он был совсем-совсем слепой, тот тоненький угловатый мальчик с неестественно прямой спиной и в непроницаемо чёрных очках. Его огненно-рыжая колли оказалась поводырём, вот почему он отпускал её побегать только после того, как усаживался на скамейку.
Оля «пасла» в парке Маришку и Серёжу, «выдворенных» из детсада на каникулы. Они чуть не весь день висели на турниках и лазалках или носились «в догоня» и «пряталки» с другими дошколятами. Особого надзора не требовалось, и Оля обычно просто сидела неподалёку с книжкой или вязанием. Кэтрин хотела было составить ей компанию, но у неё вечные занятия по музыке.
Мальчика Оля заметила почти сразу: такой странный, в пасмурный день в тёмных очках. И сидит уже довольно долго без всякого дела. Резким свистом он подозвал собаку. Когда ткнулась мордой в его колени, пристегнул поводок, не склонив головы. И пошёл как-то слишком уверенно.
Вскоре обратила внимание и на то, что женщины, гуляющие с детьми, иногда перешёптываются и переглядываются, кивая на мальчика: «Юрик слепенький опять пришёл. Не приведи, Господи…» Никто не отзывался о нём плохо, не показывал пальцем, не дразнил. Но и не общались, точно боясь заразиться. Всё протестовало в Ольге от этой несправедливости. Ладно бы, дед какой, изуродованный старостью, а то ведь её ровесник или чуть старше.
– Какая умная у тебя собака, – произнесла как-то Оля, тихонько подойдя к собравшемуся уходить Юрику. Он повернул голову на голос, и Оля увидела, каким малиновым сделалось его лицо.
– Да, Джим умный, – чуть хрипловато подтвердил Юрик и напряжённо замер.
Оля не нашлась сразу, что ещё сказать. И мальчик, постояв, двинулся привычным маршрутом. Девочка была в смятении. Ей так хотелось разговорить Юрика, и сказать, и сделать для него что-то доброе… Но не знала, о чём говорить и чем помочь. И оттого ещё жальче было его одинокую удаляющуюся фигурку.
– Юрик слепенький домой пошёл, и нам с тобой пора, – услышала за спиной Оля. Обернувшись, спросила у пожилой женщины, отряхивающей от песка штанишки на карапузе:
– Откуда вы его знаете?
– Да кто же Юрика слепенького не знает? – удивилась бабулька. – Ты, видать, недавно в наш скверик ходишь?
– С третьего июня, как садик на каникулы закрыли, – подтвердила Оля.
– А, так ты не знаешь… Сиротка он. Батьку и не знал никогда, а матка его трёхлетнего бросила, когда врачи незрячим признали. Сестра ейная старшая, одинокая, приютила мальца. И то одной-то не сахар. А мальчонка у ней всегда ухоженный, чистенький. Дома по специальной книжке занимается. Собаку вот недавно от общества слепых выделили. Да только – всё едино: плохо слепому среди зрячих. Тут уж ни ум, ни красота не помогут… Ну, Игоряшка, пойдём, внучок. Заболталась я. Обедать уж давно пора, – усадила вертлявого карапуза в коляску и торопливо засеменила по дорожке.
Вечером в постели Оля разрыдалась.
– Мамочка, он и слепенький, и родителей у него нет, и не разговаривает с ним никто… Он сидит один-один совсем, будто прокажённый какой, – рассказывала сквозь всхлипы встревоженной Светлане.
– Конечно, жалко, Оленька, да что сделаешь? Их же так много – инвалидов, сирот, просто одиноких бабушек и дедушек.
– Если много, то почему же с ним никто не дружит? Он всё время один.
– По-разному бывает. Может, поблизости никто не живёт, а далеко ездить им ведь сложнее, чем обычным людям. Или, может, не интересно с такими же общаться: ты не видишь, я не вижу – ни тебя, ни того, что вокруг. А ещё некоторые в себе замыкаются, в своём горе. Озлобляются на весь мир. Особенно, если дразнит кто-то…
– А бывает, что такие люди вылечиваются?
