скачать книгу бесплатно
Души наизнанку. Сборник рассказов
Марина (Маргарита) Бердс (Бердышева)
Книга представляет собой систему новелл в стиле Эдгара По. Все новеллы основаны на реальных неординарных историях, которые своей эксцентричностью вызывают сильный эмоциональный резонанс. Тем самым книга оказывает глубокое впечатление в целом и заставляет пересмотреть свои моральные ценности, ответить на многие скрытые личностные вопросы и стать психологически сильнее.
*Совпадение имен и фамилий имеет случайный характер.
Предисловие
Этот сборник новелл несет в себе некоторые приятные сюрпризы, в основе которых лежит принцип «гештальт» – создание целостного восприятия идеи «заменить то, что прячется за обыденность». Для достижения этого был использован известный в психологии феномен Зейгарник (неоконченные фразы запоминаются лучше законченных в силу активизации подсознания). Каждая отдельная новелла имеет ряд законченных и незаконченных мыслей, которые переплетаются и распространяются на другие новеллы. Кроме того, в тексте использованы приемы для ускорения и замедления темпа чтения, специфическая пунктуация и построение отдельных предложений, подбор слов с чередованием определенных букв в определенном ритме, некоторые обороты, создающие эффект неожиданности. В каждом рассказе присутствуют реально происходившие события. В тексте зашифрована возможность подсознательного самоусовершенствования согласно генетически заложенным способностям. Это оказывает своеобразное психокорректирующее действие: мышление становится более быстрым и точным, внимание – острей и шире, улучшается практическая сторона личности (мудрость).
При опробовании сборника на добровольцах у большинства из них наблюдалось повышение творческой активности и работоспособности (причем, объективно), реализация склонностей к искусству, повышение качества обучаемости и интереса к учебному процессу, стабилизация настроения и общего самочувствия. В ряде случаев наблюдалось резкое изменение образа жизни после инсайта (озарения) через два-три месяца, в том числе – замужество, желанная беременность, второе высшее образование и пр. Отрицательного действия не наблюдалось.
Естественно, книга не является панацеей. Противопоказания те же, что и к любой остросюжетной литературе. Не рекомендуется читать детям без предварительного прочтения их родителями (как и эротическое чтиво). Книга может вызвать повышение сексуальной возбудимости, в связи с чем на ночь читать не рекомендуется.
Все новеллы, также как и рисунки написаны автором в гипонотическом трансе.
Для достижения психокорректирующего эффекта следует читать новеллы в установленном в сборнике порядке следования.
Автор.
Часть I. Русские людоеды. Кто они?
Хозяин тайги
… Тьма стремительно падала, накрывая ядовитую многоцветную зелень. В воздухе повисла промозглая июньская ночь. Одна радость – отдых для воспаленных глаз, уставших от ярких, оглушительных красок. Костер трещал сухими сучьями, выкраивал сцену с декорациями из папоротников для театра наших теней. На этой сцене разворачивались драматические события, а единственным зрителем была глухая, немая и жестокая тайга.
Роба просолилась, штаны спадали – не помогала даже бечева. Желудок уже перестал сосать, перед сном уже не мелькали в мозгу деревья, и не было ни одного признака второй сигнальной системы – была только не оформленная словесно мотивация идти. Мы шли. Уже месяц. Получилось так, что где-то по дороге Плещ потерял карту. Возвращаться и искать, естественно, был не наш вариант. Поэтому пошли вслепую. И, конечно, надежда на Плещееву память себя не оправдала.
Костер грел наши кости. Оставалось только два коробка спичек и столько же соли. И больше ничего!! Понятно, чтобы продолжать нашу экскурсию, одного витамина «С» явно не достаточно. Для тех сил, которые нужны нам в смертельной схватке с тайгой, необходимо что-нибудь посущественнее зеленой малины.
