banner banner banner
Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских
Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

скачать книгу бесплатно

Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских
Наталия Борисовна Черных

Написанная живо, эмоционально и проникновенно, новая книга Наталии Черных содержит множество редких и интересных сведений о жизни и служении наших святых соотечественников и подвижников веры. Автор собрала и выстроила интереснейший материал, дающий возможность еще раз осознать и почувствовать непрерывность святоотеческой традиции нашей Церкви. А главное, ощутить живую человеческую и духовную связь с этими людьми – они жили среди нас или застали наших родителей, бабушек и дедушек, ходили по тем же улицам, служили в тех же храмах, которые мы посещаем. Только несли они свой крест смиренно и мужественно, а многие из них приняли мученическую смерть.

Наталия Черных

Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИСР18-803-0084

От редакции

Во все времена церковной истории были свои герои, но особенно бережно Церковь хранит память о тех, кто ценой своей земной жизни прославил жизнь небесную. Для нас, выросших на житиях древних и не очень древних святых, подвиг мученичества представляется чем-то обязательно выдающимся и недостижимо далеким. И как-то упускается из виду недавняя эпоха гонений, явившая новую, зачастую совсем не геройскую святость. Нам хотелось бы ярких житийных сюжетов: если святости – то только в гробах, чудесах и пещерах, если мученичества – то публичного, чтобы идолы падали, небеса разверзались и безбожники каялись. А новомученики страдали незаметно, тяжело, изнурительно и чудес особенных большевикам при этом не являли.

Причин невнимания к новомученикам и обесценивания простоты и повседневности, наверное, много. Возможно, из них основная – последствия того недавнего времени, когда Россия, поделив себя на палачей и жертв, охранников и заключенных, товарищей и врагов, своих и чужих, добровольно нанесла себе глубочайшую рану. Глубинные механизмы защиты от боли совершенствовались; чтобы не сходить с ума, нужно было отвыкать чувствовать, заставлять себя верить, что ничего страшного не происходит. Эти механизмы и сегодня выталкивают неудобные темы, покрывая забвением и мифами любую правду, от которой может стать больно, не дают думать слишком много о неприметных, обычных людях, сумевших вопреки всему остаться верными себе и Христу.

Наших предков, которым выпала доля умирать, убивать, жить и выживать в революциях и войнах, среди коллективизации, геноцида и репрессий в тюрьмах, лагерях и ссылках, окопах и землянках, в бараках и номенклатурных сталинках, отделяют от нас не сотни лет. И хоть трудно представить себя на их месте, и не дай нам Бог на нем оказаться, уже не можем мы оправдывать себя другими временами, другими нравами: эти люди – наши современники. Жившие в наших городах и весях, в наших домах, ходившие теми же дорогами и ездившие тем же транспортом. И среди миллионов тех, кому было проще и легче закрыть глаза и не видеть, нашлись лишь немногие, кому Христос оказался ближе всех благ земных.

Осмысление подвига новомучеников и исповедников – это не только еще один повод перебороть вековую боль и заглянуть в себя, в недавнюю историю своей страны, где в повседневной рутине переплелись судьбы палачей и их жертв. Пусть не все герои этих рассказов прославлены в лике святых и порой так обыденны их поступки – их жизнеописания дают нам, современным людям, возможность почувствовать Христа совсем рядом.

Часть 1

Вихри враждебные 1905–1927 гг

Глава 1

Тучи собирались

Когда Перов писал «Чаепитие в Мытищах», вряд ли ему открыта была глубина будущего, полного тревог и отчаяния. Художник рисовал православную страну, где служители культа почитаемы, даже ленивые и малограмотные. Картина вышла грозная и трогательная одновременно. Мытищи! Кто не знает, что в Подмосковье это самый знаменитый город! В прошлом – важнейший торговый узел, ворота столицы. Мыть – плата, таможенная пошлина.

