Rehab

скачать книгу бесплатно


– И что же нужно сделать? – полюбопытствовал я. – Чем я смогу помочь этому человеку?

– Тебе нужно будет лечь в эту больницу. Это я устрою, проблем быть не должно, а затем ты встретишь там нашего человека, засланного туда заранее, и вместе – ты, твой напарник и наш товарищ – должны будете сбежать, – все сказанное дядей было похоже на бред. Я даже на минуту задумался, а не проверка ли это? Может, он специально завел этот разговор, чтобы посмотреть, смогу ли я решиться на столь отчаянный поступок. Тем не менее мне было совершенно ничего не понятно, кроме того, что нужно выкрасть больного из отделения больницы.

– А что это за человек? Почему он там находится? – спросил я, допивая остатки чая. Затем дядя жестом попросил подать ему мою чашку и налил в нее коньяк.

– Пей, – сказал он, и я сделал глоток. Алкоголь пламенем объял мое горло и огнем пронесся по желудку, после чего я почувствовал приятную легкость. – Тот человек был доставлен в ту самую больницу по случайности: типичная для бюрократического режима оплошность. На самом высоком уровне каким-то образом его имя попало не в тот список, за ним приехали, отправили на лечение. Так как по всем документам ему положено лечение, заверенное всеми инстанциями, то даже я при своем положении не могу прыгнуть выше головы и, обойдя все подписи и печати, вызволить человека. Его зовут Дмитрий Аристархович Рощин, он, кстати сказать, тоже поэт, как и ты, – сказал дядя и вздохнул.

– А почему он сам оттуда не сбежит? – пытался понять я. – Или пускай доказывает, что здоров. Неужели врачи не видят, что человеку не нужно лечение и что он попал туда по ошибке?

– Ты, конечно, плохо понимаешь всю ту силу, которая забросила его туда. Ни один врач из этой лечебницы не пойдет против заверенных документов свыше. А есть у человека заболевание или нет – там мало кого волнует. Вот они и лечат его, давно лечат. Именно поэтому он и не может оттуда сбежать – не в состоянии.

– Это похлеще страшных сказок на ночь будет. Человек словно в тюрьму попал за несовершенное преступление.

– Где-то ты прав, но это, в отличие от сказок, совсем реальная история, и нужно помочь этому человеку. Он, скажем так, недееспособен.

– Не ходит? – удивился я.

– Нет, почему же? Ходит, только молчит и потерял всякую веру на освобождение оттуда. Больница эта закрытого типа, свидания с больными запрещены. Я посылал запрос о его состоянии – это все, что я могу сделать, так вот, они и ответили, что состояние больного плохое. Он молчит, почти ничего не есть и, видимо, плохо понимает, что он там делает.

– А кто он Вам, этот Дмитрий Рощин? Он Ваш родственник?

– Нет, один товарищ, хороший знакомый.

– А тот, другой товарищ, который туда был доставлен, чтобы совершить побег, тоже не может выбраться?

– Нет, с ним все гораздо проще: он знает, зачем он там и почему, он хорошо обучен и твердо держится. Товарища этого зовут Василий Климов, он из наших. Молодой парень, имеет все необходимые инструкции.

– Кем обучен? – спросил я.

– В военном ведомстве обучен, этого будет достаточно?

– Пожалуй. Но а моя роль какая во всем этом? Просто помочь?

– Да, нужно просто помочь товарищу Климову доставить сюда Рощина. Соответственно, самим вернуться тоже целыми и невредимыми.

– А если я откажусь? – спросил я.

– Видишь ли, в чем дело? Ты можешь отказаться, но подумай сам: если ты откажешься мне помочь, я, конечно, не выгоню тебя из дома – так родственники не поступают, но какие же мы с тобой после этого родственники, если ты мне не хочешь помочь? Зная ваше бедственное состояние, я сделал все по совести, предложил свою помощь, свой дом, еду и взамен прошу об одной услуге, которая никоим образом не навредит тебе.

Конечно, вся эта история очень пугала своими тайнами и своей недосказанностью. Мне хотелось оставить все и уехать обратно, но куда? Куда я поеду, когда кругом голод? Моей матери не нужен лишний рот, когда себя прокормить становится с каждым днем все сложнее. Я понял, что выбора у меня нет и что я могу принести какую-то пользу своему дяде и всей семье, тем самым не стыдиться сидеть с дядей за одним столом и чувствовать себя нахлебником. Эта авантюра мне даже начинала нравиться, ровно настолько же, насколько и пугала меня.

– Я согласен, – сказал я.

– Буду очень тебе благодарен, мальчик мой. Завтра я покажу тебе фотографии Климова, чтобы ты знал, кого тебе искать, а заодно и Рощина.

