скачать книгу бесплатно
Юн открыл рот и снова закрыл. Сглотнул. Попробовал снова, на этот раз получилось:
– Ныне сказано: и отдал Он сына Своего, чтобы тот принял смерть… за наши грехи.
– Врешь!
– Нет, к сожалению, не могу. – Харри смотрел в испуганное лицо мужчины, стоявшего в дверях.
Из квартиры пахло обедом, слышался звон столовых приборов. Семейный человек. Отец. До этой минуты. Мужчина почесывал предплечье, глядя куда-то поверх головы Харри, словно кто-то стоял там, наклонясь над ним. Звук от почесывания был шуршащий, неприятный.
Звон приборов стих. Шаркающие шаги замерли за спиной мужчины, маленькая рука легла ему на плечо, из-за которого выглянуло женское лицо с большими боязливыми глазами.
– Что случилось, Биргер?
– Полицейский хочет что-то сообщить, – тихо сказал Биргер Хольмен.
– Что случилось? – Женщина посмотрела на Харри. – Что-то с нашим мальчиком? С Пером?
– Да, госпожа Хольмен, – сказал Харри, увидел, как ее глаза наполнились страхом, и снова попытался найти невозможные слова. – Мы нашли его два часа назад. Ваш сын мертв.
Он поневоле отвел взгляд.
– Но он… он… где?.. – Теперь она смотрела на мужа, который все почесывал руку.
«Ведь до крови расчешет», – подумал Харри и откашлялся.
– В контейнере, в Бьёрвике. Как мы и опасались. Он умер задолго до нашего появления.
Казалось, Биргер Хольмен внезапно потерял равновесие, он попятился в освещенную прихожую, схватился за стоячую вешалку. Женщина шагнула в дверной проем, и Харри увидел, как муж у нее за спиной рухнул на колени.
Харри вздохнул, сунул руку во внутренний карман пальто. Холодный металл фляжки обжег пальцы. Он вытащил конверт. Письмо он не читал, и без того слишком хорошо знал его содержание. Короткое официальное извещение о смерти, сухие слова, ничего лишнего. Бюрократическая процедура.
– Я очень сожалею, но должен передать вам это, дело есть дело.
– В чем состоит ваше дело? – спросил по-французски средних лет коротышка.
Выговор у него был преувеличенно чистый, характерный не для высшего общества, но для тех, кто стремился туда попасть. Визитер посмотрел на него. Все точь-в-точь как на фото в конверте, даже тугой узел галстука и просторная красная домашняя куртка.
Он не знал, что натворил этот человек. Вряд ли нанес кому-то физический ущерб, потому что, несмотря на досадливую мину, явно занял оборонительную позицию, держался прямо-таки испуганно, а ведь стоял в дверях собственной квартиры. Может, украл деньги или растратил? Судя по его виду, он вполне мог работать с цифрами. Но едва ли речь шла о крупных суммах. Жена у него, конечно, красавица, однако он не похож на такого, кто ворует по-крупному. Может, завел интрижку на стороне, переспал с чужой женой, а муж оказался… Да нет. Низкорослые мужчины с возможностями чуть выше средних, имеющие жен, которые куда привлекательнее их самих, как правило, больше озабочены тем, не изменяет ли им жена. Этот человек раздражал его. Может, в этом все дело. Может, он просто кого-то раздражал. Он сунул руку за пазуху.
– Дело мое состоит… – сказал он, положив на крепкую латунную дверную цепочку ствол «льяма минимакс», купленного всего за три сотни долларов, – вот в этом.
Он прицелился поверх глушителя, простой металлической трубки, навинченной на ствол, резьбу сделал загребский слесарь. Черная обмотка из изоленты только обеспечивала герметичность. Он, конечно, мог купить настоящий глушитель за сто с лишним евро, но зачем? Все равно ведь он не заглушит визг пули, преодолевающей звуковой барьер, грохот горячего газа, сталкивающегося с холодным воздухом, лязг металлических деталей пистолета, бьющихся друг о друга. Только в голливудских фильмах выстрелы через глушители звучат как хлопки лопающегося попкорна.
Выстрел – как удар бича, он припал лицом к узкой щели.
