скачать книгу бесплатно
– Подлая! Какая же ты подлая! Продать ребёнка?! Да кто ты после этого будешь…
– Пусть подлая. Зато живая останусь, и ребёнку благо подарю, какого сама никогда не знала. Хорошую добрую семью, где всё у него будет. И Капа так сказал. А он не врёт никогда, хотя ты и говоришь, что он лжец. Он не лжец, за что я и люблю его. Он и отследит потом всё. Он может быть даже жестоким ко мне. Может отпихнуть и обругать, если у него плохое настроение. Но он честен всегда! Маг Вяз таким его воспитал. И пусть я буду подлой, зато живой. А если я рожу, то отец меня топором зарубит, так мать мне и говорит. А ребёнка Капе в Храм подкинет с запиской, что ребёнок того, кто собирается быть магом. Капу в маги не зачислят уже никогда. А отца увезут на скоростной дороге далеко-далеко и в океане утопят. Но он бешеный и смерти не забоится. Мать останется одна с кучей своих голодных детей. Меня же не будет, отца не будет. Ты этого хочешь?
– Нет. Мне тебя жалко. Твой отец, и правда, очень злой. Драчливый. Вешняя Верба, почему у тебя такие плохие родители?
– Разве я их выбирала? Что за дурацкие у тебя вопросы! Он прежде меня бил, за волосы таскал. А потом Капа избил его хорошенько, поймав его на пустыре. Сказал: «Ещё раз тронешь мою Вишенку, я тебя в реке утоплю, и никто ничего не докажет. Мало я тебе денег давал, шелудивая мразь, чтобы ты делал вид, что до тебя жизнь дочери не касается»? Отец струсил. Капа же рослый, сильный. Слов просто так не разбрасывает. Отец мне и сказал: «Пусть он тебя треплет, вылизывает, пока в тебе хоть какая аппетитная начинка осталась, но, если ты притащишь ваше с ним порождение ко мне в дом, я тебя зарублю. А его опозорю».
Какое-то время Ива приходила в себя от жутких откровений несчастной подруги. Отец – зверь, мать – равнодушная к невзгодам дочери и вся задёрганная. Капа – бессердечный и похотливый пользователь юности и любви Вешней Вербы. Да и не мог он взять Вешнюю Вербу себе, даже будь он совестливым добряком. Он же будущий маг.
– Я боюсь ехать одна, – Вешняя Верба уловила момент, когда обработка подруги была завершена. – У тебя же выходной завтра. Поедем вместе. Ты будешь свидетель того, что там и произойдёт. – Вешняя Верба спрятала лицо в своей красивой шали, вышитой фантастическими алыми цветами. Говорили, что такие цветы есть на самом деле, но цветут они круглый год на континенте желтолицых. Там, где не бывает зим. Такие шали и вышивали умелицы из числа желтолицых тихих и ласковых женщин. В столице были у них свои заведения по изготовлению украшательств для модниц. Шаль была подарком Капы.
У Ивы перехватило дыхание. – А что там произойдёт?
– Ничего. Только будет дан ответ после изучения меня бабой Вербой. Нужен будет ей мой ребёнок – ребёнок Капы или нет. Когда выйдет срок, я рожу ребёнка в указанном месте и мне заплатят деньги. После чего я буду свободна. Как и прежде. Буду искать себе более доброго и честного мужа.
– Ты будешь потом страдать от отказа. Стать матерью это уже не игра в жизнь, это сама жизнь.
– Я не буду страдать. Капе не надо. Мне тоже не надо. Пусть бабка берёт себе и продаёт, если есть покупатель.
– После такого… Я тебе руки не подам!
– Не нужна мне ни твоя рука, ни твоя хромая нога. Но ты моя единственная подруга. И завтра ты должна мне помочь. Я боюсь.
– Почему же я?
– А кто ещё со мною поедет к той жуткой бабке?
– Она не жуткая. Баба Верба добрая.
– Добрая? Не знаю, о той ли бабке ты и думаешь. Та, которую я помню, истинная магиня. Да ещё и страшная какая. Сказала мне; «Кривой рост – кривое дерево, кривая душа – судьба кривая». А потом… Слышала я, что она обладает несколькими лицами.
– Какими лицами? О чём ты?
