скачать книгу бесплатно
По крайней мере, я вас познакомлю. Кто знает …
***
В кафе было почти пусто. Тикали часы на стене. На улице мерзла Маша.
– Как ты здесь оказался? – спросила Варя, чтобы выиграть время, пока восстанавливается затуманенное сознание.
– У меня в деревне не далеко от этого города живут родители, – Георгий тоже не понимал еще как себя дальше вести.
– И как это мы раньше не встретились? …
– Я не знал, что ты здесь. Я только раз в два года привожу в каникулы на две недели сюда свою дочку.
Необязательный разговор прервался тягостным молчанием.
– Почему ты не спросишь, где моя жена? – спросил Георгий.
– Ну, какое мне дело?
– Какое дело?! – голос Георгия перешел почти на крик, впрочем, оглянувшись по сторонам, он перешел на злой шепот. Но каждое слово свинцовой дробью било в Варварину голову. Жена моя в сумасшедшем доме. Временное, осеннее обострение. Что это понимаешь?! Это медленная смерть! И наступил этот сумасшедший день, в день твоего бегства! В день, когда так любимого, так ожидаемого нами ребенка, у нас украли! У нее была тяжелая фаза психического расстройства. Весь год я тебя искал, я вытаскивал ее из этого сумасшествия. Даже уговорил ее повторить донорство.
Знаешь, как она согласилась?» Молча. Безразлично. Но, я думал это ее воскресит. Так родилась Маша. Но она на нее только взглянула. И ничего не изменилось.
Георгий замолчал.
– Вызывай полицию, – после долгого молчания произнесла Варя.
– Дай паспорт, – Георгий протянул руку.
Варя вытащила паспорт из сумочки.
– Значит, ты теперь Лопатина, – тихо произнес Георгий. – Замуж вышла?
– Нет.
Георгий навел телефон на паспорт и сфотографировал каждую страницу.
– Полицию вызову, когда надо, – сказал он, отдавая документ. – А ты жди! Всю жизнь жди! И поднимаясь, закончил:
– Это тебе мой приговор за то, что ты сделала. За мою дочь, за мою жену. За мою жизнь. Он пожизненный. Живи и жди. Когда-нибудь это будет. А, может, нет. А ты жди.
***
До дома Варя летела пулей. Хотя по дороге было километра два, но взять такси, сесть на маршрутку, ей в голову не приходило.
Ворвавшись в квартиру, она кинулась лихо срочно собирать вещи, ящик комода с документами, просто не разбирая высыпала в баул и, срывая с вешалки в шкафу одежду, кидала в стоящий на полу раскрытый чемодан.
– Обувь! Где у нас зимняя обувь?!– срывалась она в крик.
На крик из своей комнаты вышла Полина.
– Мамуль, ты что?! Мы куда-то едем?
Варя остановилась, обняла и присела к ней.
– Мама, мы куда?!
Варвара обмякла в руках Полины.
– Что это со мной? …
И вытирая слезы, нарочно, уже сухим и твердым голосом сказала.
– Никуда не поедем! Что будет, то будет! Будем жить!
За окном собирались тучи. Быстро темнело. Где-то уже гремела гроза.
На полу стоял чемодан. И возле него во взрывах уже сверкающих молний виднелись два человека.
ДВОР МОЕГО ДЕТСТВА
Двухэтажный дом, стоящий на узкой улице, был старым, скрипел половицами и когда в двенадцать часов ночи, доски под грузным шагом дяди Леши скрипели на втором этаже, жившие под ними соседи первого этажа предвкушали вечерний спектакль. С громкими выяснениями отношений, а иногда и битьем посуды. Впрочем, спектакль всегда заканчивался миролюбивым ритмичным скрипом панцирной сетки кровати и победным рыком Леши.
– Теперь ты веришь?!
Степан Леонидович, живший на первом этаже, когда-то объяснял жене неопровержимость этого аргумента:
– Ему уже пятьдесят, разве он сможет два раза за день?
Верно и потому Степан Леонидович, сам старался не допустить промаха и не в коем случае не делать это два раза в день!
… А когда-то половицы скрипели под шагами другого поколения – железнодорожного инженера Ивановича, заселившегося вместе с семьей в первые годы после революции, а до этого – под ногами купца, хозяина не квартир, а всего этого дома … впрочем, наверное, половицы тогда не скрипели?
… Старый был дом, и, хотя стоял он почти в центре города, на узкой, заросшей сиренью старинной улочке, странно было представить, что в трехстах метрах отсюда высятся многоэтажные свечки новостроек, сияют вечерами витрины торговых центров, мчатся по проспектам потоки машин…
Нет, кажется, навсегда застыла здесь неспешная и спокойная патриархальная жизнь, в огромных дворовых пространствах, заросших сиренью, шло счастливое голосистое детство и веками сидевшие у подъездов старушки обсуждали соседскую жизнь.
А потом старушки умирали и их места занимали женщины из следующего поколения, некогда осуждавшие их никчемное времяпровождение.
Вырастали и уходили из дворов гонявшие в футбол дети и некогда завидовавшая им малышня.
Под широкой развесистой липой уже лет сто, наверное, росшей у этого дома, Николай остановил свой автомобиль.
Вечерами солнце горело прожектором, отражаясь в стеклах квартир, уютно и мирно было на узкой улочке и ему послышалось, что, как всегда, скрипят половицы.
