banner banner banner
Убить ворона
Убить ворона
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Убить ворона

скачать книгу бесплатно

Убить ворона
Фридрих Евсеевич Незнанский

Марш Турецкого
Город в Сибири. Стадион, полный зрителей. Их взгляды устремлены ввысь, откуда прямо на них падает огромный грузовой самолет… Сотни жертв, экипаж сгорает заживо. Есть только один человек, способный отыскать причину масштабной катастрофы, – Александр Турецкий. Старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры распутывает очередной захватывающий клубок преступлений в романе Ф.Незнанского «Убить ворона».

Глава первая

Крики и шепоты

Выстуженный ветрами и морозом, засыпанный снегом, ночной город еще не уснул.

Изредка ковыляла по ледяным надолбам разбитая машина, кто-то, закутанный по самые брови, молча перебегал улицу, оскальзываясь и спотыкаясь. В домах горел желтушный застуженный свет, редкие фонари освещали только пятачок под собой, все остальное пожирала непроглядная темень. Стужей веяло от серых стен однообразных бетонных домов, от обступившей город черной тайги на склонах каменных гор. С угольного неба только ярко-неоново светили стальные звезды.

Только в несуразно огромной для небольшого города каменной чаше стадиона горели белые огни и жидкий хор болельщиков что-то нестройное выкрикивал простуженными голосами.

Да еще на аэродроме ревела махина «Антея».

Было десять часов вечера. Потом это время установят точно – двадцать два одиннадцать.

Одинокий прохожий мог слышать только эти два несоединимых звука – безрадостный крик со стадиона и набирающий высоту и мощь стон самолета.

Они как-то жутко перемешивались, отдаваясь эхом от стен, от гор и леса, теряли чистоту и ясность, оставляя только низкое дрожание инфразвука. Это неясное колебание застывшего воздуха словно давило мрачным предчувствием на уши, на тело, доставая до самого сердца.

Потом на секунду все смолкло. Ударила недвижная морозная тишина. И тут же вслед – снова заревели моторы тяжелого самолета, разгоняясь и взлетая к черному небу.

Мистическими красными глазами дьявола заморгали проблесковые огни, тускло блеснуло широкое брюхо махины, и она угрожающе низко прошла над землей.

Прохожий остановился, задрал голову, провожая взглядом металлического кита. Отчаянная надежда и страх исказили его лицо. Он что-то бормотал посиневшими губами, словно считал вслух. Но из-за рева самолета расслышать было невозможно. Да и некому – человек был один.

Самолет прополз расстояние от аэродрома до города, нацеливая свой тупой нос в небо. Уже смолкал, уже затихал грохот его моторов, в домах, наверное, и слышно ничего не было.

Прошло полминуты от взлета. Ровное гудение удалялось, снова слышен стал стадион.

Отчаяние на лице прохожего сменилось растерянностью, надежда – уверенностью. Самолет уже был далеко от аэродрома, уже был так высоко, что казался не монстром, а вполне безобидным и даже изящным. Красные проблесковые маячки теперь весело мигали, пробегая по крыльям красноватыми сполохами.

Замерзшие дома города, тусклые огни фонарей, черные горы и гордо летящий над землей, над миром самолет.

Прохожий оглянулся по сторонам – подпрыгивающая на ухабах машина мазнула по его лицу светом фар, – повернулся и пошел в обратную сторону.

Снова ясно слышен был шум стадиона и скрип снега под ногами. Человек поглубже засунул руки в карманы, сгорбился, мрачно глядя на утоптанный снег дорожки.

Кажется, кричали «шайбу» или «давай». Неохотно и редко.

Звук самолета уже сел на одну ровную ноту, почти незамечаемую, почти неслышную.

