скачать книгу бесплатно
– Нет, он из Авиньона.
Мари-Астрид зевнула и закричала:
– Жан, ты идешь?
Жан ввалился в кухню какой-то чрезмерно счастливый и расслабленный. Он шумно затянулся и протянул папиросу Мари-Астрид.
– Ты куришь? – спросила она меня. – Хочешь?
– Нет, спасибо.
– Ты вообще не куришь или только каннабис?
– Каннабис? – переспросила я.
Они переглянулись и расхохотались. Мари-Астрид обняла меня одной рукой и поднесла к губам указательный палец. – Ш-ш-ш-ш, ты только не болтай никому. Сколько тебе лет?
– 28.
– Большая девочка. Ты что, никогда не пробовала каннабис?
– Э-э-э-э, нет… – растерянно пробормотала я, так до конца и не понимая о чем идет речь.
– Ты из Москвы? – деловито подключился Жан, продолжая блаженно улыбаться. – В Москве что, нет каннабиса? Боже мой, как там только люди живут?
И они снова расхохотались.
– Ну что, счастливо оставаться, Анна из Москвы. Увидимся!
Мари-Астрид отпустила мое плечо и плавно перекинула вес на плечо Жана. Он обнял её одной рукой, и они исчезли за дверью, помахав мне напоследок.
Первым делом после их ухода я включила ноутбук, чтобы отписаться Але и Люси, но главное – бабушкиной соседке, обладательнице компьютера и скайпа. Мы договорились, что она передаст все мои новости бабушке. После я нашла значение слова «каннабис». Это оказалась конопля.
***
Мне было страшно ложиться спать в первую ночь в пустом доме. И не просто в доме – а в незнакомом доме, в незнакомой стране, в незнакомой комнате. Моя комнатка находилась под самой крышей – оттого половина потолка была ровно скошена. В комнате стояла кровать, тумбочка, столик, стул, кресло и комод. Около него к стене была прибита металлическая балка, на которой висели вешалки для одежды. Окошко выходила на крышу, и я подумала, что в ясную погоду будет приятно смотреть на облака. Из особенно трогательного, был воздушный шар, привязанный к дверной ручке, на котором было написано лаком для ногтей «Добро пожаловать, Анна. Ута» С Утой мы познакомились по Скайпу ещё до моего приезда, (контакты мне выслала приглашающая организация, когда я, видимо, достала их своими вопросами про жизнь и работу в новой стране). Ута оказалась очень отзывчивой и прочитала мне по Скайпу лекцию под названием «что взять с собой для жизни в Бельгии».
Ещё с вечера я вымыла кучу посуды, оставшуюся от загадочного Йорика (если верить Мари-Астрид), оттерла Бог весть чем заляпанный стол, подмела пол. В волшебном шкафу Иоланты нашлось два яблока, баклажан, спагетти и жестяная коробка с фигурными печеньями. Как можно было не съесть такие восхитительные печенья, было для меня, сладкоежки, загадкой. Дом был старый, со скрипучей лестницей и старой громоздкой мебелью и мне предстояло прожить в нем год с совершенно разными, незнакомыми мне людьми разных возрастов, из разных стран, говорящих на неродном для меня языке. Интересное приключение я для себя выбрала.
Я все думала об этом, подходила к окну, смотрела на темное небо, на шпили церкви вдалеке, в очередной раз проверяла, заперла ли я дверь в комнате. Под потолком покачивался воздушный шар. Ощущение нереальности происходящего не покидало меня и казалось, что стоит только зажмуриться, скатиться со старой лестницы на улицу и там окажется, что я в родном бабушкином дворе – мокрый асфальт, кусты жасмина, облезлые лавки и лампочка, защищенная металлической решеткой (чтобы не воровали) над входом в подъезд.
***
Какое радостное это было первое мое бельгийское утро! Вымытое ясное небо, нагретый пол в солнечных бликах. Кухня была запущенная, с запыленными шкафами и старой плитой, паутиной по углам и заляпанным, местами прожженным столом, но если бы можно было её как следует отмыть, всё бы преобразилась. И только потому, что одна стена кухни была застеклена от пола до потолка, а вид открывался на маленький сад с вишневыми деревьями, живую изгородь и лес вдалеке. Солнце заливало пол и стены золотистым, живым, а в окна рвался сад – побеги неизвестных кустарников и растений прижимались к стеклам и тянулись вверх, а когда ветер сдувал лепестки с вишневых деревьев, казалось, что в саду сыплет снег или вспархивают тысячи мотыльков. Деревья колыхали умопомрачительно розово-белой пеной, и столько в этом было нежности и какого-то трепета… до этого момента я почему-то не знала, что они могут цвести так красиво.