Вешняя Верба провела ладонью по лицу, изображая, как магиня меняет лица, – Вот так! Раз – одно лицо, провела рукой – другое лицо, ещё раз – третье лицо! – она таращила глаза, которые казались огромными. – Капа говорил, что собственными глазами видел её в Координационном Совете в самом шаре, узнал сразу. А она сделала вид полного его не узнавания. Прошла мимо в такой длинной тоге, вся в серебряных звёздах по подолу, а волосы были поверху посыпаны золотой пудрой. Глаза властные и такие, что не приблизишься, если ей того не надо. И ароматы невероятные за нею как шлейф тянутся. Дух такой, что нос прочистит, даже если у человека насморк. А то вдруг тут появилась как бедная старуха, никчемная и заброшенная – страж переправы. И опять пропала. Вдруг на днях опять возникла. Всё в той же роли бедной старушки. Подошла к Капе, придя в Храм, и сказала ему после уже ритуала поминовения предков: «Девчонку Вешнюю Вербу пришли в заречный и заброшенный посёлок ко мне в сопровождении её подружки Ивы. А то она со страху ребёночка скинет не ко времени. Твой ребёночек»? А он так испугался, встал как истукан, ноги отнялись. «Мой», – сипит. Не хочет, а выдал свою подлую тайну. А старый маг рядом стоит. Из-под козырьков-бровей зыркает, рот кривит, а сам от бабки той отшатнулся как от пламени. Всё как было, так Капа и рассказал мне. Страшно ему чего-то. Он тоже через меня просит тебя, чтобы ты меня сопровождала. Он сам нас завтра перевезёт через реку. И ждать обратно будет. У старика того, если мы надолго задержимся, даже поспать готов на грязном топчане. Или ты страшишься, как и я?
– Страшновато от твоего рассказа. А вообще я бабу Вербу не боюсь. Поеду. Приду утром на храмовую пристань.
Странная поездка на другой берег реки
В весеннюю пору всякое утро как первозданное. Нежные, стеклянные своей прозрачностью голоса птиц, розовеющее небо обещает всякому путнику чистый путь, несомненную удачу, о чём бы он ни замыслил. И, не отменяемую никакими скептическими и проверенными законами, вечность всякой душе. Фиолет спросонья едва ответил Иве на её поцелуй, даже не спросил, куда она собралась. Если уходит, значит надо. Сам же он ничего и никогда ей не объяснял. – Как хорошо, – только и сказал он, – просыпаться и видеть родное лицо. Я словно дома, – и опять уснул. Как и делают мальчики, любящие поспать. А он, хотя и был ровесником её отца, смотрелся как мальчик – её ровесник. Ива вздохнула, уходить не хотелось. Но обещание есть обещание.
У пристани в лодке уже сидела нахохлившаяся Вешняя Верба, укутанная в старое, поседевшее от носки, материнское пальто поверх знакомого и нарядного красного платья. Видимо, она боялась того, что в лодке грязно, а на реке холодно. Вешняя Верба была из многодетной семьи. Нарядов было мало. Красное платье из плотного шёлка было едва ли не единственным её нарядным. Все зарабатываемые на шёлкопрядильном производстве, нелёгкие в отличие от шёлковых нитей, деньги она несла в семью на усмотрение родителей, поскольку была старшей, незамужней. Поэтому она и мечтала удрать из дома куда угодно, с кем угодно. Вот Капа и прихватил дурочку за подол, прочуяв её куцые запросы. Обещал столичное жильё, свободу от скудной жизни, от родительской семьи, имеющей столько неработающих ртов, а что вышло? Горе вышло. Иве стало жалко Вешнюю Вербу, как не было жалко вчера. Лодка была дорогая, широкая, и Ива села рядом с подругой на одно сидение.
– У тебя других платьев нет? – спросила она. – Это не по погоде. Застудишься. Если хочешь, я отдам тебе свои платья. Совсем новые. У меня же много. Ты хотя и выше, но стройная, тебе будут впору. Приходи. Я вчера хотела, но забыла. Ты меня настолько огорошила своей новостью.
Вешняя Верба с благодарностью взяла её за руку. – Я знала, что ты моя настоящая подруга. Знала, что ты придёшь. А за платья спасибо. Я потом зайду к тебе, как вернёмся.
– Мать твоя не догадывается ни о чём?
– Спаси Создатель! Нет.
