скачать книгу бесплатно
Ловец женщин
Наталия Великанова
Сила против скорости. Право против дерзости. Мужчина против женщины. Старая, как мир, история охотника и его добычи.
Наталия Великанова
Ловец женщин
Глава 1. Подсвеченные закатом окна
Она бежала очень быстро. Очень-очень быстро. Быстрее, чем была способна. Быстрее, чем рот успевал хватать воздух. Быстрее, чем натренированные мышцы могли преобразовать энергию тела в движение. Она не слышала ни шума двигателя, ни преследователя, ни шагов – она боялась обернуться. От скорости зависела не только её свобода, но и что-то другое, незримо значимое, рожденное давно, лет десять назад. Или двадцать. Или много веков назад.
Не экономить силы, не просчитывать шаги – просто лететь. Лететь как ветер.
Хотя кеды почти не касались земли, ей казалось, что она продвигается слишком медленно. Ночь царапала горло и кожу. Грудь разрывало от каждого вздоха. Лёгкие отказывались работать, кислород – насыщать мускулы, а кровь – уносить углекислый газ, но ей было всё равно – лишь бы суметь убежать. Плен и смерть гнались по пятам.
Если она от него не скроется, всему тому, за что умерла мама, за что погиб отец, исчезли тётя Галя, Маринка, Светка, Катя придет конец…
Щупальца смертельного ужаса стиснули сердце и медленно расползались по телу: по венам, по ногам, по рукам. Они же превратили почву в зыбкий песок. Животный страх. Вот он какой…
Боясь, что через минуту может быть поздно, она перескочила через невысокие кусты, с размаху прыгнула со ступенек, помчалась поперёк лужайки. Там, за сквером, она скроется в лабиринте брошенных многоэтажек. Она, как городская крыса, проскочит под трубами и внутри них, проползёт по водостоку и спрячется в ячейках комнат.
Выползет наружу только тогда, когда он потеряет надежду её отыскать.
Боль в стянутой груди стала невыносимой. Ветка хлестнула по лицу, но Маруся не пригнулась. Быстрее, быстрее! Она в сто раз умнее тупого полипропиленового робота!
Ненависть жгучим потоком залила тело, она же заставила поднажать. Горло горело, а глаза застилал туман.
И только когда деревья расступились, она вдруг поняла, что ошиблась…
Ей не спастись…
Она загнана в угол…
Вернее не в угол. Наоборот. Впереди было открытое пространство. Огромная даль чистого ночного неба. Лазурь, индиго, антрацит, маренго, ультрамарин, сажа, кобальт – самые красивые и насыщенные цвета, украшенные россыпью драгоценных камней – звёзд.
Она бежала по висячим садам.
Когда-то в детстве, когда такие только начали возводить, папа возил их смотреть на чудо прогресса. В тот солнечный день они купили яркие воздушные шары, чтобы выпустить их в голубой простор, и огромную сладкую вату на палочках. Жёлтое угощение прилипало к щекам и носу, заставляя отца то шутить, то сердиться.
Тогда она и представить не могла, что в следующий раз окажется в подобном месте десяток лет спустя. На какую-то долю секунды, поражённая ужасным открытием, Маруся замедлила бег. Она как будто увидела себя со стороны: маленькая точка, несущаяся метрах так в трёхстах над землёй.
Когда она достигнет края этого прекрасного прежде парка, она будет так высоко, что даже не сможет разглядеть, что там внизу.
Шансов на спасение не осталось.
Значит, поймана?
Мозг, извечный услужливый художник, нарисовал картину, где она застыла у самого края бездны, а охотник медленно приближался, усмехаясь над её беспомощностью. Жуткое, застилающее разум отвращение к преследователю пересилило панику. Она не оглянулась с испугом, не повернулась, не остановилась, а только прибавила ходу, сильнее отталкиваясь от упругого грунта. Ещё десять шагов и она свободна! Шесть… пять… Отличный разбег! Маруся самодовольно улыбнулась и, раскинув руки, прыгнула.
Всё равно страх падения парализовал горло. Конец. Всему конец. Ветер шумел в ушах, и она вспомнила, что прямо перед тем, как сегодня открыть глаза, ей приснилось, что у неё длинные густые волосы.
