скачать книгу бесплатно
Чудо в перьях
Станислав Малозёмов
В провинциальном советском городке открылось литературное объединение. И оказалось, что в городе тьма писателей и поэтов......
Станислав Малозёмов
Чудо в перьях
Глава первая
«– Антонина полулежала на тонкой, расшитой золотистыми полосками глади простыне. Пеньюар её, почти прозрачный, не укрывал кружевами большую, но упругую грудь и тёмное треугольное пятно между скрещенными ногами. Голову она откинула назад, на подушку, и в ожидании закрыла глаза. Лишь подрагивающие ресницы и прерывистое горячее дыхание напоминали о том, как она взволнована. Артур стал судорожно срывать с себя брюки, носки, рубашку, от которой начали отрываться пуговицы. Трусы он снимать стеснялся, хотя глаз Антонина не открывала. Но страсть победила. Он стянул трусы и затолкал их под брюки, брошенные на стул. Сердце его стучало так громко, что, казалось – этот грохот испугает Тоню, она очнётся от томления своего тела, вскочит и исчезнет.
–В душ сбегай.– прошептала Антонина так томно, будто собиралась растаять прямо на простыне от раскалившей тело страсти.– Скорее, скорее!
Через пять минут он торопливо вытерся полотенцем, бегом вылетел из душевой, скинул полотенце с бёдер, прыгнул в кровать, на лету распахивая пеньюар, и впился горячими губами в её пахнущую лёгкими цветочными духами грудь. Тела их притянулись друг к другу как намагниченные и Антонина сладостно застонала.»
Ну!– хрипло крикнул с заднего ряда каменщик треста «Зарайсктяжстрой» Шалаев Володя.– Дальше читай! Давай! Что потом началось- то? Как оно проходило, когда закончилось? Чего застыл?
– Я дальше не написал пока.– Поднял вверх руку член литобъединения «Словеса» старший кладовщик управления «горпромторг» Ляхов.– Вот только начал. Зачитывал вам начало первой главы. Интересно знать ваше общее мнение о моём стиле и достоверности описания. Если одобрите – сегодня же сяду продолжать эту повесть. «От любви до ненависти» называется.
– Бляха- папаха!– Возмутился сторож универмага Лыско, тоже член.– Только во всю заслушался! Аж самого проняло. До дрожи в разных удалённых от башки местах. Натурально излагаешь Витя. Вот, чесслово, аж к жене потянуло. Но она, бляха – папаха, на работе сей момент. На козловом кране шарикоподшипникового завода. Ну, ты мастер, Ляхов. Талант!
– Меня чуть не стошнило прямо под ноги нашему председателю. – Встала бухгалтер мясокомбината Северцева.– Мы что, дети малые тут? Сами в кроватях не валялись кто с мужьями, кто с женами? Излишний натурализм типа того- что там под пеньюаром просвечивает – это для кого написано? Мы все знаем что у кого и где. Хоть оно и не просвечивает. Надо тайну любви описывать. Загадку! А я вот сидела, слушала, да испытала полное плотское, я извиняюсь, возбуждение. Это потому, что грубо больно уж. Топорно. А ведь не в этом прелесть настоящей литературы.
– Как не в этом? – Воскликнула Завадская Людмила, технолог кондитерской фабрики.– Вот он нам читал про то – как сейчас будет сиять физическая близость, без которой все мы – нищие плотью. Красочно и жизненно автор описывает прелюдию. Так мне что, должно захотеться в это время пожрать борща? Или сводить у вас, товарищ Северцева, в бухгалтерии сальдо с бульдо? Литература обязана будить истинные чувства. Вот Вы, Людмила Андреевна, чуть – чуть до оргазма не дотянули без участия вашего мужа. Значит чувствуете реализм слова автора! Инстинктивно откликаетесь на него. Это литература, я вам говорю. Сторожа к жене потянуло. А напиши автор коряво и неточно – потянуло бы его в пивную. Да, Лыско Николай Валерьевич?
– Запросто.– Отозвался сторож Лыско.– Или на рыбалку. А тяга пошла к бабе. Значит автор попал словом мне не только в душу. И это есть как раз успех литературного образца. Представьте – какой жгучей вся повесть будет!
