banner banner banner
Унесенные ветром. Том 1
Унесенные ветром. Том 1
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Унесенные ветром. Том 1

скачать книгу бесплатно

Унесенные ветром. Том 1
Маргарет Митчелл

Действие одного из самых знаменитых бестселлеров американской литературы происходит в 1860-х годах во время и после гражданской войны в южных штатах США.

С началом военных действий жизнь юной Скарлетт О’Хара и ее семьи круто меняется: вместо пышных балов и светских раутов – разрывы снарядов, свист пуль, гибель друзей и близких. Эшли Уилкс – мужчина, которого Скарлетт страстно любит, женился на другой, ушел сражаться и пропал без вести. Ее дом разграблен, слуги разбежались, но молодая женщина находит выход из любой ситуации, проявляя редкую стойкость и жизнелюбие. Эти ее качества стали примером и вдохновением для многих американцев. Роман стал невероятно популярен, он был удостоен Пулитцеровской премии, переведен на 37 языков мира, разошелся тиражом свыше 30 миллионов экземпляров и постоянно переиздается.

Маргарет Митчелл

Унесенные ветром. Том 1

© Перевод, «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2021

Часть первая

Глава 1

Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины, попавшие во власть ее чар, этого не видели – как и случилось с близнецами Тарлтон. Тонкий аристократизм матери, француженки по происхождению, необыкновенно остро переплелся в ней с грубоватой жизненной силой отца – ирландца. Это лицо – широкоскулое, с упрямой четкой линией подбородка – захватывало с ходу. Прозрачные глаза, чуть приподнятые к вискам, светились чистой зеленью сквозь частый лес черных ресниц. Густые черные брови косо перечеркивали белизну лба. Скольких хлопот требует от южанки такая белая, как лепесток магнолии, кожа! Зонтики, вуалетки, перчатки – лишь бы уберечь ее от палящего солнца Джорджии.

А в тот чудесный апрельский день 1861 года Скарлетт смотрелась просто картинкой. Она сидела вместе с Брентом и Стюартом Тарлтонами на веранде отцовского дома в «Таре», нежась в прохладной тени. На ней было новое муслиновое платье, зеленое, в цветочек, и новенькие туфельки без каблуков, точно в тон платью, недавно купленные отцом в Атланте. Двенадцать ярдов муслина волной вздымались на обручах юбки, а лиф прекрасно обрисовывал талию, утянутую до семнадцати дюймов – самую тоненькую на три графства, и грудь, вполне зрелую для ее шестнадцати лет.

Однако при всей благопристойности необъятных юбок, скромности гладко убранных в шиньон волос и спокойствии беленьких ручек, чинно сложенных на коленях, ее истинную натуру скрыть было невозможно. В зеленых глазах на хорошеньком личике буйствовала жизнь, они явно своевольничали и никак не сочетались с этой чопорной позой. Манеры были привиты нежной матушкой и непреклонной блюстительницей нравов негритянкой-няней; а вот глаза – глаза были ее собственные.

По обе стороны от нее на веранде расположились, болтая, посмеиваясь и щурясь на солнце веселыми и чуть надменными глазами, девятнадцатилетние братья Тарлтон. В высоких, до колен, сапогах, в одинаковых голубых куртках и песочного цвета бриджах, крепкие, плечистые и рослые – шесть футов два дюйма, рыжие и загорелые, они были похожи, как две коробочки хлопка.

На дворе, за стеклами веранды, в косых лучах предзакатного солнца сияли белой кипенью кусты кизила в цвету, осыпая лепестки на молодую траву. У подъездной дорожки стояли привязанные за поводья лошади братьев – крупные мощные гнедые кони, под стать хозяевам. Под ногами у лошадей юлили, огрызаясь, гончие – эта свора вечно носилась за близнецами, куда бы они ни скакали. А поодаль, в гордом одиночестве, как приличествует аристократу, лежал пятнистый далматин, устроив морду на лапы и терпеливо дожидаясь, когда парни соберутся домой, ужинать.