На картине – вечер, у стола – батюшка с чашкой чая. Не решил еще, слишком горячий чаек или нет. Все хорошо. Все на местах. Обличение нечестивого священства? Так оно всегда было, а мы, Бог милостив, живем при православном государе. Бунтовщиков не раз наказывали, да и сам Господь поможет их наказать. На рясу владыки пошло восемьсот рублей, только на материю: шелк. Ненависть мужиков? Таку них жизнь тяжелая. А будут молиться – будет и на сердце полегче.

Однако тучи собирались.

Детство Иосифа

В то, что мама не умерла, Ваня верил. Нет, не так – он знал, что мама не умерла. Ее молитвы расположили сердца ротных солдат к мальчику, потому Ваня и называл себя, даже став владыкой Иосифом, сыном полка. Нравилось ему это прозвище. Уныния никогда никакого, только дисциплина и бодрость тела и духа. Хотя надо бы сказать, что Ваня – сорвиголова, но кто ж из мальчишек не сорвиголова?

Ване было три года, когда умерла мама. В доме вдруг повисла сероватая тишина. То плеск, будто стыдится вода чего-то. То хлопчатая бумага шелестит, то женщина тихо и скоро пройдет в комнату к маме, несет новое платье. Про новое платье Ваня понял: мама уедет, как говорила, надолго. Ну, все уезжают, когда умирают. А для такой поездки, конечно, нужно новое платье или хотя бы чистое. Маму собрали, вынесли на улицу и понесли в гробу к кладбищу. Ваня влез на плетень и смотрел-смотрел не отрываясь, как несут. Запели «Святый Боже». И такое чудо! Вроде бы плакать надо, а вокруг тишина и радость. Ну почему тишина, когда вон поют? Громко поют. А все-таки – тишина.

Отец после того, как мамы не стало, ходил весь посеребренный. Видно было, что человек в печали. Хотя вряд ли Михаил Чернов рассказывал кому-то про свою печаль. Да, умерла дорогая супруга. А жить надо. Вон Ванька босоногий, один-одинешенек. Да солдаты вокруг. Могут и плохому научить мальца. Но в глубине души не верил, что научат плохому. Рота была из лучших в 161-м Александропольском полку. Седьмая рота. «Мои детские уши слышали в солдатских казармах все, – рассказывал владыка, – но, по милости Божией, никакая зараза ко мне не пристала»[1 - Вера Королева. «Свет радости в мире печали». М.: Паломник,].

У солдат были открытые, доверчивые лица. Молодые большеглазо смотрели в распахнутый мир, надеясь получить в жизни дары, воину причитающиеся. Кого-то ждала в селе красавица невеста, кого-то – мать. У кого-то на груди красовался ранний Георгиевский крестик. Пожилые солдаты походили на монахов. Ваня, уже став взрослым, понял, что именно на монахов похожи пожилые солдаты. Бесстрастники. Они были по-особенному опрятны, но этой земляной воинской опрятности молодые пока понять не могли. Ваню любили и баловали все – и молодые, и пожилые. Подкармливали: кто – хлебом, кто – лакомством, подбрасывали вверх, устраивая «качели». Руки пожилых все же больше походили на мамины руки, а почему? Темные, в царапинах, грубые. Но вот – походили. Теплотой. Лаской. Любовью.

Внешне Ваня напоминал мать: славянское личико, невысокий ростом живчик. Отец – из семьи старообрядцев, неторопливый. А Ваня вышел шустрый – выдумщик и егоза. И все же Ваня хорошо помнил маму. Считал, что солдаты – это все равно что мама, потому что мама им подсказывает, как с Ваней быть. Церковь, она и есть – Церковь. Про Церковь Ваня знал от отца. Отец много молился, и молиться любил. Ваня легко усвоил привычку молиться – дома так все делают. Но долго не мог понять разницы между верой отца и верой ротных солдат. Отец вроде бы православный – и молится Христу, и чтит все то же, что и солдаты, но разница все равно ощущается, как тайная глубокая раночка, болит-ноет. И ничем это нытье не утолить. Ротный священник, когда Ваню окрестил, тоже говорил о Христе. Но что именно, Ваня вспомнит уже потом – чтобы не забыть никогда.