Я привезла с собой гречку, русские конфеты и шоколадки в качестве подарков. Гречку я с удовольствием съела с баклажаном Иоланты и после решила, что конфет у меня слишком много, хватит на всех, поэтому я могу поделиться ими с собой. Я сидела у окна, любовалась на цветущие деревья и ела конфету за конфетой. И уже была счастлива, что я одна в этом доме, и, пожалуй, готова была так прожить ближайшие пару месяцев: спускаться вниз на завтрак в пижаме и смотреть на сад, залитый солнцем.
***
К концу недели в наш дом в квартале Иезуитов (так называлась наша улица) вернулись все его обитатели. Первым был тот самый Йорик. Рыжий, высокий и поджарый с огромным рюкзаком за плечами и чемоданом больше моего, он неожиданно возник на пороге в 9 вечера, когда я пылесосила древний ковролин в коридоре. Я не слышала, когда вошел Йорик и поэтому, когда он осторожно постучал меня по плечу, я подпрыгнула и закричала так, что он закрыл уши ладонями и отступил назад. Позже он сказал, что ему было приятно – «при виде меня девушки ещё никогда так не визжали». Чемодан он затащил в комнату, а содержимое рюкзака вывалил на стол на кухне. Тут же запахло сигаретным дымом, а из его комнаты стала слышна музыка, и, между прочим, это был Вивальди.
Всего нас было семеро. После Йорика появился Доминик, тоже француз, испанка Кармен, турчанка Гюльгюн, итальянка Киара и, наконец, Ута. Все были волонтерами и работали в разных организациях, кроме французских мальчиков – они учились в частной (и довольно известно в узкой кругах) школе по изготовлению скрипок.
Итак, квартал Иезуитов. Йорик из Авиньона. Кармен из Испании. Ута из Гамельна. Шкаф Иоланты. Ящик Пандоры.
Мой бельгийский год обещал стать незабываемым в такой интересной компании. Действительно, Лё Мейёр – наилучший.
Наследство Йорика. Танцующие на столах
Утро в нашем доме всегда начиналось в восемь утра с топота ног по лестнице, хлопанья дверей и криков французских мальчиков «Пюю-тттта!». Йорик произносил это слово с таким незабываемым выражением лица и настолько эмоционально окрашено, что я чуть было не включила его в список любимых, наравне с «мюрмюр» и «коксинэль». Уже позже я узнала, что оно матерное.
Школа по изготовлению скрипок находилась буквально через две двери, но мальчики собирались на учебу так, как будто им предстояло длительное путешествие.
Доминик долбил по клавишам пианино, и выходило что-то очень даже приличное, но очень уже прерывистое и отчаянное, как будто это был его последний раз. Йорик ставил кофе на плиту, кричал Доминику, чтобы тот проследил за кофе и запирался в ванной надолго. Вообще, мальчики любили общаться таким образом – один кричал из ванной, второй отвечал, сидя в гостиной за пианино.
Ута чаще всего работала вечерами, и вела здоровый образ жизни – вставала рано на пробежку, завтракала и отправлялась к 10 в бассейн. Она всегда выходила из комнаты полностью готовая с пустой тарелкой, предпочитая завтракать в комнате и не вмешиваться в утренний хаос.
Кофе, за которым должен был следить Доминик, чаще всего убегало; в микроволновке у него вечно что-то взрывалось, а оттертый с вечера стол размножал в геометрической прогрессии окурки, смятые бумажки и чертежи скрипок, которые мальчики любили раскладывать на столе за завтраком. Их ничуть не смущало, что на листах часто оставались следы от кофе, пепла или жирные пятна. На кухне в это же время бесшумно скользила Гюльгюн или Гюль, как мы её коротко называли, варила кофе в турке, и там же, зевая, появлялась сонная и тихая по утрам Кармен.
Зато Киара с лихвой перекрывала всех молчаливых свидетелей кухонного разгрома. Французский у неё был хороший и она орала на мальчиков, ругалась на жизнь и жаловалась на обстоятельства, по моему мнению, необыкновенно красиво, с жестами, вкладывая в свою речь душу и пылкий южный менталитет (она была родом с юга Италии). Время от времени, она ругалась на итальянском; я не знаю, что она говорила, но для меня её филиппика звучала как прекрасный монолог из спектакля, и начиналась знакомыми «Мамма мия, перке?!» или «Sono stufa!» (Я сыта по горло!) Поэтому, как только я слышала эти восклицания на итальянском, я все бросала и шла слушать Киару.