Ухнул филин, и по кустам пронеслось крупное, явно копытное животное. Его бы… Но голыми руками – абсурд… Только не надо мечтать! Мечты – это неминуемая гибель. В тайге нужна трезвость. И… еда…
Гашиш подбросил в костер пару веток и снова сел. Снова тишина. За месяц нашей тесной мужской дружбы мы перестали разговаривать вообще. Все и так ясно, без слов… И сейчас мы все думали об одном и том же. Плещ это выстукивал стоптанным сапогом по чужой нехоженой земле: «Нас оставалось только трое». И каждый из нас знал, что в ближайшем будущем наше трио должно сократиться до дуэта.
Только трое… Сначала было четверо. Еще с нами был Дебил. Тихий, безобидный придурок. Правда, завистливый, падла. Конформист. Взяли за групповуху. В лагере «шестеркой» был. Все моргал и плечами дергал. Говорил, папа у него в дурдоме пропадал, а бабка за наркотики попалась, а потом по амнистии выпустили. У него самого поначалу все чисто было. В армию по дебильности не взяли. Женился еще в школе. Дочку сделал. А когда дочке десять лет исполнилось, припадки бить стали. Они к врачам не пошли, репутацию чтоб ей не мочить. Так дочка во время приступа топором спящую мать хлопнула. Забрали. А Дебил один остался. Его местные подцепили. С ними он и вляпался. Гашиш Дебила сразу просек, когда из него «петуха» делали. Отбил. Пригрел. Откормил. Дебил с самого начала меченый был. За тем и взяли. Да не рассчитали, что дорога длинная.
… Гашиш снова подкинул дров. Надо бы спать, но по молчаливому согласию никто не сомкнет глаз. Очевидно, мы все дошли до точки кипения. Время пришло – через несколько часов кто-то из нас не даст другим умереть. Кто? Может, кто первый заснет. Может, кто первый начнет удирать. Кто? Кто окажется всех слабее? В борьбе за существование выживает сильнейший.
… Гашиш кинул на меня задумчивый взгляд. Ему решать, кто окажется проигравшим эту битву.
Гашиш… Бывший боксер. Замели с колесами. Срок… Статья… Три года уже прошло. Пахан. Все зависит от него, на кого падет жребий. Ясно, что на себя не покажет. Он вне игры.
Остаемся мы: я и Плещеев. Плещеев – гусь еще тот! Это у него уже пятая судимость. Попался на крупном. Статья…
А я интеллигент: белая кость, пальцы пианиста. Статья 117. Без слов…
Говорят, такие, как я, на зоне не в почете! Да только я исключение. И пахану в душу бабы нагадили, он их не признает, кроме своей покойной мамаши. А я всегда к родителям относился с уважением. За это меня пахан и любил. Откровенничал со мной, даже стихи свои читал. Плебейские стихи, но я их расхваливал, как мог, со своего ученого полета. Нет, не должен Гашиш с меня шкуру сдирать – я ему нужен. Для исповедей. Не тронет…
А Плещей? Он ему тоже нужен. Без него до зимы по тайге кружить будем, а потом – холодильная камера – и весь приговор. У Плеща нюх, как у дикой кошки. Если бы не Плещ, давно бы все были там, где никаких проблем. Но Плеща Гашиш никогда не любил. Плеща Гашиш ненавидел. Тихой, скрытой ненавистью. Я эту ненависть через кожу чуял. И, конечно же, Плещ тоже.
Так кто же из нас? Что победит: любовь или ненависть? Душа или шкура? А, может быть, голод?
Гашиш снова посмотрел на меня. Его взгляд был уже скорей не за-, а раз– – раздумчивый, но пока – разбросанный взгляд. Плещ искоса поглядывал на костер.
