скачать книгу бесплатно
Дочь алхимика
Марина Владимировна Дечко
Заговор против короны обернулся для ее отца смертью, а для нее самой – исключением из девичьего пансиона и обвинениями в измене Староросской империи.
Заговор против короны стал для него вызовом, в котором найти изменника – не самое сложное, ведь на кону стоит собственная жизнь и жизнь юной наследницы старого графа.
До первого петергофского бала остается всего неделя, и за этот срок чиноначальник особого кабинета должен найти виновных, подтвердив или опровергнув обвинения против дочери алхимика. С этого дня они вместе должны раскрыть личность заговорщика, узнать, в носителе чьей древней крови проснулся дар некромантии, и предотвратить бунт на улицах Петергофа. И хотя времени остается всего неделя, общими усилиями господин Левшин и юная Ольга попробуют справиться с поставленной задачей.
Вот только не станут ли помехой пробуждающиеся у них так не к месту чувства?
Марина Дечко
Дочь алхимика
Пролог,
в котором наследная графиня Ершова узнает границы своей выдержки
Такт есть одно из важнейших условий света.
Жизнь в свете, дома и при дворе.
Петергоф, 1890 г.
Почему-то раньше я не замечала, насколько мал кабинет управительницы пансиона. Да и она сама, съежившись под колючим взглядом маркиза Левшина, сейчас казалась какой-то серой, незначительной. А ведь мы ее боялись.
Статная дама с чуть более широким, чем положено среди высоких родов, разворотом плеч, Агата Михайловна Полякова держала девичий пансион в особой строгости. Видимо, потому и перечить ей было страшно: как наследнице одного из главных семейств Староросской империи ей достался дар целительства, с легкостью стиравший с рук провинившихся воспитанниц следы тонких розог. Впрочем, для особо отличившихся существовали не только розги – это я знала не понаслышке.
Теперь же госпожа Полякова сидела за высоким дубовым столом тихо, смирно даже, чем по-настоящему пугала меня. Она будто бы пыталась сильнее вжаться в густого винного цвета кожаное кресло, но то, скоро отдав запасы лишнего места хозяйке, больше подчиняться не желало, что заметно нервировало Агату Михайловну.
Как бы то ни было, в эту самую минуту я понимала ее. Ожидая встречи с визитером в приемной управительницы, я и подумать не могла, что встречусь не с кем иным, как с последним маркизом из когда-то славного рода боевых огненных магов. Что же такого могло произойти, чтобы визит нанес именно он?
Постаравшись припомнить редкие слухи, которыми делились воспитанницы пансиона, я отыскала в памяти несколько крайне неприятных фактов о молодом маркизе Левшине. Говорили, что звание его при цесаревиче было вовсе не адъютанта, а чиноначальника кабинета его императорского высочества. И что отошло это звание в руки великого министра не просто так…
Украдкой шептались, будто молодой цесаревич боится маркиза, ведь по силе с ним сравнится разве что некромант, но род Воробьевых угас и дар этот утрачен для империи. Если только воскресить, но как?..
Я сглотнула. Нервная дрожь пробежала по кончикам пальцев, отчего их пришлось тут же спрятать в белоснежной ткани шелковой юбки. И пусть жест этот не останется не замеченным Агатой Михайловной, но с ней я разберусь позже. Теперь же…
– Госпожа Ершова… – Управительница явно нервничала, отчего обращение ее, которого я доселе не слышала, вышло каким-то натянутым. За закрытыми дверями нас чаще называли по имени, и только в редких случаях, когда позволялось принимать гостей, – по фамилии. К слову, папенька, отдав меня в пансион совсем ребенком, навещать забыл тут же, и потому обращения к себе по фамилии я не помнила. – Его сиятельство маркиз Николай Георгиевич Левшин прибыл, чтобы…
– Оставьте нас! – Голос маркиза прогремел так звучно, что я от неожиданности вздрогнула. И, передумав доставать дрожащие пальцы из складок юбки, попыталась сконцентрироваться на дыхании. Если сосчитать вдохи-выдохи, тогда мыслей останется совсем мало и пальцы понемногу перестанут дрожать.
Звук удаляющихся шагов, за которым – скрип тяжелой двери. И почему-то мне кажется, что мое дыхание слишком частое, слишком…
– Вы знаете, по какой причине я прибыл?
