скачать книгу бесплатно
А вдруг это правда?
Мэрибет Мэйхью Уален
Очаровательная ложь. Тайны моих соседей
Сикамор-Глен может показаться идеальным американским районом, но за белыми заборами скрывается паутина тайн, которая тянется от дома к дому. Соседи беззаботно хранят секреты, пока в общественном бассейне не случается трагедия. Душное лето на Сикамор-Глен обнажит чужие секреты и докажет, что мы никогда не знаем до конца самых близких людей. Но ведь это не означает, что их нельзя любить и прощать?
Мэрибет Мэйхью Уален
А вдруг это правда?
Marybeth Mayhew Whalen
The things we wish were true
Copyright © 2006 by Marybeth Mayhew Whalen
© Комаринец А., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
© Aleksandar Mijatovic / Shutterstock.com
© cdrin, Eder / Shutterstock.com
Всем Кейли в мире.
Да найдете вы место, где почувствуете себя своими.
День поминовения[1 - Национальный день памяти США, отмечается в последнее воскресенье мая, посвящен памяти американских военнослужащих, погибших во всех войнах и вооруженных конфликтах, в которых США когда-либо принимали участие. (Здесь и далее – примечания переводчика.)] 2014 года
Муниципальный бассейн Сикамор-Глен, Мэттьюс, Северная Каролина
Кейли
Мы с Каттером были там, когда открыли летний бассейн Сикамор-Глен. Поэтому я своими глазами видела паутину, которая заплела ворота, мешая всем просто войти, как делали здешние жители каждый год. Наши новые соседи переминались с ноги на ногу и наигранно и громко вздыхали, ожидая, пока спасатели решат, что же теперь делать. Прижимая к себе полотенца, сумки-холодильники и надувные матрасы, они сверлили глазами паутину, словно могли выжечь ее глазами, как супергерои.
Мы все посмотрели на огромного круглого паука – желтого с черными полосами, – который сидел в центре этой паутины. Казалось, он ждал нас, точно должен был доставить послание, без которого не начнется лето, – как паучиха детской комедии «Паутина Шарлотты». Но послания данного паука никто слышать не хотел. Думать собравшиеся могли только о том, как бы прогнать насекомое подальше, чтобы поскорей начать веселиться.
Кое-кто из мальчишек раздобыл палки и стал тыкать в паука – желание уничтожать заложено в ДНК мальчишек, как мы знаем из уроков естествознания. Они размахивали палками, словно в их руках мечи, довольствуясь тем, что наносили колющие удары воображаемому сопернику, раз матери не позволили им убить паука.
Я чувствовала возбуждение стоявшего рядом Каттера: ему хотелось присоединиться к ним, но он знал, что ему нельзя. Само его тело напряглось, внутреннее Я рвалось к тем мальчишкам, тогда как сам он оставался на месте. Я не сказала ему ни слова и даже не шелохнулась. Мне и не нужно было. Каттер знал, как обстоят дела. Как бы ему того ни хотелось, он походил на тех мальчишек.
Тем временем девочки съежились от страха, драматизируя даже больше, чем нужно, прижались друг к другу и визжали так громко, что один спасатель зажал руками уши, а родители закатили глаза и велели девочкам замолчать. Я, конечно, визжать не стала. Я не такая, как эти девчонки, в точности, как Каттер отличается от местных мальчишек. Поэтому я просто наблюдала за пауком и жалела его: сейчас уничтожат все его труды. Я надеялась, что никто не причинит пауку вреда, что кто-нибудь помешает мальчишкам убить несчастное существо, когда матери отвернутся. Мы с Каттером – и только мы двое – стояли в сторонке, отдельно от толпы.
Один спасатель нашел длинную палку и осторожно извлек паука из паутины, а затем опустил в траву, не причинив насекомому вреда. Двое мальчишек сделали вид, будто нашли его и затоптали. Второй спасатель другой палкой сбил паутину, позволив собравшейся толпе попасть на территорию у бассейна. Про паутину быстро забыли, и соседи как ни в чем не бывало потащились к воде. Они натирались солнцезащитными кремами, открывали пиво и практически игнорировали своих чад, спеша рассказать друг другу, как поживали последние девять месяцев. Бассейн собирал всех обитателей этого поселка, но только летом.
Позже в тот день пошел дождь, и всем пришлось бежать к машинам под каскадами воды, ворча, что день испорчен, крича друг другу, что это плохое начало летнего сезона. Они выбегали из тех же ворот, через которые входили, напрочь позабыв про существование паука. После я вспомню о нем, спрошу себя, а что он хотел нам сказать и изменилось бы что-нибудь, если бы мы прислушались.