Вскоре Михаил Чернов женился. Ему было около сорока, почти старик по тем временам. В тяглом сословии, к которому Михаил Наумович принадлежал, увядание начиналось рано. Супруга, мачеха Вани, которую он полюбил почти как родную мать, была из белорусов. Всегда в хлопотах по дому, высокая – «красивая, как крымская розочка». Владыка любил розы и очень отличал их от других цветов. Возможно, Бог, видя эту любовь владыки, и поселил его в столицу роз – Алма-Ату. Почти на всех фото, где владыка запечатлен в архиерейском облачении, посох украшают только что срезанные розы. Мачеха была нрава чуткого, пылкого. И на лице, как разволнуется, – две розы. «Михаил Наумович, что ж это ты так поздно!» Очень боялась, что супруг изменит ей – он ведь заметный, на него так и хочется смотреть. Ваня детским безмолвным сердцем тут же понял эту беззащитность мачехи и всячески старался ее утешить. В рассказах о детстве владыка называл жену отца матерью.

Было ему четыре года, когда на праздник Архангела Михаила отец Вани, именинник, решил взять сына в храм. Ваня семенил за отцом, вполне собой довольный: плисовые штанишки, как у барчонка, шляпа-бриль с бантом и кашемировая легкая курточка. В Могилеве тепло даже в ноябре. Да и Ваня, росший в казармах, холода не очень боялся. Первое, что Ваня увидел в храме, – какая красота там, на возвышении. Розовая расшитая завеса, узорные врата. Возле них чинно ходят прекрасно одетые люди и поют так, что сердце Вани разорвалось бы, но на то и благодать, чтобы восполнять немощное. Ваня навсегда полюбил церковную службу. И как только отец отвлекся, сорванец – шмыг, в момент оказался возле алтаря и еще чуть-чуть – забрался бы в алтарь. Но Михаил Наумович нелегала поймал.

– Ивашка, Ивашка, Иванко, Вашутка, так нельзя, так Боженька не позволит!

И чудно было, с какой покорностью и робостью строгий отец заговорил! Будто и впрямь не на земле стоит храм, а в небе, и отец, взирая на грозные воинства небесные, не решается говорить на земном языке скорби и горя.

– Михаил Наумович, твой сын Вашутка очень рано хочет проникнуть в алтарь! – сказал кафедральный протоиерей Суторский, давая отцу Вани крестное напутствие. Непонятно было, не то грозит чем священник, не то предупредил отца о будущем Вани: будет священником. А возможно, даже монахом станет.

Когда шли домой, увидели сидящего под деревом портного Моше. Моше был лучший портной в местечке. И самый горький пьяница. Жена его, худощавая Сара, и била его, и выгоняла, и все равно принимала снова в дом.

– Горе мое, горе! Что же ты опять в грязи сидишь, а я все работай да работай!

У Моше было две дочки и сын Земка, Ванин ровесник. Старшая дочка, красавица Хава, влюбилась в проезжего шляхтича и с ним сбежала. Вернулась через полтора года, больная туберкулезом, и умерла в родах. Младшая, Фира, кажется, удачно вышла замуж в Петербурге, но с родителями никакой связи не поддерживала из-за их предрассудков. Моше вроде бы о дочках не вспоминал, но нет-нет да и сядет под деревом вот так, как сейчас. Посидит, поплачет, встанет, пьяно пошатываясь, а потом пойдет танцевать. И кричит, бывало, грозя кулаком в небо:

– Это я для Тебя танцую! Смотри, как танцую. Все для Тебя! Ты смотри только!

Начался осенний дождь. А Моше плакал и дождя не слышал. Навстречу Михаилу Наумовичу и Ване бежал Зема – забрать своего папу. И вдруг остановился, замер. Перевел огромные, горчичного цвета глаза с Михаила Наумовича на Моше. Потом посмотрел на Ваню. Голую жеребячью шею обвивал ветер. И вдруг Зема поднял руку, чтобы защититься от резкого порыва ветра. А казалось – будто защищается от Вани.