Снилось, что они почему-то золотистые, а не пепельно-серые, какими она их помнила. Завитки разметались по подушке, окутывая голову теплом и щекоча уши. Маруся вынырнула из сна с ощущением восторга: на несколько минут она прямо таки превратилась в прекрасную Матильду де Ла-Моль [1 - Стендаль «Красное и черное»], готовую улыбнуться в ответ на шутку.
Чувствовать себя женственной было необычайно приятно. Тогда, утром, Маруся слабой рукой коснулась головы. Нет. Череп оставался лысым. Мягкая, едва заметная щетина, пощекотала руку.
А ей так хотелось именно сегодня быть красивой! Легкой, необычайной, воздушной! Накрасить ресницы и веки, подвести помадой губы. Она ждала, что именно сегодня парень, первый парень, который ей понравился, появится в «Афродите». Её очаровательный незнакомец!
Маруся не знала, как его зовут, не знала ни фамилии, ни чем он занимался, и даже не была уверена, что он жил в её городе, а не остановился проездом. «Глеб Вяткин» [2 - В. Крапивин «Голубятня на жёлтой поляне»] – так она окрестила его про себя. Он был отражением книжного образа: худой, длиннорукий, в очках. Она видела его всего один раз. В прошлую пятницу.
«Глеб» тусовался в маленькой компании, и она поначалу на них даже внимания не обратила. Только когда незнакомец несколько раз посмотрел на неё сквозь блестящие стёкла, наконец, заметила. У него была красивая чёлка, падающая на оправу, гладкая куртка и толстовка с символикой британских «Чоппи».
Маруся в него почти влюбилась, пока они перебрасывались взглядами, стоя в противоположных концах зала: он у бара с друзьями, она – у низенького подоконника. Но она была такой дурой, что на подмаргивание не ответила. У неё совсем не было опыта флирта! Да и мигать-то не получалось. Когда он смотрел на неё, она отводила глаза.
Больше того, испугалась его пристального внимания. Уж не раскрыл ли он её тайну?
С того дня Маруся каждый день ходила в бар Подкидыша: и в понедельник, и во вторник, не пропустила и среду, и даже четверг. Всё надеясь увидеть красавчика. Безрезультатно…
Но сегодня-то пятница! Ровно неделя прошла с тех пор, как она безнадежно влюблена! Маруся улыбнулась самой себе и глянула в небо. Солнце садилось напротив её открытого окна. Оно терялось в дымке старого города, в тумане беспорядочных строений и башен, оставляло розово-оранжевые всполохи на растерянном небе и редких стёклах окружающих домов. Красочные блики его ещё долго озаряли небесный свод. Далёкое и тёплое, светило уносило радость и надежду, оставляя городу серость и тьму. Бррр…
Темноту и холод Маруся не любила…
Она поднялась, напялила джинсы и стянула грудь белой эластичной лентой.
С каждым днём всё больше и больше её тело принимало мягкие женские очертания: наливались бёдра, тяжелела грудь, округлялись плечи. Маруся поджала губы так, что они стали белыми: скоро, совсем скоро, она не сможет скрыть своего пола. Она не представляла, что будет с этим делать, и хотя ни единожды уже пыталась найти какую-нибудь лазейку, в очередной раз пообещала себе подумать об этом завтра.
Есть не хотелось, но она достала из вазочки и откусила кусок глазированного печенья две тысячи сорок четвёртого года выпуска. Усмехнулась горько. Консерванты наше всё! Если б не формальдегиды не видать ей сытости как своих ушей. Пусть она работала четыре раза в неделю в дорожной бригаде, а по выходным халтурила дворником, заработка на нормальную еду, продающуюся на фермерских рынках или в красивых супермаркетах, конечно, не хватало. Приходилось закупаться во время распродаж на старых складах, торгующих пехотными пайками, довоенными консервами, крупами, сахаром, салом, да мало ли чем?
Маруся не жаловалась. Год назад она и того себе позволить не могла.
Сейчас, считай, жила, как королева. Когда не вкалывала, читала, не отрываясь, ночи напролёт, а если книга попадалась особенно интересной, то и рассвет за ней пропускала. Потом клевала на работе носом, в выходные – спала до самого вечера, просыпалась, шла погулять или в баре с ребятами посидеть, возвращалась и снова читала до утра.
