скачать книгу бесплатно
Озарит уходящим теплом.
Пусть весны соловьиные трели
Вместе с песней сольются моей.
И пусть зимние стужи – метели
Неумолчно свистят о весне!
Отрывной календарь пусть напомнит
О весне и о днях именин.
Солнца шар пусть квартиру заполнит,
Чтоб почувствовать – ты не один!
Пусть дорога прогонит усталость,
Пусть развеет напрасную грусть,
Пусть за встречей последует радость,
Жизни путь продолжается пусть!
Музыка души
Я помню свой первый учебный день в финансовой академии.
Мне было 19. Я только что закончил колледж и перебрался из Линца в Вену, последовав указаниям отца. «С твоими способностями ты далеко пойдёшь», – говорил он, имея ввиду мои успехи в учёбе. Я бы был не прочь ему поверить, если бы не знал ещё со школьной скамьи, что трудолюбия и усидчивости во мне куда больше, чем аналитических способностей как таковых. В среднем я и правда учился неплохо. Но стоило мне пропустить хоть один день, как я выбивался из колеи, и спотыкался на ровном месте. Ко всему прочему, по натуре я был скорее человеком интуитивным, с полным отсутствием врождённого чувства логики.
К неудовольствию своего отца, я всегда давал себе отчёт, что гуманитарные предметы даются мне куда лучше точных наук. Но мысль о том, что я талантливый экономист, нравилась моему отцу гораздо больше. Он считал, что настоящий мужчина должен иметь настоящую мужскую профессию, что в его представлении означало «управляющий финансами его компании». Проведя сложную аналитическую цепочку, он выбрал для меня финансовую академию, которая находилась в столице.
Вена, как и подобает городу, не познавшему лишений войны, поражала своими монументальными зданиями, ажурными фонтанами и чересчур чопорными жителями.
Профессора с первого дня с гордостью вещали, что этот город удивителен ещё и тем, что именно в нём в конце XIX века зарождается интерес к основам потребления как к науке, происходят важные трансформации экономических основ, ценовой политики, дистрибуции и заработной платы. Коммерсанты осознают, что цена продукта зависит не от его ценности и затрат на производство, а от спроса и досягаемости последнего: «Цена последнего бутерброда зависит от уровня необходимости или достатка».
Я поселился в общежитии, и окна моей комнаты выходили во двор Консерватории. Посмеиваясь, я представлял, как музыкальные педагоги с гордостью говорят своим ученикам, что этот город удивителен ещё и тем, что «именно он служил источником вдохновения для самого Штрауса», игнорируя процентное соотношение налога на добавленную стоимость и начальной цены последнего бутерброда.
Но меня куда больше волновали произошедшие в моей жизни перемены.
В первый день занятий я надел пиджак, повязал галстук, и перед выходом взглянул на себя в зеркало. Я жутко волновался. Мне не давала покоя мысль, что я медленно, но верно схожу с намеченной колеи. Поначалу я смогу ориентироваться на незнакомой местности и, возможно, отнесусь к этому как к своего рода приключению, но постепенно мои шаги потеряют уверенность и я пойму, что потерял самого себя.
Проклятая интуиция.
Хотя в последний раз я смотрелся в зеркало вчера вечером, у меня было ощущение, что я не делал этого с пятилетнего возраста, а сейчас вдруг осознал в один момент, как сильно я повзрослел. Помню, в тот день мне удалось посмотреть на своё отражение по-новому, как бы со стороны. Интересно, так бывает со всеми в первый учебный день?
Я шёл в финансовую академию под торжественные звуки Адажио, раздающиеся из Консерватории. Музыкальное образование, которое я успел получить в Линце, давало о себе знать. Я и сам умел исполнять это произведение, конечно, не так технично…
В течение дня я часто ловил на себе надменно – оценивающие взгляды моих новых сокурсников. Кажется, именно тогда я осознал, что отныне не будет вопросительных взглядов, виноватых взглядов, усталых взглядов. Будут только непробиваемые взгляды, испытующие взгляды. Так будут смотреть на тебя. И так обязан смотреть ты. Вечером я вернулся измождённым, рухнул на кровать, но, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Мне бы хотелось услышать рождающиеся звуки великих произведений, но занятия в Консерватории закончились. Я мучительно засыпал в полной тишине.
Уже через неделю я перезнакомился со многими ребятами из Консерватории, некоторые из них стали моими друзьями. Я искренне жалел, что не могу проводить с ними больше времени, но в жизни приходится чем-то жертвовать. Я погряз в учебных буднях за вычислительной машинкой. Я быстро уставал. Дела шли из рук вон плохо. Ко второму полугодию я понял, что останусь на второй год. «Да что с тобой происходит? – возмущался отец во время непродолжительных телефонных разговоров. – Возьмись, наконец, за ум». Мне было нелегко представить, как это сделать.
И ещё тяжелее мне было возвращаться в академию на следующий год. Куда приятнее было сидеть в последнем ряду Консерватории во время репетиций и смотреть на оживлённые и одухотворённые лица моих друзей. Я выходил оттуда с ощущением больного, выпившего стакан парного молока. Ответственность не позволяла мне прогуливать лекции слишком часто, но я бы с удовольствием это делал.