Как-то в лагере произошел конфликт. Смена власти. Перед тем, как править начал Гашиш. Избитое тело Маслины лежало в придорожной пыли. К нему подошел Плещ и всадил свой пинок в разломанные ребра уже мертвого президента. Это был его единственный пинок. Когда Маслину убирали – он отсиживался под кустом. А когда все было уже позади, вот и он здесь – зафиксировал свой визит к Минотавру. Чтоб никто не догадался, что когда все были здесь, он здесь не был. Никто и не догадался! Кроме меня. А у меня энциклопедическая память, я помню каждый шаг каждого из нас. Эта память у меня от Бога. Мне достаточно прочитать книгу – и я могу ее почти дословно пересказать хоть через десять лет. Я столько знаю… Я так много перечитал… Мой мозг уместил в себя огромную библиотеку, и я могу в любой момент из этой библиотеки извлечь нужную информацию – только скажи, о чем надо узнать – с цитатами наизусть, с датами, с изощренными фамилиями и названиями на незнакомых языках, лишь бы кто-то мне их когда-то прочел или сказал… Нет! Мой гений не должен погибнуть! Он должен жить. Жить! Жить! Не для того я создан, чтобы лечь костьми в этом лесу. Я верю в эзотеричность своей личности, Я же вижу, насколько отличаюсь от всех других. Я – талант. Я – гений. А гениям прощается все! И тех паскудных плебеев, из-за которых я терплю муки, Всевышний покарает так, что они будут завидовать мертвецам. И ту сучку, которая меня соблазнила. Дьявол, обернувшийся синеглазой девушкой! Оборотень с сердцем змеи! Их всех, всех, всех покарает Бог! Мой Бог! Он за меня, он сотворил меня для великих идей. А вы все быдло. Вы не смеете поднимать на меня свои собачьи глаза, если я этого не хочу. Вы должны молиться на меня только за то, что имели счастье стоять со мной рядом. Вы не понимаете все, с кем имеете дело. Грязные людишки! Вы занимаетесь мышиной возней – только шакалите, где можно перехватить шматок недогнившей падали, чтобы только набить живот. Вы, слюнявые рты! Вы, завистники! Вы только смотрите в чужой огород – не дай Бог, у соседей лучше! Тогда вы истопчете все своими немытыми ногами. Залить, уничтожить все лучшее, чего нет у вас! Жадные, ненасытные твари…
Что-то неуловимо изменилось на сцене нашего театра. Не пойму, что. Кажется, стало слишком много горящих углей. Костер стал похож на мангал. И не только. Я почувствовал щекой, как взгляд начальника упал сначала на меня, потом быстро перебежал на Плещеева. Плещеев исподлобья посмотрел на Гашиша. Между моими спутниками возник молчаливый диалог. Они не догадались, что от моего внимания не ускользнет ни одно из невысказанных слов.
Они не знают объема моих возможностей, потому что они не могут поставить на мое место себя. На место гения – это им невозможно представить. Потому что они такие же плебеи, как и все. Почему я и одинок – такие, как я, рождаются раз в столетие. Мне бы жить вместе с Леонардо да Винчи («Или сидеть вместе с ним в одной камере», – огрызнулся внутренний голос). Люди не могут прочувствовать моей одаренности, поэтому завидуют или подстраивают козни.
… Плещ шаркнул подошвой и поменял затекшую ногу. Я понял, что вздрогнул от неожиданности. Кажется, я начинаю бояться. Это гибель. Надо не выдавать себя. Надо скрепить свои нервы. Я выше их, значит, я выше животного страха. Я – гений. Я – полубог. Я не должен умереть. Моя сверхъестественная память помогала мне. Мне только надо сосредоточиться – и выплывет то, что меня спасет… Но иногда все же она и мешала…
Иногда? Разве иногда? Она всегда стояла бельмом в глазу. Она мне била по голове, ночами я не мог спать и сидел, вылупившись в книгу до тех пор, пока не отрубался в бессильном, болезненном сне. И в этом сне фейерверком мелькали эпизоды увиденного, услышанного, прочитанного – и утро с тяжелой головой… Чертова память! Глупое механическое заглатывание огромной информации! Ненужные чужие события! Бесцветные, бестелесные факты! Хлам, который давил на меня с самого детства и не давал сделать самостоятельный шаг… Я не мог даже решить элементарную задачку, если ее до меня никто не решил и не показал это решение! Я был всегда ведомым кем-то, как и сейчас. Единственный самостоятельный поступок – это тот, из-за которого я здесь: невинное дитя, увидевшее во мне супермена и ставшее моей жертвой. И я, как последняя мразь… Нет, я не гений. Я и есть плебей. Бездумная машина. Я не способен ни к чему.