… – Йорик, что случилось? – кричала Киара перед дверью ванной комнаты, откуда пару секунд назад раздался грохот и звон разбитого стекла.
– Все хорошо случилось, – бодро рапортовал Йорик.
– Я не спрашиваю как, я спрашиваю – что?
– Все в порядке. Тут зеркало разбилось.
– Что-о?! Мое зеркало?!
– Не твое, а то, которое висело на стене.
– Это было моё! Я его покупала!
– Аа-а-а… – отвечал Йорик так же бодро. – Понятно.
Киара называла себя феминисткой – ходила с кучей значков на рюкзаке обозначающие права женщин и сексуальных меньшинств, состояла в каком-то итальянском феминистском сообществе, стриглась коротко и была вегетарианкой. По утрам она демонстрировала свою ненависть к мужской половине человечества на Йорике и Доминике особенно красочно. Последние, впрочем, оставались бесстрастны и неуязвимы, только Йорик, когда его уже совсем доставали крики Киары, мог швырнуть стул, выругаться и уйти на занятия, громко хлопнув дверью. Доминик предпочитал мило улыбаться и разводить руками абсолютно невозмутимо. Вечером, впрочем, всех троих словно подменяли – от утренней ярости Киары не оставалось и следа, и она с удовольствием просиживали на кухне часами, болтая с мальчиками. Они курили, пили пиво, часто шли в бар втроем или в комнату Йорика, смотреть фильмы. И могу сказать, несмотря на утреннюю ругань, Киара с Йориком скучали друг без друга, так что вскоре я начала воспринимать крики по утрам как старую добрую традицию нашего дома. Ещё одной старой доброй традицией оказались визиты двух подружек Йорика, которых мы за глаза называли «наследством».
Впервые наследство Йорика пожаловало к нам в четвертом часу утра.
В дверь отчаянно долго звонили, так что я расслышала звонок на своем третьем этаже и, держась за перила обоими руками, спустилась, полусонная, вниз. За дверью стояли, покачиваясь, две девушки – поддерживая друг друга, чтоб не упасть. С минуту мы молча рассматривали друг друга. В такую рань я не могла вспомнить ни одного английского слова.
– Йорик, – выговорила, наконец, одна из девушек кодовое слово.
Я махнула рукой в сторону лестницы (Йорик жил на втором этаже) и пошла наверх. Девушки направились за мной, цепляясь за перила, но все-таки упали на лестнице, вернее, упала первая, потянув на себя вторую. В полусне я мучительно долго соображала что делать – помогать им подняться или разбудить Йорика. И все-таки я пошла его будить, что оказалось очень непросто. Наконец, он пошел подбирать подружек, которые уже укладывались спать на ступеньках.
За завтраком Йорик нас представил – Колин и Эва. «Достались мне по наследству, до меня они приходили к Жилю», – объяснил Йорик. Колин работала в местном пабе официанткой, а вторая писала картины руками (в прямом смысле, без кисточки), оттого они были сухие в шелушащихся красных пятнах. Периодически Йорик с Домиником устраивали вечеринки, Колин с Эвой были главными гостями, а так же иногда приезжали друзья Йорика из Франции. Во время этих вечеринок я боялась заходить на кухню. Как-то я все-таки зашла, раскашлялась от сигаретного дыма и разглядела Эву сквозь завесу дыма. Она танцевала на столе голая по пояс, потом к ней забралась Колин и Йорик со скрипкой. Это словно были кадры из фильма про безбашенных тинейджеров. Мне протянули пиво и бокал с глинтвейном, а потом Эва замахала «Иди сюда к нам, давай!», – но я не двигалась с места и мне не верилось, что я здесь – в этом кадре из фильма. У меня никогда не было ничего подобного в жизни; вечеринок и клубов я никогда не посещала, и теперь мне казалось, что я упустила что-то важное и невосполнимое. Мне было 28, и я чувствовала смущение и страх: я не умела танцевать, я была не такая раскрепощенная, как они… Поэтому я была уверена: все будут надо мной смеяться, если я вдруг вздумаю забраться к ним на стол. А танцующим на столах было по 17-18-19 лет и они были свободны от всего; и бьюсь об заклад – никому из них в голову не приходила мысль, что подумает другие, они просто жили, танцевали топлесс, наслаждались текущим моментом и горланили «Les copains d’abord» – старую французскую песню про друзей, мимо нот. И «O? t’es papa o? t’es? Где ты, папа, где ты?» – ещё одну популярную песню местной бельгийской знаменитости. И были абсолютно счастливы.