Зелл
Зелл Бойетт осторожно спустилась по лестнице, с благодарностью цепляясь за перила. Раньше она буквально слетала по этим ступенькам, едва касаясь их ногами, когда неслась по своим многочисленным делам: книжный клуб, церковь, заседания районного совета, обеды с подругами. Джон часто подкалывал ее: «Ты же поранишься». И она поранилась, но не там, не на лестнице.
Она старалась идти нормально, когда входила на кухню, где Джон пил кофе за столом и с растерянным видом пялился в экран компьютера. Подняв глаза, он увидел ее на пороге.
– Доброе утро, – сказал он.
Налив себе кофе, она присоединилась к нему за столом, положила ладонь ему на руку.
– Голоден? – спросила она. В той или иной форме в точности этот разговор они вели последние тридцать лет.
Он пожал плечами.
– Съем что-нибудь, если ты приготовишь. – Его стандартный ответ.
Зелл заковыляла к буфету. Она чувствовала, что муж наблюдает за ней, и знала, какие слова вертятся у него на языке, – точно так же, как если бы он произнес их вслух. Джон беспокоился о ее колене, постоянно уговаривал сходить к врачу. Когда, заметив это впервые, он спросил, как она поранилась, она ответила: на пробежке, – достаточно близко к правде.
Она принялась готовить им парфе из мюсли, йогурта и черники, но ее прервал стук в дверь. Стучали неуверенно, и она привыкла слышать такой стук по меньшей мере раз в день. Открыв заднюю дверь, она увидела на пороге маленького Алека из соседнего дома. Он посмотрел на нее из-под челки, которую давно следовало подстричь. Надо бы предложить свои услуги его отцу, рассказать, как она стригла волосы собственным сыновьям, когда им было столько же, сколько сейчас Алеку. Ланс откажется и взмахнет руками так, словно это последний штрих в магическом фокусе, благодаря которому все неприятности исчезнут. Он станет заверять ее, что все в порядке и он давно собирался повести Алека и Лайлу стричься. А потом на его лице возникнет выражение измученной тревоги – такое выражение лица всегда заставляло Зелл волноваться. У бедняжки случится сердечный приступ еще до того, как ему стукнет сорок.
– Привет, миссис Бойетт, – сказал Алек и тщетно попытался смахнуть челку с глаз. – Папа послал спросить, нет ли у вас молока. – Мальчик покачал головой и уставился в пол, точно отцовская некомпетентность ему просто невыносима. – Он опять забыл его купить.
Не далее как вчера Алек стоял на этом самом месте и просил то же самое. Тогда она отдала ему молоко, которого оставалось совсем немного, а затем захромала в продуктовый магазин за новым. Ей хотелось сказать, что она не может и дальше снабжать их молоком и другими продуктами. Но отчасти (и это была бо?льшая часть) она знала, что и дальше будет так делать.
– Конечно, Алек. – Она улыбнулась мальчику, чтобы его успокоить.
Достав из холодильника молоко, она протянула ему полный галлоновый[2 - Галлон – английская мера объема, соответствующая от 3,79 до 4,55 л.] пакет. Алек взял пакет с тихим «ух», прижал его к груди, словно баюкая, как маленького ребенка, которого он должен защищать ценой собственной жизни; конденсат от картонки намочил перед его футболки, на которой уже красовалось пятно от шоколадного сиропа.
– Приятного аппетита, – пожелала ему Зелл.
Она знала, что эти дети ужасно плохо питаются. Она не одобряла, когда Ланс кормил их хлопьями с сахаром, но он не спрашивал ее мнения, и она подозревала, что, хотя Ланс и ценил ее помощь, ему было наплевать на ее мнение. Но это не мешало ей задаваться вопросом, что бы подумала Дебра, если бы увидела своих детей с нечесаными волосами и грязными ногтями, с желтоватым цветом лица и маленькими жировыми складками, скапливающимися на талии. Она потеребила пояс своего халата. Складочки, сродни ее собственным. С прошлой осени изменились не только дети.
Она помахала Алеку на прощание, но он не смог ответить ей тем же, поскольку руки у него были заняты молоком.
– Спасибо, миссис Бойетт.
Он уже собирался идти домой.
А потом – потому что она заботилась о семье по соседству (возможно, даже слишком заботилась) или из-за того, как сгорбился Алек, точно весь мир был заключен в том галлоне молока, – она окликнула его:
– Вы, ребята, пойдете сегодня на открытие бассейна?