Глава III

Легенда

И без того маленькая, душная комната подвального помещения становилась еще меньше, по мере того как Павел Викторович Русланов, изучая дело, курил папиросы, выпуская клубы дыма. Порой он постукивал костяшками пальцев по поверхности стола или крутил спичечный коробок то в правой, то в левой руке. Сколько времени ушло на чтение медицинской карты Рощина, я не знал – может быть, час, а может, и все три. Его глаза бегали по строчкам, и порой губы шевелились, словно он читал вслух, только разве что беззвучно. Русланов перекладывал листы из одной стопки в другую, лишь только взглянув на новые сведения, которые были на них запечатлены. Это была обычная медицинская карта больного, и мне было не известно, что именно Русланов хотел в ней найти. Порой он обращался к своим молодчикам – то к одному, то к другому – с просьбой разобрать слово или предложение в записи, сделанной опытной рукой врача.

– Бардак, – вдруг сказал Русланов, откинувшись на спинку стула и бросив бычок папиросы под ноги. Затем он встал, прошелся взад-вперед, тяжело дыша и о чем-то думая. После он остановился за моей спиной и наклонился ко мне.

– Значит, говоришь, никакого товарища Рощина ты не знаешь?

– Нет.

– О плане побега тоже?

– Не осведомлен.

– Так-так, – заинтересовался Русланов и, обойдя меня с правой стороны, вернулся на свое место и сел. Он сверлил меня взглядом, но не задавал ни единого вопроса, словно пытался проникнуть в мои мысли и прочесть все, что я знаю. – «Не осведомлен», говоришь?

– Нет.

– Как давно ты находишься в этой больнице?

– С весны.

– Что «с весны»? Год, месяц, число, – и на каждое сказанное слово он стучал по столу ребром ладони.

– Апрель-май этого года, точно сказать не могу.

– Какого «этого» года? – более спокойно спросил Русланов, и я почувствовал, что за этим вопросом что-то есть, вроде второго дна.

– Одна тысяча девятьсот… – но тут я замолчал, пытаясь понять, какой сейчас год, и было ли все происходящее в этом году или, может быть, это было в прошлом, а может быть, и в позапрошлом году. Я думал, что держу ситуацию под контролем, что трезво рассуждаю, но, как оказалось, моя память дала сбой. Я начал думать о том, чего я еще не помню и, как оказалось, дыра в моей памяти была огромной.

– С кем из больных вступал в контакт, вел беседы? – Русланов взял листок и уткнулся в него, что означало, что он сверяет мои ответы с данными, имеющимися у него.

– Захаров из сто пятнадцатой, Демьянов из двадцать четвертой, – после моих ответов он едва кивал головой, почти незаметно.

– Климов из девятнадцатой.

Русланов поднял голову и посмотрел на меня своими красными глазами. Затем схватил карандаш и приготовился записывать.

– Последний? Фамилия, имя, отчество, номер палаты.

– Василий Климов, отчества не знаю, палата номер девятнадцать, – я не мог понять, что так заинтересовало Русланова, и полагал, что данные о Климове у него точно должны быть, и никакой тайны о нем быть не может. Я даже был почти уверен, что следующим на допросе в этой комнате будет непременно он, если не был здесь до меня.

– Зови старика, нужна карта Климова, – сказал Русланов одному из своей свиты – тому, которого, как мне казалось, я знал и был уверен в том, что перед тем, как пойти выполнять поручение дяди, он с тревогой и разочарованием посмотрел на меня.

Я постучался в дверь кабинета Василь Николаевича, но никто не ответил.

– Не знаете, дядя у себя? – спросил я у проходящей мимо Руси.

– Василь Николаевич был на пилораме, сейчас придет, – сказала женщина, только недавно вернувшаяся из города.

– Как в городе?

– По-прежнему все, ничего нового, мы ведь только вчера уехали. Вот проведи я здесь месяц или два, думаю, заметила бы перемены, а так чего и говорить. – В парадную дверь вошел Василь Николаевич.

– Руся, принеси нам с Климом чай, пожалуйста, – сказал он, а сам отворил дверь кабинета и пропустил меня внутрь.

По левую сторону от входа находился книжный шкаф во всю стену, а на противоположной стене было окно, перед ним стоял стол, отделанный зеленым сукном. Перед столом находились два кресла для собеседников. Справа, в углу, располагался камин, здесь же стоял большой сейф. Именно к нему и направился дядя; покрутив колесо то вправо, то влево он открыл тяжелую скрипучую дверцу и достал оттуда папку.

– Ты садись, сейчас Руся чай принесет, – сказал дядя, и в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Василь Николаевич, и в комнату вошла Руся с подносом. Она поставила серебряный чайник и две чашки на стол, а к ним подала сахар.