– Зема, Зема, – крикнул Ваня, – твой папа простыть может! Пойдем, поможем ему!

И тут Моше встал. Возможно, увидел Земку. Подскакивая, сделал несколько шагов. И сказал не то Михаилу Наумовичу, не то снова в хмурое ноябрьское небо:

– Вот я сына родил. Это и вам, господин, понятно – как сына родить. Только и есть что сын, и через него у Моше все есть.

И, крепко сжав Земкину ручонку, почти побежал впереди Михаила Наумовича и Вани. Зема оглянулся на бегу, едва не упал. Ваня поразился тому, с какой надеждой смотрит на него Зема, будто просит чего. Вряд ли Ваня понял, чего именно просит Зема, но что просит – ударило в самое сердце. Да, просьбы. Как их много! Старик, потративший на дочерей здоровье и силы, но опустошенный, как осеннее птичье гнездо; его жена, у которой в муже и детях заключилась вся Вселенная; Земка, которому, наверное, просто больно жить, потому что он любит родных и не может сделать так, чтобы все снова стали счастливы, как было когда-то, – все они были беззащитны перед огромным общим земным горем, которое уже однажды коснулось Ваниного сердца.

Ваня чувствовал, что Моше говорит с Господом. Любовь, а не отчаяние заставила Моше танцевать его танец. Именно потому, что в Моше жила любовь – к детям, к жене, к Богу, – Земка и приходил за ним к его дереву. Любовь порождает любовь. Там, в храме, удивительные люди, может быть, стоящие ближе к Господу, чем пьяненький портной, говорили с Господом о том, как горек человеку мир, призывали Его в помощь, видя в Нем Едином веселие и сладость.

Детское сердце легкое. Ваня скоро забыл эту странную встречу. Но кто знает, владыка Иосиф, возможно, не раз вспомнил плачущего старика-портного. Запрещенный к служению на два года, переживший челябинские лагеря, владыка плакал за печкой в храме, как дитя, желая служить литургию.

Прошло несколько лет. Михаил Наумович закончил службу. Вышел приказ об отставке. Мачеха Вани жила на Луполове, это район Могилева, и семья, которой теперь нужно было жить своим домом, обосновалась у нее. Ваню вскоре узнала вся улица. Шило в одном месте, говаривали еврейские мамочки, но принимались искать что-то вкусное. Ваня был хороший, верный товарищ их сыновьям, да и не любить Ваню было нельзя.

Однажды ватага мальчишек собралась в архиерейскую церковь. Подворье было устроено наподобие монастыря. Ваня проник в заднюю часть и… застыл как вкопанный. Он увидел монаха в полном облачении! Красота какая невероятная! И мантия, и клобук, и наметка – все было изумительно хорошо, божественно хорошо. Может быть, сердце восьмилетнего мальчика тогда впервые ощутило силу данных ему ангельских крыл. Когда Ваня вернулся домой, в мыслях была только эта уходящая в небеса, бесконечно стройная фигура молящегося человека, близкого к ангелам. Владыка Иосиф так просто и скажет: «Я влюбился в монашество на всю жизнь».

Восьмилетний Ваня, ничтоже сумняшеся, взял юбку мачехи, со складками, как на мантии монаха, надел на голову синий судок и… побежал на улицу – играть в монахов. Игра, как ни странно, прижилась. Даже «литургию» служили.

– Хотите Троицу гулять на чердаке? Собирайся, народ!

Чердак стал храмовым пространством, юбка с сорока складками – саккосом, синий судок – клобуком. Ближе к зиме появлялись тыквы, и из них делали митры.

Понятно, Ваня был «архиереем Мстиславским и Могилевским», а пестрая компания всех возрастов – его «паствой». Здесь были и Зема, вытянувшийся, очень серьезный, и Роза с Хаечкой, с такими же жеребячьими шейками, как у Земки когда-то, и тихий белорус Янко, и Мишка с Гришкой и Васькой. На чердак влезть не каждому под силу. Приходилось старшим младших и более слабых поднимать в корзинах на этот детский Афон, в детское Царство Небесное. Здесь было все, что нужно для архиерейской службы: и «дикирии», и «трикирии», и даже свечи. Свечи – настоящие, тайком взятые в монастыре огарки. Не было среди необходимых предметов только распятия: страх перед святыней останавливал детей.

