banner banner banner
Оборотень, или Последняя гастроль Артиста
Оборотень, или Последняя гастроль Артиста
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Оборотень, или Последняя гастроль Артиста

скачать книгу бесплатно

Оборотень, или Последняя гастроль Артиста
Сергей Георгиевич Михайлов

Классическая схема английского детектива: замкнутое пространство, ограниченный круг людей, серия жестоких убийств, тонкие психологические ходы сыщиков и их противников. Далёкий 1990 год. Группа вооружённых бандитов держит в страхе отрезанный от всего мира подмосковный дом отдыха. Им противостоят следователь МУРа Семён Щеглов и сыщик-любитель Максим Чудаков, оба известные уже по повести «Стрела архата». Но главный враг – коварный злодей Артист, который ведёт свою собственную игру. Изворотливый, хитрый, хладнокровный убийца, он скрывается под маской одного из отдыхающих. Смогут ли сыщики вывести его на чистую воду, сорвать маску и обезвредить?

Посвящаю моему сыну Сергею

Люди наиболее готовы к убийству, когда они находятся в смысловом вакууме.

Роберт Лифтон, «История и выживание человечества»

День первый

1.

Прежде чем начать свой рассказ, я хотел бы представиться. Зовут меня Максим Чудаков, мне тридцать четыре года, я коренной москвич, холост, работаю экспедитором в НИИ Труб и Рычагов в тамошней столовой, живу один в однокомнатной квартире на проспекте Мира возле метро «Щербаковская» в старом, довоенной постройки, доме. Родственников за границей не имею.

Взяться за перо меня побудили три обстоятельства. Во-первых, если это не сделаю я, то инициативу перехватит какой-нибудь писака, совершенно не разобравшийся в существе дела, и до неузнаваемости исказит события, как это уже было в истории с убийством профессора Красницкого. Где, каким образом и от кого автор раздобыл необходимую информацию, мне так и не удалось узнать, но одно могу сказать: всё было совершенно иначе. Как-нибудь на досуге, когда выдастся свободное время, я сяду и изложу всё сам – добросовестно, в соответствии с фактами, с привлечением документальных материалов. А пока – пока вступает в силу второе обстоятельство: события, которые произошли со мной буквально неделю назад и о которых пойдёт речь в этой повести, настолько ещё свежи в моей памяти, что не изложить их на бумаге со всеми подробностями, нюансами и штрихами я просто не в силах – какой-то зуд не даёт мне покоя, гложет изнутри и вкладывает перо в мои неумелые пальцы. И наконец, обстоятельство третье – это мой долг перед гениальным детективом нашего времени капитаном Щегловым. Я никоим образом не претендую на роль летописца или биографа, подобно капитану Гастингсу или доктору Уотсону, на весь мир прославивших замечательных сыщиков Эркюля Пуаро и Шерлока Холмса, – нет, такую ответственность я на себя не возьму, но не рассказать о старшем следователе МУРа Семёне Кондратьевиче Щеглове не могу: это мой долг не только перед ним, но и перед истиной – ведь именно благодаря его уму, таланту и неиссякаемой энергии дело, краткий обзор которого я даю на этих страницах, успешным образом завершилось. Честь ему и хвала. Правда – если уж быть до конца объективным и беспристрастным, – вынужден признать (вопреки характерной для меня скромности): в этом ужасном деле я принимал самое непосредственное участие, и часть славы, лучи которой способны ослепить кого угодно, но только не Щеглова, причитается и на мою долю.

С Щегловым судьба свела меня более полугода назад при обстоятельствах, как нельзя более характерных для его профессии: в кабинете следователя МУРа. Только что был убит профессор Красницкий, известный на весь мир учёный-энтомолог, и я, невольный свидетель, а позже – и участник трагических событий, держал ответ перед грозным капитаном угрозыска. А к концу следствия мы уже были друзьями. С тех пор я виделся с ним раза два-три, не больше – его постоянная занятость, бешеные гонки за преступниками, дела, от которых волосы дыбом становятся, и бессонные ночи рядового, но от того не менее гениального, сотрудника МУРа не позволяли мне настаивать на более тесном общении. А как бы я этого хотел! Ведь моя страсть к криминалистике, сыску и детективному чтиву не знает предела.