– Хочешь, я потребую у Капы, чтобы он поселил тебя, как и обещал в столице? Кто там тебя знает? А он пусть несёт ответственность. Вот увидишь, как он меня послушает. Ух! Вот он где у меня! – и юная женщина сжала кулачок.
Вешняя Верба с удивлением взглянула на Иву, – Скажи, а я посмотрю, что он ответит.
Погода обещала разогреться к полудню, настолько ярко светило солнышко. Но с реки дул неласковый ветерок, несущий в своих воздушных и незримых карманах остатки ледяных крошек, прихваченных по пути из глубин далёких лесов. Весна весной, а зимние, съедаемые вешним солнцем наледи ещё кое-где и сохранились. Вешняя Верба подрагивала, но не от холода, а от страха предстоящей встречи со страшной бабкой неизвестно для чего. Известно было лишь то, что это касалось самой тайны Вешней Вербы, совместной с Капой. Теперь и Ива была в числе посвящённых. И её не спросили, нужна ей их тайна или нет. Она задумалась, нужна? Однако, чужая тайна уже тяготила и её и делала в какой-то степени ответственной за неразумную подругу. Хотела бы она сама ребёнка от Фиолета? Она же знала, что никакого ребёнка от Фиолета не будет. Поэтому и не хотела. Не нужен был ей никто третий там, где было только их с Фиолетом счастье. И опять Ива упрекнула сама себя за бесчувствие ко всем, кто не она и не Фиолет.
Подошёл пасмурный Капа. А поскольку ясность и приветливость были редкими гостями в его душе, то в подобном определении не было и необходимости. На нём был щегольской пиджак вишнёвого цвета, розоватая рубашка, бордовые штаны и лаковые ботинки. Вешняя Верба замерла в восхищении от его роскошного вида, от явной любви и зависимости, к чему сам он остался равнодушным. Он поздоровался с девушками и сел за вёсла. Он даже не улыбнулся Вешней Вербе, не прикоснулся к ней, как будто и не знал её никогда. Иву затрясло от негодования. Едва они отъехали от берега, она обратилась к Капе, смело глядя в его тёмные властные глаза. – Ты обязан найти для Вешней Вербы жильё в столице, если уж не хочешь выделить ей хотя бы уголок на своём этаже. Ты что, не понимаешь, что девушку затравят, а будущему ребёнку нельзя развиваться в условиях тревог и печали матери? Ты обязан! У неё скоро живот выпятится из-под самого широкого платья всем на глаза!
– И как же ты меня заставишь? – усмехнулся он, глядя нагло и так, будто не ползал у пня, сбитый с ног Фиолетом. Будто не просил у неё прощения и не давал обещаний изгладить свою вину. Вешняя Верба ещё больше сжалась под своим жалким пальто.
– А так. Пойду в Координационный Совет объединённых религий. В тот шар на крыше высокого здания в центре столицы. Найду там бабу Вербу в тоге, расшитой серебряными звёздами и с причёской, усыпанной золотой пудрой. Расскажу ей, великой магине сияющего солнышка, как ты опозорил девушку и не достоин не то, чтобы войти в КСОР, а и стать рядовым магом. Ты нарушил закон магов – не прикасаться к женщинам.
– Станет она тебя и слушать, великая магиня, – усмехался Капа, но через усилие. – Причём только тут какая-то грязная баба Верба?
– Если даже не станет никто со мною разговаривать, я подниму там шум. Услышат прочие маги. А у каждого из них есть свои ставленники. Тебя сразу оттолкнут те, кому ты можешь помешать занять престижное место. Магов много, мест таких мало.
– Да кто тебя туда пустит, в КСОР? Там охрана повсюду, дура селянская.
– Меня пустят. Я знаю один секрет, тебе не открою. – Ива выдумывала, но уж очень ей хотелось пронять зазнайку и негодяя. К тому же, если бы Фиолет согласился, он смог бы провести её через любые засовы, любые замки. У Фиолета была и особая волшебная штучка, дающая режим невидимости тогда, когда было очень необходимо это. Фиолет говорил, что средство не очень желательное для применения, поскольку влияет плохо на здоровье в целом. Но если угрожает смерть, к примеру, то выбор каков? Здоровье можно поправить, смерть же непоправима. Уверенность её была такова, что Капа не мог не почувствовать некую силу в её словах. Он ответил уже более примирительно. – Да ладно. Что же я не человек чести? Разве я и сам не понимаю, что Вешней Вербе надо скрыться от родни и соседей. Устрою я её. Сам о том думаю.