… Мое боковое зрение снова уловило взаимодействие без меня. Гашиш опять встретился взглядом с Плещеем, и Плещей (в знак согласия) тихонько кивнул.
Я? Значит, это я?! Бегство бессмысленно, оно ничего не даст – только отсрочка, за которой последует мучительная долгая смерть… Я же совершенно беспомощный. Я даже не способен идти, чтобы не смотреть на чьи-нибудь пятки. Я ничего не могу сделать сам. Я боюсь бежать даже потому, что боюсь в темноте поломать ногу. Я немощен. Я гнида. Я плебей. Я ничего не могу…
– Никита, принеси воды! – слова, сказанные человеком, застучали по внутреннему уху.
Он назвал меня по имени и как-то извиняясь. Я понял, что это приговор. Все! Конец! Мои годы, моя молодость, моя жизнь! Нет!!! Я не хочу… Но я ничего не могу… Сопротивление только усилит муки. Лучше сразу и сейчас. Страх смерти страшнее самой смерти.
Я встал. Кажется, за последнюю минуту передо мной должна пройти вся жизнь? Ничего подобного. Это ложь. В последнюю минуту замираешь и не вспоминаешь ни о чем. Ты отдаешься ощущениям в полную силу, отпуская на всю катушку все органы чувств, чтобы вобрать в себя все, что не успел. И даже случайная, шальная мысль, ковырнувшая сердце, отбрасывается одним взмахом крыла твоего Черного Ангела. В последнюю минуту впитываешь в себя все, что окружает, ясно и спокойно, сливаясь воедино с тем, что сейчас представляет собой этот свет. Какая удивительная панорама с ее тишиной! С ее запахом хвои!! С ее едким вкусом июньской тайги!!! Какая красивая картина, какой увлекательный аттракцион – жизнь…
Я сделал вдох и канул в бездну, в черную дыру, которая должна была стать воротами в Ад. До этих ворот оставалось несколько шагов – ровно столько, сколько от Гашиша до моей спины. И этих шагов оставалось все меньше… Я слышал это по приближающемуся шелесту позади себя. И, когда шаги остановились, и телогрейка моего убийцы просигналила о взмахе его руки – раздался треск, сдавленный стон и глухой удар. Я повернулся на звуки. Костер доставал светом настолько, чтобы осветить кирзу лежащего ничком на земле.
– Не ждали? – показал гнилые зубы Плещеев и, вытерев о штанину нож, спрятал его в рукав, как и было. Потом постоял над бездыханным Гашишем и сплюнул:
– Он меня не любил. И меня бы потом порешил, даже, если бы и не кончилось продовольствие. А ты у нас – ягненочек. Тебе, если что, я быстро наломаю. А тайги осталось дней на шесть-семь. Она скоро кончится. Должно хватить. Сухой! Как Дебил, не протухнет. А не хватит, – Плещей снова оскалил кровожадную пасть, – погляжу на твое поведение.
Да-да, Гашиш сухой, его хватит. Да только Плещей ошибается. Я все-таки вспомнил карту, которую он мне мельком показал, прежде чем потерять. Тайги еще осталось надолго. Вот моя память и помогла! И опять все вышло, как всегда, наилучшим образом и чужими руками. И не такой уж я немощный вообще-то. С чегой-то я запаниковал? Почему это я ничего не могу? Могу, могу, да еще как могу! Я это доказал еще две недели назад, когда впервые, преодолевая свое цивилизованное табу, проглотил первый ароматный кусочек заветного. И я это докажу еще раз через несколько часов… И еще… Через две недели. Плещей тоже сухой. Как раз хватит до конца моего турпохода. А сейчас – цыц! Как он сказал? Я – ягненочек? Вот и хорошо. «Я – ягненочек, Я – ягненочек», – повторила моя смиренная душа.