Между собаками, лошадьми и братьями существовала некая родственная связь, более глубокая и потаенная, нежели простое совместное времяпрепровождение. В чем-то они все были схожи – молодые, здоровые, бездумные, красивые; и парни такие же горячие, как их кони, горячие и порой опасные, но при всем при том очень даже покладистые в руках у того, кто умел с ними обращаться.

Троицу на веранде ожидала покойная плантаторская жизнь, с малых лет они не знали забот, для них все, то есть абсолютно все, делалось как бы само собой. И однако же, в их облике не замечалось ни вялости, ни особой даже мягкости. Им всем была присуща живость, энергия и смекалка сельского люда, привыкшего к постоянному общению с землей и не слишком перегружающего свои мозги всякой там книжной ерундой. Графство Клейтон существовало в северной Джорджии не так давно, общество тут было новое и, по стандартам Огасты, Саванны и Чарлстона, довольно неотесанное. Южные районы, старые, остепенившиеся, воротили нос от выскочек новичков; но здесь, в северной Джорджии, отсутствие лоска, получаемого с классическим образованием, не считалось зазорным, лишь бы мужчина знал толк в том, что действительно важно. А важным признавалось следующее: выращивать хороший хлопок, крепко сидеть в седле, метко стрелять, легко танцевать, красиво ухаживать за дамами и пить не пьянея, как подобает джентльмену.

В этих науках близнецы преуспевали отлично, равным образом выказывая прямо-таки выдающуюся неспособность усвоить хоть что-нибудь, скрытое под обложкой книги. По части денег, лошадей и рабов их семья была самой богатой в графстве; но вот по части школьной премудрости мальчики уступали, можно сказать, распоследнему бедняку.

Собственно говоря, как раз по этой причине близнецы и проболтались целый день на веранде «Тары». Их только что исключили из университета – в четвертый уже раз за два года. Старшие братья, Том и Бойд, тоже каждый раз возвращались домой, отказываясь от пребывания в стенах заведения, где так плохо принимали младших. Свое последнее отчисление Стюарт и Брент рассматривали как забавную штуку, и Скарлетт вместе с ними, поскольку сама за весь год – с тех пор, как закончила женскую школу в Фейетвилле, ни одной книги по собственной воле не раскрывала.

– Я понимаю, что вас это не печалит, да и Тома тоже, – говорила она. – А как же Бойд? Он ведь вроде бы собирался стать образованным? А вы его то и дело выдергиваете из университетов – и в Виргинии, и в Алабаме, и в Южной Каролине, а теперь и в Джорджии. Если так дальше пойдет, он останется недоучкой.

– А-а, – беззаботно отмахнулся Брент, – читать законы в конторе у судьи Пармели в Фейетвилле он и так сумеет. Да и подумаешь, важность какая: мы бы все равно приехали домой до окончания семестра.

– Почему?

– А война-то, гусыня! Война может начаться в любой день! А мы, по-твоему, будем торчать в колледже, когда тут война?

– Никакой войны не будет, и вам это прекрасно известно, – назидательно-нудным тоном произнесла Скарлетт. – Вон только на прошлой неделе приезжали Эшли Уилкс с отцом, и они говорили папе, что наши представители собираются в Вашингтон, чтобы… чтобы это… как его… ну, заключить полюбовное в общем соглашение с мистером Линкольном. Насчет Конфедерации. В любом случае янки испугаются воевать с нами. Все. Точка. Войны не будет, мне надоело слушать про нее.

– Что значит – не будет войны? – Близнецы загалдели разом, возмущаясь, словно их провели, как младенцев.

