скачать книгу бесплатно
Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе
Лучано Паваротти
Мемуары великих
Этот лучезарный человек с исключительным бельканто, чья слава вышла за пределы оперного круга и получила признание миллионов далеко не всегда страстных поклонников оперы, стал легендарным еще при жизни. Судьба Лучано Паваротти складывалась, казалось бы, более чем счастливо. Он выступал в крупнейших театрах мира с триумфальным успехом, получал самые высокие гонорары, пел то, что хотел, публика неизменно принимала его с восторгом. Так ли прост был его путь на Олимп, всегда ли ему улыбалась удача? Знаменитый итальянский тенор признавался, что не раз переживал времена депрессий и долго не мог избавиться от подавленного состояния. Эта ранее не издававшаяся в России книга воспоминаний, основанная на мемуарах самого артиста, во многом приближает к нам личность великого из великих наших современников.
Лучано Паваротти
Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе
Предисловие
Когда все переговоры о создании этой книги практически завершились и нам с Лучано Паваротти оставалось лишь подписать контракт о сотрудничестве, он неожиданно изумил всех заявлением, что не хочет быть соавтором. Он готов принять самое активное участие в работе над книгой только как третье лицо, но автором книги должен значиться только я, Уильям Райт.
Такое решение повергло в немалое замешательство главного редактора и литературных агентов, которые целый год готовили наш контракт.
Моя первая реакция была вполне естественная, какую и следует ожидать от писателя, – никаких дуэтов, конечно, лучше соло. Но при более спокойном размышлении пришлось умерить свое тщеславие.
Поклонники Лучано Паваротти хотят познакомиться с ЕГО видением событий, составляющих неповторимый жизненный опыт, узнать его взгляд на них, изложенный им самим, а не другим человеком.
Думаю, они правы. И в самом деле, автобиографии великих людей обычно отличаются такой убедительностью, какой не обладают даже самые скрупулезные и дотошные исследования специалистов. Помимо всего, Паваротти предлагал выпустить книгу, вовсе не похожую на ту, какую хотели получить издатели.
Всеобщая растерянность вылилась в дружный хор: «Но почему?»
– Так вот, – задумчиво проговорил Паваротти, – я считаю, что в биографии должны быть отражены не только положительные, но и отрицательные эпизоды моей жизни.
В этом весьма примечательном ответе весь Лучано Паваротти. Он скромен, склонен к самокритике и нечасто доволен собой. Но, в то же время, он гордится своими успехами и благодарен судьбе за то, что она одарила его столь редким талантом. Поэтому при всей своей чрезмерной скромности он не хотел бы впасть и в другую крайность – свести на нет все положительное и слишком выпятить негативные моменты.
Паваротти знает, чего хочет, и в то же время понимает, что некоторые особенности его характера могли бы помочь ему победить в споре с издателями.
Однако, едва заметив растерянность, вызванную его предложением, он сразу же согласился оставить все так, как условились поначалу. И эта книга с ее личностной основой, дополненной другими голосами, – компромисс, к которому мы пришли. Тогда же я заверил певца, что как соавтор не позволю ему вынести на обозрение публики чересчур самокритичный автопортрет.
После года совместной работы берусь со всей определенностью утверждать, что только «негативная» книга и в самом деле получилась бы совсем тоненькой.
В подробном изложении событий его жизни положительные моменты определенно превалируют. Начав с весьма незаметных первых шагов, Паваротти пришел к тому, что стал одним из величайших певцов века.
Он упорно трудился в течение многих лет, совершенствуя свой вокал, и еще больше приложил усилий для карьерного роста. Достиг вершины в профессии певца, заслужив любовь и уважение коллег и огромнейшего числа поклонников во всем мире. Он стал лучшим в своем искусстве, где требования особенно велики и своеобразны, хотя и сохранил другие, отнюдь не музыкальные увлечения, такие, например, как живопись, теннис, автомобили, кулинария. И наконец, он – глава большой и очень дружной семьи, и одно из его самых сильных желаний – упрочить ее.