– Эй, давай развернем – и ближе к костру. Да бери, не бойся, красна девица! – Плещеев засмеялся, а я опустил кроткий взгляд. «Я – ягненочек». Рука украдкой проверила, на месте ли мой драгоценный нож. Палец залез в рукав и наткнулся на тонкое колкое острие.
Когда я служил психиатром
… Когда я работал психиатром, совершенно случайно мне попался интересный больной, и я по молодости увлекся так его проблемой, что сам чуть не сошел с ума (!!)
Больной в прошлом был людоедом. Не по своей – по вине его матери. Во время блокады Ленинграда она шла через Ладожское озеро с детьми. Когда стало совсем невмоготу, она зарезала младшую дочку и заставила остальных ее съесть. «Пусть лучше погибнет один, а не все. Так делала ваша бабушка. И так делала моя бабушка, когда шла гражданская война».
… Династия людоедов. Что это: генетически заложенное извращение или воспитание, так сказать, сценарий жизни? Почему у нас при мысли об этом волосы дыбом встают, а во многих диких племенах каннибализм – в порядке вещей?
… Тема людоедства стала моей сверхценной идеей. Я просиживал в библиотеках все свободное время, выезжал на некоторые исторически значимые в этом плане места, познакомился с некоторыми странными семьями и стал их почетным гостем. И даже отыскал неформальное общество бывших людоедов, которое регулярно посещал.
Огромный материал, накопившийся за три с половиной года, помог систематизировать, наконец, приобретенный компьютер. С его помощью удалось выявить ряд закономерностей. У меня возникла стройная система проблемы каннибализма, грозящая фурором средствам массовой информации. И это бы обязательно произошло, и мир бы потрясла еще одна рубрика омерзительного направления, если бы не вмешался один друг. Он ужаснулся от десятой доли моей коллекции, но виду не подал и посоветовал пожить с объектами исследования под одной крышей.
– Ты же понимаешь, – сказал он убедительно, что в сухом описании бесконечных фактов нет живых чувств этих людей. А ведь это самое главное в твоей работе. Главное в медицине что? Профилактика. Вот и опиши извращение чувств, чтобы читающий смог их вовремя обнаружить у кого-либо (а, может, и у себя) и провести превентивное лечение.
– Ты хорошо придумал, – оценил я идею абсолютно без задней мысли. – А где? А вдруг они меня съедят?
– Ну, надо, чтобы за тобой наблюдали, охраняли, вмешались бы вовремя, в случай чего. Я думал, для эксперимента лучше всего подойдет палата в моем отделении. Я сам займусь подбором контингента больных и прослежу, чтобы все шло по всем правилам. Дерзай! Наука требует жертв!
И я, уверенный в своей избранности и гордый оказанной мне честью, с вещами подмышкой зашагал в пятое отделение, где заведовал мой мудрый друг и коллега (которого я, надо сказать, не совсем понимаю, но до конца жизни буду ему благодарен).
Да, он действительно меня положил рядом с каннибалами. Вернее, с бывшими. Они были уже совсем безобидными и дефектными, в основном, с диагнозом: шизофрения. Общаться было сначала очень тяжело, потом стало совсем невозможно. Когда через два месяца я закончил эксперимент, то первым делом сжег все свои людоедские бумаги, а потом ушел в участковые терапевты в поликлинику № 1. И, если средний житель нашего города просто старается обойти эту тему стороной, то о себе я мог сказать, что, как у компьютера, «в моей памяти такого слова нет». И оно бы не возникло больше никогда, если бы бес не столкнул меня в бане с тем моим давним другом.