Поднять глаза на маркиза Левшина по-прежнему было страшно. Но этикет требовал при разговоре глядеть собеседнику в лицо, а ослушаться его я не могла никак. Особенно в святая святых госпожи Поляковой. Все же восьмой год обучения подходит к концу, и уже спустя неделю меня ждет выпуск. А там – петергофский бал, на котором я буду представлена свету как дебютантка.
Я втайне надеялась, что первый год станет для меня удачным, потому что возвращаться в дом отца нельзя. Никак нельзя…
– Нет, ваше сиятельство. – Осторожный взгляд, позволяющий заметить суровый профиль маркиза, в полуобороте застывшего у окна.
Даже в ярком дневном свете его волосы кажутся не просто черными – смоляными, опадая на плечи легкой волной. Стрижены ровно, будто бы под линейку, и в фигуре видна военная выправка.
Словно бы почувствовав мое любопытство, маркиз раздраженно пожал плечами, окинув меня с ног до головы колючим взглядом внимательных карих глаз. И несмотря на то, что глядел он от силы пару секунд, меня словно обдало кипятком. Случайность? Или все же магия огня, о которой не умолкая твердят в каждом салоне?
Я постаралась как можно скорее отвернуться, отметив, что внешность собеседника скорее отталкивающая, чем приятная. И ведь даже непонятно почему. Все же черты лица довольно правильные, кроме разве что легкой горбинки на носу, равняющей маркиза с хищной птицей. В остальном…
Скулы высоки, очерчены. Широкий подбородок с россыпью мелких шрамов у правого уха. А ведь он еще довольно молод, всего лет на десять старше меня. Только слухи о нем ходят нехорошие, дурные. Страшные даже. И снова приходится сглотнуть, потому как от тревожного предчувствия рот наполняется вязкой слюной.
– Ваш отец, четвертый граф Савелий Яковлевич Ершов, вчера поутру был задержан в Императорском институте Петергофа по подозрению в измене короне. Суда, который назначили на это утро, он не дождался: тело нашли накануне в камере, причина смерти – отравление. Вы должны прибыть в Петергоф для освидетельствования и… Ольга Савельевна?
Руки выскользнули из шелковых складок тонкой юбки, и уже в следующее мгновение я поняла, что моей выдержке пришел конец. Резкий выдох, граничащий со вскриком, – и ощущение реальности покинуло меня, позволив наконец оставить этот долгий день позади.
Глава первая,
в которой случаются первые знакомства, ведутся неприятные разговоры и открываются скандальные тайны
Мужчина всегда обязан помогать женщине, находящейся в затруднении…
Жизнь в свете, дома и при дворе.
Петергоф, 1890 г.
Голоса приближались быстро, в один миг взорвавшись вокруг меня резким гулом.
Правую ладонь крепко жгло, не позволяя снова уйти в беспамятство, и только в области головы царила спасительная прохлада, медленно возвращавшая в сознание.
Я зажмурилась. Может случиться, что все это – всего лишь сон. Дурной сон, о котором забываешь тут же, как открываешь глаза. Ну же, Оля!
Перед глазами плыло всего секунду, а потом очень четко обрисовалось лицо маркиза, низко склонившегося надо мной. Его ладонь держала мое запястье осторожно, почти бережно, и под кожу бежали колкие иглы. Я перевела взгляд на пальцы господина Левшина, обратив внимание на старый фамильный перстень, венчавший мизинец: так и есть – под кожей крошечными всполохами догорали последние искры, подсвечивая пурпурным крупный рубин. А ведь камень сейчас почти черный, что говорит о его использовании, – значит, артефакт. Я задержала дыхание. Артефактов такой силы едва ли сыщешь пару-тройку во всей империи, и вот один из них – передо мной.
На память тут же пришло массивное каменное сооружение, окаймляющее девичий пансион в Хвойном. Всем известно, что закладка защитных пластин осуществлялась еще до основной постройки, что запрещало силовому всплеску рождать магический контур. Лишь госпоже Поляковой и нескольким воспитателям было дозволено пользовать дар в стенах учебного заведения. Может, в пансионе оно и к лучшему, но стало ясно: маркиз – не просто маг, раз смог побороть магическую цепь такой мощи. Впрочем, судя по слухам, молодой министр был способен не только на это.
– Все в порядке, Агата Михайловна, госпожа Ершова пришла в себя. Ваша помощь больше не понадобится, – не терпящим возражений тоном сообщил маркиз.