Сегодня господин «Вяткин» обязан прийти! Ну почему не подошла к нему в прошлую пятницу? Не мешало бы перестать думать, как девушка! Надо прекращать брать пример с книжных барышень. На дворе шестьдесят шестой год! Если он придёт сегодня, она сама должна проявить инициативу! Она обязана ему понравиться!
Но как, скажите пожалуйста, это сделать, если у тебя лысый череп? Если под ногтями тонны грязи, а над верхней губой ты намеренно подкрашиваешь волоски? Моешься редко, да и вообще изо всех сил стараешься походить на неприметного парня-работягу?
Одно время она даже стригла ресницы и натирала зубы кофейным жмыхом: в те дни выглядела настоящим страшилищем. Только это не очень-то помогало: скорее, вызывало лишние вопросы.
Маруся с тоской посмотрела в зеркало. Да уж: сама бы она на такую девушку не клюнула! Но чего не сделаешь, чтобы сберечь шкуру…
Быстро смахнула крошки с губ. Без паники! «Глеб Вяткин» наверняка отважный парень! Она очарует его не внешностью, а обаянием. Сначала заманит лёгкими шутками, после закрытия останется попить чайку, а там уж будет действовать по обстоятельствам.
А что если не останавливаться на чае? Выпить рома или ещё чего покрепче? Это, наверняка, придаст ей смелости и позволит без лишних ужимок вести задушевные разговоры.
Вот жизнь настала! Разве мог её отец подумать, что дочери придётся скрываться от закона или прикидываться мужчиной?
В их семье все женщины были красавицами. В памяти навсегда сохранилась бабушкина длинная, до колен коса, которую она расчёсывала частым гребешком и укладывала кольцами на голове. У мамы были блестящие тёмные локоны и чернильные брови, а улыбка сводила с ума всю округу.
К сожалению, им с братом достались папины вихры: мышиного цвета. Да сейчас это и не имело значения. С тех пор, как отец погиб на войне, как Лука затерялся в армейских казематах, как маму увезли в «Центр изучения репродуктивного здоровья человечества», а Маруся осталась одна и вынуждена была скрывать свой пол, она не отращивала волосы. Раз в неделю обязательно брила череп. Коротко стригла ногти, бинтовала грудь, сажей пудрила лицо и носила кеды на три размера больше (хотя с детства любила лодочки с пряжками, и стопа у неё была узкая: настоящая женская ножка).
Она много ещё чего делала, чтобы походить на паренька.
Конечно, приходилось слышать шутки по поводу юношеского пушка и грязнули, но это во всех отношениях её устраивало больше, чем существование в качестве подопытной мыши. Хорошо хоть рост метр семьдесят позволял претендовать на мужчину.
Как же она ненавидела маскироваться под мальчика!
Всё чего она хотела: мира, семьи. Хотела бы встретить нормального парня, который бы полюбил её. Она хотела бы жить в светлом городе с чистыми улицами или на окраине маленькой деревеньки в домике с собственным палисадником. Хотела бы работать в библиотеке, где вкусно пахнет бумажными книгами, а электронные газеты приятно шуршат в руках, где свет льётся в арочные окна и читатели приходят сплошь интеллигентные, умеющие говорить без мата и шутить по-доброму. Хотела бы встретить человека, который носил бы её на руках, целовал, смеялся, пел песни, водил на танцы и на футбол. Хотела иметь нормальных соседей, желательно и женщин тоже. Мечтала ухаживать за садом…
Дом… декабрист на окне, книги, разбросанные по полу. Пушистая кошка, дремлющая на залитой солнцем завалинке, дорожка в малиннике, исцарапанные ноги детей. Крепкий мужчина косит траву. Она любит его. Именно он беспокоиться об их благополучии. Наверное, Маруся ни за что бы в этом не призналась, но она всё ещё верила в счастливые концы.
Она хотела бы не бояться, не оглядываться на каждый шорох, не менять место жительства раз в два месяца, не паниковать из-за каждого пристального взгляда.