Для полноты картины не хватало только бездомно воющей на белую луну собаки. Но бродячие собаки в Сибири зимой по улицам бродят редко. Они отсиживаются по теплым подвалам, чтобы не замерзнуть к чертовой матери. Если и попадется собачья свора, то пронесется мимо на всех парах, выдыхая морозный воздух из оскаленных морд. Где-то, значит, есть чем поживиться. На пути такой своры лучше не оказываться – могут и напасть. Впрочем, редко. Так ли, иначе – собаки с голоду не дичают, как-то находят себе пропитание. Но выживают все-таки только большие и мохнатые – шавок надолго не хватает. То ли съедают их сильные сородичи, то ли сами подыхают на сибирском морозе.

А вот вороны, те каркают с утра до вечера. От зимы до зимы.

Они, конечно, первые поспевают на всякую падаль, куда там собакам даже на всех парах.

Черная стая как раз с гамом поднялась над стадионом, словно только и ждала, когда о ней подумают. И сразу растаяла в небе. Черное на черном не видно.

Тоже, видно, нашли, чем поживиться.

Но голоса взлетающей стаи никто и не заметил – привыкли.

Было десять часов двенадцать минут.

На стадионе что-то уж особенно сильно заволновались. То ли гол там забили, то ли стали драться. Но крик теперь был настоящий, азартный, со свистом и улюлюканьем. Казалось, даже бетонная чаша ярче вспыхнула.

Кое-кто из тех, кто жил поблизости, но поленился пойти болеть на таком морозе, взглянули, наверное, в окно, чтобы посмотреть, что там такое случилось.

Крик так же неожиданно стих. А вот свист не прекращался. Длинный, протяжный, низкий, нечеловеческий свист. Он шел откуда-то с холодных звезд, с ночного неба. И быстро нарастал.

А через секунду снова замигали красные дьявольские глаза, мелькнуло, входя в чашу света, металлическое брюхо.

Ужас был в том, что самолет не гудел. Только крылья высекали из стылого воздуха протяжный свист, гул, вой.

Ужас был в том, что нос самолета теперь смотрел не в небо, а на землю, что металлический крест крыльев неестественно накренился – правое было внизу, а левое задралось к бляхе луны.

Ужас был в том, что самолет падал.

Больше никто ни о чем подумать не успел. Никто даже не обратил внимания, что снова вскрикнул стадион, но только на долю секунды, потому что в следующую долю все проглотил громовой удар – самолет срезал мачту с рядом прожекторов и вместе с ней, в ореоле искр и черных хлопьев, вбился в лед хоккейной площадки посередине.

Еще полсекунды болельщики видели, как нос самолета исчезал под распоротым льдом, под землей, как рушились-отрывались хвост и крылья, стремясь к месту столкновения, как перерезало надвое туловище судьи матча, как стал спадать огромный фонтан из снега, комьев земли, человеческих разрубленных тел, кусков дюраля, желто-прозрачной жидкости. Кто-то успел даже встать.

Но этого было уже недостаточно.

В следующее мгновение этот фонтан сменил сияющий гигантский пузырь багрово-желтого огня, который вырос откуда-то из самого центра, тут же разорвался на сотни желто-черных валов и захлестнул всю чашу стадиона.

К небу взметнулась огненная сфера зловещей красоты, словно у стадиона появился купол. Но купол этот тоже раскрылся мгновенно языками невероятной длины, как будто пытавшимися слизнуть огнем и луну и звезды.

Не успели языки истаять черным дымом, как из чаши стадиона снова вырос гриб-людомор. Но на этот раз отклонился от пути наверх, завернулся смерчем, вылизывая чашу изнутри дочиста.

Было двадцать два часа тринадцать минут.

В этот момент немой город обрел голос. Это был истошный, душераздирающий, рвущий перепонки стон.

Пожар, вернее, шторм, шквал, ад огня видели почти все. Городок-то был небольшой. К стадиону бежали, забыв о морозе, о ночном времени, о скользких тротуарах. Многие не успели одеться. Женщины голосили, мужчины, неизвестно зачем, хватали по дороге снег с земли и мяли из него, сухого, как песок, рассыпающиеся комья снежков.