– Вы не подеритесь мне тут!– Засмеялся доцент кафедры механико- математического факультета пединститута, председатель Зарайского городского литературного объединения « Словеса» Андрей Ильич Панович.-
У нас здесь литературная платформа для дискуссий. Это да! Но спорить – лишь бы спорить- не дело. У автора явный талант. Точные ощущения влюблённых, которые словами не каждый передаст. Лучше всего помогает личный пережитый опыт или, наоборот, полное отсутствие опыта, зато болезненное воображение, как пыткой клещами мучающее человека. И он тужится освободиться от мук, излить воображаемое хотя бы на бумагу. Ляхов передал нам то ли свой опыт, то ли воображаемое – с блеском. Опубликовать его повесть – не реально, конечно. Потому как секса в СССР даже сейчас, в тыща девятьсот нашем шестьдесят восьмом году нет. В космос летаем. Роботы есть. ЭВМ- в Академгородке работает. Водородная бомба наша весь мир не карачки посадила. Дети почти у всех есть. Сотни тысяч треснувших под людьми и провалившихся кроватей есть. У половины мужей – любовницы. У некоторых замужних- любовники. Этого мы не отрицаем. А секса всё рано нет. Оно, может, и к лучшему. Но нашу литературу этот факт обедняет крепко.
Литературное самодеятельное объединение придумал для Зарайска сам доцент три года назад. Он пришел к главному редактору областной газеты «Ленинский путь» и за час убедил его, что область должна иметь много талантливых литераторов, дремлющих в простых народных массах..
– Будем печатать тонкие книжки в газетной типографии, а которые потолще и
значительно важные – я сам поеду пробивать в лучшие республиканские издательства.Я там три книжки издал. Друзей в издательствах навалом. Обмывали с ними мои произведения до потери сознательности.– Андрей Ильич Панович пылал энтузиазмом.– О нас узнает страна! И газета ваша, воспитывающая народных поэтов и писателей, вскоре точно окажется автоматически среди самых демократичных и прогрессивных.
Редактор подумал малость, кивнул головой и только один вопрос задал.
– Средства из редакционного бюджета сосать будете?
– А на кой они нам?– доцент понял, что разрешение почти получено.– Нам
Только зал заседаний нужен ваш. И то после рабочего дня.
Ну, лады.– Напишу приказ о создании. Завтра.– Главный пожал доценту руку.– Девиз для объединения хоть придумали уже?
– Ну, как же! Даже два!– Обрадовался Андрей Ильич.– «Поэтом можешь ты не быть, но написать стихи обязан.» И «Самодеятельная проза – литературе не угроза!»
–Толково. Сам придумал?– Удивился редактор.
– Сам.– Смутился Панович.– И обязуюсь эти тезисы облагородить талантливым народным словом.
На том и разошлись. А по объявлению в газете за первую же неделю в литобъединение записалось семьдесят два поэта и сорок шесть прозаиков. А через месяц в зале мест уже не хватало. Одарённые талантами граждане разного пола и способностей стояли в проходах и сидели на подоконниках.
Раз в неделю они забивали зал заседаний и яростно отводили душу. Читали вслух, ругались культурно и матерно, кидали в несогласных стульями, потом быстро мирились, предлагали пригласить для прочтения хоть одной лекции по курсу «мастерство писателя» Шолохова, а по мастерству поэта – Евтушенко. Написали им письма и дождались ответов с одинаковым текстом: « Спасибо. Освободимся и обязательно приедем.»
Ну, а пока и без них Зарайские писатели и поэты своими силами успешно выращивали яркий невянущий цветок народной высокохудожественной литературы на почве, удобренной всеобщей Зарайской Музой.
К Пановичу приходили в институт жёны народных писателей и поэтов, кланялись ему в пояс, некоторые даже в щёчку целовали. Они приносили ему домашние пирожки, грибы солёные, собственное варенье, копчёное сало и сдобные булочки. Произносили они при этом примерно одно и то же. При этом глаза их счастливой слезой омывались едва заметно, а голос был у всех одинаково ласкающим слух. Откровения каждой передать невозможно. Много места займут их благодарные речи. Но общий смысл можно вложить в благодарные уста образа единой обобщённой жены самодеятельного поэта или прозаика.