Мужчина с фотографии упал навзничь, не издав ни звука. В холле царил полумрак, но в золоченом зеркале на стене он видел свет, падавший из приоткрытой двери, и собственный глаз. Убитый лежал на толстом винно-красном ковре. Персидском? Может, у него и впрямь были деньги.
А сейчас всего-навсего маленькая дырочка во лбу.
Он поднял голову и встретился глазами с его женой. Если это жена. Она стояла на пороге комнаты. За ее спиной висела лампа в большом желтом соломенном абажуре. Она прижимала руку к губам и смотрела на него. Он коротко кивнул ей. Потом осторожно закрыл дверь, сунул пистолет в плечевую кобуру и пошел вниз по лестнице. На обратном пути он никогда лифтом не пользовался. Как не пользовался ни прокатными машинами, ни мотоциклами, ни иными вещами, которые могут застрять. И не бежал. Не разговаривал и не кричал, ведь голос – лишняя примета для ориентировки.
Отход – самая критическая часть работы, но именно это он любил больше всего. Словно парение, ничто без сновидений.
На первом этаже у дверей своей квартиры стояла консьержка и растерянно смотрела на него. Он шепнул «до свидания», но она только молча смотрела, и все. Через час полиция будет допрашивать ее, попросит описать его. И она опишет. Среднего роста мужчина, обыкновенной наружности. Лет двадцати. Или, может, тридцати. Но не сорока, во всяком случае. Так ей кажется.
Он вышел на улицу. Париж тихонько рокотал, словно гроза, которая ближе не подступала, но никогда не кончалась. Пистолет он бросил в мусорный контейнер, примеченный заранее. Два совершенно новых пистолета той же марки ждали в Загребе. Он купил сразу несколько, со скидкой.
Когда полчаса спустя автобус, направлявшийся из Парижа в аэропорт Шарль-де-Голль, проезжал Порт-де-ла-Шапель, в воздухе замельтешили снежинки, выбелили землю между мерзлыми желтыми былинками, торчащими кое-где под серым небом.
Пройдя регистрацию и контроль безопасности, он двинул прямиком в мужской туалет. Стал в конце длинного ряда писсуаров, расстегнул ширинку – струя ударила прямо по белым таблеткам дезодоранта на дне. Закрыл глаза и сосредоточился на сладковатом запахе парадихлорбензола и лимонной отдушки фирмы «Джей & Джей кемиклз». Синий прочерк к свободе прервался. Он на пробу произнес название: «Ос-ло».
Глава 3
Воскресенье, 13 декабря. Укус
Откинувшись на спинку стула, Харри сидел в комнате 605 в красной зоне на шестом этаже Полицейского управления Осло, громады из бетона и стекла с самым многочисленным в Норвегии штатом сотрудников. Эту комнату Халворсен – молодой полицейский, с которым Харри делил десять квадратных метров, – прозвал просветконторой, а сам Харри, чтобы охладить пыл Халворсена, именовал учебкой.
Но сейчас Харри в одиночестве буравил взглядом стену, где наверняка было бы окно, будь здесь в самом деле просветконтора.
Воскресенье. Он составил отчет и мог пойти домой. Так почему же не шел? За воображаемым окном он видел огороженный пустырь у залива Бьёрвика, где снежинки, точно конфетти, падали на зеленые, красные, синие контейнеры. Дело закрыто. Перу Хольмену, молодому героинщику, надоело жить, он залез в контейнер и принял последнюю дозу. Свинцовую. Из пистолета. Никаких признаков внешнего насилия, пистолет лежал рядом. Как выяснила агентура, долгов Пер Хольмен не имел. Да и наркоторговцы, разделываясь со своими должниками, не стремятся маскировать расстрел, выдавать его, скажем, за самоубийство. И зачем в таком случае попусту тратить вечер, обыскивая на продувном ветру неприютный контейнерный склад, где найдешь разве только еще больше горя и безнадежности?
Харри глянул на шерстяное пальто, висящее на стоячей вешалке. Фляжечка в кармане полнехонька. И он не притрагивался к ней с тех пор, как в октябре купил бутылку «Джима Бима», злейшего своего врага, наполнил фляжку, а остатки вылил в раковину. Вот с октября и носил в кармане отраву, как нацистские вожди – таблетки цианида в подметках. К чему эта дурацкая блажь? Он не знал. Да это и не важно. Главное, она действует.