Он врал! Ничего он не хотел. Не думал. Но теперь уж не отвяжется! Ива победоносно подняла голову навстречу ветру, навстречу солнышку, навстречу наплывающему из клочковатого тумана берегу. Капа застрял взглядом на ней, восторг делал его куда более привлекательным, открытым даже. Будь он лучше характером, шире душой, цены бы ему не было. Но дрянной нрав настолько портит внешность людей, что только удивляешься, как они того не понимают. Вешняя Верба, приоткрыв губы, любовалась на виновника своего несчастья, на мужественные сильные взмахи его рук, работающих вёслами как игрушечными.
– Как живёшь со своим разлюбезным бродягой? – спросил Капа у Ивы.
– Счастливо, – ответила она искренне. – Чего и тебе желаю. Поскольку такую девушку как Вешняя Верба вовек тебе уже не найти, если ты её утеряешь.
– Куда она денется.
– Денется, как найдёт себе ценителя, – не чета тебе. И уж никакие столичные девы тебя так любить не будут. Потому что ты не тот, о ком мечтают утонченные девушки и избалованные женщины в столице. Ты же селянин – простой увалень. Маг не маг, а люди в архаичной провинции всегда искрение, незамысловатые и простые. Среда же формирует. И ум тут не значит ничего. Так что Вешняя Верба самое главное приобретение в твоей порочной жизни.
– Чем это жизнь моя порочная?
– Не порочная, если для простого обывателя, а для мага? Сам же хочешь войти в КСОР. А ты мог бы поселить Вешнюю Вербу у себя на своём богатом этаже. Всем бы говорил, что она твоя домашняя управительница, служащая. Так все статусные люди делают. Я же жила в «Городе Создателя». Знаю. Там такое сплошь и рядом. А в больших городах и никому-то дела до соседей нет.
– Ишь, как за всех всё решила. Всё устроила, – злился уже Капа. Он был раздражителен, и Ива подумала о том, что вряд ли человек, настолько не контролирующий свои низшие эмоции способен войти в такую, приближенную к самому небу хотя бы по своей архитектуре, структуру как КСОР. Он же был по-деревенски не отёсан, пусть и по столичному приодет, часто примитивен в проявлениях там, где необходимо быть тоньше, проявлять себя сдержанным. Но Ива не могла знать, какие они, люди из верхов? В чём лучше, в чём хуже?
– Что же делать, если ты так и не соберёшься никак устроить Вешнюю Вербу. А ведь обещал ей роскошный коммерческий этаж в столичном доме, заботу о возможном ребёнке, которого сам и будешь воспитывать. А её обеспечишь на всю жизнь. – Знать об этом Ива не могла, но вспомнила обещания Капы себе. Вешняя Верба с удивлением и страхом слушала Иву. Откуда Ива могла знать об обещаниях Капы? Капа нервозно елозил по скамье лодки, махал вёслами, иногда по поверхности воды.
– А как будешь ты хорош в мантии великого мага из КСОРа, – льстила ему Ива. На самом деле она никогда не видела никаких мантий со звёздами, понятия не имела о том, о чём и говорила, черпая все сведения из рассказов той же Вешней Вербы.
– Получше многих корявых чурбанов, что там заседают. Уж не хуже точно. Не глупее, – согласился он, прощая ей за комплимент предыдущие обвинительные речи.
Причалили к берегу. Капа помог женщинам выбраться из лодки. Сначала помог Иве. Потом долго ласкал Вешнюю Вербу, давая ей желаемое утешение. Гладил по волосам, по спине, когда упало с неё материнское пальто. Наблюдая со стороны, Ива видела, что Вешняя Верба вызывает у него сочувствие и жалость, некий проблеск былых чувств, если уж и не любовь. Как было бы правильно, устрой он девушку, как подобает в её положении. Но сделает ли он так, Ива не знала. Она была доверчива, как и Вешняя Верба, а Капа был как раз вероломен и жесток.
Девушки направились по подсохшей уже дороге в сторону холмов. Капа остался у переправы. Долго смотрел им вслед, а потом направился к ветхому дому стража переправы. В его заплечном рюкзаке были книги. Он не желал попусту тратить время.
Встреча с Фиолетом
Однажды в столичной толпе среди людей просто гуляющих, деловитых, суетливых, изукрашенных и вполне себе серых, таких и сяких, Радослава кто-то окликнул.