– Знаешь что, прелесть моя, войны не миновать, – авторитетно заявил Стюарт. – Может быть, янки и боятся нас, да только после того, как генерал Борегард отделал их у Форт-Самтера, им ничего не остается, кроме как сражаться или праздновать труса перед всем светом. Ну а Конфедерация…

Скарлетт изобразила крайнюю скуку и перебила его:

– Вот только заикнитесь еще разочек про войну – я уйду в дом и захлопну дверь. Ничего более унылого в жизни не слышала, чем разговоры о войне и еще об этом самом «отделении». Папа толкует об этом с утра до ночи, и все, кто к нему заезжают, трубят о Форт-Самтере, Эйбе Линкольне и правах штатов. И мальчики тоже только об этом – о войне и о своем эскадроне. Я скоро взвою от скуки! За всю весну не было ни одной веселой вечеринки, ни од-ной! Потому что мальчики не способны говорить ни о чем другом. Я страшно рада, что Джорджия подождала со своим «отделением», пока не прошло Рождество, а то бы и рождественские праздники были испорчены! Значит, так: если вы опять скажете слово «война», я ухожу.

Она бы именно так и поступила, потому что совершенно не переносила бесед, в которых не могла главенствовать. И однако, при суровых сих словах она улыбалась, поигрывая ямочкой на щеке и трепеща длинными ресницами, как бабочка крылышками. Цель была достигнута – мальчики восхитились и наперебой стали извиняться за докуку. Ей неинтересно? Ну что ж, от этого она нисколько не пострадала их глазах. Даже наоборот: ведь война – это работа мужская, она не для леди, и такое отношение они восприняли просто как доказательство ее совершенной женственности.

Отвлекши мальчиков от нудной темы, Скарлетт вернулась к более занимательному вопросу:

– А что сказала ваша матушка по поводу вашего очередного исключения?

– Ну-у, – протянул Стюарт, – она еще не успела ничего сказать. Мы с Томом слиняли из дому с утра пораньше, пока она не встала. Том залег где-то у Фонтейнов, а мы вот приехали сюда.

– А вчера вечером, когда вы только заявились?

– Вчера вышло удачно. Как раз перед нашим приездом доставили нового жеребца, мама купила его на прошлом месяце в Кентукки, ну и все были в запарке. Знаешь, здоровенный такой зверюга – отличный конь, ты бы сказала отцу, Скарлетт, пусть приедет взглянуть. Да, так он еще в дороге куснул своего конюха, а на станции в Джонсборо чуть не затоптал двоих маминых черных. В общем, привели его в конюшню, а он давай крушить денник, и Землянике досталось, это мамин старый жеребец. Входим мы в дом, а мамы нет, она на конюшне, успокаивает его. Представляешь, черные повисли от страха на стропилах, глаза на лоб, а она стоит себе и разговаривает с ним, как с человеком, а он кормится сахаром у нее с ладони. Больше никто так с лошадьми не умеет, как наша мама. Тут она видит нас и говорит: «Силы небесные, вы все вчетвером опять дома! Да вы хуже казни египетской!» А жеребец сразу всхрапнул и на дыбы. Она тихонечко так, ласково мурлычет: «Живо все отсюда! Не видите – он нервничает, голубчик ты мой, красавец, красавец. А вас четверых я завтра буду обхаживать». Так что мы пошли спать, а с утра умотали, Бойда только оставили на расправу.

– Думаете, она поколотит Бойда?

Для Скарлетт, как и для всего графства, было непостижимо, что маленькая миссис Тарлтон держит в страхе своих рослых сыновей, да еще и достает их стеком при всяком удобном случае. Беатрис Тарлтон, имея на руках хлопковую плантацию, сотню негров и восемь детей, а также самую большую в штате коннозаводческую ферму, была вся в делах и заботах и нрав свой горячий не сдерживала. Правда, стегать лошадей или рабов в ее владениях не дозволялось никому, но от милых шалостей своих сынишек она просто сатанела и потому пребывала в твердом убеждении, что чем чаще их пороть, тем лучше для пользы дела.

– Бойда она бить, конечно, не станет. Она его и никогда-то не драла особенно, из-за того что он старший, а кроме того – недомерок, самый мелкий в нашем выводке. – Стюарт ухмыльнулся с высоты своих шести с лишним футов: – Мы потому его и оставили, пусть объяснит ей, что к чему. Пора бы уж маме перестать нас наказывать! Нам по девятнадцать лет, а Тому двадцать один, а она с нами как с малолетками.