Харри посмотрел на часы. Без малого одиннадцать. Дома есть хорошая подержанная кофеварка-эспрессо и непросмотренный DVD, который он приберег как раз на такой вот вечер. «Все о Еве», снятый в 1950 году шедевр Манкевича, с Бетт Дэвис и Джорджем Сандерсом.
Прикинул. Зная, что выбор падет на контейнерный склад.
Подняв воротник пальто, Харри стоял спиной к северному ветру, продувающему высокий забор впереди и наметающему сугробы вокруг контейнеров. Портовая зона с ее огромными безлюдными пространствами ночью вообще казалась пустыней.
Огороженная территория была освещена, но фонарные столбы раскачивались под могучими порывами ветра, и по проходам между металлическими контейнерами, водруженными по два, по три друг на друга, метались тени. Контейнер, на который смотрел Харри, был красный и цветом плохо сочетался с оранжевой полицейской лентой. Однако в декабрьском Осло он представлял собой неплохое убежище, поскольку ни размером, ни комфортом не уступал голым камерам КПЗ в Полицейском управлении.
В отчете группы, работавшей на месте происшествия, – собственно, сотрудников было всего двое: дознаватель и техник-криминалист – указано, что контейнер некоторое время пустовал. И стоял незапертый. Охранник заявил, что запирать пустые контейнеры нет нужды, ведь территория обнесена забором, а к тому же охраняется. Тем не менее наркоман туда пробрался. По всей вероятности, Пер Хольмен один из многих, что обретались возле Бьёрвики, откуда рукой подать до наркоманского «супермаркета» на Плате. Вполне возможно, охранник сознательно смотрел сквозь пальцы на то, что его контейнеры временами служили ночлегом, вполне возможно, он понимал, что иной раз они спасали жизнь?
Контейнер не заперт, а вот на воротах в заборе висит здоровенный амбарный замок. Надо было позвонить из Полицейского управления, предупредить, с досадой подумал Харри. Если тут вообще есть охрана, он что-то никого не видит.
Харри опять посмотрел на часы. Поразмыслил, прикидывая высоту забора. Он в хорошей форме. В очень даже хорошей. К спиртному после рокового летнего срыва не притрагивался, регулярно тренировался в гимнастическом зале Полицейского управления. Более чем регулярно. Перед тем как выпал снег, побил на стадионе давний рекорд Тома Волера в беге с препятствиями. Спустя несколько дней Халворсен осторожно поинтересовался, не связаны ли его усиленные тренировки с Ракелью. У него-де сложилось впечатление, что они больше не встречаются. Харри коротко, но без обиняков объяснил молодому коллеге, что, хотя они делят кабинет, это вовсе не означает, что они делят и частную жизнь. Халворсен только пожал плечами, спросил, с кем Харри в таком случае намерен разговаривать, и получил подтверждение своей догадки, поскольку Харри встал и вышел из комнаты 605.
Три метра. Без колючей проволоки наверху. Проще простого. Харри как можно выше ухватился руками за сетку, уперся ногами в столб ограды и подтянулся, снова перехватил сетку повыше, секунду висел на вытянутых руках, пока снова не оперся ногами о забор. Точно гусеница. Ну вот, он перебросил тело на другую сторону.
Подняв засов, он открыл дверцу контейнера, достал большой солидный армейский фонарь, поднырнул под ленту полицейского ограждения и влез внутрь.
Странная тишина, будто и звуки застыли.
Харри включил фонарь, направил луч в глубь контейнера. На полу меловой контур – там, где найдено тело Пера Хольмена. Беата Лённ, руководитель криминалистического отдела, показывала ему фотографии. Пер Хольмен сидел, прислонясь спиной к стене, с дыркой в правом виске, и опять-таки справа от него лежал пистолет. Крови мало. При выстреле в голову это единственный плюс. Пистолет скромного калибра, так что входное отверстие маленькое, а выходное вообще отсутствует. Стало быть, судебный медик найдет пулю внутри черепа, куда она вошла как шарик от настольного футбола, превратив в кашу то, чем Пер Хольмен думал. И принял свое решение. А в конце концов и приказал пальцу нажать на спуск.