– Венд! – он инстинктивно обернулся, но тут же посмеялся сам над собою. Просто случайное звуковое совпадение непонятного обозначения чего-то или кого-то. Пройдя ещё какое-то время, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Не ожидая того, он обернулся и встретился с глазами человека, которого он не знал. А глаза его были ему будто бы и знакомы. Умеренно-рослый, коренастый, длинноволосый, с пышной короткой бородкой и бледный, он показался ему безумным.
– Простите, – пробормотал человек, – простите ради Создателя. Но такое сходство потрясающее. Которого не может быть. А оно есть. У вас так не бывает? Походка, рост… Только вот волосы, борода, конечно… Шикарная шевелюра, и борода что надо! А так-то… Да и не бывает такого. Если только не принять во внимание, что…
– Это вы крикнули только что «Венд»? – спросил он, вглядываясь в него и не узнавая. Нет, не знал он этого парня. Не видел никогда прежде. Тут у него и вообще было очень мало знакомых. Все знакомства были чисто бытового свойства и поверхностные, чисто практические.
– Я ничего такого не кричал, – пробормотал парень, продолжая вглядываться в лицо Радослава так, как делают только безумцы.
– Может, вам нужна какая-то помощь?
– Нет! Нет! – И молодой человек бросился в сторону, после чего пропал из виду, смешавшись с толпой. Только его ботинки, огромные и серебристо-пыльные мелькнули как-то сами по себе, словно бы в отрыве от того, чьими они и были… И тут! Радослав встал, толкаемый людским потоком, а когда очнулся и бросился следом, то найти этого человека не смог. Он даже не запомнил его одежды. Только ботинки. А в них и была разгадка человека. Это же были универсальные ботинки космического десантника. Не местные, а произведённые на планете Земля в супер современных концернах по изготовлению универсальной одежды для космических странников. Он сел на какую-то каменную скамью, прилепившуюся у дерева, зачахшего от того, что его корневая система была повреждена дорожной опорой. На дереве почти не было листвы. Не было тени, а местное светило раскалилось добела в этот летний полдень. Глаза… Глаза приёмного сына Разумова Рудольфа Горациевича – необычные, сине-фиолетовые и запоминающиеся в силу их красоты и яркости. Фиолет! Арнольд Фиолет. Но ни Кук, ни Радослав и понятия не имели, кто должен был встретить их на звездолёте «Пересвет» – корабле малой вместимости за границей Солнечной системы, и не встретил. За годы, прошедшие после возвращения с Паралеи, существование молоденького в то время Фиолета, почти мальчика, было забыто им на годы. Арнольд Фиолет прибыл незадолго перед тем, как старая бригада покинула планету, а в силу возрастного разрыва общения между ними и не было как такового. Последующие же годы стёрли в нём память о лице Фиолета начисто. Как он выглядел, и уж тем более, каковым стал. Ведь юноши, переходя в стадию зрелой мужественности, меняются радикально, часто до неузнаваемости. А тут ещё и борода! Само упоминание о Фиолете в звездолёте, не то Пелагеи, не то уже у Кука, возникло как-то случайно и даже вызвало удивление. С чего вдруг вспомнился забытый Фиолет? Ясно, что только из-за его связи с Разумовым, чьим приёмным сыном и был Арнольд Фиолет. Даже экстраординарное само по себе его появление на белый свет от бродяжки Инэлии в подземном городе землян на Паралее не стало причиной, по которой он удержался бы в памяти Радослава. Не было ничего необычного в том, что именно возмужалого Фиолета отец Разумов и послал для того, чтобы встретить своих соратников. Видимо, в последний момент пришлось заменить того, о ком и был передан сигнал. Но в том не было ничего необычного. Мало ли. Если заменили, значит, у Разумова были на то причины. Может, Фиолет и сам напросился, решив попробовать себя в качестве единоличного командира звездолёта малой вместимости. Чем больше выстраивалась цепь размышлений, тем меньше оставалось сомнений. Фиолет! Он! Чудом спасшийся, чудом вынырнувший оттуда, где пропадало, просто растворялось множество звездолётов. Где теперь его искать? В таком водовороте, в таком нагромождении домов и в месте, правила жизни которого только ещё предстояло понять в их полноте и в сложных нюансах. А ведь и живя в родном социуме на родной планете всю жизнь, человек далеко не всегда овладевает их пониманием.