– И что же, завтра на барбекю к Уилксам ваша матушка прискачет на этом новом коне?

– Она бы и хотела, да папа говорит, конь чересчур горячий, опасно. И девочки ей не дадут. Решили, что надо ей хоть раз в жизни выехать в общество, как полагается леди, в экипаже.

– Надеюсь, завтра обойдется без дождя, – светским тоном заметила Скарлетт. – А то всю неделю льет чуть не каждый день. Хуже нет переносить барбекю в дом.

– Нет, завтра солнце будет жарить, как в июне. Посмотри на закат, – Стюарт повел головой, – никогда не видывал краснее. Погоду всегда можно определить по закату.

На горизонте, за бескрайними землями Джералда О’Хара, вполнеба плавился малиновый закат. Солнце опустилось куда-то в холмы за Флинт-Ривер, и сквозь тепло апрельского дня вдруг потянуло легкой, но вполне ощутимой, даже знобкой прохладой.

Весна в тот год настала ранняя, с частыми теплыми дождями и внезапным буйным цветением кизила и персиков, бело-розовыми звездами мерцающих над темным разливом реки и на дальних холмах. Уж и плантации почти все были вспаханы, а пунцовое великолепие заката придавало свежеподнятым пластам красной почвы еще более насыщенные оттенки.

Влажная, голодная, взрытая плугом земля ждала посева – розовая на гребнях пластов, алая и темно-бордовая в глубине борозд. Белый плантаторский дом стоял островком в красном бушующем море, среди извивающихся, кружащих спиралью валов, вдруг застывших в момент взлета. Здесь не увидишь ни одной длинной прямой борозды, какие тянутся вдоль желтых глинистых полей на равнинах средней Джорджии или в вязком черноземе побережья. Этот холмистый край распахивали причудливыми загогулинами, чтобы уберечь плодородный слой от смывания в речную пойму.

На здешних варварски красных землях, прямо-таки кроваво-красных после дождя, а в сушь покрытых желтой тончайшей пылью, родился самый лучший хлопок.

Это был милый край белых особняков, мутных желтых рек и мирных возделанных полей, но и край, где сходятся противоположности, край ярчайшего, ослепительного солнца и наиплотнейших теней.

Расчищенные плантации и мили хлопковых полей улыбались солнышку, благодушные и самодовольные. А по бокам стояли леса, густые, темные и холодноватые даже в полуденную жару, таинственные и несущие смутную угрозу. Здесь высокие сосны тихо вздыхают на ветру и что-то бормочут в вековечном своем терпении, что-то похожее на предостережение: «Берегитесь… Берегитесь… Тут было все наше когда-то… Мы можем опять забрать вас себе…»

Пока сидящая на веранде троица созерцала закат, со двора стали доноситься вечерние звуки: утробные вздохи скота, позвякивание упряжи и визгливый беззаботный смех негров; это работники и мулы возвращались с полей. Где-то в доме раздался мягкий голос Эллен О’Хара, матери Скарлетт, – она кликнула черную девчушку со связкой ключей. Звонкий детский голосок тут же ответил: «Да-мэм!» – и торопливые ножки затопотали к задней двери и дальше, во двор, к коптильне, где Эллен будет выдавать провизию работникам. В недрах дома возникли другие звуки – слуга и дворецкий Порк доставал посуду и столовое серебро, накрывал на стол к ужину.

Эти домашние шумы ясно дали понять братьям, что пора и честь знать. Но они не горели желанием предстать перед своей матушкой и потому всячески тянули время, ожидая, что Скарлетт вот-вот пригласит их отужинать в «Таре».

– Послушай-ка, Скарлетт, – сказал Брент. – Я насчет завтра. Если нас тут не было и мы не знали про барбекю и про бал, это же не значит, что нам нельзя потанцевать вволю. Ты ведь не все танцы обещала? Или все?

– Конечно все! Откуда мне было знать, что вы явитесь? Я бы рисковала стать вечным украшением стены, если б дожидалась вас!