В истории, о которой пойдёт речь, судьба снова столкнула нас. Именно здесь, в старом доме отдыха, во всю ширь развернулся талант криминалиста и гений психолога и аналитика старшего следователя Московского угрозыска капитана Щеглова. Ему и посвящаю я этот рассказ.

Всё началось с путёвки. Обыкновенной горящей путёвки, совершенно бесплатной и никому не нужной путёвки, которую я рискнул взять.

Чтобы понять мотивы, толкнувшие меня на этот поступок, необходимо вновь оглянуться назад. Не прошло ещё и трёх месяцев, как я работал на новом месте. Научно-исследовательский институт с замысловатым названием только-только открылся, и ничего примечательного в нём не было, если не считать одного обстоятельства: он находился в трёх минутах ходьбы от моего дома. Магазин «Овощи-фрукты», где я работал прежде, этим преимуществом не обладал: до него мне приходилось пилить целых семь остановок на автобусе, да ещё пешком минут десять – и так каждый день. Но, пожалуй, главная причина перемены места работы крылась в другом. После той истории с убийством профессора Красницкого и разоблачения банды Боброва отношение ко мне в родном коллективе в корне изменилось. И если в глазах рядовых торговых работников я превратился в героя дня, в эдакого Робина Гуда, то директор магазина, человек в общем-то неплохой, но до ужаса трусливый, стал относиться ко мне с опаской. Не знаю, были ли за ним какие грехи по торговой линии или тут просто сработал инстинкт самосохранения (ещё бы! под самым носом сыщик-любитель работает – да мало ли что может случиться…), только сосуществовать со мной под одной крышей ему стало тесно. Собственно, именно он подкинул мне идею о вакансии в НИИ и порекомендовал меня тамошнему директору столовой, причём на новом месте мне светила довольно-таки приличная зарплата. (Впрочем, может ли она быть приличной при нынешнем скачке инфляции?) Я дал своё согласие, ибо предложение действительно казалось заманчивым.

Теперь о путёвке. Работая в магазине «Овощи-фрукты», я не только не пользовался никакими профсоюзными благами, включая путёвки, но даже никогда и не слышал, чтобы они у нас были. Поэтому здесь, в институте, как только по местному радио промелькнуло сообщение о горящей путёвке в подмосковный дом отдыха, я сразу же отправился в местком, написал заявление и стал её законным владельцем. Отъезд намечался через день.

Стояли крещенские морозы. Зима выдалась на славу, и поездка обещала быть великолепной. Я всегда любил перемену места обитания, и эти две недели, которые, согласно отметке в путёвке, мне предстояло провести в глухом, почти таёжном подмосковном лесу, в таинственном доме отдыха, должны были внести приятное разнообразие в мою серую, будничную жизнь. И как ни отговаривали меня мои новые коллеги по работе от столь опрометчивого шага, приводя в качестве аргументов такие замечания, что, мол, это не дом отдыха, а дыра, каких ещё свет не видывал, что холодрыга там несусветная и что при их нормах питания я не то что две – и одной недели не протяну, – я не внял их искренним предостережениям и остался непоколебим. Трудности меня притягивали, а в отношении жизненных удобств я всегда был неприхотлив. В конце концов, пожимая плечами и в недоумении разводя руками, они оставили меня в покое.

2.

А через день, в шесть часов вечера, – уже стемнело – я вышел из горящей огнями тёплой электрички на совершенно тёмную, пустынную платформу, обильно усыпанную свежим, мягким, недавно выпавшим снегом, чья гладкая, девственная поверхность не несла ещё ни одного человеческого следа. Похоже, нога человека не ступала здесь, по крайней мере, на протяжении всего текущего дня. Впрочем нет, я был не один, на платформу с поезда помимо меня сошли ещё два человека, причём сошли они вместе и теперь растерянно озирались по сторонам. Я направился к ним, с трудом вынимая ноги из глубоких рыхлых сугробов. Это была молодая пара: высокий, атлетического сложения мужчина с холёным лицом, в норковой шапке-ушанке и дублёнке – и небольшого роста хрупкая девушка, доверчиво прижавшаяся к нему.

– Простите, – сказала девушка, обращаясь ко мне, – вы не знаете, откуда отходит автобус в дом отдыха «Лесной»? Мы впервые здесь… – она смущённо улыбнулась.