– Оля-Оля!.. Это ж только в сказках чудеса кругом, а на самом деле… Нет, конечно, случается иногда. Только для этого деньги нужны, врачи хорошие. Да и всё равно никто не даст гарантии, что получится.
Светлана сидела на постели дочери и, словно маленькую, гладила по головке, забирая волосы со щёк и лба. Притихшие младшие со своих «ярусов» прислушивались к не совсем понятному для них разговору. А Светлана думала, как помочь дочери. И всегда-то Оля была отзывчива, но никогда прежде не реагировала так остро на несчастье постороннего человека. Может, дело в том, что близки по возрасту, и девочка невольно примеряет чужой недуг на себя? И поэтому её участие чуть больше, чем обычная жалость?
– Знаешь, Оля, если уж тебе так невыносимо смотреть на этого мальчика, может, вам в другом месте гулять? – Светлана ещё не успела договорить, а дочь уже энергично мотала головой.
– Нет, что ты! Я наоборот… Подружиться хочу.
– Ну, что же, что же, – с некоторым сомнением полуодобрила Светлана.
Впоследствии этот разговор не раз всплывал у неё в памяти, вызывая неоднозначное отношение к своей не до конца прояснённой позиции. Может, следовало мягко отвести сентиментальное дитятко от странной дружбы? И Олина судьба сложилась бы более благополучно…
Глава 2
– …У меня светлые волосы, не очень длинные, лицо круглое и всё в веснушках, хорошо, что ты их не видишь… Ой!
– А мне кажется, что это красиво, – не обращая внимания на её «ой», доброжелательно возразил Юра. – Я слышал, что у кого веснушки, того солнышко любит.
– Ну, может быть, – нехотя соглашается Оля и торопится перевести разговор с не очень приятной для неё темы:
– А у тебя вот пальцы красивые – длинные, музыкальные. Я в этом разбираюсь, у меня сестра двоюродная на пианино хорошо играет.
– Я тоже немножко играю, – смущённо признаётся Юрик.
– Ой, вот здорово! Ты с учителем занимаешься, да?
– Нет, это тётя Зина меня научила, она в детстве музыкальную школу закончила. Мне интересно перебирать клавиши. Я стараюсь сыграть то, о чём думаю, и своё отношение к этому выразить. Тётя Зина говорит, что это у меня философствование такое. А раньше у меня игра была: разные цвета передавать звуками. Вот, например, оранжевый: ля-соль-ля. Алый: соль-ми-соль. Ты – это алый цвет.
– Почему? – Олины пухлые щёчки и вправду заалели от такого неожиданного сравнения. И от того, каким тоном сказал это Юрик.
Он объяснил:
– Соль – потому что весёлая, жизнерадостная, си – это рана, это потому, что ты жалеешь меня, а ещё соль – мне нравится с тобой.
Оля, ставшая пунцовой, готова была провалиться сквозь землю. Так точно угадано, так откровенно сказано.
– Я обидел тебя? – тёмные брови поднялись над очками и две складки появились на лбу. Оле захотелось нахмуренность эту разгладить рукой, она даже сделала полудвижение. Но посторонний мальчик – не Маришка и не Серёжа. Кстати, где они? А, вон, гоняются за Джимом, вместе с другими обормотами… В траву повалились, вот мама не видит! А Юра ждёт, что она скажет. Вот тебе и болтушка! Язык словно к нёбу прилип, не ворочается.
– Нет, я не обиделась, просто… Откуда ты знаешь всё это?
– Я же слышал, как ты мимо меня проходила. А иногда останавливалась неподалёку и вздыхала. И бананы Джиму к ошейнику цепляла. Тётя Зина ещё смеялась: «Что, Джим, не знает твоя подружка, что ты косточки любишь, а не бананы?»
А Оля-то думала, что всё было тайно!