Так где же тут хоть какие-то отрицательные моменты? Для соавтора, который ни на минуту не забывает о коммерческом успехе книги, эта нескончаемая череда всего самого лучшего создает другую, противоположную, проблему: вдруг обнаруживается, что слишком мало в его жизни чего-то «отрицательного». А возможно ли написать интересно и увлекательно о сорока годах одних только побед? Как говорят в Беверли-Хиллз[1 - Город в США, штат Калифорния. – Ред.], «где же тут драматургия?».
Неповторимая улыбка Лучано Паваротти
Конечно, Паваротти тоже досталась неизбежная доля неприятностей. Но очень скоро я понял: трудные времена – не самое главное, что может вызывать интерес в жизнеописании, когда его героем и, в то же время, гидом, ведущим по счастью, оказывается умный, твердо стоящий на земле человек, который не только погружает нас в атмосферу оперного театра, но и немало помогает нам своим жизненным опытом, приобретенным от рождения по сей день.
И то, что мой герой-ведущий – один из самых великих теноров века, лишь вызывает еще большее уважение к нему, его душевному миру, остроте ума и восприимчивости и, самое главное, – позволяет лучше понять, с какой необыкновенной ясностью он видит собственное, столь сокровенное искусство и понимает, насколько уникально его положение в нем.
Излишнее подчеркивание негативных моментов – не единственное опасение Паваротти. Певец не хотел допускать и другого – чтобы его биография, подобно жизнеописаниям многих коллег, превратилась в реестр сценических триумфов. Как он сам говорил мне, подобное встречается настолько часто, что можно подумать, будто эти великие певцы, фиксируя каждый свой успех на бумаге, надеются обессмертить все полученные ими овации. Это было бы, заметил Паваротти, все равно, что просить читателей слышать одни только аплодисменты без самого исполнения.
С другой стороны, в жизни певца происходило очень много интересного, о чем можно вспомнить, не тратя времени на описание восторгов публики и пересказы восхвалений критиков по всему миру.
Вот почему мы пришли к единодушному мнению, что в книге необходим наиболее полный рассказ о личной и артистической судьбе певца, дабы порадовать самых пылких его поклонников, и, в то же время, должно быть уделено внимание и многим другим, чисто творческим вопросам, таким, например, как феномен тенора, размышлениям о пении, о жизни современной оперы, ее представителях, об искусственном «создании» крупных талантов, характерном для второй половины двадцатого века.
Но более всего, как я убедился вскоре, книга должна представить читателям живой образ певца – необыкновенную личность Лучано Паваротти. Разумеется, такую задачу ставит перед собой автор любой биографии, но, когда речь идет о Паваротти, я убежден, ключ ко всему повествованию – в еще большей мере даже, чем фантастический голос, – это личность певца.
Наблюдая великих певцов нашего времени, небезынтересно отметить, что многих обладателей великолепных голосов широкая публика, хоть и любящая оперу и всегда жаждущая встречи с гигантами и героями, не слишком жаловала. Так Кирстен Флагштадт, Аурелиано Пертиле, Лауриц Мельхиор, Зинка Миланова, Элен Траубле – и это лишь некоторые имена, – несомненно, вокальные феномены первой величины, все же не нашли у широкой публики достаточного признания.
Это, разумеется, больше говорит о публике, чем о таланте названных певцов, хотя, я уверен, кое-что сообщает и о них, особенно, если сравнивать их с теми, чья известность вышла за пределы оперного круга и получила признание миллионов людей, не являющихся страстными любителями оперы. К этой категории принадлежат Энрико Карузо, Джон Маккормик, Марион Андерсон, Мария Каллас и… как никто из них – Лучано Паваротти.
Очевидный факт, что некоторые великие певцы не пользовались особой любовью широкой публики, наводит на мысль, что сам по себе исключительный голос имеет успех только у знатоков и любителей оперы.