На чердаке было полутемно и душновато. Здесь сушили веники. Действительно – Вечная Троица! Вот только огненных языков не хватает…

«Повелите», – ломким баском возгласил Зема. «Поя, поя, поя», – тоненько затянули Роза с Хаей и Груней. Но – надо же такому случиться – едва Ваня осенил широким крестом, благословляя, свою «паству», «огненные языки» и появились: загорелись сухие-пресухие веники!

Ваня «разодрал ризы», велел связать веревки и начать «эвакуацию молящихся». Все, в целости и сохранности, покинули чердачный Афон. Огонь кое-как погасили, ущерб, конечно, был, но незначительный.

Среди игравших была одна девочка, Анечка. Она любила порассказать Ваниной маме про его шалости. Зная это, Ваня строго-настрого запретил ей говорить. «Не гуляли Троицу на чердаке, не было огня, ничего не было! Так запомни, ничего маме не говори!» Но – пламя не спрятать.

Дети разошлись, делая вид, что ничего не было. Анечка же, направляясь домой, встретила маму Вани и все ей рассказала. Что тут началось! Мачеха Вани женщина была незлая, однако ж паршивца следовало наказать. Игра в священника казалась кощунством. Вымочила мачеха веревку в огуречном рассоле, который коровам для аппетита дают, и начала Ваню хлестать. Что наделал, зачем пожар устроил… А Ваня:

– Я только народ крестом осенил, дикирем…

Мачеха слегка смутилась:

– Який народ?

Ей представился большой храм, теснота церковного праздника. Да это же Троица! Троица благословенная, самый любимый и почитаемый в Могилеве праздник. Показалось, что она даже слышит запах листьев аира, приносимых вместе с молодыми ветвями березы. И вдруг из алтаря выходит Ваня, в полном архиерейском облачении! Его архиерейский жезл увит розами. Да такими крупными и душистыми, каких никогда не видела. Только зовут Ваню теперь по-другому. А как – не расслышала. И все собравшиеся слушают Ваню, что он говорит, слушают внимательно, едва дышат…

Из видения женщину вывел срывающийся от волнения мальчишеский голос:

– Да все ж были. И Земка с Еськой… и все… И Миша, и Роза…

Рассвирепела мачеха и сильно Ваню отхлестала соленой веревкой. Глядя на такие пытки за веру, брат Вани Алексей подошел и сказал:

– Мама, если ты Ваню бьешь за веру, то и меня побей: я тоже верую в Бога.

Досталось и этому «мученику» соленой веревки. А Ваня отполз за печку, чтобы мама кочергой не достала. Но тут Бог миловал – пришел отец, и мама смирилась.

Только в доме водворился мир, прибежала Земина мать, Сара. Кашляет, глаза горят, чем-то возмущена. Ваня еще издали в окошко увидел ее пунцовую шаль, в которую Сара куталась даже в жару, и черную кофту с длинными рукавами. С мачехой Вани у Сары были теплые отношения, женщины порой плакались друг другу на жизнь. Но у Сары были свои представления о чистом и нечистом.

– Ты слышала, что твой-то с моим сделал? Опять помазал его тем скверным вонючим маслом, я видела! На лбу до сих пор пятна!

Масло было от лампадки. Помазывал Ваня свечным огарком, крестообразно, как в церкви видел. Потому и пятна у Земы на лбу. Хорошо еще, Сара креста не разглядела – поняла бы как-то не так и еще больше расстроилась.

Мачеха вышла навстречу и ласково так сказала:

– Сарочка, чово ты ругаешься? Хай дети играют в попы, в дьяки, в раввины, хай играют. Только б не бились!

Сара расплакалась, женщины обнялись и пошли шептаться о своем, бабьем.