– Ну что, старина, про людоедов больше не пишешь?
– Не пишу.
– Видать, хорошо превентивная терапия во время эксперимента твоего помогла. И, главное, вовремя.
Оказывается, заведующий пятым отделением меня надул. В то время уже многие замечали, что моя головка слегка не в своем уме. Но как поделикатнее заставить сотрудника полечиться в психбольнице, чтобы еще и репутация не пострадала, и толк чтобы был? Вот так, незаметно для себя, я принимал размешанные в картофельном пюре таблетки, как прежде учил делать родственников своих пациентов. Спасибо, спасибо, мой друг, мой учитель, мой личный психиатр!
Итак! Я все-таки вспомнил запретную тему – и тут же возник ряд странных, омерзительных историй, которые я когда-то изучал. Я не спал всю ночь, ворочался с боку на бок, неделю болел неизвестно чем, а потом стало все ясно, как божий день. И я помчался к своему вышеупомянутому другу, чтобы попросить у него позволения.
– Ну что ж, – ответил он. – Я думаю, что ты прав. Действительно, иногда приходится писать всякую гадость даже в историях болезни, а уж на книжных лавках ее пруд пруди. Главное, здесь нужно не уподобиться тем писательским психопатам, которые, словно в куске зеркала Снежной Королевы, видят только дурное или вместо сердца имеют лед. А знаешь, дружище, ты меня своей темой одно время так заразил, что я, признаюсь, пока ты отдыхал в экспериментальной палате, влез в твой компьютер и закончил начатые тобою труды. Ты уж извини, что без разрешения. Ты бы уже все равно ничего не смог сделать, кроме расщепления своей психики. А я оказался покрепче, к тому же работал по готовому уже материалу. Но и я, признаться, тоже не закончил – голова кругом пошла. Еще б чуть-чуть – прямиком к тебе на соседнюю койку. Пусть потомки продолжают. Одному эту проблему не разрешить, ни одна нервная система не выдержит. Вот тебе копия наших стараний. Хочешь – почитай на досуге, хочешь – сожги, как Лев Толстой. У тебя практика уже есть.
Я забрал угловую папочку, в которой лежала всего пара бумаг. Вечером любопытство взяло верх, и я все-таки взял в руки статью:
«О психологических и анатомических особенностях личностей, в анамнезе которых имели место один или несколько актов каннибализма.
Явление каннибализма известно с незапамятных времен, когда еще в первобытном обществе люди одного племени поедали органы и части тела людей другого племени с целью, якобы, приобрести их смелость (сердце), ум (мозг), красоту (фаллос) и т.д. С эволюцией человеческого общества и развития цивилизации эти проявления диких предрассудков все более вытеснялись гуманно-эстетическим и научно-просветительным прогрессом и, в конце концов, в современном мире развитых стран здравомыслящим слоем населения акт каннибализма отрицается как нормальное психическое явление, является противозаконным, крайне осудительным и изучается психиатрической наукой в различных аспектах, в том числе в сексопатологии.
Однако наряду с глобально-масштабной по численности цивилизованной части человечества, существуют незначительные горстки примитивных племен, где до пор каннибализму присущ общественный характер, как средство наказания или, наоборот, большой почести.
Напрашивается вопрос: отличается ли психически примитивно-племенной людоед от нашего – людоеда цивилизованного мира? Как ни странно, да и еще раз да. Так почему же для одного и того же биологического вида – человек разумный – существует эта разница? Ответ мы найдем и в источниках классического психоанализа, и в нашей отечественной, так сказать, малой психиатрии. Смысл заключается в том, что для цивилизованного человека акт каннибализма является либо признаком глубокой поломки психики, как, скажем, при той же самой шизофрении, либо в ряде ситуаций для психически здорового человека – существенной психотравмой, оказывающей влияние на всю дальнейшую жизнь. Ибо психотравма есть там и только там, где рушатся эмоционально значимые принципы. Запрет на поедание себе подобных дает нам положительная сторона культуры, связанная с познанием Природы и непротивлением ей. Если бы природа человека была глуха, он бы истребил себя, поедая собратьев, так как эта пища доступнее любой другой.
Просистематизировав обширный материал о каннибализме среди людей, собранный нами (мной и господином …), был сделан ряд интересных заключений, в том числе:
каннибалами не рождаются, а становятся;
в ряде случаев каннибализм ситуационно оправдан (голод);
склонность к каннибализму внушаема;
преодолевая табу каннибализма, в силу ряда причин, людоед вынужден скрывать свое преступление от окружающих, вытесняя его в подсознание, что прорывается в виде непроизвольного слюноотделения при виде и даже при упоминании о сыром мясе, в кошмарных сновидениях и т.п. Все это создает рудиментарное напряжение жевательных мышц и усиление кровотока в стоматологически значимых участках ротовой полости. Это зачастую приводит к гипертрофии[1 - Гипертрофия – увеличение в данном случае.] зубов и нижней челюсти – людоедов может опознать любой средний физиогномист, если перечисленные признаки имеются;
скрывая свое деяние, человек-каннибал часто склоняется к некоторым крайностям: становится вегетарианцем, устраняет из своего лексикона слова «мясо», «кровь», «зубы» или, если употребляет их, проговаривает их как можно мягче, с ласкательными суффиксами, или вкрадчиво, или, пытаясь подчеркнуть отсутствие сверхценного отношения к ним – скороговоркой;
в анамнезе[2 - Анамнез – история болезни, история жизни больного.] каннибала обязательно находится случай, который, возбуждая звериные инстинкты, был не отреагирован, а также приобретенные в связи с этим черты садомазохизма;
и, наконец, каннибал-человек всегда преступник, ибо он преступает черту не только закона, а закона Природы. Совершая это преступление, он осознает себя выше тех, кто не смог на это решиться или не думал об этом вообще. И, осознавая свое преимущество, он получал заряд маниакальной уверенности в своей исключительности, что в силу ряда обстоятельств дает способности к неадекватной магии (наведение «порчи», «сглаза» и пр.). Такой каннибал становится половым импотентом, ибо сексуальное удовлетворение он получает только от «колдовских» дел. Он теряет любовь к супругу, детям и внукам, стремится разрушить чувствилище и семейное счастье родных. Эти родные, как правило, не становятся каннибалами, как и магами тоже, но у них проявляется своеобразный аутизм[3 - Аутизм – психическая отгороженность.], и имеет место инцест[4 - Инцест – скрещивание близких родственников.].
(Л.М.)»
Конец статьи заставил меня впасть в отчаянье, особенно пометка «Л.М.» – лекционный материал – типичная для моего друга. И, как я понял сейчас, друга по несчастью. Насколько я помнил, он всегда был немного витиеват, но нагромоздить такого! И еще выступить с этим словесным винегретом на лекции! Теперь я догадываюсь, почему его разжаловали в кабинет психологической разгрузки. Интересно, те же он себе выписывал лекарства, которыми кормил меня в экспериментальный период моей жизни?
Я еще раз все перечитал, и передо мной возникло несколько совершенно разных историй. Пожалуй, кое в чем он и прав, хотя и нельзя так безапелляционно вводить в ранг закона несколько частных случаев. Но, так или иначе, он прав в том, что я не должен молчать. Я не буду описывать многочисленные сцены поедания человека человеком (пусть этим занимается «Криминальное чтиво»). Нет, я хочу написать о нескольких неприятных эпизодах, с которых, как я думаю, все началось. Это подлинные истории болезни тех моих знакомых каннибалов, с которыми я был особенно близок и особенно одинок.
Заплатка
(Из анамнеза больного Д., 40 лет, шизофрения)
… Маленький бледный мальчик грелся у печки и наблюдал, как бабушка выгребает золу кочергой. Бабушкин подол был высоко поднят, и из под него торчали розовые линялые рейтузы с коричневой заплаткой на интересном месте. Чуть правее от бабушки кот Епифан доедал свежую мышку. Надо отметить, что Епифан это делал регулярно, в отличие от бабушки, которая рейтузы одевала не всегда…
– Бабушка, а почему ты сегодня в штанишках? – спросил любознательный мальчик.
– Это чтоб тебя лучше видеть, – пошутила бабушка.
– А у тебя разве есть на попе глазки?
– Есть, внучек, есть, мне их туда дедушка натянул.
«Надо как-нибудь посмотреть, когда бабушка снова не оденет штанишки», – подумал малыш.
В сенях послышался кашель и громкий стук. Это дедушка вернулся с работы и стряхивал с валенок снег.
– Дедушка! – кинулся к нему внучек. – А как ты бабушке на попку глазки натянул?
– Язычком, милай, язычком! – ответил не менее шутливый, чем бабушка, дедушка.
Внучек не совсем понял и решил это отложить на «потом». Да и дальше спрашивать неудобно. Он сел спиной к меловой печной стенке, и она, теплая, как мама, стала ласкать ему позвоночник. Кот Епифан не доел мышку и свернулся клубочком на табуретке.
– Это он тебе оставил, – широко улыбнулась круглолицая бабушка, кивнув на окровавленный трупик. – Ф-фу, жаром вся залилась, аж подмышкой запахло!
«Мышка – подмышка, кроватка – заплатка…» – возникли в голове мальчика первые стихи в то время, как его бабушка снимала рейтузы.
– Жарко, милок, вот и сымаю, – снова улыбнулась она и положила на кровать.
Дедушка с бабушкой стали накрывать на стол. А мальчик продолжал смотреть то на останки мыши, то на заплатку вывернутых наизнанку бабушкиных штанов. Раздавалась металлическая музыка ложек и ножей, и запахло хрустящим хлебом. В желудке заиграл тоненький голосок. Стало уютно, приятно и по-домашнему хорошо.
Прошли годы. Мальчик вырос, удачно женился, закончил университет. Все складывалось наилучшим образом в пример многим, за исключением маленькой странности выросшего мальчика, которого все теперь называли В.И.: он был в чем-то непроницаем. Нет, он мог говорить обо всем на свете, за исключением одного: он никогда никому не рассказывал свои чувства. Даже на вопрос: «Нравится ли тебе сегодняшний борщ?» он отвечал: «Хороший». Он и себе о чувствах не говорил. Но это – до поры до времени: пока жива была бабушка.
… Был такой же зимний холод и снег, и также топилась в бабушкином деревенском домике побеленная печь. Снова кот, только не Епифан, а просто Васька ловил и ел мышей. Не было только дедушки (и уже давно), и вот теперь уже не было бабушки. Вернее, она была. Она лежала, высохшая и неподвижная, со скрещенными руками, на большой дубовой доске, а на полу рядом стоял пустой черный гроб, и два незнакомца рассуждали, с какого бока им заходить.
– Раз-два, взяли! – воскликнули они нестройным хором, и тело бабушки со стуком улеглось на положенное место.
Ни один мускул не дрогнул на лице В.И. – он всегда отличался олимпийским спокойствием и невозмутимостью.
– В.И., – тронула за рукав соседка Лукерья. – Ты никак здесь один останешься? Ай у нас перночуешь?
– Да что я Вас, Лукерья Степановна, стеснять буду. Здесь что ли места мало.
– А не погребуешь? И мертвяков не боишься?
– Живых бояться надо, Лукерья Степановна, живых. Идите спать. Как-нибудь справлюсь, если что – позову.
Ветер свистел до полуночи, пока не порвал старые провода. Свет в хате погас. В.И. отложил книгу и лег, не раздеваясь.