В то же время всемирная известность других выдающихся исполнителей свидетельствует о том, что публика – даже та, что предпочитает слушать Боба Дилана и Джейн Джолейн, – отнюдь не глуха и к голосам бельканто, она лишь нуждается в чем-то еще.
Я убежден, это «что-то еще» и есть достойная восхищения, легко узнаваемая личность исполнителя. Мало того, подозреваю, что чем более могуч талант великого певца, тем чаще часть слушателей жаждет получить от него нечто большее, чем то, что вложил в свой художественный замысел композитор.
Иными словами, если безупречный, не лишенный обаяния голос трогает далеко не всех слушателей, то, очевидно, существует некое волшебство, благодаря которому возникает настоящий контакт между великими, яркой индивидуальности певцами и самой широкой публикой. Именно он, этот контакт, и рождает восторг перед таким почти сверхчеловеческим чудом, как редкостный вокальный дар.
Это наиболее глубокий уровень общения, возникающий в самом сердце великого вокального искусства.
В книге «Великие певцы» Анри Плезан пишет об Энрико Карузо:
«Его секрет заключается не только в голосе и не в том необыкновенном, возможно, интуитивном чувстве формы, с каким певец моделирует каждую фразу, исполняя любой романс и арию, а скорее в том, что у Энрико Карузо изумительный голос соединяется с замечательной натурой».
Возможно ли, чтобы широкая публика гораздо лучше знатоков и любителей оперы улавливала то, что является самой сутью великого искусства?
Одна из тайн вокального искусства состоит в его, так сказать, «независимости». Талант певца не нуждается ни в клавиатуре, ни в струнах, ни в полотне, ни в глыбах мрамора. Певец может без какого-либо антуража стоять на вершине горы и дарить миру подлинную красоту, нечто прекрасное, что созидает культуру и творит историю.
Подобно супермену, умеющему без каких-либо приспособлений летать в фантастических фильмах, певцу не нужна никакая экипировка, никакая особая обстановка: всякий раз, когда
у него возникает необходимость или желание петь, голос и вокальный талант в полном его распоряжении.
Но и эта своеобразная особенность, похоже, лишь усиливает у слушателей потребность видеть в человеке, обладающем ею, яркую, завораживающую личность. Встретившись со столь редким и выразительным даром, слушатель становится более восприимчивым не только к тому, что несет ему исполнитель – к музыкальному произведению, – но и к самому певцу, творящему эту музыку.
Понимая, как важно для певца быть личностью, надо ли удивляться, что многие современные великие голоса столь редко обладают яркой, неповторимой индивидуальностью – не в пример тому, как бывало прежде.
В истории оперы сколько угодно личностей – от «темпераментного» Энрико Карузо (до боли сжимавшего ладонь сопрано во время дуэта) и остроумного Лео Слезака («Когда уходит вдаль последний лебедь?») до экстравагантного Луиджи Равелли, который мог отменить спектакль, если его собака Ниагара рычала в то время, когда он пел вокализы перед выходом на сцену.
Современные оперные певцы в основной своей массе – профессионалы, работающие много и упорно, не позволяющие себе капризов и причуд. Даже звезды вокала ведут себя теперь уже не столь развязно и вызывающе, как некоторые их коллеги, сияющие в других сферах искусства, где по достижении ими астрономических высот приходится вводить самую суровую дисциплину.
Для успешной карьеры и решения экономических проблем великому певцу требуется помощь немалого числа сотрудников. Это театральные агенты, импресарио, критики, вокальные педагоги, секретари, отоларингологи, другие врачи, астрологи. Одних только трудностей, связанных с финансированием и организацией их работы, уже достаточно, чтобы лишить радости даже самого жизнестойкого и энергичного человека.
Немаловажно, что у современных певцов в отличие от вокалистов былых времен есть возможность благодаря самолетам в кратчайшие сроки перелетать с одного конца Земли на другой. Великие певцы прошлого обычно довольно продолжительное время – несколько недель или месяцев – выступали в одном оперном театре, а затем обязательно отправлялись куда-нибудь отдохнуть, прежде чем начать столь же длительные гастроли на новой, не менее значимой престижной сцене.