Такие простые, но недостижимые радости! Быть счастливой, любить без оглядки! Как ей надоела эта война, надоело послевоенное время, надоела охота на женщин, нищета, одиночество, вечный голод, страх!
Она видела картинки, на которых взрослые спокойно шли по улице, держа детей за руки. Она читала в книгах, и это вызывало у неё непреходящее изумление: раньше женщины ссорились между собой, могли недолюбливать друг друга, строить козни. Сейчас… сейчас это не представлялась возможным. За последний год она видела так мало женщин, что по пальцам одной руки пересчитать не составило бы труда. Да и тех в основном по телевизору и в нете.
Среди встреченных наяву, самое жуткое впечатление произвела девушка, которую вёл за собой ловец. Это был немолодой уже мужчина, очень высокий и худой, как удочка. Девушку он тащил на верёвке. Мерзавец! Пленница была маленькой, сгорбленной, какой-то потерянной. Смотрела невидящим зелёным взором, шла покорно, будто под наркотиком. Маруся до сих пор не могла не содрогаться при вспоминании о том столкновении. В тот миг она замерла, окутанная ужасом. Потом медленно опустила глаза, будто в них можно было прочесть сочувствие.
Она презирала себя за страх, за невозможность заступиться, за отведённый взор, за бездействие. Миллион раз потом представляла, как вырывает зеленоглазку из рук подонка, как они убегают вместе, скрываются за золотым горизонтом на лёгком гильдере.
Этот ловкач ведь мог доставить жертву, куда ему требовалось, совершенно незаметно, используя летательную капсулу, машину! Под покровом ночи, наконец! Нет же! Он намеренно тащил её через весь город на привязи: «Посмотрите, полюбуйтесь, какой я герой! Что я смог сделать! Поймал беглянку! Преступницу! Честь мне и хвала!»
Урод!
Другую девушку Маруся заметила, когда проходила с ребятами из дорожного управления мимо Городского Центра. Сама она ни этот маршрут, ни район не любила. Обходила за тридевять земель любым способом. Как будто он был оборудован сиренами, которые могли опознать в ней женщину и завыть в случае её приближения. Умом понимала, что это бред, но как говориться, «Бережёного Бог бережёт».
В тот знойный июльский денёк избежать Елецкой улицы и не выдать себя, не было никакой возможности. Светлая, почти белая земля с блёстками кремния, бесконечная дорога под палящим солнцем. Колючая трава по обочине и сухие раковины улиток под ногами. Понурые после тяжёлого трудового дня, наполненного криками смотрителя и горячим запахом асфальтной крошки, ребята не шли, а скорее тащились. Она, Пуд, Елисей Рудаков и Дробышев Гриша. Вроде даже и не обсуждали ничего. Маруся брела, спрятав руки в карманы. Отваги повернуть голову в сторону пугающего заведения не было.
И всё же не удержалась – посмотрела. Взгляд скользнул вдоль стены. Кроме новой высоченной глухой ограды с тех недалёких времён, когда она приходила сюда ежедневно в пятнадцать ноль-ноль, ничего не изменилось: всё то же серое блочное здание исследовательского корпуса, голубые ели у центральной проходной, истоптанные ступеньки, по которым она поднималась и спускалась не единожды. Территорию огораживала незнакомая каменная стена, за которой высилась громада многоэтажной клиники. Там, на одном из бесчисленных балконов, она и увидела девушку.
Было не разобрать, что она делала: то ли с тоской смотрела на город, то ли устало прислонилась к перилам, то ли ждала кого-то. Маруся разглядела пушисто-рыжую копну волос, прежде чем съёжилась от удушающего страха: в клетке за стеной, в одной из миллионов палат могла находиться и она.
Глаза тут же дёрнулись прочь. Нет! Нет! Ей там не место!
Теперь уже женщин в Центрах было мало, не то, что в то время, когда маму забрали. Тогда их были сотни. Марусе едва исполнилось четырнадцать, она ещё училась в школе, занималась в легкоатлетической секции и была совершенно обычным среднестатистическим подростком. Первый год маму можно было навещать, и Маруся продолжала жить, как раньше. Ходила на склад за провиантом, в кино, в читальный зал, в булочную. Пока мама на одном из свиданий не велела забыть её и переехать. Прикинуться мальчиком.