– А, так вы тоже туда едете! – обрадовался я. – Значит, нам по пути. Но вот насчёт автобуса ничего сказать не могу – я здесь тоже в первый раз.

– И вы в «Лесной»? – в свою очередь обрадовалась она. Я кивнул. – Тогда давайте искать вместе.

– С удовольствием.

Её спутник за всё время нашего короткого диалога не проронил ни слова. Он стоял и лениво разглядывал меня с высоты своего роста. Не думаю, что мой вид произвёл на него сильное впечатление.

– А у нас свадебное путешествие, – весело сказала она, когда мы, словно полярные первопроходцы, осваивали снежную целину безымянной платформы.

– Да ладно тебе, – недовольно проворчал парень, дёрнув её за рукав.

– А как вас зовут? – с любопытством спросила она, заглядывая мне в глаза.

Меня всегда умиляла человеческая непосредственность, но женская – в особенности.

– Максим.

– А по отчеству?

Я махнул рукой:

– Да какое там отчество. Я ведь немногим старше вас, так что зовите просто – Максим.

– А я Лида.

– Очень приятно.

– Сергей, – неохотно буркнул парень; было видно, что это короткое слово он выдавил с трудом, из вежливости, по необходимости, лишь затем, чтобы завершить некий обязательный ритуал знакомства, опрометчиво затеянный его очаровательной спутницей.

– Мой муж, – гордо и с некоторым вызовом произнесла Лида; слово «муж» прозвучало в её устах, я бы сказал, с большой буквы. Она боготворила его, чего, похоже, нельзя было сказать о нём.

Наконец мы достигли края платформы, скатились по невидимым под снегом ступенькам и, завидев чуть в стороне от железнодорожного полотна группу огней, пошли к ним. Сколько времени мы добирались до них, я уже не помню, но зато хорошо запомнилось ощущение от этого снежного марш-броска и ассоциации, с ним связанные: Клондайк, Доусон, цепочка отважных золотоискателей, неистовый лай собак, пятьдесят градусов ниже нулевой отметки, треск могучих, промёрзших насквозь сосен, вой голодных волков, и впереди – призывные огни северного сияния. Да, всё было почти по Джеку Лондону, только путь нам освещало не северное сияние, а несколько тусклых фонарей вперемешку с десятком таких же тусклых окон.

Интуиция подсказала нам верное направление: совершенно неожиданно на нашем пути вырос столб с почти полностью занесённой снегом ржавой металлической табличкой, которая указывала, что автобус в дом отдыха «Лесной» отходит отсюда.

– Ну, наконец-то! – обрадовался я.

– Осталось совсем немного, – недовольным баском произнёс Сергей, – дождаться этот самый автобус.

– Дождёмся, – уверенно сказала Лида. – А как здесь хорошо, правда?

Нужно было быть отчаянным и неизлечимым романтиком, чтобы согласиться с этой чудесной девушкой. Судя по замечанию парня о том, что ничего, мол, здесь хорошего, тьмутаракань и тундра, он таковым не являлся. Что же касается меня, то, хотя я тоже не причислял себя к этой счастливой категории рода человеческого, в данный момент я был настроен весьма романтически, поэтому горячо поддержал девушку, полной грудью вдыхая колючий, щиплющий за нос морозный воздух:

– Здесь прекрасно, в этом вы правы. Согласитесь, что русская зима – это царство снега, чистого, мягкого, искрящегося таинственным голубым сиянием при свете полной луны. Обилие снега так характерно для нашей зимней природы. К сожалению, это большая редкость в последние годы.

– Вы, наверное, стихи пишете, Максим? – спросила она с интересом.

– Увы, не дал Бог таланта, – развёл я руками и печально улыбнулся, чем, по-видимому, несколько разочаровал Лиду.

Если же быть до конца откровенным, – и здесь я был вынужден признать справедливость доводов моих коллег – то это место, действительно, было дремучей дырой. Несмотря на то, что памятью своей я поистине мог гордиться, название платформы, на которую нас выбросили, словно вражеский десант в глубокий тыл врага, напрочь вылетело у меня из головы. Небольшой населённый пункт утопал в снегу и был окружён сплошной стеной тёмного, замершего в ожидании весны леса. Нитка железной дороги делила мир строго пополам, исчезая и теряясь во тьме сразу же по выходе из деревни (или города?), и лишь просвет между деревьями говорил о том, куда уносятся бесконечные рельсы. Темень стояла такая, какая возможна только в глухомани, лишённой привычного нам городского электрического освещения. Было очень тихо и совершенно безветренно.