Сегодня же, едва спев один спектакль, тенор или сопрано с мировой славой вскакивают в машину, ожидающую у театра, и мчатся в аэропорт, на ходу подписывая контракты с еще несколькими импресарио на одно-два представления, нередко даже не запоминая, в каком именно городе, где тоже будет очень мало времени на репетиции перед выходом на сцену.
Возможно, дело вовсе не в том, что современным певцам недостает сил, просто они слишком часто подвержены стрессам.
Даже те из них, кто отличается живым характером, нередко стараются скрыть это качество, как бы опасаясь принизить свое артистическое достоинство.
И действительно, интервью с этими звездами вокала обычно походят скорее на отвлеченные диалоги с неким абстрактным Духом искусства, нежели на разговор с живыми, реальными людьми, имеющими такой же аппетит и те же неприятности, что и простые смертные.
В контрасте с этими августейшими персонами жизнерадостность и непосредственность Паваротти подобна порыву веселого и достаточно сильного ветра, который и позволяет ему вырваться за пределы оперного театра и объять весь мир.
Каждый, кто беседовал с ним, не мог не заметить, что Паваротти – необыкновенно яркая личность, обладающая неповторимой индивидуальностью. А именно это и означает «соединять изумительный голос с замечательной натурой».
Так стоит ли беспокоиться о равновесии положительных и отрицательных моментов в нашей книге? Проблема совсем не в этом. И не в том, чтобы подробно рассказать, как складывалась его фантастическая карьера, – это получится само собой.
Нет, прежде всего, мы хотим раскрыть именно необыкновенную личность певца, которая неотделима от его искусства – именно она дарит радость нашему времени, точно так же как голос певца делает его прекраснее.
Рассказать о сорока четырех годах жизни человека – это всегда нелегкая задача, а когда имеешь дело с Лучано Паваротти, трудностей становится еще больше.
Он достиг вершины славы, сделав одну из самых необыкновенных за всю историю нашего столетия карьер, причем, пожалуй, в самой сложной сфере человеческой деятельности.
Лучано по натуре человек, который очень бурно и активно проживает каждое мгновение жизни. Поэтому и все, что не имеет прямого отношения к его профессии, тоже совершенно необходимо ему, особенно когда нужно принимать сложные решения, касающиеся будущего.
Как соавтор певца в работе над этой книгой, я очень скоро понял, что бесед только с ним недостаточно. Поэтому, чтобы поменьше терзать его память, я старался встретиться со многими людьми, которые играли более или менее важную роль в его жизни. Я разговаривал с его близкими, друзьями, коллегами и весьма быстро обнаружил, как много любви и уважения сумел завоевать Паваротти за годы своей карьеры.
Примечательно – и это еще одна дань ему как человеку, – что люди, столь близкие певцу, без колебаний сочетали некоторую критику или сетования с признанием в любви. Артисты с такой славой, как у Паваротти, рискуют оказаться в окружении льстецов либо клеветников. К счастью для книги и для Паваротти, это не тот случай.
Первая, кого в числе многих я должен благодарить, это его необыкновенная супруга Адуа, выполнявшая роль семейного архивариуса, которую я подверг поистине тяжкому испытанию и которая неизменно с усердием отвечала на все мои просьбы.
Горячо благодарю также родителей певца Аделе и Фернандо Паваротти, его сестру Габриеллу и трех его дочерей – Лоренцу, Кристину и Джулиану. Все они превзошли известное своей теплотой итальянское гостеприимство, приняв вторгшегося в их дом незнакомца и проявив бесконечное терпение к его ужасному итальянскому языку.
В завершение перечислю всех, кого хочу поблагодарить за помощь в работе над этой книгой. Хотя степень их участия весьма различна, все они выражали одинаковый восторг объектом разговора и такую горячую готовность помочь, о какой биограф может только мечтать.