Ваню порой приглашали «послужить» вне родного чердака. К месту служения ватага шла «крестным ходом»: человек двадцать разного возраста сорванцов. Пели кто во что горазд: «тон деспотии» и «поя, поя, поя». Ваню слушали остальные во всем, что касается хода службы и песнопений «богослужения».

«Благодать» обильно изливалась и на соседские огороды: из тыкв и кабачков делали «митры» и «потиры», из подсолнухов, вырванных едва не на бегу, бывало и с корнем, – «рипиды». Какой же крестный ход без рипид? Но только хозяйкам это ох как не нравилось – попробуй поймай, когда сама немолода, легконогих похитителей. Ругалась-ругалась Домна на такое «благочестие», особенно на Ваню, заводилу, но ничего поделать не могла. Из надсаженной непосильным трудом груди полились вдруг черные проклятия: «Чтоб тебя мать твоя на кладбище снесла!» Будто других слов в человеческом языке нет. И муж Домны, Трофим, и дочь их Мария очень печалились, терпя воровство мальчишек. Ни сеют, ни жнут.

Владыка Иосиф, рассказывая духовной дочери о своем детстве, признался, как бы смущенно, что эту семью – Домну, Трофима и Марию – он уже пятьдесят лет поминает на проскомидии, ибо в детстве воровал кабачки и тыквы с их огорода.

Довелось Ване, уже будучи владыкой Иосифом, побывать в родных местах после Великой Отечественной. И чудо, что некоторые из еврейских детей, с которыми играл в детстве, оказались живы. Бог сохранил их от войны и плена. Жив был и Зема – теперь уже старик, портной, как и его отец. Жена Земы угощала владыку Иосифа гефилте – фаршированной щукой. А Роза так и сказала, что уцелели они потому, что Ваня их крестил и помазывал. И все улыбались, вспоминая эти «киндер шпилен». Детские игры.

Владыка Могилевский Арсений (Смоленец) дал Ване при постриге имя Иосиф, в честь Иосифа Прекрасного – «чтобы людей кормил». Однако если «кормить людей», то, значит, будут и предавшие братья, и богатый дом, и начальство в нем, и темница, и, конечно, видения, посылаемые Богом для поддержки людей в их запутанной жизни. Все названное Ваню ожидало и уже отчасти начало сбываться.

Брат отца Вани, Василий Наумович, рассчитывая получить продвижение по службе, приехал в Могилев и поступил курьером в гимназию. Человек он был общительный, внимательный, честолюбивый. Вскоре получил повышение – перешел на квартиру к директору гимназии, тогда генералу. У генерала Свирелина был единственный сын Володя. Ваня, известный живчик, полюбил бывать у дяди. Ему понравился сад, понравилось играть там. Дядя быстро нашел Ване дело: собирать и резать яблоки и потом нанизывать их на нитку для просушки. С Володей Ваня подружился и обучил его своим любимым играм: в литургию, в крестный ход. Настало Рождество. Василий Наумович попросил генерала пригласить Ваню на елку. Генерал позволил. Так Ваня впервые оказался в господском доме. И, взявшись за руки с детьми-дворянами, водил вокруг елки хоровод и пел. В подаренной Ване хлопушке был маскарадный костюм: рыцарский плащ. Этот плащ напомнил Ване фелонь. И снова захотелось петь, как когда-то: тон деспотии…

Ваня и не скрывал, что больше всего на свете хочет быть монахом. На Володю такое желание произвело сильное впечатление. Генерал, узнав об играх товарища своего сына, пожелал им содействовать. Мальчикам сшили красивые бархатные стихарики малинового цвета, сделали деревянные свечи, которые Ваня сам и с любовью «обложил золотом» – фольгой-поталью. Мальчикам даже разрешили «пономарить».

Однажды им позволили поучаствовать в малом входе на субботнем всенощном бдении. Мальчики чинно вышли, чинно поклонились, к немалому удовольствию священника. Ученики гимназии оценили таланты своих товарищей. Но какая же разница была между медлительным, мягким Володей и быстрым босоногим Ваней! Что-то обязательно должно было произойти, и вскоре произошло.