Автобус мы прождали около двух часов. К концу этого срока не только Сергей – даже я стал терять терпение и самообладание, но Лида – вот характер! – лучилась таким неиссякаемым оптимизмом и искренней радостью, что я не мог не восхититься ею. Заметно подморозило, и мы отчаянно топали, чтобы согреться. Пока мы тряслись от холода в этой пустыне, мимо нас не проехала ни одна машина, ни одно живое существо не попало в поле нашего зрения – и лишь один древний дед в телогрейке и валенках, скорее похожий на домового или лешего (я бы не удивился, если бы узнал, что в этой глуши они всё ещё водятся), чем на живого человека, проковылял мимо нас, бурча себе под нос: «И куда их черти несут на ночь глядя? Сидели бы по домам…»

Но вот наконец долгожданный, объятый паром автобус затормозил возле нас, и мы, счастливые и довольные, что он вообще пришёл, ворвались в салон и с наслаждением вдохнули запах бензина, старой ветоши, сваленной у задней двери, и ещё чего-то, неуловимого, что так живо напоминало нам о цивилизации. Водитель, пожилой, небритый мужчина, откровенно зевал и почти что спал за рулём. Я выразил опасение, способен ли он вообще вести автобус, на что тот промычал нечто нечленораздельное, означавшее, видимо, что-то вроде: будь спок, парень, довезу в лучшем виде, – и отчаянно зевнул – протяжно, с подвыванием, до слёз в глазах, до хруста в скулах. Я пожал плечами и занял место в середине салона; молодая супружеская пара уселась впереди. Старые, давно не смазываемые двери заскрипели и с грохотом захлопнулись, автобус взвыл, дёрнулся и покатил во тьму.

Наше путешествие в кромешной темноте (оставалось удивляться, как только спящий водитель различает дорогу, которой здесь, по-моему, не было с самого основания мира), – итак, наше путешествие длилось минут сорок. Я задремал. Внезапный толчок и наступившая затем тишина заставили меня очнуться. Автобус стоял у слабо освещённого подъезда. Сергей и Лида уже выходили через переднюю дверь, я же, чтобы не мешать им, решил воспользоваться задней, но… Каково же было моё удивление, когда я нос к носу столкнулся с низеньким, кругленьким мужчиной неопределённого возраста с лукавыми глазами, который тоже намеревался покинуть автобус. Видя моё недоумение, он вежливо улыбнулся и остановился, уступая мне дорогу.

– Прошу, – произнёс он, сопровождая приглашение жестом руки. – Молодым везде у нас дорога.

Я вышел из автобуса, попутно ломая голову над необычным обстоятельством: каким образом этот гражданин проник в автобус, если автобус ни разу не останавливался? Это могло произойти только там, на конечной, но тогда почему ни я, ни те двое молодых людей не заметили его? Ответ мог быть только одним: он вскочил в автобус через заднюю дверь перед самым его отправлением, и там же, на задней площадке, оставался все сорок минут. Скрежет закрывающихся дверей заглушил шум от его появления, поэтому он остался не только никем не замеченным, но и не услышанным. Видимо, он очень спешил и влетел в автобус в самый последний момент. Всё встало на свои места. Я удовлетворённо вздохнул, и хотя никакого криминала в этом незначительном эпизоде не было, мне всё же доставило некоторое удовольствие поломать голову над ним и в конце концов решить эту нехитрую задачу. Наверное, у меня навязчивая идея – походя решать всяческие головоломки, подобно тому, как шахматист мысленно расставляет фигуры на кафельном полу.

3.