– Спасибо, когда Герман прибудет, попроси его зайти к нам, – попросил Василь Николаевич, и женщина кивнула. – Ах да, и еще, Вы были сегодня на почте?

– Да, я забрала письма и свежую газету, Вам принести?

– Нет, спасибо. Вы свободны, – и Руся вышла за дверь.

– Итак, – дядя открыл папку и начал перекладывать какие-то бумаги с печатями, приговаривая: «Рапорт», «Заявление», «Рапорт», «Не то». Некоторые листы, после подробного их изучения, он с легкой душой рвал и бросал в мусорную корзину, стоявшую тут же. – А вот и досье. Тебе его читать ни к чему, ты лучше вот взгляни на это, – и дядя передал мне фотографию молодого человека. У него было красивое лицо, светлые волосы, зачёсанные на пробор, он был в форме – именно по форме я предположил, что это Василий Климов.

– А вот и второй, наш товарищ Рощин, которого Вы должны разыскать и с которым должны сбежать оттуда, – сказал дядя. – Я полагаю, что Климов уже разыскал Рощина, и дело останется за малым.

– То есть совершить побег из больницы – это меньшее, что нужно сделать? Как бы не наоборот! – сказал я и почувствовал на себе взгляд дяди. Он смотрел грозно, и я понял, что сказанное мной было лишним.

На улице раздался гул мотора – дядя встал и посмотрел в окно.

– А вот и Герман вернулся, – сказал он и снова сел на место. – Ты чай-то пей, – сказал он.

– Спасибо, – ответил я и сделал большой глоток. На меня вновь накатила волна страха, но отступать было некуда, и я тешил себя мыслью о том, что, видно, у меня это было написано судьбой, и поделать ничего нельзя.

– Фотографии я тебе с собой дать не смогу, так что лучше запоминай, пока есть возможность, – я еще раз взглянул на фотографии. Изучая фотографию Рощина, я обратил внимание на выражение лица, словно тот был действительно очень болен. У него были впалые щеки, сильные круги под глазами, потерянный взгляд, короткая стрижка. В дверь постучали, и следом вошел Герман. Он отдал воинское приветствие и подошел к столу.

– Изучаешь? – спросил он и, сняв с себя офицерский планшет, достал из него сложенную в несколько раз карту, которую тут же и развернул. Я успел убрать чайные принадлежности, и Герман разложил карту местности на столе.

– Введи в курс дела, – сказал Василь Николаевич, а сам взял свою чашку и сделал глоток.

На поделенной на квадраты карте пересеченной местности были сделаны некоторые обозначения и проложен маршрут.

– Это больница, – сказал Герман, указывая на кружок с буквой «Б» внутри него. – Это, – он ткнул в другой значок, треугольник с двумя красными полосками, – непосредственно то место, где мы находимся сейчас.

– Товарищ Щенкевич, отставить! – вдруг громко сказал Василь Николаевич.

– Я, – тот выпрямился и замер.

– Это что у Вас за обозначения такие? Вы не знаете, как наносятся обозначение на топографические карты? Черт знает, что такое – кружочки, треугольники! Тьфу!

– Виноват, – отчеканил Щенкевич.

– «Виноват», – передразнил его дядя. – Исправляй, что стоишь? – уже не так строго сказал Гриневский.

– Есть, – и Герман открыл офицерский планшет РККА и достал из-под хлястика, закрепленного двумя клепками по бокам, небольшой ластик. Затем он пододвинул карту к себе и начал что-то там стирать.

– Ты же отличный солдат, выдающийся в нашей части, отличная физическая подготовка, а так же нормативы по тактике, стрельбе. Что же ты меня перед племянником так? – и махнул рукой на Германа.

– Я думал, что это не так… – попытался оправдаться Герман.

– «Я думал», – вновь передразнил его Гриневский. – В любом деле нужно следовать уставу, инструкции, правилам – кому, как не тебе, об этом знать? – дядя вздохнул. – И не важно, что ты думал «это так» или «не так»; ты, в первую очередь, солдат. Ладно, оставляй как есть, и так времени нет.

Моя задача состояла в том, чтобы, выбравшись из стен больницы, мы добрались до обозначенного «крестиком» места, а оттуда уже нас троих должны были забрать.

– У Вас будет не так много времени; на все я даю вам ровно год. Если Вы не окажетесь в назначенном месте второго мая, Ваша миссия, увы, будет провалена. Если получится раньше – молодцы, там Вы сможете прожить столько времени, сколько будет нужно до прибытия за Вами специальной группы, – расхаживая по кабинету, говорил Василь Николаевич.