«Уму непостижимо», – обыкновенно говорили его коллеги, в очередной раз обнаружив молодого самоубийцу. Скорей всего, думал Харри, они говорили так, чтобы защитить себя, отмести саму мысль об этом. Иного объяснения их «уму непостижимо» он найти не мог.
Однако именно эти слова пришли ему сегодня на ум, когда он стоял на лестничной площадке и смотрел в темную прихожую, где отец Пера Хольмена рухнул на колени, смотрел на его сгорбленную спину, содрогающуюся от рыданий. И поскольку он не знал утешительных слов о смерти, Боге, спасении, загробной жизни и не видел во всем этом смысла, то беспомощно пробормотал: «Уму непостижимо».
Харри погасил фонарь, сунул его в карман, и вокруг сомкнулась темнота.
Ему вспомнился отец. Улав Холе. Преподаватель на пенсии, живший в доме в Уппсале. Вспомнилось, как у него загорались глаза, когда раз в месяц Харри или дочка, Сестрёныш, приезжали навестить его, и как огонек в глазах потихоньку угасал, пока они пили кофе и разговаривали о всяких пустяках. Ведь то единственное, что имело значение, осталось лишь на фотографии, стоявшей на пианино, на котором она когда-то играла. Он, Улав Холе, теперь в общем-то ничего не делал. Только читал свои книги. О дальних странах, какие ему уже не доведется увидеть, да он туда и не стремится, ведь ее рядом не будет. «Величайшая утрата», – говорил отец в те считаные разы, когда о ней заходила речь. И сейчас Харри подумал: что скажет отец в тот день, когда ему сообщат о смерти сына?
Харри выбрался из контейнера, подошел к забору. Взялся за него руками. И тут вдруг на мгновение воцарилась полнейшая тишина, словно ветер затаил дыхание, не то прислушиваясь, не то задумавшись о своем, и в ночном мраке был слышен только спокойный гул города. Да еще шелест бумаги, которую ветер гонит по асфальту. Стоп. Ветер-то утих. Это не бумага, это шаги. Быстрые, легкие шаги.
Лапы животного.
Сердце у Харри забилось как безумное, он молниеносно подтянул колени, полез вверх. Лишь задним числом он поймет, что нагнало на него такой страх. Тишина, полная тишина – ни рычания, ни иных признаков враждебности. Словно находившийся за спиной зверь не хотел его спугнуть. Бесшумно подкрадывался. Охотился на него. Если б Харри разбирался в собаках, то, вероятно, знал бы, что только одна-единственная никогда не рычит – ни от страха, ни нападая. Кобель породы черный метцнер. Харри перехватил сетку повыше, подобрал ноги – шаги смолкли, он понял, что собака прыгнула, и наотмашь лягнул ногой.
Утверждение, что, когда испуг до отказа насыщает кровь адреналином, человек не чувствует боли, в лучшем случае слишком уж обобщенно. Харри взвыл, когда зубы крупного, гибкого пса вонзились в правую голень и прокусили ее до самой надкостницы. Забор гудел, тяжесть тянула обоих вниз, но Харри отчаянно цеплялся за сетку, не выпускал ее из рук. В иной ситуации тут бы все и кончилось. Любая другая собака такого веса, как взрослый метцнер, наверняка бы разжала хватку. Однако у черного метцнера зубы и челюстные мышцы рассчитаны на то, чтобы дробить кости, недаром в народе говорят, будто он в родстве с пятнистой гиеной, пожирательницей костей. Поэтому пес так и висел у Харри на ноге, вцепившись в нее двумя верхними клыками, слегка загнутыми внутрь, и одним нижним, который стабилизировал захват. Второй нижний клык он в трехмесячном возрасте сломал о стальной протез.
Харри сумел водрузить левый локоть на верхний край забора и попробовал подтянуться вместе с собакой. Но та застряла одной лапой в сетке. Правой рукой Харри старался нащупать карман, нашел, ладонь сомкнулась вокруг резиновой рукоятки фонаря. Он глянул вниз и впервые увидел пса. Тусклый блеск черных глаз на черной же морде. Харри размахнулся – фонарь с силой угодил прямо меж ушей, аж треск раздался. Снова размахнулся, ударил еще раз. Попал по чувствительному носу. Бил еще и еще, метил по глазам, которые ни разу не моргнули. Потом фонарь выскользнул из пальцев, упал на землю. Пес хватку не разжимал. Из последних сил Харри цеплялся за сетку. Ему не хотелось думать о том, что может случиться дальше, но отмахнуться от этих мыслей не удавалось.