Мысленно она увидела Дебру в тот первый год после рождения Алека, как она катала Алека на надувной лодочке для младенцев. На нем была панама от солнца, и поля постоянно обвисали и закрывали ему глаза, а он смеялся заливистым младенческим смехом. Дебра откидывала голову назад и смеялась вместе с ним.
Алек медленно, печально покачал головой.
– Папа говорит, ему надо работать.
Слова сорвались у нее с языка, прежде чем она успела его прикусить:
– Ну, скажи ему, что я могу взять вас обоих. Скажи ему, чтобы он зашел ко мне, когда у него будет минутка, и мы обо всем договоримся.
Мальчик вопросительно посмотрел на нее, мол, «Вы серьезно?», и она утвердительно кивнула.
– Давай! Иди и скажи ему! – Она обеими руками махнула в сторону его дома, подталкивая его туда.
Обернувшись, она увидела, что Джон наблюдает за ней, и выражение лица мужа сказало ей все, что ей нужно было знать.
– И что Оливер Твист хотел на этот раз? – поинтересовался он. Джон притворялся грубым, но он был старым добряком.
– Ну зачем ты так? – упрекнула она мужа и поставила перед ним креманку с парфе.
Он поднял брови.
– Ты только что предложила отвезти этих детей в бассейн?
Она пожала плечами.
– Иначе они туда не попадут. Господь свидетель, что у Ланса нет времени их сводить.
Скрестив на груди руки, Джон смотрел на нее непроницаемо.
– Тебе лучше поостеречься, не то тебя засосет.
Она отмахнулась от его слов.
– А вот и нет. Ешь парфе.
– Я люблю, чтобы в парфе был пудинг, – проворчал он, но начал есть.
После нескольких минут тишины Джон сделал глоток кофе и сказал:
– Так вот, я разговаривал с Клейем Робинсоном. Кажется, они в той же лодке, что и мы. Дети разъехались, никаких планов на лето…
Зелл подняла глаза, догадываясь, к чему он клонит, и ей это не понравилось. Проигнорировав ее панический взгляд, Джон продолжал:
– Мы говорили о том, чтобы устроить небольшой отдых для двух парочек.
Зелл не хотела отправляться в такую поездку. Она хотела в семейный отпуск, как они привыкли: снять домик на пляже или в горах у ручья, или остановиться в отеле рядом с парком развлечений. Она хотела собирать мокрые полотенца, натирать кремом обгоревшую кожу и смахивать с себя песок. Она хотела пойти на рыбалку, в поход, покататься на американских горках, сделать лагерные вкусняшки из маршмеллоу и печений и поиграть в настольные игры. Она хотела свое привычное лето. Хотела все это повторить.
Но она не могла сказать об этом Джону, который все еще любил ее, все еще хотел ее, все еще держал за руку, когда они ехали куда-нибудь в машине. И она понимала: это очень и очень немало. Она положила ладони ему на руки. У него такие крепкие руки, даже сейчас она восхищалась ими.
– Что ты придумал? – спросила она.
– Я подумывал о Лейк-Лур, – предложил он. – Какое-нибудь тихое и спокойное местечко, вроде этого? Может быть, маленький летний домик на берегу озера. – Он усмехнулся, гордясь собой, что придумал такой отличный план. – С застекленной верандой. – Она обожала застекленные веранды, и Джон это знал. Они уже много лет говорили о том, чтобы пристроить к своему дому такую, но, учитывая тот факт, что надо оплачивать колледж троим детям, стоимость казалась неподъемной. Может быть, теперь они смогут это сделать.
– Мы с Клейем могли бы поиграть в гольф. Вы с Алтеей могли бы побродить по магазинам.
Джон давно уже дружил с Клейем по работе. Она кое-как переносила Алтею, но по доброй воле никогда бы не стала проводить с ней отпуск. У Алтеи была просто пугающая грудь, которая выглядела приблизительно так, как когда ее сын, дурачась, затолкал себе под рубашку надувные шары с водой. Груди Алтеи будто жили отдельно от ее тела и нелепо болтались каждый раз, когда их хозяйка двигалась. А еще Алтея считала, что ее единственный сын поразительно похож на Тома Круза, и при каждом удобном и неудобном случае вытаскивала его фотографии. И это тоже тревожило Зелл: слишком часто ей приходилось присутствовать при приставаниях Алтеи к какому-нибудь бедняге с фотографиями, а ему оставалось только кивать и вежливо соглашаться.
– Неплохая идея. Я позвоню Алтее, как только представится возможность, – дружелюбно откликнулась она. Попозже она придумает, как отвертеться.
Удовлетворенный, Джон поставил чашку на стол.
