скачать книгу бесплатно
Каменная птица папороть
Любовь Николаевна Данилова
В основу сюжета повести легли реальные обстоятельства экспедиции палеонтолога В. П. Амалицкого по Русскому Северу конца XIX века – по краю исчезающей сказки. Опасное плавание по Чёртовой реке, загадочные встречи и настоящие открытия, среди которых не только безмолвные камни, но и гораздо большее: заповедные места, северные деревни и их жители – хранители древних обычаев, исконного языка и мудрой силы суровых предков. По воле Хозяина реки туман укроет и спасет, обронит птица папороть перо…
Каменная птица папороть
Любовь Николаевна Данилова
Посвящается выдающемуся учёному-палеонтологу Владимиру Прохоровичу Амалицкому и его супруге Анне Петровне —
одной из первых среди русских женщин-геологов
© Любовь Николаевна Данилова, 2017
ISBN 978-5-4483-7763-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Господин профессор
Два века уже, как затихло, угомонилось время. Неспешно, равнинной рекой текла жизнь – по старине, по обычаю, как прежде. Новое приносили редкие чужаки. Воспринималось с опаской. Да и можно ль иначе! Зимой словно примерзало время, теряя ход, а суетное уносил весенний поток в студёное Соловецкое море, под ледовитые покровы северного океана. Но всё ж таки оттаивала земля к лету, освобождалась река от оков. И как встарь повелось, именно в эту пору нет-нет да и появлялись у нас новые люди. Скрытна чужая мысль, непонятен иной промысел. Вот когда становилось зыбко, из-под ног уходила твердь!
Господа на пароходе завсегда на виду: и немного их, и каждый наособицу да со своей причудой. Так что есть на кого подивиться, на что посмотреть, найдётся и о чём рассусоливать[1 - Рассусоливать – увлекаться разговором, рассказывать не спеша, забывая о деле.]. Дорога до Устюга долгая. Надоест берега разглядывать, тем более что всё смотрено-пересмотрено, как в ярмарочном балагане.
Это им пока в диковинку. Вон по палубе прохаживаются. Не вдруг поймёшь, что господа. Он в тужурке простой суконной, в сапогах высоких, лишь на носу… – как это называется? – пенсне. Да и барыня, чай, не в гости собиралась. Одёжа на ней хоть и добротная, но уж не наряд: блуза немаркая, юбка простая, жакет (на плечи наброшен) тёплый.
Капитан бы не сказал, так, поди[2 - Поди – вероятно, пожалуй.], и узнай, что сам-то – геолог, а величать его надобно «господин профессор». И всё ж таки странные. Говорено, что господин этот да его супружница до Тотьмы следуют, там будут лодку искать, чтоб дале не пароходом. И зачем это надобно? Разве не странно? Зато, как из Вологды вышли, о них только и разговоров – и в третьем классе, и в рубке второго.
Сам-то Зепалов билет во второй брал. Чай, родом из простого звания. Не барышня, чтоб форсить, – деньгам и ноне счёт знает. Да и сына к излишествам нечего приучать. Пока гимназист – на глазах, а коли в Москву в университет отпускать, как просится, надо заранее – к мотовству без потачки. Но сын вроде и доволен всем. Ой, Петька! Узнал, что на пароходе геолог, да ещё и профессор, так только около него и крутиться. И на что сдался? Хотя и сам далёко ль ушёл, а, Миколай Петрович? – задавал Зепалов и себе вопрос. Ну и что за купец без любопытства?
Чем, к примеру, народ во втором классе примечателен? Тем, что бывалый, много повидавший да и к общению расположенный. И кто ведь откель! Вон студент из Питера в Красноборск едет – родителей навестить. Такое вищенье[3 - Вищенье – высокий, долговязый (о человеке).] вымахал, а худой – кости брякают! Землемеру до Сольвычегодска добраться надобно, фершалу как-то на родную Кокшеньгу попадать, а старичку в прюнелевых[4 - Прюнель – (устар.) лёгкая плотная ткань, идущая на изготовление верха обуви.] ботинках в пути быть дольше прочих – до Архангельска. Подсаживались на пристанях и пароходские – эти, конечно, в Устюг.
К такому люду у Зепалова интерес особый: нет-нет да что-то раньше других и прознаешь. Вот и сейчас о чём речь зашла?
– Слышь-ко, вон из первого класса геолог…
– Да что за геологи этакие?
– Да рудознатцы, коли по-нашему.
– Эво как! И что этта ищут или далее следуют?
– Ну, буди[5 - Буди – здесь: пожалуй.], известняк. Да где ж его нету?
Неспешна река, и разговор неторопен.
– Известь-то ближе к Устюгу жгут?
– Так и есть.
