скачать книгу бесплатно
– Вижу я, как она была исправна, раз застряли неизвестно где! Бардак! – и Василь Николаевич достал из портсигара новую папиросу и закурил. Он расхаживал взад-вперед и постоянно повторял: «Бардак!»
– Щенкевич тебе когда сказал машину сделать? – набросился он снова на водителя.
– За неделю, – ответил водитель.
– Да что ты встал? Чини давай! «За неделю!», – и сплюнул.
Все то время, пока Василь Николаевич ругался с водителем, Руся сидела спокойная, даже не обернулась ни разу в их сторону. Она смотрела в окно и думала о чем-то своем, должно быть, привыкла к характеру дяди.
– Товарищ Гриневский, подтолкнуть бы надо, – сказал водитель.
– Так толкай! Коль надо! – отрезал дядя.
– Так как же это? Мне нужно, чтобы сзади кто-нибудь подтолкнул, – растерялся водитель.
– Ишь ты! Предлагаешь мне машину толкать? Как фамилия?! – грозно закричал Василь Николаевич.
– Виноват, товарищ Гриневский!
– Виноват – твоя фамилия? Оно и видно! Как фамилия, я спрашиваю?
– Ларин, сержант Ларин! – ответил водитель.
– Так и запишем, – сказал дядя, и, взяв папиросу зубами, он достал блокнот и что-то туда записал. Водитель побледнел, и на лице выступили капли пота.
– Давайте я, – я вышел из машины и подошел к капоту, где стоял дядя.
– Чего ты? – удивился Василь Николаевич.
– Подтолкну, – ответил я.
– Сидел бы лучше в машине, – отрезал дядя и отвернулся.
– Да я серьезно. Как видно, если не подтолкнем, то и не поедем, – вздохнул я. Дядя внимательно на меня посмотрел, а затем кивнул водителю.
– Не поедем?
– Не поедем!
– Ну ладно, черт с Вами, толкай, – и он похлопал меня по плечу. Я обошел автомобиль и стал ждать сигнала.
– Давай! – крикнул водитель, и я со всей силы уперся в автомобиль плечом и руками. Машина сдвинулась с места. Я напрягся еще сильнее и, ногами упершись в землю, толкнул автомобиль – он сдвинулся с места, что позволило мне сделать пару шагов; дальше стало легче: то ли мы с горы съезжали, то ли по инерции все пошло, но я начал бежать, толкая перед собой автомобиль. В какой-то момент мотор, отказывавшийся заводиться, выдал пару хлопков и завелся.
– Все! – крикнул водитель, и я остановился. По дороге шел дядя, улыбался.
– Гляди, какой у меня племянник! – обратился он к вышедшему из кабины водителю.
– Так точно, товарищ Гриневский.
– Я уж думал, вовсе ни на что не годен, а оказывается, сил тебе не занимать, – и похлопал меня по плечу.
– Да что уж там, – мне даже стало неудобно от его похвалы.
Мы двинулись дальше, оставляя за собой лес. Через пару сотен метров мы выехали на дорогу и понеслись наперегонки с ветром.
– А ты чем вообще занимаешься? Уж не спортсмен ли? – спросил у меня дядя.
– Никак нет, – отчего-то по-армейски ответил я.
– А кто же тогда?
– Вообще я стихи пишу, – сказал я.
– Стихи! – вытаращил глаза дядя. – Стало быть, поэт?
– Да нет, поэт это Маяковский, Есенин, Гумилёв, а я просто стихи пишу, – сказал я без ложной скромности.
– Ну что ж, доедем до дачи, там вечером за самоваром ты мне что-нибудь и прочтешь? Идет? – спросил дядя.
– Договорились, – и, согласившись на это, я начал нервничать и всю дорогу думал, что бы ему прочесть, чтоб не стыдно было.
Уже под вечер, когда солнце скрывалась за горизонтом, окрасив небо розовыми красками с желтыми отблесками, мы въехали в ворота участка. Их открыл один из военных, что стоял в постовой будке и был кем-то вроде сторожа. Мы проехали чуть вперед, а затем остановились возле военного, открывшего ворота. Дядя опустил стекло и обратился к нему:
– Как служба?
– Не жалуюсь, товарищ Гриневский, – ответил тот.
– На вот, держи, – и протянул ему три папиросы из портсигара.
– Благодарю, товарищ Гриневский, – и солдат заулыбался.