К стадиону подойти было невозможно. Вокруг была весна. Лед стаял мгновенно, под ногами чавкало уже за сто метров до бетонных стен. А ближе – начинали гореть волосы и на лице появлялись ожоговые волдыри.

Вот здесь стало понятно, зачем снежки. От бессилия, от отчаяния, от ужаса мужчины стали швырять снежки в стадион, но те даже не долетали до стен, таяли на лету и исходили к небу паровыми облачками.

Метались простоволосые женщины, кто-то сидел на таявшем снегу и рыдал в голос, дети стояли поодаль, притихшие, с широко распахнутыми глазами.

Что-то пытались предпринять, но ни у кого не было никаких разумных мыслей. Через какое-то время догадались таскать воду ведрами из ближайшей девятиэтажки, но ведер было мало, больше суетились, чем тушили. Да и тушить-то было нечего. Даже приблизиться к стенам не могли, только сквозь проемы ворот видели, как полыхает внутри – была самая настоящая доменная печь, просто ад.

А дальше увидели то, что заставило всех метнуться назад от пылающего стадиона.

Стены его вдруг начали краснеть, как краснеет раскаленный металл, если его сунуть в самое жерло огня.

– Сейчас рухнет! – заорал кто-то диким голосом, и толпа откатилась. Кого-то придавили в свалке, но не до смерти.

Пожарные машины – целых четыре – прибыли только в двадцать минут одиннадцатого. Развернули рукава и ударили по стенам, по вырывающемуся сквозь трещины огню струями из брандспойтов. И пар, просто вал пара шарахнулся от стен стадиона. Машины не справлялись. Ближе подойти к чаше не было никакой возможности.

Еще через полчаса стали съезжаться машины из соседних городов и поселков, потом из области, потом из соседней, несколько раз вылили по тонне воды на пылающую чашу самолеты и вертолеты. Огонь, казалось, разгорался еще сильнее.

К шести утра стало ясно, что тушение займет много времени. Уже никто не надеялся найти хоть кого-то живого на стадионе, но все равно стояли, ждали чего-то. «Скорая помощь» уже увозила тех, кто обгорел или замерз вот здесь, перед стадионом.

Когда рассвело, полыхало еще вовсю. Пожарные машины стояли впритык друг к другу, струи воды, перелетая через бетонную стену стадиона, пропадали в языках пламени. Пар стоял широким столбом до самого неба.

Скоро прибыл самолет МЧС. Командование на себя взял молодой парень в оранжевой куртке, который координировал действия пожарных. Теперь дело пошло лучше.

Организовали пункты помощи тем, кто так и не уходил с места пожара. Здесь поили горячим чаем с коньяком, давали горячий суп, одеяла.

Одна женщина умерла от сердечного приступа. Кто-то сказал, что у нее на пожаре погибли муж и два сына.

В этот день город не работал и не учился. Все, кто мог, собрались вокруг стадиона. Почти не говорили, только иногда вполголоса сообщали новости: наконец отвоевана у огня северная трибуна… восточная…

Пожар погасили только в десять часов вечера. С его начала прошли почти сутки.

Живых обнаружить не удалось.

Глава вторая

Ноосфера

Милицейский «козлик» вздрагивал на ухабах. Грязнов напрасно пытался комфортно расположить свое слегка расползшееся за последние годы тело на предмет вздремнуть. Казалось, временами, на ровных участках пути легкий сон уже начинал кружить голову, но тут же неуклюжая рытвина подбрасывала машину, заставляя Грязнова недовольно ворочаться. Наконец отчаявшись скоротать дорогу сном, Грязнов, не выпуская сигареты изо рта, посмотрел на Матвеева, крутившего баранку.

– Слушай, Матвеев, что ты за дрянь такую куришь? Вот вонь-то.

– А что, Вячеслав Иванович, «Космосочек». Хорошие сигареты в свое время были.