Он связался с Куком, уже прибыв к себе в столичный пригород, где и находился его вполне себе буржуазный домишко с обширным садом. Всё рассказал, и Кук, чертыхаясь на его нерасторопность, велел ждать к себе.
Ландыш с аккуратным, но заметно выпятившимся животом, а прошёл год, как они тут заселились, сидела в саду в тряпичном шезлонге, в белом платьице из чудесного натурального батиста, и играла в детскую игру, держа в руках маленький планшет. Над её головой, над отросшими пепельными волосами пели птицы в ажурной тени высокого дерева липы. Абсолютно земное дерево, абсолютно земная тень, абсолютно земные птицы. Юная беременная будущая мать – абсолютно земная женщина ждала своего первенца. Но вокруг простиралась не Земля. Он подошёл и поцеловал её в макушку. Она протянула руки назад, пытаясь его обхватить.
– Ландыш, – сказал он, – я ужасно скучаю по нашим милым любовным играм. Как ты могла так быстро лишить меня единственной, оставшейся для меня здесь радости?
– А помнится, – ответила она, – я тебе надоедала. И вдруг такое заявление, – она встала и обняла его уже по-настоящему. – Я готова, – прошептала она, – дать тебе радость, хотя и несколько неполноценную. Старый мой похотливый муж.
– Какой же я старый? Ты вокруг-то посмотри. Я едва выгляжу на здешние сорок лет. Я же юноша по здешним понятиям. А по настрою так и вообще мне двадцать. На меня бабочки местные глазеют так, что дрожь бежит по моим членам.
– По каким таким членам она у тебя бежит? – спросила она с неудовольствием. – Разве у тебя их несколько? Порочный ты многочлен. Да ещё твоя ужасная бородища! Волосы на голове светлые, а борода тёмная. Ты такой стал урод с этой бородой, что иногда я не хочу тебя любить, – закапризничала она. – Я хочу ласкать своего прежнего гладковыбритого Радослава. Я не хочу такого вот жёстко бородатого Пана! У меня пропадает влечение. Я избалована нашей утончённой цивилизацией, и мне для полноценной любви нужен комфорт, и вокруг и в твоей внешности. Тут вокруг все дикари. И ты выглядишь как дикарь. А я не дикарка.
– Ландыш, ты как была, так и осталась недоразвитой пошлячкой, – засмеялся он. – Я не могу быть не как все. Тут только кастраты неполноценные ходят без бороды, да дети. Я тоже могу сказать тебе, что ты мне не нравишься.
– А какой у тебя выбор тут?
Кук прибыл с блондином Костей и с Андреем Скворцовым. У Андрея борода была лопатой, что вызывало у Ландыш неизменный смех. Волосы на голове он всё же подбривал, не желая отращивать их ниже ушей, чтобы совсем уж не походить на древнего служителя культа. Костя имел бородёнку слабоватую, коротенькую и белёсую, поэтому к нему Ландыш – противница обильной архаичной волосатости была более снисходительна. Шутки шутками, но во время жизни тут Ландыш ощутимо охладела к Радославу. Любила его редко. Даже, можно было сказать, не любила вовсе по сравнению с первыми месяцами их семейной жизни. К нему приходила только тогда, когда у них оставались гости, – Кук, Костя или Андрей. Для чего-то ей хотелось показать им, что она любящая жена. Она ложилась рядом, долго теребила его бороду и шептала, – Ты рад мой бородатый Пан, что твоя нимфа пришла утолить твою зверскую похоть? – и добавляла. – Путь Кук завидует чужой страсти.
Кук обычно укладывался во время своих ночёвок в их доме за той самой стеной, что и отделяла спальню Радослава от гостевой комнаты. И Ландыш нарочно устраивала представления со стонами и вскриками, чтобы доставать ими Кука. Но Кук к подобным вещам никогда не прислушивался. Он дрых сном праведника, ответно сотрясая тонкую стенку своим богатырским храпом. Наверное, когда-то Кук сильно задел Ландыш своей любовью с её матерью. Вот она ему и мстила. Что наводило на мысль, её чувства к Куку были не такой уж и блажью юной девочки к старому космическому бродяге.