– Да что у вас на Сухоне сыщешь! Одни каменья, – пренебрежительно кривит рот студент.
Ну-ну, то поначалу на любом пароходе, с палубы коего сутками ни ногой! Каждый хорохорится: блеснуть-то на людях чем? Пусть видят, каким и в жисть не бывал. И самому в то не грех хоть на миг поверить. Уверен, умён, находчив. Состязаются, горячатся, чуть не ссорятся, а день-другой минует, смотришь – уже и приятели. Зепалов к такому привык, наблюдал за перепалкой с улыбкою, но дельное слушать не забывал.
– Это, поди, нам – каменья, а геолог-то, буват[6 - Буват – может быть.], и каменья к делу приспособит. А мы всё ушами хлопаем! – землемер тараторил горячо, с придыханием: – На реке Ухте один из земли грязь качать почал. Нефть, говорит, и всё тут! Не вдруг убедил. А та нефть масляниста, черна, зажжёшь – пластает так, что ни дров, ни угля не надобно. Куда с добром! Как не слыхали? Про Мишку-то Сидорова? Ох же и прохвост!..
Вот тут, как напокась[7 - Напокась – назло.], и вбежал в рубку младший Зепалов да с таким грохотом, ровно бочонки по трапу катили, – не ко времени, серьёзный разговор поломал. Поманил Николай Петрович к себе Петю, глянул сурово:
– Не робёнок уже, степенней ходи. Народ-от пужаешь, – одернул на сыне гимнастерку, поправил пояс. – Ну, говори-ка, Петруша, что вызнал. Как величают господ-то?
– Профессор Амалицкий, батюшка, Владимир Прохорович. Из Варшавы, – легко, как о старом знакомом, ответил мальчик, потирая раскрасневшееся ухо. Почти не заходящее летнее солнце окатило его лицо алой сухонской зарей, обдало жгучей краской, опалило скулы, обожгло нос.
Призадумался Зепалов:
– Подволоцкие у нас есть, Наволоцкие, Полицинские… Нет, про Амалицких не слыхал. Неместные – уж и правда.
С сочувствием глянув на раскрасневшегося подростка, вставил фельдшер:
– А ты бы, парнечок, поменьше на палубе торчал – лицо-то бы и не сжёг. Того гляди с ушей-то кожа лафтаками[8 - Лафтак – лоскут (ткани, кожи).] облезать почнёт. На этаком солнцепёке да ещё с ветром, да у воды!
– Уши-то намазать бы простокишей[9 - Простокиша – простокваша.], а то и впрямь облезут, – советовали попутчики.
– И то верно. Любезный! – окликнул буфетчика старший Зепалов. – Дай-ка простокиши. Молоко-то, всё одно, сселось.
Пете эти вкруг него хлопоты не очень понравились (ведь немаленький!), поторопился отвлечь, выпалил:
– А он не совсем геолог!
– Барин-то? Того не легче!
– Его наука – палеонтология.
– И что это за штука такая?
– Наука о вымерших древних животных и растениях. Их окаменевшие остатки и сейчас находят в земле. Окаменелостями называют.
Безнадёжен труд убеждения. Как по старине понять – вот загвоздка.
– И наштё[10 - Наштё —здесь: зачем.] эти кости? – усомнился до сих пор отмалчивавшийся старичок.
– И какой от того толк? Тоже мне каменелости, – недоумевал землемер.
– Да хотя бы… В общем, есть в них для геолога подсказка, какие богатства и где в земле скрыты.
– Это смотря какую кость найдут? Ишь ты, хитро!
– Поди, и золото так ищут?
Гимназист плечами пожал – не хватило знаний.
– Что ты, паря, дак про такое-то надо наперёд всего вызнавать! – посмеивался пароходский. Потянулся рукой в карман, блеснул портсигаром, доставая папиросу. – Чего набутусился[11 - Набутуситься – обидевшись или рассердившись, насупиться, нахмуриться.]?
А Пете обидно стало: ну как объяснить! Они ведь не читали: ни Жюля Верна про путешествие к центру Земли, ни «Геологию» фон Котта – пусть и тоненькая книжонка, но какие картины доисторической жизни нарисованы! Представил и взбодрился:
– Да это ж и просто интересно! Вы, поди, и про динозавров не знаете, а они ведь на самом деле на Земле жили!
– Не считайте, юноша, всех столь непросвещёнными, – вяло, но всё ж таки возмутился студент, снизошёл до присутствующих. – Совсем недавно в Скалистых горах Канады обнаружено множество окаменелых останков этих громадных и ужасных ящеров. А в России что? И нет ничего! Правда, читал, что в Сибири, в мерзлой почве тундры, как-то нашли полный скелет мамонта. И что примечательно – с сохранившейся кожей, с волосами.