Стоило вспомнить последнюю встречу, сразу окутывал запах сентября. Оранжевые листья на деревьях и под ногами. Мама смотрит строго, держит руку и она, Маруся, замечает, как мелко дрожат, с детства знакомые до последней паутинки, пальцы. Мама говорит быстро, словно заранее приготовила речь и выучила её наизусть. Она не шепчет, не таится.
Много позже Маруся поняла, что мама это делала намеренно, чтобы к ним не прислушивались. Смотрела дочери в глаза и брала клятвенное обещание, ни под каким предлогом не являться на встречи. Мама говорила бодрым голосом, но… было страшно. Маруся так ей и сказала:
– Мам, не пугай меня. Я не смогу одна.
– Привыкнешь, милая. Другого выхода нет.
Маруся, как заворожённая, кивнула. Тогда она не знала, что к страху нельзя привыкнуть.
Да, побег спас ей жизнь, сохранил свободу. Но только что это была за жизнь? Она просыпалась с вечной боязнью в душе – ужасом затравленного дикого существа. Сначала, когда ещё были деньги, она, по маминому наставлению, спряталась в провинции, в маленьком городе, где главным образом занималась тем, что играла не свою роль. Как документ использовала паспорт брата, благо фотография там была почти детская.
Только Георг Гейслер [3 - А. Зегерс «Седьмой крест»] из неё был никакой. Каждый раз Маруся дрожала, просто тряслась от страха, стоило оказаться ей в поле зрения представителей власти.
Страх был непостоянный: он приходил волнами. Иногда накрывал Марусю с головой – она замирала и скукоживалась, и не спасало от холода ни солнце, жгущее спину и плечи, ни жар костров под кипящей смолой. Казалось, что вот-вот, сию секунду мимо идущий человек превратиться в представителя закона и возьмёт её под локоть, как Иннокентия Володина [4 - А. Солженицын «В круге первом»]. Потом страх откатывал, и Маруся ругала себя трусихой и нервной барышней. Вспоминала тёплые ладони Луки и поучительные слова.
– Смелость, Маруська, это не отсутствие страха, а сопротивление ему и контроль над ним. Знаешь, кто сказал? Марк Твен!
Ох, Лука, Лука! Где же ты теперь?
А тоска? Такую тоску она испытывала впервые в жизни. Ужасающее, сжимающее внутренности в узел чувство, что она никогда не увидит ни родного дома, ни близких.
А ведь бояться было не впервой: тяготы военного детства не прошли мимо. И к тому моменту она уже понимала, что значило потерять одного за другим близких родственников, в том числе и отца.
Только воспоминания о маминых напряжённых до неузнаваемости глазах заставляли сжимать кулаки и держаться, держаться из последних сил.
Средства быстро закончились, и пришлось наняться уборщиком на завод по переработке бытовых отходов. Каждый день был борьбой с самой собой. Она заставляла себя подниматься из постели, маскироваться, выходить на улицу, здороваться, топать на пугающую работу.
Огромное, гулкое, похожее на вокзал здание. Внутри было два цвета: грязно-белый и чёрный. Такие же цвета имел город. Грязно-белыми были многоэтажные коробки домов, редкий снег, подёрнутое дымкой море, зимнее небо. Чёрными – голые деревья, окна, заборы, телеграфные столбы, провода и рельсы. Комья застывшей земли, угольные кучи у котельных, клетки разрушенных войной зданий. Словно художник, подверженный тяжёлой депрессии, нарисовал мутной тушью на пыльном ватмане все до единого городские пейзажи.
Одиночество тяжёлым камнем давило на грудь. Она ведь так привыкла, что рядом была семья. Не только отец, мама, брат, но и тёти, дяди, двоюродные и троюродные сёстры, кузины, бабушки. А тут мигом не стало никого. Она очутилась одна не только в незнакомом городе, но в непонятном, новом мире, меняющемся каждую секунду не в лучшую сторону. Оказалась во вселенной Гарри Поттера [5 - Д. Роулинг «Гарри Поттер и Дары Смерти»], где победил Тёмный лорд, с одной лишь разницей: это была не выдумка.