Будто извиняясь, Юрик признался:
– Мы, слепые, слышим очень хорошо. А ещё руки у нас очень чуткие. Вот, хочешь, я угадаю, какого цвета твоё платье?
Он как-то по-особому поводил пальцами по краю Олиного подола, что лежал на скамейке.
– Зелёное! – уверенно произнёс.
И Оля покосилась недоверчиво: слепой – мнимый или ему кто-то подсказал?
– Нет, я не жульничаю, – угадывает Юрик её подозрения, – просто от каждого цвета идёт своя волна. Обычным людям это трудно представить. А у слепых взамен зрения сильно развиты осязание и слух. И ещё обоняние. У тебя очень приятные духи.
И Оле снова стало неловко: духи, конечно же, позаимствовала у мамы… И, конечно же, ради Юры… Выговорила с натужным смешком:
– А ты, Юра, опасный человек. Так много всего знаешь, а со стороны и не подумаешь.
«Знаю, Оля, знаю, – мысленно произнёс Юра, – и что сердце твоё доброе, и что девочка ты хорошая. А только надоест тебе моё общество и весь интерес пропадёт, когда все мои секреты узнаешь. И наскучит тебе якшаться с инвалидом. Тётя Зина мудрая, хорошо, что с детства меня ко всему этому подготовила… Инвалид я и есть инвалид… А только очень мне здорово разговаривать с тобой, Оля».
Словно бы случайно задел край её платья, поднялся. Свистнул Джима. Мохнатая рыжая комета через три секунды ткнулась ему в руки.
– Пора нам, Олечка.
– А как ты узнаёшь, что пора? – взглянув на часики, удивилась Оля: Юра уходил всегда в одно и то же время, прямо минута в минуту.
– Посмотри на солнышко, на скамейку. Ты ведь заметила, что я всегда на одно и то же место сажусь. Как луч доходит до моего левого мизинца, так, значит, и пора… До завтра, Оля.
А назавтра шёл дождь, и прогулка не состоялась. А потом было воскресенье, и все Гладковы отправились на речку. А в понедельник Юрик почему-то не пришёл…
А потом открылся садик, и надо было водить Маришку с Серёжей, а дома всегда находились какие-то неотложные дела. А то вдруг Кэтрин прибегала с новой фантазией на тему шитья или звала куда-нибудь, и Оля не решалась отказаться: пришлось бы рассказать о Юрике.
Думала о нём каждую свободную минуту. Но и маме, вопреки обыкновению, ни о чём не рассказывала, ограничиваясь, если вдруг спросили, уклончивыми односложными ответами. Ох, и неспокойно было Светлане от этих умалчиваний прежней болтушки! Однако, увидев, что Оля пропадает в парке не каждый день, поуспокоилась. Этот неистребимый материнский инстинкт – уберечь ребёнка от явных и мнимых опасностей, от тревожащих знаков и соблазнов!.. Словно потакая матери, пёстрая вереница дел и дней кружила Ольгу, не пуская в парк, хотя каждый вечер, укладываясь спать, девочка клятвенно обещала себе: уж завтра – непременно!.. Не скоро, совсем не скоро удалось вырваться.
Стайки воробьёв, карапузы на трёхколёсных велосипедах, бабушки в платочках – всё как всегда. И одинокий слепец на скамейке.
Не дойдя нескольких шагов, увидела, что Юрик улыбается.
– Здравствуй, Оля, – и поднялся навстречу.
Она остановилась, не подходя. Так стало стыдно. Ведь наверняка же каждый день ждал, прислушиваясь. А она!..
– Мне было никак… – неловко пробормотала. Улыбка сошла с губ Юрика.
– Я инвалид. И ты мне ничего не обещала, – чуть резковато сказал он.
А Оля давилась слезами, не в силах ни уйти, ни приблизиться. Юра подошёл к ней сам.