– Ну и на что он им, геологам этим, сдался – с кожею-то да волосами? – оживился старичок-архангелогородец. – Если только бивень в дело сгодится: мастер из него красивую безделушку вырежет – гребень, к примеру, костяной. Видал я такие. Подземного зверя-мамонта костьё-то и у нас в Архангельской губернии находят. Только уж теперь редкость, больше в дело моржовая кость идёт. Костерезы-то холмогорские, ничего не скажешь, искусны, а ране-то даже икону вырезать могли – всю из пластин мамонтовой кости! – сухонькой ладонью огладил старик воздух, словно красоты резной коснулся. – Важным персонам в подарок и кубки резали, и чарки, и шахматы, и трости. Все костерез может, лишь бы бивня хватило.
Не ведали Амалицкие о том интересе, что к ним проявляли попутчики. Ничто не тревожило их на палубе, откуда долго не уходили, восхищаясь разливом. Название реки – Сухона – вызывало недоумение: не может быть сухой река да ещё такая! Здесь всё напоено влагой. Прямо из воды тянутся зеленые веточки прибрежных кустарников. Кажется, возьми в руки мокрые плети ветвей, и их можно отжимать, даже пить, если успеешь, не то просочатся зелеными струями меж пальцев, или хлестнёт ветер – прольются изумрудным дождем.
Разбежалась река, развернулась, почувствовав волюшку, прижала берега к самому горизонту. Это Присухонская низина дарит ей невиданную свободу, баловства ради закручивает русло в причудливые лабиринты.
– А может, здесь водит, – посмеивался капитан, постреливая глазами из-под козырька.
– Кто?
– Он, Хозяин.
Да разве иначе подумаешь? Это край непуганых птиц, рыбьих всплесков, вздохов водяных. Другой мир, где люди – лишь гости. Заблудился пароход. Бесконечно движение по кругу: поворот за поворотом влево, влево, влево… Вырвемся ли? От кого так уворачивается река? Кто её наматывает на невидимую сердцевину? Круг за кругом, поворот направо – восьмёрка…
– Володя, красота-то какая, простор! Воздух – хоть пей! – подставив лицо под ветер, наслаждалась радостью долгожданной встречи с севером Анна.
И тут как колобок выкатился – выскочила на палубу малышка. Короткие прядки выбились из русой косы. Большеглазая и смешная.
– Тоже заблудилась? Где мамка? – оживилась, присела рядом с девочкой Анна, но пришлось оглянуться на чей-то сердитый возглас.
– Вам тут не положено, никак нельзя! – ворчал судорабочий, не пуская на палубу высокую молодую крестьянку в сарафане из красно-белой пестряди[12 - Пестрядь – домотканое, обычно двухцветное, льняное полотно.]. Мамка виновато топталась у трапа, подзывая девочку:
– Нюра! Ну что будешь делать! Да иди ж ты сюда!
– Надо же, тезка, – нежно, растроганно улыбалась Анна. – Да пусть девочка посмотрит, не всё в трюме сидеть.
Амалицкая не заметила, с какой грустью глянул на неё муж. Столько лет переживаний… Своих детей так и не дал им Бог, тут и с чужим понянчиться – в радость. А ребятишки как чувствуют – тянутся к ней.
– Из третьего класса. Не положено, – больше для порядка бубнил пароходский, а уходя, одобрительно хмыкнул: – Ишь ты, добрая!
Смущённая мать не поднимала глаз, суетливо приглаживая Нюркины непослушные пряди:
– Не ходи распетушьем[13 - Распетушье – неряшливо, нелепо одетая или непричёсанная женщина.], на-ко гребёнку! Простоволосая. Платок-то где? Голова от тебя кругом!
Не сразу, но за ночь и река вырвалась из круговерти. И вот уже всё по-иному: словно кто-то неведомый, но всесильный, вставил красу речную в оправу, не отпуская воду в разлив, взял берега в рамочки.
Шутит река: притянув с неба слепящий глаза желток, кривит его в водном зеркале – то так, то эдак. Смеётся солнце, одевая Сухону в блескучий наряд, ветер ему помощником – пускает серебряные дорожки по подолу. Порывом разбежится до берега – хлестнёт по сочным ветвям, зелёные брызги листвы освежат голубую кромочку неба.
Но даже на этом неспешном пароходе посреди прекрасной реки – вдали не то что от Питера, но даже от Вологды! – под размеренные шлепки плиц[14 - Плица – (устар.) каждая из лопастей пароходного колеса, захватывающих воду при его вращении.] по воде, под глухой стук машины, спрятанной глубоко в трюме, под баюкающее шуршание воды, разрезаемой носом судна, Владимир расслаблялся с трудом. Анна чувствовала, как он напряжён и сосредоточен.
