скачать книгу бесплатно
Комедианты
Валерий Михайлов
Что делать, если ты хочешь жить обычной спокойной жизнью, а вместо этого тебя сначала бросают любовница и жена, а вскоре после этого твоя жизнь превращается в мистический боевик, потому что тебе не повезло стать хоть и важной, но пешкой в игре безликой могущественной силы? Книга содержит нецензурную брань.
Комедианты
Валерий Михайлов
© Валерий Михайлов, 2023
ISBN 978-5-4493-6359-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Повесть первая
«…Что проку от остальных?..
Остальные – всего лишь человечество…»
Ф. Ницше «Антихристианин».
«Они здесь убивали друг друга в приступе неистовой ярости, как взбесившиеся хищники, как остервеневшие тарантулы, как обезумевшие от голода крысы. Как люди»
А. и Б. Стругацкие «Град обреченный».
Глава 1
Когда это началось или произошло впервые? Возможно, уже с рождения я был отмечен ее проклятием или благословением, не знаю. По крайней мере, сколько я себя помню, она всегда была в моей жизни. Среднего роста, изящная, в длинном пальто темного цвета и ботиках на шнурках под цвет пальто, к которым не приставали ни пыль, ни грязь. Женщина-тайна, она превратилась сначала в тайну, а потом, по мере моего взросления, в роковую женщину моей жизни.
Она приходила во сне. Мы встречались с ней в Городе, именно в Городе с большой буквы, на центральных улицах в часы пик, или во время прилива человеческого моря. Обычно я куда-то спешил или опаздывал. Я шел, стараясь пробиться сквозь человеческий поток, или пытался взять штурмом автобус, в котором уже было в несколько раз больше людей, чем он мог вместить. Тогда-то и появлялась она. Среднего роста, всегда в длинном пальто темного цвета и шнурованных ботиках под цвет пальто. На голове всегда шляпка с вуалью, закрывающей лицо. Она шла сквозь людской поток, не замечая никого и ничего, словно никого больше не было. И людской поток расступался перед этой удивительной женщиной, словно она была единственным существом, имеющим лицо, истинное лицо, внутреннее лицо, среди лицеподобного ничто, безликой массы, которая, кроме того, чтобы удобрить собой почву, когда придет время, больше ни на что не годилась.
Она всегда проходила мимо, не замечая никого, в том числе и меня. Для нее я был одним из этих, одним из миллиардов этих, заполонивших собой планету, не достойных при этом даже одного ее взгляда.
Я с первой встречи навсегда попал в сети ее обаяния. Стоило ей появиться, и я застывал на месте, забывая обо всем. Была ли она красивой? Не знаю. Я даже не знаю, какая она, как она выглядит, какой у нее голос, в конце концов. Пальто, ботинки, шляпа с вуалью и нечеловеческий магнетизм, заставляющий забывать обо всем. Понимаю, это звучит нелепо, но я готов был на все, чтобы хоть на мгновение оказаться у ее ног.
Временами мы могли видеться чуть ли не каждую ночь, а временами она исчезала на месяцы. Тогда я впадал в особый вид анабиоза, сутками валяясь на диване без малейшего желания шевелиться или что-либо делать вообще. Я мог ни с кем не разговаривать, не отвечать на вопросы, не выходить к обеду…
Мама, думая, что у меня очередная детская болезнь (он такой болезненный мальчик), приглашала свою подругу – противную тетку, от которой несло резкими духами, потом и табаком, отчего становилось еще противней и обидней. Она подходила к моей постели, смотрела на меня в упор во все очки, после чего говорила:
– Нуте-с, молодой человек…
И мне приходилось вылезать из-под теплого одеяла, становиться босыми ногами на грязный пол (она никогда не вытирала ноги и умудрялась затаптывать пол почти мгновенно). Она подолгу ощупывала меня холодными руками и противно лазила во рту ручкой чайной ложечки, от чего меня тошнило и хотелось кашлять.