– Олечка, не надо, – и безошибочно нашёл её руку. – Не надо, а то я подумаю… А мне так думать нельзя. Ты пришла – и умница. Я очень рад.
Оля тёрла кулаком глаза и видела сквозь слёзы похудевшее Юрино лицо, и чувствовала, как дрожит его рука, тихонько сжимающая её пальцы.
– Юрик, прости. Я теперь всегда…
– Ч-ч-ч! Не обещай ничего. От тебя зависит очень мало. Я всё понимаю…
Он всё понял и потом, через год, когда Оля вскользь обмолвилась о Егоре.
Высокий, быстроглазый, с нагловатой улыбкой, Егор повстречался Оле на школьной дискотеке. Было в нём что-то пикантное и опасно-манящее.
Сводил несколько раз в кино и кафе. Предлагал, сведя всё к шутке, когда отказалась, попробовать пива. Катал на собственном навороченном мотоцикле. Было с ним весело и безоглядно легко.
Предложил однажды сходить к знакомому на день рождения. Оля согласилась после некоторого колебания.
Компания подобралась разношёрстная, но все явно старше Ольги, хотя она и выглядела взрослее своих пятнадцати. Полненькая, с оформившейся фигуркой, по-взрослому не чрезмерно накрашенная, она ловила на себе нагловатые взгляды парней и «всё понимающие» – девушек.
Шампанское за именинника пили все, но Олино нежелание поднять второй бокал было встречено всеобщим непониманием.
– А может, ей лучше водочки? – гаденьким голосочком пропела фиолетововолосая разухабистая девица, которую звали Птичкой.
Компания, не исключая и Егора, дружно заржала.
Вот тогда и надо было уходить. А Оля, дурочка, побоялась показаться малолеткой.
Егор начал приставать, как только врубили музыку и погасили свет. Он навалился на Ольгины плечи и сбоку дышал ей в лицо невообразимым коктейлем из табака, пива, водки и шампанского. Рука его, с короткими потными пальцами, грубо полезла сзади за вырез блузки. Оля отшатнулась, юркнув из-под руки Егора в коридор. Но замок оказался непростым, и кто-то из Егоровых дружков схватил её за руки. С неожиданной силой оттолкнула захмелевшего донжуана. Он, пошатнувшись, уцепился за край её юбки. Материя затрещала. Оля впилась ногтями в эти ненавистные руки. Они разжались. Парень грохнулся, не удержав равновесия, а Ольга, справившись, наконец, с замком, выскочила за дверь.
Бежала по тёмным улицам, придерживая разодранный бок юбки и размазывая по щекам тушь. Кривила губы в брезгливой гримасе; было невообразимо гадко, словно мерзкие пальцы Егора и его приятеля оставили на её теле заклеймившие позором отпечатки.
Ткнулась в грудь отцу, когда распахнул дверь на её истеричный стук. Долго отмокала в ванной, нещадно тёрлась мочалкой, стараясь избавиться от невыносимого ощущения липких бесцеремонных лапищ.
Светлана отпаивала её успокоительным отваром из смеси трав и со смешанным чувством запоздалой тревоги и облегчения слушала сбивчивый рассказ и пламенные клятвы, что «больше – никогда, никогда, никогда!»
Юрик не улыбался. Он ровно сказал:
– Здравствуй, Оля, – как всегда, за несколько метров узнав её по шагам.
Она не приходила почти месяц, и сейчас в её походке, в её сдерживаемом дыхании было что-то виновато-осторожное, порывисто-несмелое. Когда уходила в последний раз, в голосе невольно прорывалась радость, а сейчас он был тусклым, каким-то невыразительным.
Оля присела рядом с Юрием и монотонно, почти скучно рассказала ему всё. Потом оба долго молчали.
– Я не батюшка, грехи отпускать не умею, – наконец неловко сказал Юра.
– Да, верно, – так же скучно отозвалась Оля и поднялась, намереваясь уйти.
– Не уходи, сядь, – попросил Юра.