– Мне иногда кажется, что я мечтаю о недосягаемом, будто гонюсь за неуловимой птицей или ищу цветок папоротника, которого на самом деле нет. А может, прав Мурчисон? – спрашивал, накидывая ей на плечи принесённый из каюты жакет.
– Тот шотландец?
Как давно Владимиру Прохоровичу хотелось поделиться мыслями с женой! В хлопотах сборов в дорогу, в заботах последних дней он так и не нашёл свободных минут поговорить неспешно с дорогим человеком, подругой и надежной помощницей – рассказать ей о том, что так беспокоило, смущало, заставляло сомневаться.
Услышав их голоса, на трапе остановился Петя – не показаться бы навязчивым. На палубу так и не выскочил, перегибался за борт, держась за поручень, смотрел на взбитую плицами пенную дорожку и ловил каждое слово. Подслушивать нехорошо, но удержаться не мог.
– Да, Аня. Именно Родерик Мурчисон пытался обследовать эти берега ещё в 1840-м. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Какой авторитет в науке! Но и он, и те, кто бывал здесь позднее, так и считали Русский Север великим геологическим безмолвием. Никаких находок, ни одного открытия! Возраст и природа отложений загадочны. А ведь именно Мурчисону удалось выделить так интересующий меня геологический период в истории Земли. Только на Урале. В честь исследованных земель назвал его пермским… – и, помолчав, Владимир неуверенно добавил: – Аня, может, это и глупо – отправляться по заведомо безнадежному маршруту. Но ты-то меня поймёшь и простишь, коли что, правда?
– Конечно, но не потребуется. Ты упорен и неутомим, и поэтому обречён на успех! – рассмеялась Анна, ласково глянув на мужа.
– Думаешь? – сощурился не очень-то легковерный учёный, но вслух рассуждать продолжил: – А всё-таки не даёт мне покоя одна странность, одна находка. Курьёз? Барбот де Марни, считай, за пёрышко мечту словил!
– Что за находка? Почему я до сих пор не знаю?! – удивилась Анна, не однажды слышавшая, с каким восхищением говорили о Николае Павловиче в кругу специалистов. Это был выдающийся российский горный инженер с французской фамилией, геолог, профессор Петербургского горного института.
– А ты спрашивала?
– А ты рассказывал? Где, когда?
– Тридцать лет назад, на Вычегде. Две реки, Сухона и Юг, образуют третью – Северную Двину, а у Котласа в неё впадает Вычегда. Она течёт с востока, – глянув на солнце, рукой указал направление Владимир Прохорович. – Это где-то там. Так вот, поднимаясь вверх по Вычегде, Николай Павлович нашёл то, чего не удавалось обнаружить предшественникам.
– Догадываюсь, что это был камень, – снова улыбалась Анна.
– Но какой! С отпечатком пермского хвоща!
– Велик ли?
– Мал золотник да дорог! С твою ладошку, Аня. Уникальная находка. Казалось, что курьёзная. Откуда здесь фоссилии[15 - Фоссилии (лат. fossilis – ископаемый) – окаменелости, остатки организмов геологического прошлого, включая следы их жизнедеятельности.]? Случайность?
– А почему их не может здесь быть? – недоумевала Анна. – Первая находка всего лишь.
– Но, чтобы доказать, надо найти ещё. У нас пока и по всей России очень мало примеров. Но то, что есть, уже смущает. Помнишь, я показывал тебе в Лондоне окаменевшие раковины пресноводных моллюсков из европейских отложений? В России двустворки тоже попадаются, но совсем другие. И опять же странность: уж очень они похожи на пермских моллюсков родом из южноафриканской пустыни – с плато Карру! Не видел бы этикеток в коллекции Британского музея – принял бы за наши.
– Где сходятся две странности вместе, нет ли закономерности? – мудрая женщина задала вопрос, который давно волновал ученого. Но своими догадками он уже делился со специалистами. А что в результате? Коллеги только посмеялись над ним. Мнение маститых ученых было незыблемым: пермская фауна северных и южных материков резко различалась и не могла иметь ничего общего.
– Не упускаем ли мы из виду, насколько значительно за миллионы лет менялись очертания материков?
…Но тут засуетились пароходские, готовя чалку[16 - Чалка – причальный канат.]. Пора брать дрова. Вереница поленниц по мере приближения к берегу вырастала на глазах. О чём говорили дальше, Петя не слышал. Ушёл, чтоб не путаться под ногами.
Как паровой котёл, закипал капитан:
– Ссажу-у-у! Забирай пожитки!
Металась по берегу молодуха. Надорвала голос от крика:
– Нюрка, Нюрка!
Искала дочку и за поленницами. И в ивняке у воды мелькал пестроцветный сарафан. Всё без толку.