Я вышел из автомобиля, стоило ему только заглушить мотор. Дом был большой, двухэтажный, с крыльцом, колоннами. В самом доме уже горел свет, двери были распахнуты. Здесь же стоял чей-то автомобиль. В дверях показался вчерашний офицер, Щенкевич, в сопровождении двух солдат.
– Что-то Вы долго, товарищ Гриневский, – сказал он, здороваясь с дядей.
– Сломались по дороге, хорошо Клим с нами ехал, а то так бы в лесу и ночевали.
– Ну, с этим мы разберемся, будьте уверены, – сквозь зубы проговорил Щенкевич, смотря на водителя. – Так, вы двое, достаньте багаж и несите в дом, – скомандовал офицер двоим солдатам.
– Есть, – ответили они и направились к машине.
Дядя с офицером пошли в дом, Руся сразу же направилась к поленнице, а я решил осмотреть двор. Здесь и правда было хорошо: воздух свежий, большая территория, огороженная забором, чуть поодаль стоял амбар, из него раздавались звуки пилы, а рядом с амбаром аккуратно были сложены стволы деревьев, предназначавшиеся для пилорамы. Ко мне подбежала собака, дворняжка, черная с белой грудкой и белыми лапками. Она лизнула мне руку, и я потрепал ее по голове. Вместе с ней мы дошли до амбара, затем повернули обратно, но пошли уже другой дорогой. Там, на вымощенном камнями пяточке, стояли скамейки буквой «П», а посередине – с тол. С одной стороны в землю была вкопана плетеная изгородь, по которой вился еще не зацветший плющ. Я сел на скамейку, собака легла у моих ног, но затем то ли что-то услышала, то ли увидела, и побежала со всех ног к дому. С этой стороны, с торца, дом тоже был обвит плющом, что, наверное, было очень красиво летом, а сейчас выглядело печально. Из трубы дома повалил дым – должно быть, это Руся растопила камин, и дядя с Щенкевичем засели в кабинете.
Уже в доме Руся показала мне комнату на втором этаже, с небольшим балконом, над самым крыльцом. Аркообразное окно от самого потолка и до пола создавало ощущение простора, и казалось, что балкон является продолжением комнаты. На стенах были развешаны картины, написанные маслом и вставленные в большие, тяжелые рамки. Кровать была небольшая, в углу стоял камин, выложенный плиткой и расписанный синей краской под гжель. Помимо этого был письменный стол, вешалка у дверей и большое, но мутное зеркало. Меня мало волновало убранство в доме, так как для меня было главное – это крыша над головой и кусок хлеба на ужин. В половине седьмого состоялся ужин в большом зале на первом этаже. Зал был полностью обит деревом, а над камином висела картина неизвестной мне женщины, которая сидела на диване и с грустью смотрела на художника, который ее рисовал. Теперь же с этой грустью она смотрела на нас, сидевших за этим столом, отчего аппетит пропадал под ее пристальным взглядом. Разделавшись с ужином, Василь Николаевич, Герман и я пошли на улицу; здесь справа стояли плетеные кресла, а посередине домиком были сложены дрова для костра. Позади кресел, на небольшом столе, блестел самовар, отражавший свет, падающий из окна.
– Топил самовар? – обратился ко мне Герман.
– Нет, – ответил я.
– Давай покажу, – тот снял свой китель, сбросил подтяжки и, поправив волосы назад, взял топор. – Смотри, чтобы растопить самовар, сначала рубишь полено на мелкие щепки, затем можно покрупнее, вот так, – и он стал рубить на куски побольше. – Дальше можно совсем большие, главное смотри, чтоб в трубу пролезли, и особо много лучше не забивать, а то потухнет.
– А труба на что? – возмутился дядя.
– Это Вы, Василь Николаевич, всегда на трубу надеетесь, а нужно, чтобы и без трубы все горело, – отвлекся он на подошедшего к нам дядю. – Не слушай, Клим, своего дядьку – плохому научит.
– Да как так «не слушай»? Что ж это, я своего племянника плохому учить стану. А, товарищ Щенкевич?
За ужином мы пили коньяк, и теперь, с легкой душой и без всякой агрессии, они перешучивались таким образом. Дядя относился к Герману очень хорошо, чего не скажешь о водителе, которому теперь за поломку на дороге грозил суровый выговор или еще чего похуже.
Мы поставили самовар, затем развели костер и сели пить чай. Чай пил только я – дядя и Герман продолжали пить коньяк. Затем из дома к нам вышла Руся.