– Вы, Андрей Ильич, спасли нашу семью. Ведь пил Володька ( Петька, Гришка, Ванька, Серёжка, Мишка и т.д.) проклятую безбожно. Напишет стишок про козявку, которую склевала курица, и заливается после этого неделю слезами и портвейном. Или, ещё хуже, местным вермутом. Мы им крыс травим в подполе. Они от одного запаха окочуриваются. А когда про Родину – мать сочинит поэму, то всем читает вслух, пока не уморит, попутно пьёт до полной непохожести на человека и сильно плачет. Родину ему жалко больше чем козявку склёванную. А чего её жалеть?! Сильная, богатая!! Она нам свет дешевый даёт, уголь копеечный и ботинки нашей фабрики имени Зусмана, которые не горят, не тонут и не разрубаются топором. Один раз купил за восемь рублей и носи до естественной смерти от старости.
А они жалеют отчизну из-за очень плохих руководителей, через которых мы всё обещаем и обещаем всему миру, но не можем – таки догнать и перегнать Америку. И страдают ещё оттого, что абсолютно никому совсем их произведения даром не нужны. И топят они потому в водке талант свой. Творческому человеку больно, когда его труд мыслительный дружки считают баловством и детской дурью, смехотворной при солидном возрасте.
А вот как открыли вы свои посиделки – они там на них до тёмного посинения выговариваются, дома только хрипят пока не поужинают. А потом сразу без сил – в кроватку. Пить уже некогда и тяжело стакан держать. С жёнами лаяться тоже сил нет. Силы и время уходят на ваши диспуты, на поиски истины и постижение через всякие шибко странные учебники ваших хитрых писательских секретов. Спасибо вам от нашего сообщества жён самопальных литераторов, коих вы в людей превратили литературой.
– А скоро мы их книжки начнём печатать.– Вдохновлялся Андрей Ильич.– Так вы их хвалите, книжки. И в красный угол ставьте под иконы, у кого они есть. А если нет, то ставьте вместо них. Просите мужей вслух читать своё по выходным. Плачьте от радости обладания талантливым мужиком. И будет в семье лад, мир и, возможно, вечное счастье.
Сам Панович написал целых три книги. Научных. Одну про то, что квадрат- это вообще – то круг, а круг, если вдуматься, квадрат. Но вдуматься просто необходимо. Иначе не допрёшь. Вот о том – как именно надо высчитать, что квадрат и круг – одна и та же фигура, первая книга и учила. Самостоятельно прочесть её не мог даже главный редактор издательства, поэтому поверил Андрею Ильичу на слово и толстый том напечатал в количестве трёх тысяч штук. А он её громко читал на заседаниях литобъединения и втягивал в научный спор даже детских поэтов – любителей, которые все трое работали рубщиками мяса на комбинате. Второе произведение он посвятил супруге Зинаиде. В нём он рассказал народу о личном знакомстве с инопланетянами и полёте с ними в созвездие Большого пса на звезду Сириус, где его познакомили с управляющим чёрной дырой номер двенадцать нашей Вселенной. Они подружились, управляющий с тех пор семь лет уже телепатически зовёт его слетать с ним в чёрную дыру и раскрыть человечеству её тайну.
Но откуда у доцента время? То литобъединение, то студенты нервы его рвут в лохмотья, то проректор через день вообще мозг Пановича сотрясает как шпалой по темечку. Некогда лететь.
Третья книга доцента не посвящалась никому, потому, что в ней было написано сто восемьдесят страниц про ничто. Он доступно, применив около тысячи формул, объяснил народу, что и сами себе мы только кажемся, а натурально нас нет. Ну, и всё остальное тоже отсутствует вообще, хотя нам представляется, будто всего много и чего только не натыкано по всей нашей планете. Учёный доцент на последней странице пояснил, что и книги этой тоже нет. Что кажется всем, будто вот она. А, значит, если кто и сможет её прочесть, то будет этот факт обманом зрения и прочих чувств.
Редактор издательства выпустить- то её выпустил числом пятьдесят тысяч штук, но гонорар автору зажучил, не начислил. Не существуют же книжки. Автор сам настаивает, что всё только кажется. Тогда за что платить? Ничего и никого нету же. Он стал загибать пальцы с серьёзной рожей. Редактора, меня, стало быть, нету? Нету! Бухгалтерия где? Нету бухгалтерии. Сам пишешь, что ничего нету. Значит и денег нету. И загнул он последний мизинец. А тебя, автора я тоже не вижу и нюхом не чувствую. Потому как нету тебя. Отдыхай себе. Чего стоишь посреди улицы как поломанный автобус? Нету на улице издательства. Гуляй домой!