Она не смогла продержаться в глуши и года. Тоска по Царицыну, по маме, по улицам, на которых росла, надежда найти уволившегося из армии Луку, были выше инстинкта самосохранения.
Тем не менее, в родной дом являться было не безопасно, поэтому Маруся поселилась в одной из коморок заброшенного монолита, бывшего когда-то целым кварталом. Сюда давным-давно мама водила её на занятия к логопеду.
Лестницы в доме вились безликие, бетонно-заурядные – такие, от которых в дрожь бросало. Рядом с её комнатой квартиры пустовали, но этажом ниже ютился миролюбивый старикан. Молчаливый и тихий, он носил один и тот же старый костюм грязно-синего цвета, для которого давно и безнадежно усох. Пиджак перекашивался на плечах, свисал, закрывая ладони и всякий раз напоминая Марусе о быстротечности времени.
Кем был дедушка в прежней жизни, Маруся не знала. Однажды, правда, слышала, как он рассказывал в никуда, что участвовал и в Северо-Западной и в Африканской войнах.
Они оба как будто не замечали друг друга, и это обстоятельство Марусю очень даже устраивало. Она вернулась в свой город!
Только было поздно…
Мама уже не было. Она стала жертвой «Криоэксперимента-2061». Одной из миллиона песчинок, утонувших в океане попыток человечества вернуться к нормальному воспроизводству. Если до этого Маруся ещё надеялась, что рано или поздно, пусть без отца, но семья воссоединиться: вернутся Лука и дядя Петя, отыщется тётя Галя, девчонки, то со смертью мамы всё рухнуло. Накрыла чёрная простыня невозможности. Невозможности смеха, счастья, существования. Не только прежнего, но и будущего.
Сначала, когда тугой комок боли в груди ещё не превратился в могильный камень, когда прошла первая информация о смерти всех женщин, принявших участие в исследовании, Марусе казалось, что вышло одно большое недоразумение. Она верила, что с мамой ничего не случилось, с её мамой ничего не могло случиться!
Впрочем, она также верила, как писали в информационных выпусках, что гибель такого количества «добровольцев» была случайной, что виновные будут наказаны и больше ничего подобного не повторится. Ей всё время думалось, что только в их бестолковом городе могла произойти такая дикая глупость, что там, дальше, за столицей – огромная и правильная страна, в ней справедливое правительство, честные военные, добросовестные медики, там только и делали, что заботились о будущем и о счастье нации.
До сих пор она изумлялась, как можно было сохранять столь долго ту младенческую беспечность? Почему раньше она не опомнилась? Не вдумалась в логику происходящего? Почему не нашла способ вытащить маму пока не было поздно?
Почему, а главное для чего она сама выжила, Маруся тоже не понимала. Что заставляло её подниматься по утрам, продолжать дышать, есть? Ежедневно преодолевать боль, еженощно бороться со слезами? Пытаться выбраться из океана муки, выйти, выползти на берег счастья? Что за удивительная воля к жизни, вложенная в душу человека звёздами?
Может быть любопытство: а что дальше? Самолюбие: а вот я смогу! Врождённый оптимизм: всё будет хорошо! Дух противоречия: мы ещё посмотрим! Что?
В любом случае, до сих пор она оставалась живой, засыпала в комнате с видом на закат, приспосабливалась, учила себя не унывать, постигала искусство гримировки. Как из «Избирательного сродства» Гёте [6 - И. Гёте «Избирательное сродство»] вышла красная нить, так и из одиноких горьких дней вышла теперешняя Маруся.
Одно время она пыталась найти хоть кого-то из родных. Ездила по старым адресам, спрашивала, посылала запросы от имени брата, писала, звонила, рисковала свободой.
Всё без толку. Не осталось никого, кто мог бы прижать её к себе, пожалеть, выслушать, рассказать, обнять, утереть слёзы, понять. Никого, с кем она могла бы разделить горечь одиночества. Никого.
Поначалу она с замиранием сердца читала в новостях, как её ровесниц (и даже младше) распределяли в Центры. С каждым днём представительниц женского пола на улицах становилось всё меньше. Сперва Маруся удивлялась дням, когда не встречала ни одной девочки или бабушки. Потом дни превратились в недели, недели – в месяцы, и так далее пока женщины не исчезли навсегда.