– Знаешь, мне необязательно ехать на работу прямо сейчас.
Зелл рассмеялась.
– Я еще даже зубы не почистила.
– Меня интересуют не твои зубы.
Он сверкнул своей очаровательной улыбкой, поднялся со стула и отнес тарелки в раковину. Затем обернулся и вопросительно поднял брови. Хихикнув, она от него отмахнулась. Он пожал плечами и пошаркал в душ.
Доковыляв до раковины, Зелл занялась мытьем кофейных кружек и тарелок после завтрака, подумывая о том, не подняться ли наверх и не присоединиться ли к Джону в душе. Разве это не та свобода, о которой они когда-то мечтали? Что-то за окном над раковиной привлекло ее внимание, заставив отбросить такие мысли. По ветру плыл голубой шар в форме сердца, плыл по улице, точно его на веревочке тянула невидимая детская рука. Забыв про посуду, Зелл смотрела ему вслед.
Брайт
Едва открыв глаза, она сразу же перешла в режим планирования, перебирая в уме дела на день вперед. Сегодня – открытие бассейна, а значит, надо убедиться, что сумки упакованы, ланчи приготовлены, время встречи с друзьями оговорено, солнцезащитный крем в большом количестве – и под рукой. Она лежала в своей постели, мысленно ставя галочки.
Она слышала, как в соседней комнате Ивретт обсуждает с Кристофером динозавров, снова и снова перечисляет разные виды, отвечает на те же вопросы, на которые отвечал уже десятки раз. Кристофер еще не мог выговорить все слоги в длинных названиях динозавров, а его ошибки в произношении вошли в легенду. Она слышала, как Ив смеется над тем, как Кристофер коверкает слово «велоцираптор». Потом раздался визг, безошибочное свидетельство того, как сын изображает этого велоцираптора. Эти звуки вытащили ее из кокона простыней, подтолкнули к сыну и мужу, ядру их семьи, ядру и центру ее самой.
– Мамочка встала! – сказал Ивретт Кристоферу. Он улыбнулся ей поверх головы мальчика. Волосы у обоих были одного оттенка русого, а глаза, хотя и разной формы, почти одинаковой голубизны. «Мои мальчики», – подумала она, и сердце у нее сжалось от любви.
– Скажи маме, куда мы ходили сегодня утром, пока она спала, – подстегнул Ив.
Кристофер задумался, потом глаза у него загорелись, когда он ухватился за правильный ответ:
– В «Криспи Крим»! – В его произношении это прозвучало как «Квиспи Квим».
– А какой пончик ты выбрал для мамы? – все подстегивал Ивретт.
– Шоколадный с посыпкой!
Брайт рассмеялась вместе с Ивреттом. Она знала, что «ее» пончик будет быстро поглощен неким почти трехлетним мальчиком со смеющимися глазами и любовью к динозаврам.
Она подхватила его на руки и прижала к себе, вдыхая его ранний утренний запах, как делала это с самого его рождения. Он был ее драгоценным, долгожданным малышом, ребенком, которого, как она боялась, у них никогда не будет.
– Привет, дружок, – сказала она. – Пончик и динозавр начинаются с одной буквы?
Кристофер скривился, напряженно размышляя. Он такой умный, уже научился связывать звуки с буквами, узнавать их четкие очертания. За их спинами Ивретт прошептал: «Нет».
Брайт наигранно замахнулась на него, когда Кристофер выкрикнул ответ, как будто сам до него дошел.
– Нет! Нет-нет-не-е-ет! – пропел он, потом рассмеялся, победно оглядываясь вокруг, когда его родители присоединились к нему.
– Я пообещала всем, что мы встретимся с ними у бассейна в одиннадцать, – сказала Брайт Ивретту. – Это даст нам несколько часов до послеобеденного сна. Но кому-то из нас придется сходить выгулять Ригби.
Ивретт кивнул в знак согласия и жестом поманил ее на кухню, где ее ждали пончик и свежесваренный кофе со сливками. Всего несколько недель назад, в День матери, он устроил из этого целую церемонию, и с тех пор Кристофер ухватился за идею суетиться вокруг маминых завтраков. Она не жаловалась. Но от мысли о переслащенном пончике ее стало подташнивать.
Ей вспомнились марш-броски в ванную по утрам, когда она была беременна Кристофером, как любила и ненавидела рвоту: любила, потому что она означала, что ребенок растет, а ненавидела, потому что кто-то завладел ее жизнью. «Пути назад нет», – думала она каждый раз, когда, склонившись над унитазом, расставалась с завтраком. «Оно происходит», – думала она тогда.