– Помогите!
Растерянный крик утонул в шуме вновь налетевшего ветра. Он ухватился за сетку другой рукой и вдруг расхохотался. Быть не может, чтобы все кончилось вот так! Что его найдут на контейнерном складе, загрызенного сторожевой собакой! Он набрал воздуху. Острые концы сетки впивались под мышку, пальцы онемели. Еще несколько секунд – и он не удержится. Будь у него оружие. Хотя бы бутылка вместо карманной фляжки, он бы разбил ее и использовал для обороны.
Фляжка!
Последним усилием Харри запустил руку во внутренний карман и вытащил фляжку. Сунул горлышко в рот, ухватил крышку зубами и повернул. Крышка снялась, бренди плеснуло в рот. По телу толчком прошла дрожь. Господи. Он припал лицом к сетке, зажмурил глаза – далекие огни «Плазы» и «Оперы» стали белыми черточками среди черноты. Правой рукой он наклонил фляжку, так что она оказалась прямо над красной пастью собаки. Выплюнул изо рта крышку и бренди, пробормотал: «Твое здоровье!» – и опрокинул фляжку. Две долгие секунды черные собачьи глаза в полном замешательстве смотрели на Харри, меж тем как коричневая жидкость, булькая, лилась в пасть. И челюсти разжались. Харри услышал, как собака шлепнулась на голый асфальт. Затем донесся хрип и тихий скулеж, когти царапнули по асфальту, и собака исчезла во мраке.
Харри подобрал ноги, перелез через забор. Закатал штанину и даже без фонаря понял, что сегодня надо идти в травмопункт. Посмотреть «Все о Еве» не удастся.
Положив голову на колени Теа и закрыв глаза, Юн слушал тихое бормотание телевизора. Шел сериал из тех, какие она любит. «Король Бронкса». Или Куинса?
– Ты спросил у брата, подежурит ли он на Эгерторг? – поинтересовалась Теа.
Рукой она прикрыла ему глаза. Он чуял сладковатый запах ее кожи: она только что сделала себе укол инсулина.
– Ты о чем? – переспросил Юн.
Она убрала руку и недоверчиво посмотрела на него.
Юн засмеялся:
– Не волнуйся. Я давным-давно с ним договорился. Он согласен.
Теа удрученно вздохнула. Юн взял ее руку, снова положил себе на глаза.
– Только я не сказал ему, что это твой день рождения. Наверно, тогда бы он не согласился.
– Почему?
– Потому что он с ума по тебе сходит, ты же знаешь.
– Это ты так считаешь.
– А ты его недолюбливаешь.
– Неправда!
– Почему же ты всегда напрягаешься, стоит мне упомянуть его имя?
Она громко рассмеялась. Вероятно, чему-то в Бронксе. Или в Куинсе.
– Ты заказал столик в ресторане? – спросила она.
– Да.
С улыбкой она сжала его руку. Потом нахмурилась:
– Я вот подумала. Вдруг кто-нибудь нас увидит?
– Из Армии? Исключено.
– Ну а вдруг все-таки?
Юн не ответил.
– Может, пора сказать об этом?
– Не знаю. Не лучше ли все-таки повременить, пока мы не убедимся…
– А ты не убедился, Юн?
Он отодвинул ее руку и с удивлением посмотрел на Теа:
– Слушай, ты ведь прекрасно знаешь, я люблю тебя больше всего на свете. Дело не в этом.
– А в чем?
Юн вздохнул, поднялся с ее колен, сел рядом.
– Ты не знаешь Роберта, Теа.
Она криво улыбнулась:
– Я знаю его с самого детства, Юн.
Он отвернулся.
– Да, только одного не знаешь. Не знаешь, каков он в ярости. Совершенно другой человек, сладу нет. Это у него от отца. Он опасен, Теа.
Она прислонилась головой к стене, молча глядя в пространство перед собой.
– Предлагаю немного повременить. – Юн потер руки. – Ведь надо считаться и с твоим братом.
– С Рикардом?