С того дня Панович зарёкся писать научную правду и вдалбливать её безумному миру. Но в литературном объединении он, как руководитель, обязан был непременно вынести на публичное обсуждение свой труд. И выбрал Андрей Ильич лучшее своё произведение « Квадрат в круге.»
Когда в зале писатели с поэтами отругали до полного непризнания Маяковского за хамство, Есенина за сопливость пьяную, а Виталия Бианки заподозрили в том, что он родился сразу сорокалетним, детства у него не было, а потому он так заморочено писал о природе, что малолетки язык его не усваивали и ни черта об окружающем мире не узнавали.
– Попроще надо было.– Убеждал литераторов сантехник – поэт Перегудов.-
Деткам же назначено слушать стишки. Тогда не птица, а птичка. Не сосна, а сосёнка, и уж не медведь, а хотя бы Мишка косолапый. Лично я, как ребёнок в душе, написал так бы.
– А сам для детей как пишешь?– крикнула технолог пивзавода Марьянова Катя, любимица всего объединения. Она всегда на заседание приезжала на грузовике и привозила для усиления накала дискуссий ящиков по десять «жигулёвского». Через пару лет посадили её за хищение в особо крупных размерах.
– Ну, раз хотите, так нате вам! – Вскрикнул обиженно тронутый за живое поэт Перегудов.
« Загорелась спичечка,
осветило личико,
То пришла в курятничек
Бабонька Марусенька.
Курочка хохлатушка
Ей снесла яичечко
Для внучонка Ванечки
Самое малюсенькое.»
Он продекламировал и горько зарыдал.
– Чего стряслось, Коленька?– Прихватили его в объятья женщины.– Лучше ведь, чем у Бианки вышло.
– Но всё равно не достиг я совершенства.– Лил слёзы сантехник.– Малюсенькое яичечко – то. Ванечка похудеет и заболеет рахитиком. Или помрёт с голодушечки. А по другому не писалось. Рифмы не шли. Или на «амфибрахий» меня сносило. А я люблю «анапест». Утешали его пивом и всякими словами вроде «Ты, Коля, будешь детским классиком точно! Бианки помер скоро как десять лет назад. Место всё равно свободно. Нету замены. Барто одна. А детишек миллионы. Та что – пиши, радуй нас и детишков наших»
– Ну так будем дискутировать по моей книге?– Спросил председатель объединения когда поэт Перегудов допил шестую бутылку и затих, шепча во сне рифмованные слова: « кругленькие собачечки прыгают вверх как мячички»
–Начинайте!– Хором сказал литературный народ.
– Вот книга.– Показал Панович фолиант, обрамлённый по краям обложки двумя серебристыми полосками.– Я читаю, а вы слушаете. Потом в обсуждении со мной все соглашаетесь. Хорошо? Хотя, предупреждаю, это открытие моё на уровне теории Эйнштейна. А его тогда даже умные не сразу поняли, не говоря о дураках. Так что – предлагаю понять мой труд сразу. Вам же потом жить легче будет в литературе и особенно в нашем объединении.
Он рывком открыл первую страницу. Читал часа два. Громко, с выражением и придыханием. Народ засыпал глядя на серебристые полоски как на блестящую палочку гипнотизёра. Но во сне он продолжал чувствовать гений автора книги и сквозь массовое сопение и интеллигентный храп вылетали под потолок отдельные, равные по смыслу одобрительные слова: – «гениально!», фантастика!», « это Нобелевская премия», а также «Повторите, пожалуйста, двадцать шестую формулу с пятьдесят седьмой страницы!». Обсуждение тоже провели во сне. Споров не было, потому как отсутствовал предмет спора. Все без исключения сказали по три раза «гениально!», а ещё «все формулы и выводы безупречны!» ну, и, конечно, «круг- это квадрат!». А в конце диспута об открытии доцента Пановича сдержанная технолог пивзавода Марьянова, пишущая только о любви, скромно попросила во сне ещё раз продиктовать формулу Пифагора и её цифровое опровержение председателем литературного объединения.
Когда обсуждение завершилось словами докладчика:– « короче круг- это квадрат, а квадрат – он тоже круг» все очнулись от гипноза и стали аплодировать, кричать «Ура!» и «гений, гений!» Женщины с мест слали ему громкие воздушные поцелуи, а мужики по очереди без ненужных слов жали Пановичу руку до хруста костей.