Назову их имена: Эдвин Бахер, Катрин Байер, Марияроза Беттелли, Умберто Боери, Ричард Бонинг, Боон, Стенли А. Боукер, Герберт Бреслин, Кирк Броунинг, Марио и Соня Буццолини, Антонио Кальярини, Боб и Джон Кахен, Моран Капла, Чезаре Кастеллани, Микеле Честоне, Джордж Кристи, Роберт Конноли, Джон Копленд, Джулия Корнуэлл-Ли, Вильям и Эйлисон де Фриз, Артуро Ди Филиппи, Джильдо Ди Нунцио, Мак де Шонси, Джузеппе Ди Стефано, Джуди Дракер, Мирелла Френи, Джон Гоберман, Кетлин Харгрейве, Роберт Герман, Мирли Хьюбард, Джон Хард, Джоан Ингпен, Роберт Якобсон, Натан Кроль, Ричард Маникелло, Стефен Маркус, Вальтер Палевода, Арриго Пола, Джудит Раскин, Мадлен Рене, покойный Френсис Робинсон, Ричард Роллефсон, Сусанна Стивенс, Алан Стоун, Сусанна Сусман, Джоан Сазерленд, Аннамария Верде, Петер Вейнберг, Джон Хьюстман.
Уильям Райт
Популярность Паваротти вышла за пределы оперного круга – среди миллионов его поклонников далеко не одни страстные любители оперы.
Лучано Паваротти
Детство в Модене
Детство мое помню очень счастливым. Наша семья отнюдь не отличалась богатством, но я и представить себе не мог, что можно быть богаче. Жили мы в большом здании на окраине Модены, где насчитывалось тогда примерно сто десять тысяч жителей. Из окон нашего дома виднелись только поля и лес – великолепное место для раздолья ребенку. В доме жило еще шестнадцать семей. И все – друзья или родственники.
Наша квартира находилась на втором этаже и состояла всего из двух комнат для папы с мамой и меня. Сестра Габриелла родилась, когда мне исполнилось уже пять лет. С тех пор мне ставили на ночь раскладную кровать на кухне, утром убирали ее и вечером опять раскладывали. Если б я мог отыскать сейчас эту раскладушку, заплатил бы за нее на вес золота. Сколько воспоминаний она вернула бы мне!
В двух квартирах нашего дома – в одиннадцатой и тринадцатой – вместе с нами жили еще две мои тетушки и бабушка по материнской линии, так что я находился в окружении обожавших меня родственников.
В том далеком детстве, куда добирается моя память, я неизменно вижу себя объектом любви и бесконечного внимания. Среди всех, кто любил меня, главная фигура, конечно, бабушка Джулия. Чудесная женщина, и я тоже обожал ее. Бабушка потеряла дочь Лючию, сестру моей матери, вскоре после моего рождения. Меня назвали Лучано в память об умершей тетушке, и, думаю, именно тем, что я появился на свет как раз тогда, когда дочь бабушки покинула этот мир, и объясняется ее особая любовь ко мне.
Бабушку помню волевой женщиной, которую все очень уважали и любили и к мнению которой весьма прислушивались. А мужа ее, дедушку, помню милейшим человеком, который, пожалуй, чересчур любил развлечения.
За бабушкой Джулией всегда оставалось решающее слово почти во всех семейных делах. Я слыл ее любимцем, а она – самым главным человеком в моей жизни.
Возможно, из-за ее волевого характера так вышло бы и при любых других обстоятельствах, но в ту пору моя мать работала, а присматривала за мной именно бабушка Джулия. Она редко сердилась на меня, почти никогда не заставляла и уж тем более не запрещала что-либо делать. Она всегда обращалась со мной как с маленькой зверюшкой, с дорогой зверюшкой, наделенной душой.