– Не откажите нам в любезности, присоединитесь к нашему костру?
– С удовольствием, – и Руся заняла одно из пустующих кресел рядом с дядей.
– Мне помнится, кто-то обещал стихи свои прочесть, – задумчиво проговорил Василь Николаевич, и все втроем обратили взор на меня.
– Хорошо, коль обещал Вам, – я встал со своего кресла и поставил чашку на столик, что рядом с самоваром:
Бросает из года в год горстью ржавых гвоздей,
Списанных при строительстве, как на покой стариков,
Размашистыми ударами бью по спинам людей,
Строим Великое наше, невзирая на опыт веков.
Плетью покроют спины, шестеренки устанут крутить,
Механизм, что буквами красными над изголовьем висит:
«Марксизм. Ленинизм. Сталинизм!» и по-другому не быть,
Мельница мелит зерно, ветер крылья ее будет крутить!
– Мда, – только и всего сказал дядя и налил себе коньяка в стакан. Герман провел тыльной стороной по лбу и вздохнул надув щеки. Я сел на свое место, всматриваясь в огонь, а затем перевел взгляд на Русю. Она сидела молча, смотрела на пламя. На плечи был накинут платок, волосы распущены и положены на правое плечо. В ее глазах блестели огоньки. «Чисто ведьма», – подумал я. В этот момент она перевела на меня взгляд, улыбнулась, а затем встала и ушла.
– Не в духе что-то сегодня, – сказал Герман, провожая женщину взглядом.
– Вернется, – спокойно ответил дядя.
– Сколько она у тебя?
– Да как жена умерла, так и нанял ее. Помнишь, раньше, всегда втроем сидели здесь?
– Как забыть? Уже лет пять, вроде?
– Так и есть, пять лет как, – дядя закурил.
– А песни какие пела у костра, – сказал Герман задумчиво.
– О-о-о, – протянул дядя. – Я все песни Румянцевой в ее исполнении любил, а теперь слушать не могу.
– Так хорошие песни-то?
– Да не в песнях дело, память все, – и он постучал пальцем по голове.
Они замолчали, предаваясь, видимо, воспоминаниям, а я пил чай и наблюдал за искрами, взмывающими ввысь. Руся вернулась со стопкой теплых, шерстяных одеял и раздала их нам.
– Ну, Вы, Руся, просто читаете мои мысли, – сказал Василь Николаевич.
– Я Вам еще взяла из погреба, – и протянула ему бутылку с коньяком. – Вы завтра на службу не едите?
– Нет, что Вы? Когда я в первый же день на службу выходил? Мне и отдохнуть нужно, да и в кабинете с бумагами разобраться – справятся без меня. Правильно я говорю, Герман?
– Все так, товарищ Гриневский, – кивнул тот.
– Клим, как тебе здесь? – спросил меня Герман.
– Хорошо, – и я потянулся.
– Это пока хорошо, потом комары пойдут, уже не так сладко будет, – засмеялся Герман.
– Это да, комары у нас знаешь какие, ух! – и дядя засмеялся тоже.
– Руся, завтра в город поедешь, я машину распорядился утром прислать. Купишь там по списку, на почту зайди обязательно.
– Я думала, своим ходом, – ответила женщина.
– На телеге из деревни? Да ты полдня туда ехать будешь. Возражения не принимаю, управишься утром – и обратно, к обеду поспеешь.
– Хорошо, Василь Николаевич, – и снова замолчала.
Позже, когда подали машину для Германа и он уехал, мы сидели у потухающего костра, и дядя сказал:
– Клим, у меня к тебе будет разговор.
– Так, – я отставил чашку с чаем, которого хватило разве что на глоток.
– Ты должен мне помочь в одном деле. Конечно, я надеялся, что ты будешь чуть старше и физически крепче, – он внимательно смотрел на меня, – но то, как ты проявил себя сегодня, меня убедило в том, что ты подойдешь для этого дела.
– Что за дело?
– Понимаешь, здесь недалеко есть больница, в ней лежит один человек, которому там не место, – он посмотрел по сторонам. – Нужно забрать его оттуда.
– То есть, что значит «забрать»? – не понимал я.
– Как ты можешь видеть, я – человек, который занимает далеко не последнее место в этой стране, но даже при всем своем влиянии я не могу помочь этому человеку. Как бы я ни старался, какие бы связи ни поднимал – это просто невозможно, пока я здесь, а он там, – Василь Николаевич закурил и откинулся на спинку кресла.