Обычно она приходила с дочкой примерно моего возраста, задавалой и врединой, которая залазила в грязных туфлях в мое любимое кресло и глупо хихикала, глядя, как измывается надо мной ее мать. Закончив осмотр, врачиха отправляла меня обратно в кровать и шла пить чай, оставляя со мной свою противную доченьку, которая тут же начинала хозяйничать в моих вещах (что я всегда ненавидел страшно) и ломать игрушки. Больше всего на свете в эти минуты мне хотелось засветить ей от всего сердца в глаз, что я и делал с завидной периодичностью. Тогда она поднимала крик на весь дом, будто ее как минимум режут, и бежала на кухню жаловаться мамочке.
– Какой же он у вас! – говорила недовольно врачиха и уводила свое всхлипывающее чадо домой.
– Игореша, нам надо серьезно поговорить… – начинала читать мне долгие нотации мать, от которых становилось совсем уже тошно и тоскливо.
Если отец был дома, он всегда за меня заступался:
– Молодец, сыночек, с бабами по-другому нельзя. Не заметишь, как на шею усядется, тогда ее оттуда не сгонишь.
– Чему ты ребенка учишь? – возмущалась врачиха.
– Чему надо, тому и учу. Он у меня казак.
После этого дочка отправлялась на кухню, к мамочке, которая еще долго о чем-то болтала с моей мамой, воняя на всю квартиру своими сигаретами, которые она курила одну за другой. Я заворачивался с головой в одеяло и лежал так по несколько дней, пока, наконец, не появлялась дама под вуалью, чтобы в очередной раз пройти совсем рядом, настолько близко, что я мог слышать легкий, почти незаметный аромат ее волшебных духов.
Я никогда не считал ее сном, наоборот, я всегда был уверен, что она настоящая, что она где-то рядом, где-то совсем близко, буквально на расстоянии вытянутой руки. Не даром же наши сны настолько соприкоснулись, что превратились в один единый сон, перевернувший полностью мою жизнь. Я рос, взрослел, формировался, становился личностью под влиянием этого сна. Дама под вуалью никогда не выходила у меня из головы. Более того, все свои мысли, все поступки я расценивал исключительно с позиции: а как это понравится ей, и вечером, перед сном, я мысленно просил у нее прощения, если что-то в моем поведении могло ее расстроить. Она была моим наваждением, паранойей, моим богом и дьяволом в одном лице, и в то же время она была моей самой страшной тайной, которую я никогда никому не рассказывал. Для всех остальных я был нормальным, правда, немного необщительным ребенком, что я постарался исправить, когда стал немного взрослей. Она была моим пропуском в тайную, известную только нам реальность, куда не было входа для посторонних.
Был один из тех удивительных дней, которые случаются обычно в апреле, иногда в марте, когда буквально во всем чувствуется наступление весны. Я медленно брел по какой-то из центральных улиц, стараясь не пропустить ни единого мгновения замечательного дня. Странно, но людей на улице было мало, гораздо меньше, чем обычно бывает в это время, что не могло меня не радовать. Люди тоже были весенними, словно бы оттаявшими от зимней стужи. Они были в плащах и куртках, а некоторые женщины даже в туфлях. Они больше не казались мне страшной, безликой, угрюмой массой. В них появилась индивидуальность, появилась жизнь. Я даже почувствовал искреннее любопытство. Впервые мне захотелось посмотреть на их лица, на одежду, на манеру поведения, попытаться понять, что происходит у них в душах.
Я настолько увлекся рассматриванием людей, что не сразу увидел ее. Она шла мне навстречу. Продолжай мы так идти, мы бы столкнулись лбами. Она тоже выглядела по-весеннему. Пальто сменил длинный плащ, на ножках у нее были легкие, осенние сапожки, идеально чистые, словно она не касалась ногами земли. Шляпка тоже была другой. Более легкой, весенней, с более короткой, закрывающей только верхнюю часть лица вуалью. На лице играла улыбка. Я никогда еще не видел такой улыбки, способной вместить в себя всю вселенную. Мои ноги стали ватными, а сердце бешено заколотилось. Я остолбенел. Я больше не мог идти. Я стоял посреди улицы и смотрел на нее во все глаза. И тогда она улыбнулась мне! Она посмотрела на меня и улыбнулась!