Чувство прохлады вокруг лба тут же исчезло, и я запоздало поняла, что это было целительское воздействие нашей управительницы. Но уходить она не торопилась, обеспокоенно уточнив:
– Вы уверены, ваше сиятельство? Девушка все еще слаба и…
– Оставьте нас! – потребовал Левшин. – Я позову вас, если понадобится.
Я переводила взгляд с госпожи Поляковой на министра, и впервые за все восемь лет учебы в пансионе мне не хотелось, чтобы Агата Михайловна уходила. Кажется, пожилая дама понимала это, потому как предприняла еще одну жалкую попытку помочь:
– Ваше сиятельство, юная госпожа не может остаться в своих покоях одна с молодым человеком. Она будет скомпрометирована. Без дуэньи…
– Вон! – Маркиз был непреклонен. И что совсем странно, госпожа Полякова послушалась. Бросила на меня сочувственный взгляд, после чего, тихо зашуршав юбками, почти скрылась за дверью. – И да, уважаемая управительница, проследите, чтобы нам не мешали, – приказал он.
На этом все. А пока Агата Михайловна прикрывала за собой тяжелую створку двери, я успела оглядеться. Оказалось, что меня бережно уложили на мою же постель, каким-то образом переместив из кабинета управительницы. Портал? Поговаривали, что для высших родов такое возможно, но все же…
Я с осторожностью посмотрела на собеседника, пытаясь угадать, что ему нужно. Нет, о своей репутации не тревожилась: госпожа Полякова хоть и на редкость вздорного нрава, но все же бросить тень на пансион не позволит. А значит, оставит пребывание маркиза в моей комнате в тайне. Быть может, уже даже попросила одну из воспитательниц укрыть вход сюда отворотными чарами. Тогда…
– Вставайте, госпожа Ершова, ваше представление было на редкость неуместным, – сурово проговорил маркиз и отошел к окну. – Чем быстрее мы разберемся с делом, тем скорее вы сможете вернуться к прежней жизни.
В голосе маркиза прозвучали фальшивые нотки, и я настороженно сглотнула.
Моя жизнь и до этого дня была малоперспективной, если подумать. Никому не нужная сирота, потерявшая мать еще в детстве, я слыла синим чулком среди идеальных воспитанниц девичьего пансиона. Отец, конечно, богат, но богатство это большей частью уходило на исследования факультета алхимии, главой которого четвертый граф Ершов числился последние два десятка лет. И даже деньги старого деда мне бы не помогли – отец разорвал связь с ним давным-давно, еще после смерти матери, позволяя навещать старика единожды за год, во время летних каникул.
Да, прежняя жизнь манила меня мало. Но вот дальше – еще хуже. Что станет со мной теперь, когда отца обвинили в измене империи?
Я осторожно села на кровати и опустила глаза на видавший виды пестрый ковер, стараясь больше не смотреть на маркиза. Помимо очевидной недружелюбности, тон его голоса все чаще уходил в раздражение, а на лице появлялось брезгливое выражение:
– Ну же, Ольга! Поверьте, я осведомлен о ваших отношениях с отцом. Вряд ли известие о гибели человека, о котором вы ничего не слышали восемь лет, могло так огорчить вас. Особенно учитывая ваши характеристики, которыми неохотно поделилась госпожа Полякова.
Пришлось пропустить мимо ушей обращение маркиза ко мне по имени: такое дозволялось либо при очень близких отношениях, либо же тогда, когда тот, кто обращался, считал собеседника фигурой не просто младше себя, но всяко незначительней, мельче.
Значит, вот какого вы обо мне мнения, Николай Георгиевич. Что ж…
Словно бы подтвердив мои мысли, маркиз подошел к окну и слегка склонил голову, позволив полуденному солнцу осветить аристократический профиль.
Я незаметно оглядела собеседника. Военный мундир глубокого морского цвета сидел безукоризненно, не позволяя ни единой морщинке изменить идеально ровной спины. Прямые брюки с безупречными стрелками сгибались над блестящими ботинками ровно на одну складку, а белоснежный ворот рубашки держался в высокой стойке. Все в облике господина Левшина было выверенным настолько, насколько вообще могло быть.