В сыром мрачном вестибюле нас встретила пожилая женщина в синем халате, похожая на уборщицу, проверила путёвки, проворчала что-то по поводу нашего позднего появления и проводила на второй этаж к директору дома отдыха, который должен был зафиксировать наше прибытие и разместить по комнатам. Мы ввалились в его кабинет все вчетвером: Сергей, Лида, я и тот круглый незнакомец, так внезапно обнаруживший себя к концу поездки. Директор сидел за столом и раскладывал пасьянс. Это был крупный мужчина лет пятидесяти пяти, бледный, сутулый, обрюзгший, с тяжёлыми синюшными мешками под глазами, копной неухоженных волос по обе стороны небольшой лысины, длинными чёрными усами и безразличным ко всему взглядом; он был в старом, поношенном пиджаке, на нижней губе висел потухший окурок. Лениво подняв глаза, он вдруг резко выпрямился, замер с раскрытым ртом и, выронив окурок, уставился на нас, словно на выходцев с того света. Мы нерешительно топтались в дверях. Наконец круглый гражданин выступил вперёд и, сияя широкой, радушной улыбкой, протянул руку.

– Здравствуйте, товарищ директор! Так-то вы гостей встречаете.

Говорил он приятным, бархатистым баском. Директор медленно поднялся, но своей руки в ответ не протянул.

– Вы… вы кто?

– Мы-то? – Круглый гражданин обернулся и лукаво подмигнул нам, как бы призывая в свидетели бестолковости администратора. – Мы – отдыхающие, желающие приятно провести время в вашем чудесном доме отдыха. Вот наши путёвки. – И он протянул свою путёвку директору; мы тут же последовали его примеру.

– Ax, отдыхающие! – воскликнул директор и рассмеялся, но глаза его по-прежнему оставались тревожными. – Ну, тогда другое дело. Проходите сюда, пожалуйста.

Дальнейшая процедура нашего благоустройства прошла быстро и без каких-либо заминок. Внеся нас в книгу регистрации, директор порылся в столе и извлёк оттуда два ключа.

– Сейчас зима, – произнёс он, как бы оправдываясь, – желающих ехать в такую даль немного, поэтому под нужды отдыхающих мы отвели только третий этаж. В связи с этим штат сокращён чуть ли не на две трети, и мне, как видите, – он погремел ключами, – приходится совмещать в своём лице и роль директора, и роль ключника, и ещё множество других ролей. Но, уверяю вас, товарищи отдыхающие, на вашем отдыхе это никоим образом не отразится. Берите ключи и размещайтесь. Как устроитесь, спускайтесь в столовую, она на первом этаже, насчёт ужина я распоряжусь. Это ваш, молодые люди, – он протянул один ключ Сергею и попытался улыбнуться, но потерпел фиаско, – а это… – он запнулся, передавая мне второй ключ, и удручённо вздохнул, как бы желая сказать, что ничего, мол, не поделаешь, придётся вас временно поселить с голодным тигром, – а это вам. К сожалению, одноместных палат у нас нет. – Он виновато развёл руками.

Я взял ключ, недоумевая, к чему директор употребил это больничное слово – «палата».

– О чём речь! – весело воскликнул круглый гражданин. – Не графья – перебьёмся. Вдвоём даже веселей. Правда ведь, товарищ?

Я ответил, что, да, конечно, но веселиться сейчас мне что-то не хочется, а хочется, честно говоря, отдохнуть – устал как собака.

Мы поблагодарили директора и вышли. Молодожёны тут же убежали вперёд, а я остался наедине с весёлым гражданином. Он пыхтя догнал меня и фамильярно просунул руку под мой локоть.

– Послушайте, – доверительно заговорил он, шепча мне в самое ухо, – раз судьба определила нас в один номер, или палату, как выражается этот сухарь директор, то, по-моему, первым делом нам нужно с вами познакомиться. Я – Мячиков Григорий Адамович, можно просто – Гриша. А вас как величать?

– Чудаков Максим Леонидович, – представился я в свою очередь.

– О! Прекрасное имя – Максим! Настоящее русское, не то что все эти Эдуарды, Альберты, Рудольфы и Арнольды.

Мы поднялись на третий этаж и очутились в просторном холле; в дальнем его углу стоял телевизор, облепленный со всех сторон многочисленной группой зрителей. Шёл «Вход в лабиринт» – многосерийный детектив по роману братьев Вайнеров.

– Опять эту халтуру крутят, – скривился Мячиков. (Просто удивительно, до чего же порой фамилия соответствует внешности её владельца!)

При звуке его голоса несколько человек оторвались от экрана и повернули головы в нашу сторону. Их угрюмые физиономии ничуть не обескуражили моего спутника: он мягко улыбнулся и приветливо помахал им рукой:

– Добрый вечер, друзья!