Я как ужаленный вскочил с постели. Она меня заметила! Она меня заметила и улыбнулась! Мне! Значит, я всегда был прав. Значит, она действительно существует, и не где-нибудь, а здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки, настолько близко, что наши сны слились в нечто единое, превратившись в одно общее пространство, где среди прочих кукол-статистов, которых рисует нам сон, мы были настоящими. Мы были настоящими!
Я был настолько счастлив, что мог бы все рассказать тебе, чтобы тут же услышать от тебя очередную колкость, ведь ты самая практичная, самая трезвая и самая умная на свете, тогда как я… Но сейчас не это было определяющим, и даже не наш с тобой последний разговор, не твой любитель Толстого, не Мага, которая тоже ничегошеньки не знала, определяющим был тот раскол, который начался, когда наши пальцы сковали золотые обручи из чистой лжи, тоже, наверно, 523 пробы.
– Ты не мужик! – крикнула ты мне, давясь злобой и сигаретным дымом во время нашего последнего разговора. – Ты не мужик! Ты даже для приличия не хочешь сделать вид…
– А зачем? Мне плевать на приличия, ты же знаешь. К тому же факт – это факт, и теперь уже поздно что-либо делать, и я не хочу что-либо делать, и я не буду что-либо делать, делай сама, все, что считаешь нужным.
Ты разрыдалась, а я отправился на кухню ставить чайник, но ты прибежала ко мне с сигаретами. Ты курила и говорила, курила и говорила, курила и говорила…
– Тебе плевать! Тебе всегда было плевать! Тебя это даже не волнует. Не скажи я, ты бы даже не заметил, а если бы и заметил, продолжал бы и дальше делать вид, что у нас все нормально, что ничего этого нет и никогда не было.
– Ты выговариваешь мне, словно не ты, а я пришел с чистосердечным признанием в измене. Ты хотела, чтобы я тебя вздул? Хлопнул дверью? Ушел из дома? Набил бы лица вам обоим? Но зачем? Зачем устраивать сцены, если мы с тобой давно уже не муж и жена, а черти кто с черти кем. Ты мне изменила, когда променяла меня на своего боженьку. Ты ушла от меня к нему, так что теперь проси прощение у него, а меня во все это не путай.
– Ты… ты… ты…
Ты схватила уже изрядно помятую пачку, как кошка неосторожную птичку, и, конечно же, сломала последнюю сигарету, твой последний спасательный круг. Ты выругалась, как обычно ругаются вульгарные молодые девицы, когда хотят выглядеть крутыми, и пулей выскочила в прихожую, где принялась нервно натягивать сапоги и плащ.
В таком состоянии ты могла собираться куда угодно. Ты могла пойти в магазин, уйти навсегда, уйти из жизни… Перед тобой лежал миллион дорог. Но капля никотина иногда имеет свойство спасать, и в кармане плаща у тебя обнаружилась почти что еще полная пачка сигарет, и ты, бросив плащ на пол в прихожей и не снимая сапог, которые оставляли следы в виде сухой, отскакивающей от подошвы грязи, вернулась на кухню. Твое гипертрофированное чувство вины, пропущенное, наконец, через нужное давление и температуру и еще бог весть что, обратилось в ярость.
Я никогда не был ревнивым. Ревновать, когда все нормально, глупо, а когда это произошло – поздно. К тому же у меня была Лариска (она же Мага), и это уравнивало нас с тобой. Да, я сторонник равноправия, плюс я всегда исповедовал следующий принцип: если ты что-то не позволяешь кому-то, не позволяй это и себе. К тому же мое поклонение даме по вуалью научило меня уважать в женщине женщину, воспринимать ее как объект или самоцель. Я никогда не рассматривал женщин как средство или вещь, или нечто принадлежащее… Никто никому не принадлежит, и если уж что-то и должно регламентировать отношения, так это равноправный договор двух сторон. И то, что ты не знала ничего о Маге, не делало ее существование менее важным фактором.
Ты осыпала меня отборнейшей бранью, отскакивающей от моего равнодушного спокойствия. Ты не могла пробиться сквозь стену или пропасть, которая давно уже была между нами, и от этого распалялась еще сильнее. Ситуация зашла в тупик. Ситуация требовала разрешения.