Одним вальяжным движением он прислонился плечом к оконному откосу, безжалостно смяв тяжелую бежевую портьеру, и, подняв с невысокого дубового столика увесистую папку моего личного дела, зачитал:
– «Нрав госпожи Ершовой сложный, порой доходящий до откровенной непокорности. Обладая острым умом и незаурядным образом мыслей, что, по всей видимости, унаследовано от отца, девушка крайне неуживчива». – Бровь маркиза чуть приподнялась, а угол рта изогнулся в кривоватой улыбке. Колкий взгляд, от которого я едва не съежилась, и снова: – Опустим перечисление ваших многочисленных проказ, госпожа Ершова. Боюсь, они дают представление о вас как о на редкость изобретательной особе. И это тоже, кстати, семейная черта. Вы не думали стать алхимиком, подобно отцу?
Не сумев произнести ни слова, я отрицательно покачала головой. А маркиз продолжил:
– Что ж, ввиду последних событий это и к лучшему. – Левшин отклонился от окна, с хлопком закрыв папку. – Видите ли, отравление графа было осуществлено при помощи его последней разработки, отвара на основе ливиума, и…
Комната заметно качнулась, а цветастый ковер снова пошел кругами. Но все это быстро прекратилось, едва широкие ладони его сиятельства легли на мои, снова выпустив под кожу огненные искры.
– Госпожа Ершова, – Николай Георгиевич даже не думал скрывать раздражения, слишком сильно сжимая пальцы, – в ваших же интересах пойти мне навстречу и не устраивать больше спектаклей. Вы должны понимать, что после освидетельствования трупа вас вызовут на допрос, а потом… – Неприятная пауза, и маркиз все же разжал ладони. Встал рядом, нависнув надо мной черной тенью и тут же заставив поверить, что хуже не будет. Но уже в следующий момент стало ясно – будет, потому как министр сообщил далеко не все. – Потом, возможно, – суд, где станет рассматриваться ваше дело против короны.
Яркие пятна на ковре резко приблизились, больно отбивая рябью в глазах, и мне понадобились все силы, чтобы заглушить волнение:
– Против короны?..
Смотреть на господина Левшина не хотелось совсем, но удивление заставило поднять на него глаза. Я отшатнулась – в черных зрачках плескалась нескрываемая ненависть, делая и без того хищные черты не просто жесткими, но невероятно жестокими.
– Именно так, госпожа Ершова. Если будет доказано, что вы причастны к делам отца, вас лишат наследства и титула, а может, и того больше.
Я задохнулась. Снова сосредоточилась на дыхании, чтобы позорно не разреветься перед этим лишенным сочувствия человеком, и тут же услышала:
– Думаю, ваши вещи уже подготовили. Остальное вышлют на адрес государственной квартиры, в которой вы пока поселитесь. Видите ли, дом графа Ершова опечатан, обыск продлится не меньше недели…
Пока министр говорил, я собиралась с мыслями. Судя по тому, что дом отца опечатан, а я буду пребывать в казенной квартире, мой статус звучит не иначе как «подозреваемая». А это дурно, очень дурно, особенно учитывая обвинение в измене короне и внушительный размер моего наследства, которое отойдет государственной казне, если я проиграю суд. Впрочем, как раз в этом сомневаться не приходилось. И тогда разумным будет вот что…
– Господин Левшин, – склонила голову в знак уважения перед чиноначальником кабинета его императорского высочества, – я готова во всем оказать помощь следствию и лично вам. И все же, помимо лишения титула и наследства, – короткая пауза затягивалась, отчего страх продолжить становился все отчетливей, – что мне грозит в том случае, если дело примет неожиданный оборот?
Правая бровь маркиза снова чуть приподнялась, а сам он отвернулся к окну, сделав в его сторону несколько шагов:
– Если вы невиновны, вам не о чем беспокоиться.
А ведь он не зря отвернулся. Знал: ввиду того, что титул отцу дарован императором, наследование дара по его линии невозможно. А вот с матерью совсем другая история…
Род деда – очень древний, один из двадцати самых высоких в Староросской империи. Мы ведь и с исчезнувшими некромантами Воробьевыми когда-то роднились. А наследницей в нем – одна мать. Мне приходилось слышать, что до болезни дар в ней горел сильный и видеть она могла даже то, что спрятано у человека глубоко внутри.