Ему никто не ответил, и мы отправились на поиски нашего номера, комнаты или палаты – называйте как хотите, но последнее, по-моему, больше отвечало архитектурным особенностям и самому духу этого заведения. Действительно, всё здесь напоминало больницу: длинный-предлинный коридор с холлом посередине, по обе стороны коридора – номера-палаты; отдыхающие, которые скорее походили на больных, нежели на здоровых, причём некоторые из них, если судить по их маниакальным, сверлящим взглядам, – на психических; тусклый полумрак, который царил здесь повсюду. Нет, это явно не Рио-де-Жанейро, как сказал бы незабвенный Остап-Сулейман, попади он в это богоугодное заведение. Но я не падал духом: во-первых, я был неприхотлив и материальные удобства играли в моей жизни второстепенную роль, а во-вторых, жизнерадостный, брызжущий через край оптимизм моего спутника заражал и меня.

Свой номер мы нашли в самом конце коридора, в левом его крыле, как раз напротив мужского туалета. Мячиков по этому поводу сострил, что более удачное расположение и представить трудно. Номер был сырым и холодным, из мебели мы нашли лишь две поржавевшие кровати, застеленные чистым, туго накрахмаленным бельём, от которого веяло чем-то могильным, небольшой стол и стенной шкаф для одежды. И здесь дух больницы!

– А знаете что, Максим Леонидович, – предложил Мячиков, когда мы поделили койко-места, распаковали свои вещи и переоделись, – давайте поужинаем здесь, а не в столовой. У меня есть небольшой запасец продуктов на чёрный день, а то, знаете, общепитовская кухня способна угробить даже самый здоровый организм, не то что наши, насквозь гнилые, обильно сдобренные нитратами и светящиеся полным набором изотопов урана. Присоединяйтесь, а? У меня сервелатик, шпроты, свежие огурчики, кофе в термосе. – Я замялся в нерешительности. – Нет-нет, Максим Леонидович, это мне нисколько не обременительно, и в голову не берите! Наоборот, я буду очень, очень рад угодить вам.

Я сдался. Действительно, если человек просит, почему я должен ему отказывать? Тем более что человек был мне приятен и общение с ним обещало доставить удовольствие.

– Вы согласны! – искренне обрадовался Мячиков. – Да мы сейчас такой пир отгрохаем!.. Язык проглотите.

В мгновение ока на столе появились консервы, свежие овощи, зелень, колбаса, термос, чашки и даже банка с горчицей.

– А вы предусмотрительны, Григорий Адамович, – улыбнулся я. «Гришей» называть его я почему-то не мог.

– А куда ж сейчас без этого, – ответил он, сокрушённо качая головой и орудуя консервным ножом. – Жизнь такая… Вы думаете, в столовой сейчас что? Холодные пережаренные котлеты без единого намёка на мясо, слипшиеся и тоже холодные макароны и вода из местного водопровода, именуемая у них почему-то компотом. Вот и весь ассортимент. Так что кушайте, Максим Леонидович, и радуйтесь жизни.

Я кушал и радовался. С соседом мне явно повезло. А это, по-моему, самое главное в подобных заведениях, где кроме надежды на приятного собеседника больше рассчитывать было не на что.

Пока мы ужинали, Мячиков болтал без умолку. Оказалось, что он работает преподавателем математики в одном из московских ПТУ, в дом отдыха попал совершенно случайно и то лишь потому, что бесплатную путёвку ему всучили чуть ли не силой. Живёт один, ни жены, ни детей не имеет. Я слушал и удивлялся, до чего же его судьба схожа с моей, но когда он сообщил, что одержим страстью к детективным романам, а его любимая писательница – Агата Кристи, я счёл нашу встречу знамением Божьим. Я восторженно внимал своему визави, а когда он закончил, открыл ему тайну своей любви, предметом которой являлась всё та же Агата Кристи, но при этом заметил, что Чейз тоже неплох. «О да! – воскликнул он. – Чейз просто великолепен». В конце концов я не сдержался и рассказал ему о своём друге, капитане Щеглове, о нашем совместном участии в деле профессора Красницкого, о блестящем завершении его и поимке отпетых негодяев-валютчиков. О более внимательном слушателе не мог бы мечтать и сам Ираклий Андронников, великий мастер устного рассказа, – настолько поглощён был Мячиков моим повествованием. Когда я закончил, он с завистью и искренним восхищением пожал мне руку. Пожал молча и больше не проронил ни слова.