В конце ноября Ваня еще бегал по саду босиком, собирал последние яблоки. И так увлекся, что забыл о начале всенощной. Как вспомнил – бегом-бегом, успел, но надеть сапоги забыл. Облачился в стихарик, взял свечу и красиво, павою, исполнил положенный выход. Только когда свещеносцы расходились, строгий-престрогий владыка Стефан заметил, что из Ваниного стихаря торчат голые ноги в цыпках и ранах. Даже сукровица сочилась. Непорядок! Кровь на солее! Очень строго относился владыка Стефан к тому, что на солее происходило. Однако вида не подал, хотя Ваня, сто глаз, увидел, как архиерей изменился в лице. Улучив момент, владыка шепнул Ваниному дяде: «Василий, Ваньку вытрясти из стихаря и прочь отсюда выбросить, и чтобы духу его тут не было». Так и закончилось первое пребывание Вани-Иосифа в «доме правителя».

Владыке Стефану довелось снова встретиться с Ваней, когда тот стал уже владыкой Иосифом, а сам пожилой Стефан – его секретарем. Владыка Стефан, узнав, что именно Ваню-Иосифа он когда-то велел выбросить из алтаря, просто испугался. Что-то сделает с ним начальник? Но бывший Ваня, а теперь владыка Иосиф только улыбался, слушая трогательный рассказ о малом входе и босом мальчике с деревянной, обложенной поталью свечой. И дядю своего Василия, и владыку Стефана, и генеральского сына Володю, ставшего морским офицером и погибшего в сражении за родину, владыка поминал всякий раз, когда служил литургию.

– Твою благодарность, Ваня, только Поселянин смог бы описать, – не то в шутку, не то всерьез сказал как-то Ванин покровитель, владыка Арсений (Смоленец).

В судьбе Вани принимала участие Сама Царица Небесная. Было так: в конце мая окрестные жители собрались чествовать любимый чудотворный Ее образ. Дорогу, которой ходили с иконой от монастыря, обычно усыпали цветами. Ваня и раньше заготавливал несколько корзин нежных лесных ландышей. Предварительно вычислял, на каком расстоянии эти корзины расставлять, чтобы цветы для Царицы Небесной не заканчивались. Но в этом году ландышей почему-то не хватило. Тогда Ваня насобирал что было – ромашки, цветущую крапиву, репей. Доверчивая глубокая зелень сама ложилась в руки. Желтоватые сережки цветов крапивы звенели наподобие ландышей. Репей пах медово и смотрел огромными лиловыми глазами с длинными ресницами. Дорога перед иконой была вся усыпана цветами, но никто и не заметил, что под ногами вместо ландышей – цветущая крапивка… Ландыши снились владыке и в лагерях.

В 1925 году владыку Иосифа отправляли в первую ссылку. Люди, его любившие и знавшие, пришли провожать, хоть это было и опасно. Заканчивалась осень, приближались холода, первый снег. А Владыку осыпали белыми астрами, свежими и прохладными. В онемевшем сердце сами собой возникали слова утешения: «Это Царица Небесная о том бурьяне вспомнила!»

В Киеве, некогда сердце земли Русской, Ваня оказался впервые в восемь лет. Жили они с отцом недалеко от университета. Город очаровал Ваню сразу. Ох как понравились его улицы, по которым ходить ноги не устают! Каждый раз, возвращаясь с прогулок по городу, Ваня проходил мимо университета. Раз видит – дверь открыта! Ваня зашел внутрь. Широкая мраморная лестница с ковром, прикрепленным медными шпильками. Солнечный луч лежит на ковре, отчего тот кажется еще более красным. Тишина медовая! И – ни души. Ваня, очарованный лестницей, сделал несколько шагов.

Вдруг из-под лестницы выскочил дед с медалями на груди и с дубинкой – ветеран войны, а теперь швейцар:

– Ты что здесь делаешь? Тут люди учатся, тут университет!

Какой грозный у этого заведения страж!

– Мне лестница понравилась… Я посмотреть только!