Однако затяжной недуг выжег в ней не просто наследные черты, но и саму суть. И к исходу его все, что осталось от родного человека, – иссушенная оболочка с безумными глазами. А потому, когда в десять лет у меня начались головокружения, отец пригласил целителей и вскоре отвез в пансион. Тонкие пилюли грязно-серого цвета выдавались по две в день, и в лазарете за этим тщательно следили.
Видно, информация об этом тоже была в личном деле, раз маркиз так упорно разглядывал убогий пейзаж за окном. Боялся, что слухи о лживости материнской болезни и сокрытии дара небеспочвенны?
Глупости! На свете не было ничего мертвее моих талантов, и мне всегда казалось, что именно поэтому отец ни разу так и не навестил меня в пансионе. Наверное, стыдился неудавшейся дочери, каждый день напоминавшей о его собственной никчемности.
Что ж, маркиз не зря занимал свою должность – он безупречно владел собой. Вот только мне пришлось прожить вдали от дома целых восемь лет, а общество молодых воспитанниц высоких имперских родов – та еще яма с копошащимися гадами.
И я заметила, как упругая венка на сжатом кулаке начала пульсировать сильнее, проступая темным жгутом на выбеленной коже. Значит, все плохо. Что ж, я всегда чувствовала неизбежность мрачного завершения своего бесцельного существования, и вот теперь это ощущение обрело смысл.
– Когда мы отправляемся?
– Прямо сейчас. Карета уже ожидает у главных дверей. Если поторопимся, успеем в Петергоф к ночи.
– Разве вы не воспользуетесь порталом? – не удалось скрыть изумления.
– И все же, госпожа Ершова, – быстрый выразительный взгляд, после чего министр снова отвернулся к окну, – управительница пансиона верно оценила вас. Вы и вправду умны, раз догадались о портале. Но нет, я не стану использовать его для нашего перемещения. Видите ли, как только мы прибудем в Петергоф, все наши разговоры будут записаны на друзы памяти, которые затем предоставят суду. Мне бы хотелось спросить вас кое о чем лично… – Глубокий вдох выдал, что последующее говорить совсем не хотелось: – И да, вынужден извиниться, но тело придется осмотреть сегодня же.
Он резко обернулся:
– И только после этого я доставлю вас в государственную квартиру.
Мне не оставили выбора. Страшилась ли я предстоящего? Скорее нет, чем да. В конце концов, министр прав: я никогда не была слишком близка к отцу и страха перед предстоящим зрелищем не испытывала. К тому же суеверие мной упорно порицалось, отчего опасение опознать труп отца ночью казалось как минимум безрассудным.
Нет, страшило другое. Но об этом я смогу подумать после, когда останусь одна, потому как взгляд Николая Георгиевича не упускал ни единой мелочи, зорко отмечая каждое, даже мимолетное, движение.
Я кивнула в знак согласия, осторожно спросив:
– Вы позволите перед отъездом обратиться в лазарет? Я с детства страдаю головокружениями, пилюли выдают дважды в день. Если пропустить прием, может стать хуже…
– О болезни госпожа Полякова упомянула. – Маркиз недовольно поджал губы. – Месячный запас лекарства уже у меня, выдавать его буду сам по причине…
Он не договорил, но я и так все поняла. Видимо, боялся, как бы я не отравилась вслед за отцом. Значит, все еще хуже, чем предполагалось поначалу. Покорно склонив голову, я встала с кровати, аккуратно расправив после себя складки на старом коричневом покрывале, и, проследовав к шкафу, сняла с вешалки темно-синий плащ.
Огонь распознала тут же, почти мгновенно. И обернулась так резко, что едва не налетела на маркиза.
– Позволите? – Левшин стоял слишком близко, из-за чего я ощущала на его коже едва различимый запах дорогого парфюма, наверняка привезенного из Франкии, где мастерство создавать драгоценные ароматы было возведено в рамки искусства.
Я подняла глаза на Николая Георгиевича… тут же отшатнувшись от гневной гримасы, исказившей его лицо. Видимо, помогать дочери изменника ему было не просто неприятно, но воспринималось сродни чему-то мерзкому. Только воспитание в высоких родах передавалось с самой кровью, и отказаться от него было бы противоестественно.
А ведь в салонах шептались, что род Левшиных брал свое начало со Смутных времен, и потому кровь в его жилах более чистая, чем императорская… Мысли, конечно, запретные, преступные, и наказание за них по-настоящему жестокое…
Господи, если бы я только могла воспользоваться хотя бы крупицей дара, жившего когда-то в матери!