– Ну как, понятно же всем? Слушали, я приглядывался внимательно. Кто сможет в двух словах проанализировать мой труд?
– Да как нехрен делать!– воскликнул убеждённо каменщик Якушев, автор пока неизданного романа «Люди, сидящие в проруби».– Яснее таблицы умножения. Я вам больше скажу. Эта формула доказывает, то есть Вы, Андрей Ильич, сделали открытие мировое, что и треугольник – он тоже круг. И прямая линия – круглая вокруг себя. А куб – это шесть кругов или восемнадцать квадратных треугольников в большом круге, или восемь круглых параллелепипедов.
Видите – народ поражен вашим гением! Подарите нам свою книгу с автографом. – Каменщик забрал себе книжку и долго изучал витиеватую роспись. – Буду читать про ваше открытие всем на работе и на улицах города. Пусть все знают, что по разуму мы Америку уже обогнали. А потом отнесу на наше телевидение. Надо всему городу показать продукт Вашего гениального мышления. Он стал внимательно вчитываться в текст на пятой странице, через минуту сильно побледнел, но на ногах устоял, да ещё и улыбался ясно и радостно. Крепкий был мужчина, каменщик Якушев. Закалённый ветрами и кирпичной пылью.
В общем, красиво и с пользой отметились всем объединением перед председателем. Приласкали. Так густо обмазали со всех сторон его самого тремя слоями мёда, шоколадного крема и патоки, что никто в одиночку и за месяц не слижет. Так плотно засыпали сахарной пудрой страшную, способную поломать самый крепкий мозг, книжку по квадратный круг, что её можно было сварить и иметь литров пять варенья из цифр и формул для врагов. Панович принял ликование творческого коллектива правильно. Через три дня он созвал коллектив и доложил, что типография газеты согласилась выпустить шесть книжек в мягкой обложке. Три – с прозой, и столько же со стихами.
– Раскупят – сразу издадим следующие шесть. – Обрадовал Андрей Ильич творцов.– А пока давайте объявим конкурс на издание первой партии. Кого первого из прозаиков выберем? Я предлагаю роман « Люди, сидящие в проруби» Антона Якушева.
– А с чего ему такая премия?– вышла на середину зала скромная Маргарита Марьянова, технолог пивзавода номер два.– Он же нам читал её. Так ведь чуть руки на себя не наложили почти все мы все с тоски. Кроме полных болванов. Кто помнит?
– Но меня, к примеру, только тошнило.– Поднялась с места бухгалтер швейной Фабрики Маслакова.– А это значит, что очень неплохой роман. Иначе бы вырвало меня. Я чувствительная натура. Поэтесса – романтик. Фальшь и самопал мгновенно отлавливаю.
– Ну, тогда дайте мне рукопись. – Ехидно скривила губки Марьянова.– Кусочек, не выбирая, зачту. Не поплохеет вам, то ладно тогда. Пусть печатают.
Председатель достал из стола пачку листов толщиной в добротный мужицкий кулак. Марьянова стукнула рукописью об стол и освободившаяся пыль обволокла первые три ряда. Чихали попавшиеся в пыль, пахнущую прелой бумагой, упоительно и безостановочно. Как в разгар острого респираторного заболевания. В это время Маргарита дёрнула из середины пачки слега желтый листок, дождалась последнего « пчхи!» и с отвращением, нарисованным на умело отретушированном лице зачитала.
–«В отличие от сестры, Люлёнок проснулся Люлёнком .
Его встретила всё та же картина «Ленин в Польше», намалёванная шоколадной конфетой на сене, кривой стол, четырёхспальная кровать родителей, и слово всё так же относившееся к попугаю. Он было пустым и матерщинным, Рыбки в аквариуме захлебнулись и утонули.
-Злое утро, Люля! Сказал он.
-Нет, доброе! Сказала она.
-Вокруг пусто и серо! Сказал он.
-Это в тебе всё пусто и серо. Сказала она.
Люлёнок открыл глаза и не увидел Люлёню,
Вместо нее сидел Иной человек.
-Где сестра моя? Сказал он.
-Ты волшебник! Это же я! Сказал Иной человек.
-Не может этого быть! Сказал он.
-Ты не помнишь вчерашнего пальца моего, говорившего тебе?! А сейчас ты показываешь его мне, бывший палец мой?? Но что же он замолк?
– Не стрижен ноготь. Сказал он.
И вдруг Люлёнка осенило, обелило, окраснило! Что я наделал?!