Но нет, было необыкновенно тихо, и даже детские голоса не звенели во дворе.
Умер дом, умерли люди, жившие в его Николая эпоху, умерла и сама эта эпоха. И мир давно стал другим.
… Тридцать лет не был он в этом доме, который давно покинул сразу после выпускного вечера. И вот почему-то потянуло его в детство, в то счастье, которым, как солнцем, был залит этот двор!
Здесь как-то играя в прятки на «выполнение желаний», (тот, кого нашли, исполняет желание нашедшего) он, нырнув в заросли сирени ухватил спрятавшуюся Лариску.
– А! – закричал он, – какое бы придумать наказание?
Обычно девчонки на это отвечали: «Отстань»
Но Лариска вдруг затихла и как-то серьезно сказала:
– Какое хочешь!
И Колька вдруг со всей дури крикнул:
– Вот возьму и поцелую!
Лариска закрыла глаза, приоткрыла рот и так молча и неподвижно стояла несколько минут.
И Колька понял, что существует еще запретное и страшное что-то….
Вечера во дворе обычно заканчивались перекличкой, несущихся из открытых окон голосов матерей.
– Колька! Домой!
– Сейчас, мам!
– Никаких сейчас! Где уроки?
– Да я их выучил!
– Маня! Хватит уже, пора Юру укладывать!
– Витька! Вот мерзавец, прости меня, господи! Опять штаны извозил! Домой немедленно!
… Скрипели половицы. Скрипели кровати.
А дом стоял. Жили и умирали его обитатели.
… Сквозь полукруглую арку между двумя домами, отделяющую двор от остальной улицы, Николай вошел в просторное пространство двора, некогда бывшего их ребячьим царством, на которое не выходили взрослые обитатели, да и делать им там было совершенно нечего.
Только в дальнем углу, между сараями всегда стоял старый разобранный «Москвич» дяди Вани, возле которого иногда собиралось мужское население двора, давая свои советы дяде Ване по случаю приобретения добытой где-то детали.
Впрочем, на памяти Николая «Москвич» этот так никогда и никуда со двора не выехал.
Остановившееся от сараев и кустов сирени пространство занимала площадка с натянутыми бельевыми веревками, на которых постоянно сушилось чье-то белье. Это белье стало когда-то предметом конфликта с родителями. Подросшие девчонки стали стесняться развешанных на всеобщее обозрение их трусов, а потом и бюстгальтеров, над которыми насмехались мальчишки.
Девчонкам, конечно, на такие претензии отвечали просто:
– Еще чего?! Рано тебе еще о таких вещах думать!
И тогда одна из девчонок, четырнадцатая Людка, сорвала с веревки белье и демонстративно у всех на глазах выбросила его в стоящий мусорный бак.
После порки и материнских истерик, тема была закрыта навсегда.
… А сейчас двор был пуст и заброшен. И кучи мусора валялись под кустами и возле сараев лежали их сгнившие оторванные доски.
Посреди двора в разнобой были припаркованы несколько потрепанных автомобилей. Эпоха дяди Вани с его так и не собранным «Москвичом» кончилась.
За тридцать прошедших после школы лет разъехались все обитатели этого двора или умерли. Об этом Николай постепенно узнавал из писем и телефонных звонков друзей, какое-то время еще живших в доме их детства.
Но уехали и они. И связь с прошлым оборвалась. Но это с его прошлым.
А двор жил. Уже незнакомой Николаю чужой жизнью. Жили здесь теперь в основном мигранты. Узбеки, таджики и еще какие-то люди с гортанной речью, со своими обычаями, своим детством, своей старостью.
Но и это заведомо была не их жизнь. Свою жизнь они оставили в своих дворах.
И двор для них был чужой и для двора они были чужими.
И так долго ожидаемое для Николая свидание кончилось.
Сменилась эпоха. И он жил уже не в своей…
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ
Бесконечно и безнадежно тянется осенняя ночь. Стекает струйками мелкого дождя по окнам, листья, сорванные порывами ветра, прилипают к стеклам, где-то там, за забором больницы мерно стучит на стыках проезжающий грузовой поезд, тусклым светом прорываются сквозь дождь редкие фары машин.
Я, дежурный врач городской нейрохирургической клиники, лежу на медицинской кушетке процедурного кабинета. На столике часы равнодушно отсчитывают оставшееся до утра время, и лишь осторожное шуршание ночной медсестры напоминает, что здесь есть жизнь.
Жизни здесь нет. Она или была, а сейчас уже в прошлом для одних пациентов, или может быть, еще будет, для других.
Вместе с ними надеюсь и я, иначе для чего я здесь!
А сейчас жизни нет и каждый день, вот уже почти десять лет, я, молодой еще, здоровый мужчина, прихожу в этот дом скорби, с безысходно сломанными судьбами, и отчаянной борьбой за жизнь.
Уйду я отсюда! Страшно провести здесь всю жизнь! А они останутся.
НИКОЛАЙ. ИНСУЛЬТ.
Глухо и бесконечно тянется эта ночь. За восемь лет, за две тысячи девятьсот двадцать ночей, похожих друг на друга, я так и не могу привыкнуть, что это теперь и есть и будет дальше моя жизнь, и утро ничего не изменит. Ждать нечего. Самое страшное понимать, что ничего больше не будет, ничего не произойдет, кроме того, что я буду лежать.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