Да и прочие ребята из экипажа – Валера, Володя, Артём и Саня навещали их довольно часто. А к себе Ландыш и вовсе его не впускала, ссылаясь то на слабость, то на усталость, то на апатию. Они спали в разных комнатах. И даже на разных этажах. Он на первом этаже, она на втором. Не исключалось, конечно, что так на неё действовала беременность, психологически усложнённая жизнью в чужом мире.
Сняв режим невидимости, высокоскоростной аэролёт проявился в центре лужайки, ограждённой дикорастущим лесом. И только тогда открылся вход в подземный ангар. После его приземления, над ангаром автоматически закрылась раздвижная крыша. По подземному ходу Костя, Андрей, которого захватили по дороге, вытащив его из тенистой нирваны тёплого континента, а также встревоженный Кук, оставив машину в ангаре, и вышли в то наземное уже помещение, что находилось в самом саду. Ландыш, радуясь возможности общения, пригласила их за столик под тентом. Кук, подойдя к ней, ласково и, как бы, по-отечески погладил её живот. – Как там наша девочка? – спросил он у Ландыш, – не шалит?
– Очень уж брыкается, – ответила Ландыш, – так сильно, что живот начинает ходить ходуном.
Кук со своей бородищей ярко-каштанового цвета при блестящей лысине напоминал какого-то абрека со стариной гравюры. Не хватало ему только кинжала за поясом и тюрбана на лысине. Однако, его бороду Ландыш никогда не осмеивала, понимая, что он, а не Радослав, её кормилец и поилец, да и просто опытный тут старожил в наличествующих обстоятельствах неопределённо-долгого зависания их всех в чуждом мире.
– В назначенное время чтобы была в ангаре звездолёта. Веронику тревожат твои показатели. Есть риск скинуть ребёнка раньше времени, – повелительно обратился к Ландыш Кук.
– У тебя и терминология, Кук, – поморщилась Ландыш. – «Скинуть»! Я кошка что ли? Надо говорить, есть риск преждевременных родов.
– Какая разница. Смысл тот же самый, только слов больше.
– Выпьете местного чайку, бородачи? Очень вкусен. Только бороды свои повяжите салфеточками. А то недавно Андрей пролил местный мёд себе на бороду, так она вся склеилась потом. И местные мухи летали за ним роем.
Костя заходился от хохота, Андрей сидел как туча, напоминая сельского священника, недовольного развязной паствой.
– До чего же вы, мужики бородатые, не умеете управляться со своим наличным хозяйством. Ни подстричь кокетливо, ни завиться, как делают тут иные местные модники. Я тут шла раз по столице. Подходит один рослый мужик ко мне. Красавец такой, глаз не отведёшь. А борода роскошна не только своей природной красотой, а и невероятной ухоженностью. Говорит мне: «Красивая госпожа, не желаете ли со мною посидеть в дорогом столовом доме для очень избранной публики»? Я ему: «Почему бы и нет. А имя ваше какое? Кто вы сам будете»? Он так замялся: «Я будущий маг Храма Ночной Звезды». А имя не назвал. Я опять: «Имя ваше? Как же, не зная имени, обедать за одним столом»? Понятно, я шутила. Нужен он был мне. Он отвечает, а сам при этом даже порозовел. От стыда, что ли? «Моё имя Капа». Вот я хохотала. Капа! Это же женское имя. А он: «На берёзе растут такие наросты. Называются капы. Из них делают не только всякие поделки, но и лекарства». Час от часу не легче! Он обиделся как мальчик. «Я себе имя не выбирал. Всякая родительская воля – закон для всякого человека». И пошёл от меня прочь. Гордый такой законник. Будущий маг.
– Ты очень грубая к местным людям, – с отвращением к её поведению сказал Радослав. – И вообще ты грубая и недоразвитая. Местные люди намного деликатнее себя ведут, чем ты, недозрелое дитя утончённой цивилизации.
Кук с интересом следил за их семейной ссорой, но ничего не сказал. Андрей с отрешённым видом, какой и полагался бы задумчивому от мирского трёпа батюшке, ничего не заметил. Тонко наблюдая за Ландыш, он давно уже составил о ней своё мнение, ни разу его не озвучив.
– Пусть вам деликатные местные девушки разливают чай и подносят его к вашим великолепным бородам. Надеюсь, Кук поделится и с тобою, Радослав, своими наложницами. Их у него довольно много, как говорил мне Костя. А ты, Андрей, обзавёлся на своём континенте хоть одной златолицей барышней?