– Помню, помню. Семьдесят копеек, светлой памяти. Просто уж дух мерзкий больно.

– Так вы окошко-то откройте.

– Ага, уморить меня хочешь. Кашляю я, Матвеев, вот что.

Грязнов похлопал себя по карманам в поисках сигарет, не без желания угостить и Матвеева, но пачки не нашел.

– Тьфу ты, черт… Матвеев, – ворчливо обратился Грязнов, – что ж ты не посмотрел, что я без сигарет? А? Раззява.

Матвеев хохотнул, привычный к этой манере шутливого ворчания, и находчиво предложил:

– А вы вот, «Космосочек», Вячеслав Иванович.

– Давай, давай, трави меня… – Грязнов полез толстыми пальцами в сплющенную мятую пачку, пустую на две трети, пошуршал там и вытянул сигарету. – Вот дрянь-то, тьфу, – произнес он, закуривая.

Грязнов вдумчиво затянулся, глядя перед собой на заснеженную дорогу. «Козлик» вновь встряхнуло, и Грязнов, поморщившись, нашел новую тему разговора:

– Ну, куда гонишь так? Что, не поспеть боишься? Успеем. Дал бы вздремнуть начальству.

– Экий вы, Вячеслав Иванович, спокойный, – удивился Матвеев, – все-таки на такое дело едем… Авам «вздремнуть».

– Тоже мне «дело», – самодовольно усмехнулся Грязнов. – Знавал я такие дела, по сравнению с которыми это – просто… не знаю что.

Он замолчал, исчерпав запас красноречия. Ему было приятно, что Матвеев смотрит на него с такой почтительностью и говорит слово «дело» с внутренней дрожью. Грязнову нравилось бравировать своей отвагой, давно уже ставшей легендой и темой анекдотов на Петровке.

– Что ни говорите, Вячеслав Иванович, а дельце-то нешуточное, – не унимался Матвеев. – Я уж не знаю, кто, кроме вас, решился бы на Чирка с голыми руками.

– Ну уж с голыми… Ордер на арест есть, в кобуре тоже кое-что есть… Хм… даже симпатия есть…

– Какая симпатия? – не понял Матвеев.

Грязнов подумал, как бы так пошутить, чтобы было понятно, но не нашелся и повторил только:

– Симпатия.

– К Чиркову, что ли?

– Ну да, к Чиркову. Уважаемое лицо. Красиво работает. Пух-пух! Пять трупов и никаких следов. Кто видел? Тузиков? Нет Тузикова. Кто знал? Батарейкин? Нет Батарейкина. А господин Чирков в это время вообще неизвестно где..

– Да откуда ж тогда известно, что Чирков убил?

– Как – откуда? – Грязнов недоуменно посмотрел на молодой профиль Матвеева. – По почерку. Все убийства на один манер. Улик нет. Свидетелей нет. Манера есть. И мотивы. Слухи вот еще.

– Какие слухи?

– Ну, всякие… Откуда ты думаешь, Матвеев, мы вообще про этого Чиркова узнали? Да вот слухи…

– А-а-а… «Источник сообщил», – догадался Матвеев.

– И «источник» тоже. Представляешь, такая странность – никто этого Чирка в глаза не видел, а вот слухи про него давно ходили.

– Да знаю. В управлении даже шуткуют хлопцы. Если смыться надо, чтоб начальство не прознало, говорят – к Чирку пошел.

– Юмористы… А я так думаю, Матвеев, что существует ноосфера. Вернадского читал?

– Это который метро?

– Это который ученый. Ну, ладно, это штучка для интеллектуалов. Но вкратце там все к одному сводится – если появилась какая-то информация – она начинает вертеться в ноосфере и в конце концов все про нее узнают.

– А-а-а…

– Вот тебе и «а». Вот тут надо все равно иметь, чтобы об этом догадаться. – Грязнов постукал пальцем в лоб и с восторженным вздохом залюбовался дорогой.