Бабушка не училась в школе, но отличалась недюжинным умом и склонностью к философствованию. Типичная мамаша семейства: дом, дети и внуки составляли всю ее жизнь. Однако она нисколько не беспокоилась из-за того, что вытворял ее муж – а вытворял он ой-ой-ой! – но даже если бы и беспокоилась, все равно ничего не изменилось бы. Она никогда не упрашивала его остаться вечером дома. Он был, полагаю, большим донжуаном.
Феминистки сочли бы ее глупой. Но она сохраняла свою семью и была по-своему счастлива – гораздо счастливее, думаю я, многих свободных женщин. С бабушкой я чувствовал себя словно в раю. Она понимала меня и всегда защищала.
Словом, не только бабушка, но родители и тетушки тоже сделали мое детство таким счастливым.
Когда я появился на свет – 12 октября 1935 года, – то стал первым мальчиком, родившимся в этом доме за последние десять лет. Одно это уже превращало меня в маленького кумира. В округе подрастало еще около сотни ребятишек, но среди них я оказался самым маленьким ребенком, к тому же, еще и мальчиком. Все занимались мною, становясь на мою сторону всякий раз, когда возникала какая-нибудь размолвка. И позволяли мне делать все что угодно.
Думаю, именно потому, что все любили меня и без конца захваливали, я и вырос таким открытым, общительным человеком. Разумеется, в подобной обстановке я просто не мог расти робким и замкнутым. Мне нравилось вызывать у людей расположение, и я всячески старался сохранить доброжелательное отношение к себе.
Еще совсем малюткой я любил шутить, придумывать разные веселые сюрпризы или что-нибудь еще, чтобы оживить обстановку. Думаю, это нравилось многим в нашем доме, потому что соседи неизменно зазывали меня к себе за стол.
Мои родители даже жаловались иногда: «Вот уже четыре дня как Лучано не ужинает с нами, надо же ему, наконец, поесть и у себя дома!»
Мать долгие часы проводила на работе – на табачной фабрике, поэтому иногда становилось даже неловко оттого, что о моем питании заботились другие. Но и в те дни, когда мама оставалась дома, бабушка часто звала меня, вынуждая отказываться от приглашений соседей. Как сейчас слышу громкий зов на лестнице: «Лучано, иди к нам обедать!»
Моя мать всегда очень любила музыку. Она до сих пор воспринимает ее с необычайным волнением и по этой причине никогда не приходит в театр послушать меня. Опасается, что расплачется, услышав мой голос со сцены, и не выдержит такого волнения – от меня и от музыки.
Мама любит рассказывать, что, когда я родился и меня положили возле нее на кровать, врач воскликнул: «Мамма миа, какие верха!» Матери всегда припоминают подобного рода истории, если жизнь вынуждает их становиться прорицательницами. Мама говорит также, что голос я взял от отца, а чувство – от нее.
Моего отца зовут Фернандо. Он всю жизнь проработал пекарем. Я никогда не задумывался, богатая наша семья или бедная. Во всем необходимом у нас никогда не ощущалось недостатка. Конечно, я припоминаю, что радиоприемник мы купили спустя много времени после того, как он звучал уже у всех соседей, и у нас никто никогда даже не мечтал об автомобиле. Отцовский мотоцикл всегда служил нам семейным транспортом. Но я нисколько не думал о том, чего у нас недоставало, впрочем, как не забочусь об этом и сегодня. А вокруг вижу немало людей, которые портят себе кровь подобными заботами.
О будущем я и не задумывался. Какой ребенок размышляет о нем? Я жил себе день за днем и считал, что жизнь моя великолепна.
Самое главное, самое яркое мое воспоминание о детстве – это игры. Я постоянно играл. Ни один ребенок, думается мне, никогда не играл так много и с таким увлечением, как я.
Вокруг необыкновенный простор и столько приятелей! Каждую минуту, свободную от занятий в школе, мы проводили на воздухе в самых разных развлечениях, но чаще всего играли в… футбол. Я с ума сходил – да и сейчас схожу – по спорту.