– Уж тебе-то я не открою свою личную жизнь для осмеяния, – вполне серьёзно отозвался Андрей, пресекая шутки Ландыш, направленные в его сторону.
– А у златолицых мужчин растут бороды?
– Нет, – сказал Андрей.
– Ах! Как же я промахнулась. Надо было мне ехать с тобою на тот континент, где ты мог бы брить бороду.
– А вот и нет, – сказал ей Костя. – Они отлично знают, что белолицые мужчины бородаты. Если не так, то в их глазах они не вполне мужчины. Некто вроде гермафродитов, достойных жалости.
– И отсутствие бороды не есть признак их сниженной сексуальности? – Ландыш не отставала от Андрея, желая уколоть и его своей остротой. Её раздражали все они.
– Нисколько, – ответил за Андрея Костя. Андрей несколько презрительно молчал. Он так и считал Ландыш недоразвившейся девчонкой, как и привык. Но отбившейся от рук без надзора матери и выскочившей замуж за того, кто не способен научить уму – разуму.
Костя вспыхнул, уличённый в собственной болтливости. Ландыш ушла без объяснений, оставив их одних.
– Дал бы я ей по заднице, не будь она в положении будущей матери, – сказал Кук. – А я ещё ревновал к тебе это пустотелое украшение для декоративной полочки. Ей кто-то совсем другой надобен. Мама её ошиблась в своих астрологических расчётах – подсчётах. Наверное, её астрологические таблицы размокли во влажной атмосфере её планеты. – Кук сделал вид, что шутит. Но шутка не была поддержана.
– Она не пустотелая безделица, Кук. Но она сделала ошибочный выбор. Потому что была юной одинокой девочкой, а выбирать ей было негде и некого. Я один виноват, что не смог осилить своё минутное безумие, пусть и было оно ответным.
– Вы вместе виноваты. Обоим вам и пожинать плоды своей ошибки.
– Ты серьезно хотел её взять с собою как жену на будущее?
– Нет. К чему мне, старому, портить ей жизнь? Я хотел увлечь её для одного из своих сыновей. Был уверен, что, увидев моих космических орлов, она бы не устояла. Хоть кого бы, а выбрала.
Кук, Андрей и Радослав отправились в дом, оставив Костю для развлечения Ландыш, поскольку она вскоре вернулась с вазой, полной местных лесных ягод. Возможно, что её поведение было всего лишь родом развлечения, но только Радославу развлекаться подобным образом не хотелось. Дом был обширен и прост в своём устройстве. Но прост только по виду. На самом деле он был начинён земной технологией в той степени, как это и возможно.
– В отличие от всего прочего, в бытовом плане ты аскет, – заметил Кук, – если не сказать, что человек без фантазий, или попросту не имеющий вкуса к житейскому комфорту, – Кук скептически осмотрел жильё четы Пан. – Нет, живи ты один, какой вопрос к логову воина и странника, а ты же с юной женой обитаешь. Ей-то не скучно сидеть в такой вот кубатуре без всяких украшательств? Ах, Ландыш, выбрала бы меня, жила бы теперь как Шахерезада среди фонтанов и кружевных беседок. А босыми ножками ходила бы по пушистым коврам, вытканным искусными руками златолицых мастериц. А цветы они ткут и вышивают такие, что от живых не отличишь. Да ты бы сунулся когда в какой-нибудь столичный салон для украшательства здешнего быта, прикупил бы жене хоть чего, радующее взор всякой женщины. Или я мало денег тебе даю?
– Да мне и эти тратить не на что, – отозвался Радослав, не понимая, к чему такое длинное вступление не по существу.
– Тебе не на что, а ей?
– Незачем ей привыкать к архаичной роскоши. Она человек, принадлежащий к другой цивилизации, туда и вернётся. Я сам проходил через подобные увлечения комфортом из-за скуки. Глупости это. Пустое отвлечение ума.
– Мудрец. Мудрец из пещеры. А я люблю роскошествовать. Я уж давно здесь стал обывателем. Так привык, что возврата не хочу. Хотя, если начистоту, представить тут свою кончину, я не могу. Хочу умереть на Родине. Как сделал старый Франк Штерн. Вспоминаешь доктора?
– Нет. Нет у меня тут воспоминаний. Я тут как новенький и глупый молодожён.