«Психологию потребителя», единственный предмет, который мне нравился, читал низкорослый рыжий профессор, по слухам в своё время окончивший религиозный колледж при католической церкви. Он рассказывал нам о глухонемых парфюмерах, святынях Акрополя и винных коллекционерах, вешающих Рембрандта в ванной комнате. И хотя все мы понимали, что это не имеет никакого отношения к экономике, и что чистый лекционный материал, который он давал за весь урок, можно было объяснить за пятнадцать минут, никто из снобов не решался проявить свой характер, а иногда на их лицах даже проглядывал Интерес; он с нами разговаривал и мы его слушали. Временами мне и самому хотелось рассказать ему о своих заморочках, но я не представлял, как это лучше сделать. Возможно, стоит подойти и, так, невзначай, спросить: «А вы знаете, что я всегда хотел учиться музыке?» И он бы мне на это ответил: «Да, знаю» или «Нет, не знаю. А в чём, собственно говоря, дело?» В конце концов, достаточно было и того, что благодаря этому профессору моё пребывание в академии было не таким невыносимым.
Летнюю сессию я сдал не то чтобы отлично, но, во всяком случае, сносно. Мой отец довольно потирал ладони, и одобрительно похлопывал меня по спине. На каникулы я снова вернулся в Линц проходить практику в офисе отца, и он тут же начал показывать мне бухгалтерские отчёты. Он постоянно пил кофе, раздражался, горячо пытался что-то мне объяснить, спорил, вытирал потный лоб носовым платком, говорил по мобильному телефону, снова пил кофе, раздражался ещё сильнее… В общем, вводил меня в курс моей будущей должности. Тогда он ещё не знал, что ничего из этого не имеет никакого значения. Ведь моё лицо светилось радостью; моя походка излучала уверенность. Наконец-то я вернулся на свою колею, обрёл самого себя.
Наступил новый учебный год. Я снова сильно волновался. Возможно, даже сильнее, чем в первый день в финансовой академии, потому что на этот раз я был неравнодушен к тому, что делаю. И я, бодрым шагом, под красивую музыку души, направился к зданию, откуда доносились чудесные звуки.
* * *
В сердце музыка звучит,
Мысль в сердца людей стучит.
Донести её хочу
И настойчиво шепчу:
«Отворите, люди, двери,
В доброту опять поверив.
Солнца луч, как карандаш,
По бумаге прошуршав,
Песню миру напиши».
Это – музыка души.
Застывшее время
Здесь всё вокруг исполнено покоя,
А я всё так же молода душой,
И сад, и пруд впитали капли зноя,
Застыл в лучах закатных мир большой.
Застыло время – ты его не слышишь,
Брусчатки камни пахнут стариной.
Святым покоем стены храма дышат,
И я всё так же молода душой.
Сказка
Спустился месяц над рекою серебристой,
Поля вечерние густой туман покрыл,
И в небе звёздном, небе летнем, небе чистом
Мне вдруг явился семикрылый Серафим.
И сердце радостно запело, веря в сказку,
В реальность вечности поверив глубоко.
И в небе чистом, небе летнем, небе ясном
Мне звёзды вечные мерцали высоко.
Сей миг казался мне мгновеньем вечно – чудным,
Сей миг казался мне посланником судьбы.
Явилось мне виденье ночью летней лунной:
«Остановись, мгновенье! Как прекрасно ты!»
Как хорошо, когда века мгновений полны,
И льётся с выси свет небесный золотой.
И лета ночь опять колышет судеб волны
И наполняет мироздание мечтой.
Не грусти!
Дождик плачет за окошком —
Осень грустно слёзы льёт.
Потерпи ещё немножко:
Скоро грусть твоя пройдёт,
Прочь умчится с тёмной тучей
И с опавшею листвой.
Ты себя напрасно мучишь —
Твёрдо знаем мы с тобой:
Улыбнётся в небе солнце
Посреди большого дня
И с ветрами унесётся
Всё, что мучило тебя!
Искатель чудес
Ты не сыщешь воды средь песка,
Километры пути прошагав,
И луч солнца невидим, пока
Небеса над тобой в облаках.
И средь зноя ты льда не найдёшь,
Даже если захочешь найти,
Правду жизни едва ли поймёшь
В лабиринтах земного пути.
Лучше доброе слово услышь
И любови узри благодать!
Не волшебник я вовсе, а лишь
Просто знаю, где нужно искать!
Дорога к храму
Бывает, что важней горы пылинка,
И слова сталь сверкает, не сразив.
Порой средь трав густых одна травинка
Растёт, поля вокруг преобразив.
Бывает, посреди людского стона
Вдруг звук прорвётся флейты золотой.
Порой милее образа людского
Иконы образ строгий и простой.
И ты, мой друг, нужду и боль постигший,
И ты, видавший горести судьбы,
Среди богатств живешь, душой поникший,
Среди друзей не сыщешь теплоты.
Когда ты ждёшь признания по праву,
За гнев и скорбь судьбу не обвини —
Так ты, мой друг, когда идёшь ко Храму,
То перейдёшь и пыль, и грязь пути!
Гимн гармонии
Деревья в радости оденутся цветами,
Благоуханье разливается везде,
А листья сбросив, не грустят они, а знают,
Их корни помнят о грядущем – о весне.
И ты уверен будь, что даже со слезами
Едва ты только прикоснёшься к красоте,
Её извечных образов устами
Найдёшь подсказки в душной темноте.
Тщетность
Мы хотим обрести,
Мы желаем иметь,
Чтоб казною трясти,
На трибунах шуметь…
Жнец получит зерно,
Обретая покой,
Но его всё равно
Не захватит с собой.
Очищение
Вот мой призыв (он проще деткой просьбы):
Но он звучит, как голос громовой:
О, люди, вы ненужное отбросьте
И не тащите ветхое с собой!
Отжившие отбросьте заблужденья,
Несовершенства горькие людей
И сладких уст фальшивых песнопенья,
И скрип не отворившихся дверей.
Оставьте старый хлам – он вам не нужен, —
Обмана горечь, слёзы, суету.
Смахните пыль с лица, очистив души
И припадите, чистые, к Кресту!
Беглец
… И спросил Бог у садовника, где кроется смысл мироздания – и указал тот на землю.