Чтобы слегка взбодрить себя после трудного дня, я рискнул выпить чашечку кофе, хотя было уже девять часов вечера. Теперь не засну, подумал я, но оказался не прав: уже через четверть часа я почувствовал такую сонливость, что вынужден был извиниться перед Мячиковым и отправиться на боковую. Видимо, тяготы минувшего дня и долгая дорога в этот заброшенный на самый край света дом отдыха окончательно вымотали меня. Уже засыпая, я отметил, что мой сосед, Мячиков Григорий Адамович, тоже готовится отойти ко сну.

День второй

1.

Проснулся я от какого-то страшного грохота. Спросонья я подумал было, что на наш дом отдыха «Лесной» обрушился Ниагарский водопад, потом решил, что нет, водопадов здесь не бывает, а вот землетрясение вполне может приключиться, – и проснулся.

Храпел Мячиков. Храпел виртуозно, с чувством, со знанием дела, используя весь набор воспринимаемых человеческим ухом частот, и главное – громко. Впрочем, громко – это слишком мягко сказано. Мне казалось, что потолок не выдержит и вот-вот рухнет на нас. Я взглянул на часы, поймав блик одинокого ночного фонаря. Без двадцати три. В темноте смутно вырисовывался круглый контур Мячикова, скрытого под одеялом. Я мысленно чертыхнулся. Вот напасть-то! Не хватало мне ещё соседа-храпуна! Да за две недели от эдакого соседства и свихнуться недолго.

Я лежал, слушая переливы мячиковского храпа, и в душе клял судьбу за вечные её сюрпризы. Где-то пробило три.

Внезапно, в период затишья между двумя взрывами богатырского храпа, до моего слуха донёсся тихий шорох – будто кто-то осторожно царапался в дверь. Кошка, что ли, скребётся? Или мыши? Мышей я не боялся, к кошкам тоже относился спокойно, поэтому решил не реагировать на этот звук, но не тут-то было: звук не умолкал и отличался завидной настойчивостью. Что ж, придётся вставать, подумал я, откинул одеяло, содрогнулся от холода, с трудом натянул тренировочные брюки, впотьмах дошлёпал до двери и тихо приоткрыл её. Коридор освещался тусклым светом ночных светильников и был абсолютно пуст. Я пожал плечами и хотел было вернуться в тёплую постель, но тут услышал далёкий, чуть различимый звук, напоминающий стон. Сердце моё забилось вдвое быстрее. Я оставил дверь приоткрытой и шагнул в коридор. До холла было метров пятнадцать, и я решил было добраться до него, но не сделал я и десяти шагов, как где-то сбоку щёлкнул замок, а сзади, как мне почудилось, пронёсся кто-то невидимый. Я остановился и прислушался. Всё тихо – ни стона, ни шороха, ни дыхания – ничего, кроме храпа Мячикова, преследующего меня по пятам сквозь щель в приоткрытой двери нашего с ним номера. Да полноте! – вдруг подумалось мне. Все эти ночные страхи и всевозможные звуки навеяны выпитым на ночь кофе, нервным переутомлением и ночным временем. Что с того, что кто-то где-то застонал? Здесь сейчас спит около трёх десятков человек, каждому из них может что-нибудь присниться, и каждый вправе во сне застонать, всхлипнуть или даже пройтись по карнизу. Что мне всё время мерещатся какие-то тёмные дела, чей-то злой умысел, преступные намерения? Проще надо смотреть на вещи, Максим Леонидович, проще! Тем более в три часа ночи. Вокруг, за этими дверьми, спят простые люди, которые звёзд с неба не хватают, потому что звёзд этих никто им не даёт, живущие тихими радостями, способные позволить себе отдых лишь в такого вот больничного типа заведении и понятия не имеющие о курортах Средиземноморья или, скажем, Багамских островах. Взять, к примеру Сергея с Лидой – ну чем плохие ребята? Или тот же Мячиков…