Я убрал с огня чайник и приготовил нам кофе. По чашке очень крепкого кофе.
– На, выпей, а то из тебя уже песок сыпется.
Ты опешила и даже посмотрела на грязный твоими стараниями пол…
– Какая же ты скотина! – сказала ты, но кофе выпила, и эта чашка кофе стала неким началом перемирия.
– Так что мы будем делать? – спросил я тебя так, словно бы речь шла о том, как занять вечер.
– Делай, что хочешь. Ты не представляешь, как я устала.
Ты затушила, практически полностью уничтожив, едва прикуренную сигарету и, шатаясь, медленно ушла в спальню. Не раздеваясь, не снимая сапог, ты рухнула на кровать. Я открыл окно, оделся и вышел из дома.
Глава 2
– Господин Дюльсендорф?
– Вы?!
– Не ожидали?
– Но как?
– Вы что, действительно думали, что, кроме вас, я имею в виду вашу компанию, никто не сможет сюда проникнуть?
– Но как? Мы же закрыли ворота.
– Кому как не вам, господин Дюльсендорф, знать, что любой забор – это не более чем рамка для множества лазеек. Я могу войти?
Он произносил слово «господин» с четко отмеренной порцией иронии.
– Не думал, что вам потребуется приглашение.
– Вы слишком плохо обо мне думаете. Вы всегда плохо обо мне думаете, что, кстати, не делает вас умней.
– А вы считаете…
– О, нет, господин Дюльсендорф, я совершенно не требую от вас таких банальностей, как любовь и уважение. Мне это не нужно. А вот то, что мне действительно бывает нужно, я научился брать. Надеюсь, вы не забыли?
– По-вашему, это возможно забыть?
– В таком случае вы должны к тому же помнить, что я редко бываю невежлив, а если точнее, то только в тех случаях, когда меня не хотят понимать. Есть люди, которые могут понять только грубую силу, и это уже не моя вина, как любят говорить в плохом кино.
– Что вам угодно на этот раз?
– Для начала чашечку кофе. У вас, знаете ли, холодно.
– Да, климат здесь значительно хуже.
– Тогда почему бы вам не перебраться в более удобоваримое место, где солнце поярче, а воздух почище.
– Мне нравится здесь. Подобные места отпугивают молодчиков типа вашего Клауса.
– Вы хотели сказать, типа меня.
– Вас ничто не может отпугнуть. Доказательством тому служит то, что вы здесь. Ваш кофе.
– Спасибо, Дюльсендорф.
– И так, что вам угодно на этот раз?
– Вы прекрасно знаете, что мне угодно.
– Скоро, господин Каменев, уже скоро.
– Вы уверены?
– Я более чем уверен. Я знаю это наверняка.
– Что вы понимаете под «знаю наверняка»?
– Некоторые технические детали вам лучше не знать, господин Каменев.
Произнося «господин Каменев», Дюльсендорф морщился, как от зубной боли. Он ненавидел своего собеседника ненавистью слабого, и даже не пытался скрывать своих чувств. С Каменевым это было пустой тратой энергии, лишним, совершенно не нужным шагом к инфаркту, которого у Дюльсендорфа, слава богу, быть не могло.
– Давайте только без этого.
– Вас удивляет, что у нас есть секреты?
– Давайте без этого, Дюльсендорф. Зачем оскорблять интеллект.
– Какие могут быть оскорбления после того, что произошло между нами…
– Только не надо строить из себя жертву – это ведь не я тогда, а вы… Помните?
– Я делаю то, что требует он. Думаю, как и вы.
– Давайте не будем. Кофе, кстати, у вас замечательный. Так вот, господин Дюльсендорф… Они уже встретились?
– Еще нет, господин Каменев, не так сразу, но они встретятся, можете мне поверить.
– Вам опасно верить.
– Вам ведь больше ничего не остается, если я не ошибаюсь?
– Да. Вы правы.
– Тогда верьте, что они встретятся.
– Где и когда?
– Я буду держать вас в курсе.
– Это в ваших же интересах.
– Я помню.
– Ладно. Руки я вам не подаю, как, собственно, и вы мне.