Когда владыку Иосифа спрашивали, не в академии ли он получил образование, он отвечал с улыбкой: «Да, я и в академии лекции слушал, и в университете на лестнице был. Но помешал моему образованию швейцар. Ох, помешал он мне тогда! Ну босиком же мальчик и в шапке. А тут пальто висят, я ведь мог прихватить чье-нибудь! Швейцар был прав. Мог бы и палкой дать».

Чтобы мальчик освоил ремесло, за которое имел бы кусок хлеба, отец отправил его к родственникам. Те были бездетны и приняли Ваню охотно. У них был винодельный заводик и контора по производству гробов. Вполне традиционное русское сочетание ремесел. Ване понравилось мыть бутылки для вина, смотреть, как вино разливают в эти бутылки, и спать в гробах. Эта винодельня, возможно, тоже возникла из видений Иосифа Прекрасного. Виночерпий, как увидел Иосиф в одном из своих снов, был спасен.

Мысль о монастыре Ваню не оставляла. Но и работа нужна была. Возникла двойная жизнь. Один Ваня мечтами уносился в монастырь. А другой, живчик, ловко переставлял только что вымытые бутылки и стрелял глазами в нового, немного подозрительного посетителя.

Нареканий на парнишку не было. Считалось, что Ваня – святой, потому что ходит в собор молиться и ведет себя вполне чемно – почтительно. Случилось, что в город по реке привезли мощи Евфросинии Полоцкой. Ваня конечно же у мощей побывал, и не один раз. И вот, накануне отъезда святой, Ване приснился сон. Ему явилась Евфросиния Полоцкая.

Владыка Иосиф рассказывал о святой как о живой. Как о… женщине, в которую влюблен. Уже тогда в его душе пробудилась полная и радостная, совершенная жизнь Божественной любви, не ведающей смущения, потому что чиста. И сон с Евфросинией – не новый ли подарок от предка Христа по плоти?

Святая поднялась из гроба, сияя Божественной славой и жизнью. Что было мертвенно, воскресло ее мановением. Ваня смотрел на святую, онемев от внезапного счастья. И проснулся. Спал он в гробу. Сердце окончательно высказалось за уход в монастырь.

Едва ли не на следующий же день Ваня пришел к дяде, Василию Наумовичу, и попросил содействия. Василий Наумович обратился к генералу Свирелину с просьбой, а тот дал рекомендательное письмо владыке, аттестуя Ваню как очень способного мальчика и родственника своего сотрудника. Тогда не говорили «слуга», а говорили «сотрудник». С Ваней пошел провожать его в монастырь брат его Алексей. Как поразительно непохоже сложатся судьбы братьев! Алексей станет советским прокурором. Во время войны его расстреляют немцы. Владыка Иосиф будет до самой смерти молиться о своем брате.

Мачеха дала сыновьям на дорогу три копейки и отрезала хлеба. Вот и все нехитрое снаряжение будущим монахам.

Верст за двенадцать до монастыря мальчишки услышали, что за ними кто-то едет. Разбойники? А ну как нападут, бросят в бочку, уволокут незнамо куда. Ваня решил уйти в лес, на всякий случай. Шепнул Алексею: «Уходим». И сам совсем было дал деру, но фаэтон внезапно остановился, и оттуда раздалось:

– Мальчики, мальчики, куда вы идете?

В коляске оказался не разбойник, а архимандрит. Хорошо одетый, с посохом, разглядывает крестьянских детей с интересом.

– Так куда вы идете?

– В намастырь! – бодро ответил Ваня.

Прочитав письмо генерала, отец Арсений, которому предстояло стать учителем будущего владыки Иосифа, сказал:

– Мальчик, ты уже принят в монастырь! Давайте вашу сумочку с сапогами.

Бомба

Это была бомба. Мгновенная, самодельная и точная. В воздухе появился беспощадный запах войны – земляной сырости, с кровянистым привкусом. Лошади учуяли этот запах первыми, оторвались и понесли. Их надо было немедленно пристрелить. Городовой, полный мужичок с добродушным лицом, стреляя, только сказал: