скачать книгу бесплатно
Кирюхин Ренессанс
Марианна Бор-Паздникова
Литература для юношества. Философия жизни от Ренессанса до наших дней. Книга может быть интересна для тех, кто увлекается живописью, кому интересен внутренний мир молодых людей, только встающих на свой путь поиска истины.
Кирюхин Ренессанс
Марианна Бор-Паздникова
© Марианна Бор-Паздникова, 2016
ISBN 978-5-4474-3086-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Антонио давно уже мучился сомнениями, так ли он живёт, не обман ли всё в этом мире. За себя ли выдают все эти предметы и события, или мы не понимаем их, искажаем суть. «Где, где та правда? – Он сидел посреди мастерской, на заляпанном краской табурете, в своей любимой позе: широко расставив костистые колени и опираясь на них уставшими руками. Длинные жилистые пальцы лежали на коленях, обнимая их. Ногтевая пластинка жёлтого цвета, не отмывалась от красителей. Голову он свесил вниз, упираясь подбородком в грудь. – Устал, Господи! Так устал! Где? Где та черта, до которой должен человек дойти, чтобы стало всё ясно и понятно, а жить просто и легко? – В мастерскую заглянул подмастерье и, увидев учителя в раздумье, исчез. Антонио уставился на пальцы ног, на взбухшие на ногах вены, – надо поделать примочки – мелькнула мысль. – Опять заканчивается краситель, пора пойти на рынок. Никто, никто не может выбрать то, что мне нужно. Всё приходится самому. О, грехи наши тяжкие… Вот Никола, сколь умён, а кто его слушает? Смотрел я в его перископ – много тайн он открыть может. Да кому это надо? И надо ли? Господи! Господи! Неужели напрасны труды наши?» – Он поднял голову и упёрся взглядом в полотно. Взгляд постепенно стал проясняться, становиться осмысленнее и строже. Наконец, он увидел точку, ту, единственную, где надо добавить охры… Он встал медленно и, не отводя от неё глаз, крикнул: «Жюли, охру…»
Мгновенно подскочил, ожидавший поблизости распоряжений, подмастерье.
Сделав мазок, Антонио отошёл и, окинув взглядом работу удовлетворённо кивнул. Нога фавна ожила, казалось, сейчас он пошевелит пальчиком. Всё реже Антонио был доволен своими работами, всё требовательнее к ним относился. Да, его полотна заказывали влиятельные лица, платили за них золотом, висели они во дворцах… Но, не этого хотел он.
Антонио сел и снова задумался. «Жизнь подходит к концу. Сколько ещё успею? И успею ли то что должен… А что должен? Кто знает ответ на этот вопрос… Что останется после меня миру? Эти полотна? А нужны ли они? Или это была моя прихоть всю жизнь писать…»
Хандра начала наваливаться с новой силой. Недовольство собой росло. «Надо уйти из мастерской, не ровен час не удержусь… Сколь уж полотен попортил».
– Антонио, друг мой! Как я рад тебя видеть! – в мастерскую широким лёгким шагом вошёл Никола.
Антонио поднялся, раскинул руки для объятия, но не обнял, боясь запачкать гостя. Подбежал подмастерье, помог снять рабочую тунику. Только после этого друзья обнялись.
– Как ты вовремя, Никола! Хандра гложет.
– Попутешествовать тебе надо, Антонио. Отвлечься от мрачных мыслей. Свежие впечатления настроят тебя на другой лад.
– Да разве от себя убежишь, Никола? Жизнь к концу подходит. Нет удовлетворения. Гложет душу. Гложет… Ты-то меня понимаешь, тебе могу сказать.
– Понимаю, Антонио. Но, наверняка есть место, куда тебе хочется поехать, да всё время не выберешь? Вот туда и поезжай… – Никола точно знал, куда Антонио стремился всю свою жизнь, да всё оправдывал себя занятостью. А вот, говорят в Риме выставка новых полотен английского художника.
– Английского? Эка хватил! Вот ещё новость… Не слыхал. Совсем затворником стал. Не поехать ли нам туда вместе, Никола? Найдёшь немного времени для старого и нудного друга? И правда, сколько лет я не покидал мастерской? – Антонио осмотрелся. Стеллажи заставлены сухими красителями, готовыми красками. … Сколько ночей не спал, всё искал пропорции, смешивал, красил… – Наверно, я попросту устал, ты прав, Никола. – Жюли, сколько ты лет у меня?
– Четыре, учитель.
– Надо же, четыре… Значит столько я не покидал этих стен, за исключением выхода на рынок за специями.
Может правда подумать об отдыхе? Перед глазами Антонио мелькнули картины прошлого. Он путешествует. Проезжает пыльные итальянские деревеньки. Везде за ним бегут дети и собаки. Дети голодные и оборванные. Они тянут ручонки, он бросает им деньги. Тот кому достался грош радуются, остальные бегут за ним в надежде что и им повезёт и богатый сеньор бросит ещё горсть монет. Так было во всех деревнях. Но, однажды… Долго бежал за ним мальчуган, повторяя одну фразу: «Senor, vi chiedo! Senor, vi chiedo!…». Антонио уже порядком отъехал от деревни, а оборвыш всё не отставал, пылил тонкими ножками по дороге из последних сил. Наконец, силы его кончились, он упал и не поднимался. Антонио приказал остановить повозку и вернулся к мальчишке, посмотреть жив ли. Мальчишка лежал, уткнув лицо в песок, плечи его вздрагивали, одна рука была сжата в кулачок, там были деньги, брошенные ему Антонио. Другая рука скребла песок с такой безысходностью, что Антонио не задумываясь подхватил на руки это лёгкое вздрагивающее, в худой одежонке тельце. Мальчишка заскулил и потерял сознание…
Подмастерье Антонио не был нужен, и он отправил мальчишку на кухню, да и забыл о нём. Но, через два месяца стал он замечать в мастерской странное. Кисти утром были чисто промыты, на стеллажах порядок какого никогда не было. Он к подмастерью, спрашивает – Ты? Тот только рот раскрыл от удивления, но головой кивнул.
– Подай мне…
Не сразу нашёл он на полках, что попросил учитель.
Потом стал Антонио слышать «голос сверху». Только подумает, что взять со стеллажа, а голос уже подсказывает, где это стоит. Но всё-таки выловил. Прокрался ночью в мастерскую, а там «оборвыш с дороги» порядок наводит. Мальчишка окреп, глаза живым огнём светятся.
– Простите, синьор…
– Подойди… – Антонио сел на табурет посреди мастерской, как любил.
Мальчишка голову опустил, потом выпалил: «Возьмите меня в подмастерья! Только… денег у меня нет платить…, я по дому работать буду. Возьмите…»
– Родные есть у тебя? Почему ты бежал за мной?
– Нет никого. Ногти ваши увидел…
– Ногти? – Антонио поднёс ногти к глазам, разглядывая их. – Н-да… – Он трудится и трудится, и не задумывается о том, как выглядят ногти живописца.
– Откуда ты узнал про ногти?
– Я не знал, догадался. Когда я рисовал углем, ногти вбирали его в себя, а когда глиной – желтели…
– Ты рисуешь?
Мальчишка кивнул.
– Неси! – Антонио задумался, снова рассматривая свои ногти.
Мальчишка прибежал быстро, принёс на дощечке рисованную углем картину. Без труда узнал Антонио деревню, где подобрал его. Живописно разбросанные по горе домики, стайки собак и детей.
– А второй?
Мальчишка потупился, но всё же протянул Антонио. Антонио увидел женскую головку с грустными глазами. Она была написана маслом.
– Ты мои краски воруешь? – он хотел рассердиться.
– Ни.., учитель! Это то, что с палитр оставалось.
– Кто это?
– Мама…
– Тебя как зовут?
– Жюли.
– Приходи утром, Жюли.
Мальчишка пал перед ним на колени, схватив руку, поцеловал её. Антонио почувствовал, что она стала влажной.
– Не плачь, Жюли. Каждому из нас дан дар Господом. Нет у нас права погубить его.
Утром он сказал ленивому подмастерью, что больше не нуждается в его услугах, художника из него не получится. Мальчишка заулыбался, склонил голову перед учителем. Он был рад, что его отпустили. Отец платил, чтоб его научили искусству живописи, но ему это было совсем не к душе. Краски, холсты, кисти. Годы тяжёлой кропотливой работы. Каких трудов стоит правильно холст натянуть… Чуть не так, картина испорчена и ясно это будет, когда исправить уже невозможно. А грунтовка? Учитель держит рецепт в секрете. А покрытие? Чтоб на века… Чтоб не потрескались краски, не побледнели. Неет… Куда приятнее работать в саду, выращивать фрукты. Может быть, теперь отец всё же согласится, чтобы он стал садовником. Этот маленький Жюли, вот кто сможет стать великим живописцем. Как ловко он схватывает всё, что я не смог одолеть за три года. А всё отец… Сколько раз уж учитель отказывал, а он всё уговаривал…
За четыре года Жюли из маленького худосочного ребёнка превратился в стройного юношу. Взгляд его красивых, выразительных глаз всегда был направлен вглубь себя. Даже когда он внимательно слушал собеседника, он всегда видел что-то своё, недоступное никому другому, даже учителю, которого он боготворил.
– Никола, друг мой, как я рад тебя видеть!
– И я рад тебя видеть! Редко видимся. Кто знает, когда снова удастся, да и удастся ли.
– Ты уезжаешь? – они сидели неподалёку друг от друга.
– Да решил приступить к своей прямой обязанности, каноничеству. Там у меня будет хорошая возможность дальше проводить научную работу.
Антонио согласно закивал головой. Оба помолчали. Каждый задумался о своём.
– Никола, сколько я тебя знаю, ты всегда хорошо ладил с собой. Нет ли у тебя сейчас разлада в душе? Доволен ли ты своей жизнью? Правильно ли проживаешь её?
Никола наклонился вперёд, взял руки Антонио в свои, посмотрел ему в глаза.
– Все мы, друг мой что-то ищем, для этого и дана жизнь. Искать и находить.
– Хорошо. Ты занят серьёзной наукой, ты даже где-то противопоставляешь себя обществу, потому что хочешь изменить устои. И я верю, ты на правильном пути… Но, почему ты не захотел помочь Папе составить календарь? Почему ты отклонил его просьбу?
– С календарём и без меня справятся, – отмахнулся Никола.
– Только ли потому, Никола? – недоверчиво покачал головой Антонио.
– Не только, друг мой, ты всё верно понял. Нет у меня ни времени на это, ни другой жизни, чтобы сделать то, что должен сделать. И разлада у меня в душе нет, Антонио. Откуда? Если я думаю только об астрономии.
– А я думаю только о живописи, но мучаюсь. Твоя наука людям большую пользу сослужит, а моя что? Такие картины бедняк в доме не повесит. Нужны ли они кому-нибудь?
– Что с тобой, Антонио? Искусство – оно вечно! Твои полотна – это дар Божий. Где ещё ты видел такие? Микеланджело? Рафаэль? Да! Все хороши! Но твои, твои куда как прекраснее.
– Никола, что ты!? Я многому научился у них, живя в Риме, не греши, брат, не греши…
– Да, я знаю! Но тебе удалось соединить в своём искусстве флорентийскую и северную живопись. Сколько жизни это придало! Сколько глубины! Антонио! Твои пейзажи так и дышат свободой. А портреты? Эта строгость, реалистичность в написании… Да разве предложили бы тебе быть придворным живописцем Ватикана, не будь ты достоин этого? – Он встряхнул его за руки, – я не узнаю тебя… Ты устал. Поезжай в свои края, вдохни другого воздуха. Грешно, Антонио. Грешно тебе, имеющему такой дар Божий, жаловаться на жизнь. Это твоё предназначение – должен исполнить.
Антонио нахмурился. Освободил руки. Похлопал Никола по плечу.
– Спасибо, друг мой, спасибо. Всё это я твержу себе сотни раз, а спокойствие не приходит. Может ты прав, отдохнуть надо. Видел ученика моего?
– Хороший парень. Видно, что смышлёный.
Антонио скривил губы, покачал головой,
– Не-ет…, он не просто смышлёный парень. В нём искра божия. Это дар! Да он уж больше меня умеет – понизил он голос до шёпота и наклонился к самому уху Никола, – Тсс… – приложил он палец к губам, – слух как у …, – Антонио помахал рукой над головой, – мне иногда кажется, что он везде, – он снова понизил голос, – иногда кажется, что во мне, и смотрит моими глазами… Ты видел его глаза?
Никола кивнул,
– кажется, что в них затягивает, как в омут, как муху в тенёта, а сопротивляться не хочется.
– Во-от… А на днях… Захожу в мастерскую и что вижу?
– Что? – подался Никола вперёд.
– Жюли, – полуобернувшись, негромко позвал Антонио.
– Да, учитель! – Жюли вошёл, склонив голову в знак почтения к учителю и гостю.
– Пойди, друг мой, скажи кухарке, чтоб подавала нам обед.
Жюли молча кивнув, удалился.
– Захожу в мастерскую, – повторил шёпотом Антонио, – а улыбка стала другой…
– Как другой?
– Другой… – задумчиво повторил Антонио, так словно не Никола это говорил, а сам с собой разговаривал, – улыбка была несмело-наивной… А стала, стыдливо-наивной, – он медленно поднял вверх указательный палец.
Никола посмотрел на палец.
– Как же это!? Кто?
Антонио этим же пальцем показал туда, куда ушёл Жюли.
– Одна точка, один маленький штрих верно поставленный меняет весь портрет. Что же получается, я не на что больше не гожусь? – по старчески плаксиво, вдруг, произнёс он.
– Да ты что, Антонио! Ведь в этом твоя заслуга!
Разговор не прекращался и за обедом. Они дружили уже много лет, но редко доводилось им видеться и потому торопились обсудить всё, что накопилось в душе, тем более, что на темы, которые обсуждали, могли они говорить только друг с другом. Время было опасное.
– Образование год от года становится скуднее, а казалось бы должно быть наоборот. Святые отцы запирают книги под замок. Монахам дают переписывать книги частями, чтобы они не знали её полного содержания. Мы закончили с тобой духовную семинарию, но я не разбираюсь во всех этих течениях, и уже махнул рукой. Кто против кого дружит? Как Папа во всём этом разбирается и знает кого на костёр, а кого на виселицу… – последние слова Никола произносил еле слышно, как известно и стены имеют уши.
– А ведь Бог-то вот он – Един! Кому, как не святым отцам это знать? Всё что не по ним выдают за ересь, а ведь это алчность, Никола. Алчность… И это не даёт мне покоя, а что делать? Сколько полотен пожгли, сколько рукописей… Варвары! – на последнем слове Антонио повысил голос.
– Да, а страдает наука… Ввели цензуру на научные труды. Невозможно найти, что надо, а найдёшь, так не выпросишь. Безвозвратно портят, затушёвывают целыми страницами. Варвары…
– Так, Никола, согласен, – Антонио удручённо кивнул головой. Их откровенный и опасный разговор был не нов, они привыкли доверять друг другу. – У нас тоже не всё гладко, как на холстах. Разные школы живописи превозносят себя, ругая других… В конце концов всё рассудит время. Может, нас всех будут восхвалять, а может, забудут и наши имена и полотна, – Антонио опять посмурнел, – сколь трудов положено, неужели всё напрасно?
Ярче вспыхнули в камине дрова, осветив задумчивые лица. Никола был хорош собой. Антонио писал его портрет по памяти, времени на натуру у Николы не было.
– Я слышал, многие твои алтарные произведения уничтожили? – негромко произнёс Никола.
Антонио посмотрел наверх и перекрестился. Потом махнул рукой Никола, чтоб тот придвинулся ближе и произнёс беззвучно, одними губами: «Некоторые удалось спасти. Укрыли в монастыре надёжные люди», – и помахал рукой перед ними так, будто прятал и эти непроизнесённые слова. Никола прикрыл рот рукой, покачал головой, потом крепко пожал руку Антонио и снова покачал головой, показывая, как это было опасно. Антонио кивнул головой, поднял глаза к верху и снова перекрестился.
– А как девочки? – прервал он тишину.
– Девочки? – Никола оживился, – девочки хорошо! Барбара… Катарина… – он заулыбался при воспоминании о сёстрах.
– Рад слышать, – улыбнулся Антонио, – а знаешь, – упрямо вернулся он к волнующей его теме, – если следовать системе мира, по которой всё то сжимается, то расширяется, то я сейчас нахожусь в момент сжатия?
– Нет, Антонио. Наоборот, судя по твоему состоянию в регрессивном расширении, покое, неторопливом течении жизни… Когда начинается сжатие, скорость процессов увеличивается, события следуют одно за другим, убыстряясь. Представляешь пружину? Меньше диаметр вращения, быстрее проходишь круг.