Вдруг я поймал себя на мысли, что больше не слышу его храпа. Опять-таки, ну что из того, что человек перестал храпеть? Перевернулся на другой бок – и замолк. Ведь не специально же он это сделал, чтобы заставить меня поломать себе голову! Я усмехнулся, повернул назад и пошлёпал к своему номеру. Остановившись напротив туалета, я заглянул туда, но не успел переступить порог, как под ногой что-то звякнуло и покатилось по кафельному полу. И здесь был всё тот же тусклый полумрак, но я всё же сумел найти то, что послужило причиной шума, взорвавшего ночную тишину и наверняка разбудившего, как мне тогда казалось, весь дом отдыха сверху донизу. Это была пустая стеклянная ампула со странной надписью «омнопон». Осторожно проведя пальцами по неровному зазубренному краю, я почувствовал влагу. Значит, ею недавно воспользовались. Я пожал плечами и бросил ампулу в урну. В этом тоже не было ничего особенного: не раз, когда под рукой не оказывалось таблетки анальгина, а голова трещала так, что я боялся за её сохранность, я просто вскрывал ампулу с тем же болеутоляющим средством и вливал его в себя. Вероятно, здесь был тот же случай, тем более что сейчас с лекарствами особенно туго. Вот только название такое я встречаю впервые.

Вернувшись в номер, я обнаружил, что Мячиков, действительно, повернулся на другой бок и больше не храпит. Его довольная круглая физиономия блаженно улыбалась во сне. Тем лучше, подумал я, значит, есть шанс провести остаток ночи в относительной тишине. Только бы он не захрапел снова, только бы не захрапел… Уже засыпая, я снова взглянул на часы: половина четвёртого.

2.

Утром я встал рано, оделся, умылся, привёл себя в полный порядок и покинул номер, бросив напоследок взгляд на круглое, луноподобное лицо безмятежно спящего Мячикова, моего соседа-храпуна. Сейчас он не храпел.

Проходя по коридору, я не встретил ни единой души. Интересно, куда же все подевались? Но, дойдя до холла, я вдруг увидел толпу, сгрудившуюся у лестницы и беспокойно гудящую. По бледным, вытянутым лицам я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Я протолкался вперёд и остолбенел.

Прямо передо мной, у лестничного пролёта, ведущего на четвёртый этаж, в луже крови лежал мужчина средних лет. Даже мне, дилетанту в вопросах медицины, сразу же стало ясно: он был безнадёжно мёртв. Мне показалось, что он – один из тех, кто провожал нас с Мячиковым хмурым взглядом, когда мы накануне искали свой номер.

– Что с ним? – дрогнувшим голосом спросил я.

– Убили, – глухо произнёс у самого моего уха женский голос. – Сегодня ночью.

Ночью! Ко мне вдруг вернулись все мои недавние ночные страхи. И шорохи, и поворот ключа в замке, и – главное – стон! Теперь-то я уже на всё смотрел иначе, теперь всё выглядело в совершенно ином свете. Мой ум прирождённого сыщика, постоянно терзаемый детективной беллетристикой, заработал на всю катушку. Главное – не упустить ни одной детали, и прежде всего – восстановить в памяти весь ход ночных событий. Итак: без двадцати три я проснулся, в три выглянул за дверь, в это же самое время, то есть в три или, в крайнем случае, минут пять четвёртого, я услышал стон, следом – поворот ключа в неизвестном номере (жаль, что я не обратил тогда на него внимания), далее – пустая ампула на кафельном полу туалета (слово «омнопон» теперь казалось мне зловещим), и в двадцать минут четвёртого я снова лёг спать. Значит, этот несчастный стонал (если, конечно, стонал именно этот несчастный) примерно в три часа ночи или что-то около того. А отсюда следует, что в этот час он был ещё жив, но уже смертельно ранен. Однако, повторяю, все эти рассуждения справедливы лишь в том случае, если ночью стонал именно этот мужчина, а не кто-нибудь ещё. А стонать мог любой из трёх десятков человек, здесь собравшихся.

– Врач был? – спросил я.

– Что толку! – махнул рукой стоявший рядом мужчина. – Не врач, а дерьмо. Пьян в стельку.

– Милицию вызвали?

– Вызвали, – ответил кто-то. – Полчаса дозвониться не могли. Единственный аппарат – у директора, да и тот работает через раз.

– Какой ужас! – услышал я знакомый голос и обернулся. Лида стояла в двух шагах от меня и круглыми от потрясения глазами смотрела на неподвижное тело. Её била мелкая дрожь.