– Ты-ы? Ты – украшение стены? – И братья от души расхохотались.

– Знаешь что, радость, – опять заговорил Брент, – первый вальс ты должна отдать мне, а последний – Стью, а за ужином будешь сидеть с нами. Сядем у лестничной площадки, как в прошлый раз, и пусть мамми[1 - Мамми – няня-негритянка. (Здесь и далее примеч. ред.)] Джинси опять нам погадает.

– Мне не нравится гадание Джинси, – заявила Скарлетт. – Знаете же, она мне предсказала выйти замуж за джентльмена со жгуче-черными волосами и длинными черными усищами. А я не люблю темноволосых джентльменов.

– А-а, ты любишь рыжих, правда, радость? – усмехнулся Брент. – Ну, раз так, давай нам все вальсы и ужин.

– Если пообещаешь, мы тебе откроем секрет, – добавил Стюарт.

– Какой? – Скарлетт сразу подскочила, как ребенок.

– Это ты о том, что мы узнали вчера в Атланте, да, Стью? Но мы ведь обещали не болтать.

– Ну и что. Нам-то мисс Питти сказала.

– Какая мисс?

– Да эта, из Атланты, кузина Эшли Уилкса и тетка Чарли и Мелани Гамильтон. Ты ее знаешь, мисс Питтипэт Гамильтон.

– А, знаю, ужасно глупая старая дама. Противней в жизни не встречала.

– Ну и вот, стоим мы вчера на вокзале в Атланте, ждем поезда, а она катит мимо. Увидела нас и остановилась. То-се, слово за слово, ну она и говорит, что завтра вечером на балу будет объявлено о помолвке.

– Тоже мне секрет! – Скарлетт была разочарована. – Да всякий знает, что они когда-нибудь поженятся, этот простофиля Чарли и Душечка Уилкс. Только он, по-моему, не особенно к этому рвется.

– Значит, на твой взгляд, он простофиля? – встрял Брент. – А на Рождество так ты очень даже позволяла ему ухлестывать за тобой.

– Я его не поощряла. – Скарлетт небрежно повела плечиком. – Он просто сюсюкалка какая-то.

– А это вовсе и не его помолвка! – победно заявил Стюарт. – Это его сестра, мисс Мелани, выходит за Эшли!

Скарлетт в лице не переменилась, только губы побелели, как бывает, когда человек внезапно получает сильный удар и в момент потрясения не осознает еще, что произошло. Она молча таращилась на Стюарта, вот он и решил, поскольку никогда в таких материях не разбирался, что она просто сильно удивилась и заинтересовалась. И, довольный собой, стал развивать тему:

– Мисс Питти говорит, они собирались потянуть с этим делом до будущего года, потому что мисс Мелли не совсем здорова. Но со всеми этими слухами о войне обе семьи подумали, что лучше уж поженить их поскорее. Поэтому оглашение и состоится завтра вечером. Ну, Скарлетт, мы тебе открыли тайну, за это ты обещаешь сидеть с нами?

– Да, конечно, – машинально отозвалась Скарлетт.

– И все вальсы?

– Все.

– Ты чудо! Спорим, все парни с ума посходят.

– И пусть. Вдвоем мы с ними сладим. – Брент опять закинул удочку: – Слушай, а давай ты сядешь с нами и утром за барбекю?

– Чего?

Брент просьбу повторил.

– А, ну конечно.

Близнецы посмотрели друг на друга торжествующе, но и с некоторым удивлением. Хоть они и считали себя на положении любимых ее ухажеров, однако никогда еще им не удавалось добиться от нее стольких знаков благосклонности – и так легко. Обычно она заставляла долго себя просить и умолять, могла выпроводить, не говоря ни да ни нет, смеялась, если они дулись, и делалась невозмутимой, когда доводила их до белого каления. А тут им достался практически весь завтрашний день – они будут вместе за барбекю, все вальсы она танцует с ними (а они уж позаботятся, чтобы вообще все танцы были вальсы), да еще и ужин! Ради этого стоило расстаться с университетом.