-Нет, сестрёнка, всё не так! Мир ещё только в зачатке, и это потому, что многих устраивает такой мир, и это потому, что многим выгоден этот мир, хоть и нету его нигде уже миллионы лет.
Шоколадный Ленин сполз со стены и побежал из Польши к Финской границе. Все в отсутствующем мире плакали и палец Иного тоже слёзы лил.»
В пятом ряду вскрикнула беременная писательница научной фантастики, она же крановщица башенного крана, Малькова. Изо рта её, облагороженного толстым налётом бордовой помады, выплеснулись на волю рыдания, каких и на похоронах великих людей не всегда услышишь. Её били конвульсии. Беленький беретик спрыгнул от сотрясения тела на огромный живот, а руки взметнулись к потолку трепеща дрожащими пальцами.
– Пре – выскочило по частям из её волнующейся груди сильно сдавленное всхлипами слово – красно! Пре-е-вос- ходно!!!
Ей дали пива. Чтобы она перевела дыхание. Воды на заседании объединения никогда не было.
– Это восхитительно, поразительно, изумительно и многозначительно!– Успокоившись, выстрелила Малькова короткой очередью эпитетов. – Так мог написать только Хэмингуэй или Лев Толстой. Какие слова! Какой накал! А философия?! Да это же невероятные Кант, Гегель и Лаплас вместе сложенные. Глубоко! Ёмко! А шоколадный Ленин на стене! Шедевр авторского воображения! Как интеллигентно и тонко изложено! Рекомендую издать роман в трёх томах и перевести его на Французский, Чувашский, Бенгальский и Старославянский языки. Пусть и верующие читают, хотя их запретили. Но они есть. И многое из текста поймут о Боге. Нет, если Якушева не издадут – я на нашего председателя анонимку напишу в ЦК партии и из крановщиц уволюсь. Пусть на кран директор треста сам лазит туда – сюда по десять раз в день за девяносто рублей.
– Бесспорно – текст хорош.– Согласился Панович Андрей Ильич.– Особенно вот это: «-Ты не помнишь вчерашнего пальца моего, говорившего тебе?! А сейчас ты показываешь его мне, бывший палец мой?? Но что же он замолк?»
–Чуется в самобытном самоучке большой в будущем мастер.
– А чё, бляха – папаха, запятые, точки и тире уже отменили к ядреней фене?-
Подошел к председателю сторож универмага Лыско.– тогда и я буду подряд всё клепать, не разделять слова и точек не ставить даже в конце. Меня тогда тоже издавайте книжкой. Я зря что ли маялся два года? Повесть накрапал не хуже, чем Гоголь или Конан – Дойль. В ящичке лежит. Достаньте.
– Фамилия какая Ваша?– Не без лёгкого отвращения к должности сторожа узнала Марьянов, потянулась к ящику стола и параллельно швырнула роман Якушева на стол, предварительно воткнув страничку куда- то внутрь. Стол тряхнуло и вместе с ним сразу подпрыгнул Шибаев, водитель «скорой помощи» и писатель сатирик.
– Его фамилия Лыско.– Уточнил он иронично. – Стыдно, мадам, своих не помнить по фамилиям да именам. А вот запятые да тире с точками – не совсем наше писательское дело. Их корректор расставит. Когда же писать, а? В промежутках между распылением по тексту запятых? Но главное в литературе не запятые, а мысль, сюжет. Фабула. Кто, кого, когда, зачем, где и сколько раз!!! Вот что основное. Вы же нас сами учили, товарищ председатель объединения. Главное – то мысль.
–Чудо литературы заключается в мысли.– Торжественно и внятно сказала собственную крылатую фразу беременная Малькова. – Нет мысли – нет чуда..
– Чудо писательское не в мысли. Чудо – в перьях! – Убеждённо шлёпнул по столу ладошкой председатель – Не можешь сюжет перенести пером на бумагу, ты просто обычный человек, который может коряво и путано рассказать о думах своих. Но кому дала природа дар – владеть пером, тот и в состоянии совершить чудо. Стать литератором. Чудо литературы в перьях наших авторучек. Повторяю всем!
– Ура!– закричали все и закатили своему учителю такие овации, каких и Ван Клиберн не получал в лучших концертных залах Парижа и Лондона.
–Так меня будете заслушивать? – Крикнул раздраженный сторож Лыско.-