– Кто входит в эту группу?

– Хороший вопрос. Они будут под руководством товарища Ванштейна, назовут пароль: «Гнездо».

– А кто этот товарищ Ванштейн? – спросил я, но понял, что больше информации мне дать не могут ни дядя, ни Герман.

– Хорошо, что будет с нами, если ко второму мая мы не прибудем в указанное место?

Дядя, до этого ходивший по комнате, остановился и посмотрел сначала на меня, затем на Германа. Он все так же молча прошел за свой стол и, вздохнув, закурил.

– Пойми, что ты не должен об этом думать. Ты должен быть решительно настроен на успех и никак иначе. Договорились?

– Договорились, – мы пожали руки, и именно тогда я понял, что если я попаду в эту самую больницу, никто, кроме меня самого, не сможет меня оттуда вытащить, или же придется ждать, пока один из людей Гриневского снова не появится за стенами больницы, чтобы вытащить всех нас, безнадежно застрявших в лечебнице. Во всей этой предстоящей истории я был лишь еще одной шестеренкой, еще одним инструментом, но так ли я был важен Василь Николаевичу, что он стал бы бросать на мое освобождения силы, если сейчас сам отправляет меня в больницу? Если даже не брать в расчет то, что мы с ним родственники, я был просто наемником для выполнения его просьбы в оплату за то, что он поможет нашей семье прокормиться и не умереть.

За ужином, когда все вещи были собраны и машина стояла у самого входа, мы разговаривали о самых обыкновенных вещах: о погоде, пилораме, предстоящем лете, словно всего сказанного в кабинете и не было вовсе. Руся принесла нам чай, поставила на стол печенье и вышла из столовой. Когда же она появилась вновь, она подошла к Гриневскому, склонилась к нему и что-то сказала, тот кивнул в ответ, и Руся снова ушла, а дядя встал из-за стола:

– Все готово, вещи уже в машине, можно ехать. Надеюсь все, о чем мы с тобой говорили…

– Все здесь, – сказал я и прислонил палец к виску, тем самым показывая, что я все держу в голове.

– Ты еще раз проверь, пока будете ехать, – дал поручение Герману Василь Николаевич.

– Есть, – по-армейски сказал Герман и тоже встал из-за стола. Он надел фуражку, перекинул через плечо офицерскую сумку и направился к выходу.

Мы стояли возле машины; Руся была на крыльце, она куталась в наспех наброшенную на плечи шаль и смотрела на нас с какой-то тревогой. Василь Николаевич махнул ей рукой, чтобы она шла в дом, и Руся скрылась за дверью, но затем появилась в окне на втором этаже. Возле ворот солдаты жгли небольшой костер; я подошел к ним – они говорили о чем-то своем, и, решив им не мешать, я просто стоял возле. Герман подошел к одному солдату, тот приложил руку к голове, но Герман тут же скомандовал: «Вольно!» – и завел с ним какую-то беседу. Из их разговора мне доносились лишь обрывки: речь шла об автомобиле Василь Николаевича, о маршруте, каких-то листах, путевках и прочем. Я посмотрел на Германа, и в сумерках он показался совсем бледным, а в глазах играли огоньки пламени костра. Он мне нравился, но в глубине души я чувствовал, что не стоит всецело доверять ему и лучше всего вообще держаться подальше.

– Клим, – меня окликнул дядя, и пришлось прервать свои мысли.

– Ну что, давай прощаться? – он протянул руку, я пожал. Он смотрел на меня сверху вниз и словно все пытался найти, что сказать, но, так и не подобрав слова, закончил: – До встречи.

– Вы уверены, что она состоится? – хотел пошутить я, но тут же добавил: – Я помню, не нужно сомневаться. Я решительно настроен.

– Ну, давай в машину, – и я поплелся к машине. В багажнике уже были мои вещи, но я еще не знал, что больше их не увижу, надеялся, что еще буду писать стихи в своих тетрадях, перебирать семейные фотографии, которых всего было три: отца, матери и своя.

– Товарищ Щенкевич, фляжка! – крикнул Герману дядя. Тот подбежал к нему, они пожали руки, попрощались, и Герман сел в автомобиль.

– Чуть было фляжку не забыл, – Герман крутил ее в руках. – Пить хочешь? – я кивнул, сделал пару глотков и вернул. – Трогай, – сказал Герман, и водитель захлопнул свою дверь, нажал на педаль и вырулил из ворот налево. Ворота за нами закрылись, а нас ждала дорога, и я думал, что это будет самая скучная поездка в автомобиле, но ошибся: скучать мне не давал Герман. Он задавал мне различные вопросы, проверял мою готовность.

– Как Вы оказались в больнице?