Упоенные небывалым успехом, они теперь уж совсем расхотели уходить, все говорили и говорили – о барбекю, о вечеринке, об Эшли с Мелани, перебивали друг друга, острили, смеялись собственным шуткам и прямо, в открытую набивались на ужин. Потребовалось какое-то время, чтобы до них дошло, что Скарлетт в разговоре почти не участвует. Атмосфера изменилась, в чем именно – близнецы не уловили, но сияние дня для них померкло. Девушке, похоже, вообще не было дела до того, что они там говорят; впрочем, отвечала она всегда к месту. Ощущая неладное и не понимая, в чем суть, досадуя на себя за это, братья еще поупрямились немного и нехотя поднялись, поглядывая на часы – вроде бы пора, время двигаться.

Последние лучи солнца лежали на свежевспаханной земле, из-за реки темной громадой надвигался лес. Ласточки метались вокруг крыши, суматошно устраивались на ночлег куры, важно вышагивали надменные индюки, следом торопились вперевалку толстые утки.

– Джи-имс! – крикнул с крыльца Стюарт.

Из-за дома тут же выскочил и помчался к лошадям высокий черный парень, личный слуга близнецов, их ровесник. Как и собаки, он сопровождал братьев повсюду. В детстве Джимс играл вместе с хозяйскими детьми, а когда близнецам исполнилось десять лет, его подарили им на день рождения.

Гончие при виде Джимса поднялись из теплой красной пыли и стояли наготове, поджидая хозяев. Братья откланялись, напомнили Скарлетт, что будут с утра пораньше ждать ее в имении Уилксов, сбежали с крыльца, вскочили в седла и пустили лошадей в галоп по кедровой аллее, взмахнув на прощание шляпами.

За поворотом дороги, у зарослей кизила, откуда «Тара» была уже не видна, Брент остановил свою лошадь. Стюарт тоже придержал. Позади, на некотором расстоянии остановился Джимс. Лошади, не чувствуя поводьев, вытянули морды книзу и принялись пощипывать нежную весеннюю травку. Привычные ко всему собаки стразу же плюхнулись в мягкую пыль посреди дороги, неотрывно следя глазами за мельканием ласточек в прозрачных сумерках. На широкой простодушной физиономии Брента ясно читалось, что он в полном недоумении и порядком оскорблен.

– Послушай, – сказал он брату, – ты не находишь, что могла бы она и пригласить нас к столу?

– Вообще-то конечно. Я все ждал, что она попросит нас остаться, а она нет. Ну и что такого особенного?

– Да ничего. Просто, на мой взгляд, все к тому шло. В конце-то концов, мы первый день как приехали, давно не виделись и поговорить было о чем.

Стюарт призадумался.

– Мне показалось, она была очень довольная, когда мы появились.

– Вот и мне тоже, – кивнул Брент.

– А потом, с полчаса назад, что-то попритихла, вроде голова разболелась.

– Я заметил, но не придавал этому значения. И что ее томило, как думаешь?

– Не знаю. Может, мы что-то не то ляпнули, а она и разозлилась?

С минуту они молча размышляли. Брент сдался:

– Ничего в голову не идет. А кроме того, Скарлетт уж если бесится, то бесится. Все сразу видят. Не носит в себе, как некоторые.

– Что мне в ней и нравится, – сказал Стюарт. – Она не будет ходить вокруг да около и тихо тебя при этом ненавидеть, выскажет все в глаза. Значит, мы что-то брякнули или сделали такое, отчего она примолкла и выглядела как больная. Ведь вначале, могу поклясться, она обрадовалась и нацелилась оставить нас на ужин.

– А вдруг из-за того, что нас исключили?

– Да нет же, черт побери! Не валяй дурака. Посмеялась просто, когда мы сказали, вот и все. Скарлетт ценит образованность не больше, чем мы с тобой.

Брент повернулся в седле и окликнул негра:

– Джимс!

– Да, маса.