Родители предоставляли мне полную свободу. Я мог, например, целый день гонять мяч, а вечером, когда они, садясь ужинать, звали меня из окна: «Луча-а-но!», я кричал им: «Иду, иду! Начинайте без меня!» Потом взлетал по лестнице в столовую, в один миг расправлялся с едой и снова уносился играть.
Не припомню каких-либо особо близких приятелей, не знал я и той великой детской дружбы, когда друзья готовы умереть друг за друга. В очень большой компании обычно все становятся товарищами, и они же – потенциальные враги. Я умел завоевывать расположение сверстников, но в то же время мог и сдачу дать.
Когда ты самый младший среди ребят постарше, нужно всегда быть готовым защищаться, и не только крепкими выражениями, но и кулаками. Никогда ведь не знаешь, от кого и когда ждать подножку. Всегда нужно быть начеку.
В том возрасте мы часто ссорились. Как самый младший, я немного побаивался «больших» ребят, но знал также, как вести себя с ними, чтобы не нарваться на неприятности.
С жильцами нашего дома я немного хитрил. Они старались держать меня подальше от своих «взрослых» дел, но у меня же имелись глаза и уши, поэтому я всегда прекрасно знал, что происходит в доме. Знал, какая девушка с кем гуляет. Какая-нибудь влюбленная парочка, к примеру, нисколько не стеснялась меня, полагая, будто я ничего не смыслю, но я-то все понимал, да еще как!
Правда, порой мне доводилось слышать нечто такое, чего я и в самом деле не разумел. Помню, мне исполнилось лет пять, когда я услышал, как кто-то произнес слово «аборт». По тому, как это прозвучало, я понял, что речь идет о чем-то важном, очень-очень взрослом. И умирал от желания узнать, что же это означает, но в таком небольшом сообществе, как наше, следовало вести себя очень осторожно. Я не знал, у кого спросить. А ошибись я, обратившись к кому-нибудь необдуманно, так ведь тот мог и закричать на весь дом: «Эй, послушайте! Этот дурак Паваротти не знает, что такое аборт!»
Любое событие становилось достоянием гласности буквально через три секунды. Наконец, в двенадцать лет я нашел это слово в словаре. Но еще очень долго ломал над ним голову, не отваживаясь спросить объяснений.
Мир, в котором я жил, оставался очень ограниченным в размерах. Главная проезжая дорога находилась недалеко – за несколькими зданиями, но мы редко ходили туда. Там собиралось много телег, лошадей и каких-то странных типов. В то время с незнакомыми людьми я держался застенчиво, может быть, поэтому мне и жилось так хорошо в моем маленьком мирке радиусом в пятьсот метров от дома.
С тех пор как помню себя, меня обуревала идея построить собственный аэроплан. Один наш сосед, работавший на фабрике, где изготовляли какие-то детали для самолетов, пообещал принести все необходимое для того, чтобы собрать дома летательную машину, настоящий самолет, который мог бы подниматься в воздух. Лет до восьми или десяти я не переставал верить его обещаниям и очень терпеливо корпел над проектом. Не знаю, куда я собирался лететь, но мечтал.
Сейчас, если бы кто-то предложил моим дочерям построить дома аэроплан, они и в пятилетием возрасте рассмеялись бы этому человеку в лицо, так как отлично знают, что сделать такое невозможно. Но я отставал на целое поколение. Не то чтобы был глупее, просто наивнее и доверчивее. Думаю, я и до сих пор такой же.
Еще нам очень нравилось в детстве ловить лягушек и ящериц. Мы целые дни проводили в небольшой рощице неподалеку от дома. В Италии лягушки не поют, как в Америке. И это очень странно, потому что в Италии вообще все поет.
Мне исполнилось всего лет пять или шесть, когда я обнаружил у себя голос. Это оказалось довольно красивое контральто, но самое обычное, не более того. Меня не считали чудо-ребенком, но мне нравилось петь.