Этому чувству свободы я завидовала.
Следующим утром я пробиралась на кухню, перешагивая через тела спящих друзей Йорика, которые остались у нас ночевать. Они спали в гостиной на матрасах на полу и софе, раздетые, в обнимку с раздетыми же девушками, и на спящих лицах застыло одно и то же выражение – безмятежность.
Когда я вошла на кухню, мне на минуту показалось, что там только что сыпал снег. Все поверхности были подернуты странной белой пудрой. Это напоминало муку, но на ощупь пудра была более жесткой.
– Йорик, что это? – удивилась я, когда он возник на кухне.
– Стиральная машинка взорвалась, – не моргнув глазом ответил он, дуя на плиту так, что снежная пудра поднималась вверх клубами. – Кофе варить буду.
– То есть, это стиральный порошок? – уточнила я наполовину с ужасом, наполовину с сомнением, соображая кто, как, и главное – сколько времени будет это отмывать. И что скажет на это Ута (машинка принадлежала ей).
Позже выяснилось, что это все-таки не стиральный порошок, а пудра из огнетушителя. Йорик с друзьями веселились с огнетушителем и кому-то пришла в голову идея его распылить.
К одиннадцати вся компания окончательно пробудилась и картина «Утро после вакханалии» превратилась «В последние дни Помпеи». Французские друзья Йорика торопились уехать обратно до того, как стемнеет, и поэтому собиралась очень быстро. Я оглядела кухню, которая превратилась во что-то неописуемое и мало пригодное для приема пищи, и попросила их убрать за собой. Они яростно подметали пудру, вернее, вздымали её вверх, и было такое ощущение, что на кухне повис густой туман. Я не знала, что делать. Ута уехала к бойфренду в Германию, а Гюль в Брюссель к подруге. У Кармен был выходной, и она спала. Киара после танцев на вечеринке тоже не выходила из своей комнаты до обеда. Но вот, наконец, она пришла вниз, наорала на всех и организовала работу – кто-то мыл завалы посуды, кто-то собирал пивные бутылки и вытирал стол, кто-то отмывал пол.
Между тем мы втроем (я, Кармен и Киара) держали совет, как быть с огнетушителем – все-таки надо было сообщить хозяйке, что нам нужен новый, в случае пожара.
Наша склочная хозяйка Амели не имела ничего общего с той милой аутичной девочкой, сыгранной Одри Тоту в одноименном фильме. Это была высокая худая мадам с длинным острым носом, похожая на единицу. На самом деле мы все побаивались иметь с ней дело.
– Пусть Йорик сам разбирается и ей все рассказывает. Это его друзья устроили, – сказала Кармен. – Ещё не хватало, чтоб деньги за огнетушитель вычли из наших карманных денег! А Амели точно нажалуется координатору и он вычтет, поверьте мне.
– Йорику все пофигу, как будто ты не знаешь, – заметила Киара.
– Тогда давайте сами скажем Амели. Просто отправим смс, пусть она разбирается, – предложила я. – Расскажем, что это сделал Йорик или его друзья и весь спрос с него.
Киара с удивлением на меня посмотрела.
– Ну знаешь ли, я на такое неспособна.
И мне стало неловко после её слов.
С Йориком мы-таки поговорили вечером, призвав купить новый огнетушитель, чтобы не гневить Амели. Он покивал, и на этом все закончилось. К концу недели, снова среди ночи заявилось Йориково наследство, и снова звонка никто не слышал кроме меня (или слышал, но не хотел вставать) и мне в который раз пришлось открывать. На этот раз Колин вытащила из своего рюкзака вместо пива, которое она всегда приносила, огнетушитель и гордо водрузила его на верхней ступеньке. Я не знаю почему, но в 4 часа утра, мне это показалось весьма комичным. Мы втроем сидели на лестнице и хохотали так, что проснулась Киара. Мы прослушали итальянский красивейший монолог и потом на нас со второго этажа полетели грязные ботинки Йорика. Затем проснулся Доминик и пошел вниз в туалет. Он носил пижаму тигра – с хвостом и капюшоном с ушами, в отличие от Йорика, который часто появлялся перед нами в одних трусах. Колин вцепилась в хвост пижамы Доминика и они разразились таким хохотом, что перебудили весь дом.
