скачать книгу бесплатно
По прибытии я доложил «Берлинцу», что добрался.
Он предложил компенсировать проезд. Подход мне понравился, но я не хотел связываться с бухгалтерией. Я пришел в местный «штаб», доложил о прибытии, показал военный билет и был распределен в подразделение под номером «семь». Что это значило, было не ясно. Хотелось, конечно, попасть к своим, в разведку. Вновь прибывших поселили в большом помещении призывного пункта. До вечера мы проходили различные процедуры: медицинскую комиссию, собеседование. Кого-то дергали в службу внутренней безопасности, чтобы проверить на детекторе лжи. Эта рутина дала возможность переключиться и успокоится.
Так, я добрался в Молькино и преодолел второй уровень квеста «Попасть в Вагнер».
Старшина позвал меня в комнату и предложил выбрать позывной.
– Я хочу позывной «Терапевт»!
– Занят, – коротко ответил человек за компьютером, посмотрев списки.
– А «Психолог»?
– Тоже занят.
– Ну, бля… Хорошо. – я подумал и сказал. – Тогда я буду «Психом».
– Тоже занят, – посмотрел он на меня с улыбкой.
Мне всегда говорили, что я или мент, или вояка. Потому что я всегда был за жесткую дисциплину. И меня один товарищ стал называть «Констебль». Ну типа и мент, и с именем Костя соотносится. Он понимал, что, если бы называл меня «Мусором», я бы набил ему морду. А так, вроде, и звучит неплохо, и необидно.
– Посмотри «Констебль»?
– Свободен. Записываю. Твой жетон номер В-1049.
После этих процедур нас распределили по комнатам и разрешили сходить в местную лавку. На солдатском сленге – ЧПОК. У меня еще оставалась с собой приличная сумма денег. Я купил сладкого и кофе. Сигарет с собой у меня было два блока, но они не соответствовали образу настоящего вояки. Это были тонкие, «дамские» сигареты. Я купил себе более мужественные сигареты и уверенно пошел в курилку.
Перекур – это не просто пристрастие, это ритуал социального взаимодействия. Оказавшись в курилке, я закуривал и старался внимательно рассматривать людей, оказавшихся со мной в лагере подготовки. Легкая тревога появилась от того, что я не видел накаченных и бравых ребят. Кто-то подходил и просил огня или сигарету. Происходил понятный ни к чему не обязывающей первый контакт. В курилке всегда находился тот, кто первым начинал беседу на нейтральные темы. Тут же, стоящие рядом откликались на это и высказывали свое мнение на этот счет. Кто-то многозначительно кашлял, выражая свои эмоции по этому поводу без слов. И вот, зацепившись языками, мы начинаем говорить. Даже молчуны вставляли свои пять копеек в общую беседу – желая блеснуть мыслью или замечанием. Люди, которых ты знать не знал, пять минут назад, в дыму курилки казались роднее и ближе. Хотелось узнать их получше, и им открыться чуть больше.
Набирая обороты, беседа достигала высоты, выдыхалась и гасла.
В дыму повисала напряженная и густая пауза. Некоторое время, пуская клубы дыма все стояли и думали о своем.
– А я вот что думаю, – начинает кто-то, – и, все начинается по новой…
Одни уходили из курилки, и на их место приходили другие, продолжая подбрасывать дровишки в общий костер разглагольствований о мирском и вечном. Этот круговорот повторялся десятки раз за день. Основное развлечение для солдата, в условиях ограниченных возможностей, это общение с другими. Первые знакомства стали завязываться именно тут.
Я присматривался к людям и не спешил первым идти на контакт. Сначала я смотрел человеку в глаза и по его мимике пытался понять, насколько он глубок и интеллектуально развит. Я смотрел на окружающих и все больше недоумевал: «А где спецназовцы с волевыми лицами?».
Первыми с кем я познакомился в курилки были отец и сын, которые записались «Вагнер» вместе.
– Сын первым захотел поехать, – не спеша рассказывал отец, поглядывая по сторонам. – А мать ему сказала, что поедет он суда только, если вместе с ним поеду я. Так и решили на семейном совете.
Сын в этот же вечер дал заднюю, а его батя хотел остаться. Я слышал, как он советовался с женой по телефону.
– Что делать? Раз уж начали, то как-то бросать неправильно, что ли… А этот как обычно… – пытался уговорить он свою жену. – Хорошо. Как скажешь, – видимо жена отговорила его, и они тем же вечером ушли.
Первую ночь мы ночевали в транзитной зоне. И хотя я был уставший после поезда, сон был нервный и поверхностный. Я лежал, ворочался и думал. В голове был винегрет из размышлений о том, как так получилось с этой Украиной. Воспоминания о прошлом перемешивались с мыслями о родителях и тревогой о будущем. С нами вместе были дембеля, которые ночью убывали в Луганскую область. Они кучковались, собирали вещи и слонялись туда-сюда, не особо горя желанием вступать в контакт с новичками. Я забрался на верхнюю койку, думая, что там будет поспокойнее, но это не помогло. Волнение и невроз, связанные с их отправкой, передавались и нам.
Я опять пошел в курилку и познакомился там с Лехой, которому тоже не спалось. Леха был простым мужиком лет сорока. На лице его был свежий отпечаток дружбы с алкоголем. Он был крепко сложен для своего роста и выражался рубленными незамысловатыми фразами. Он сразу понравился мне своими простыми и честными разговорами. Позывной у Лехи был – «Магазин», но я не стал узнавать, почему он его выбрал. У Лехи был боевой опыт. Он, как и я, воевал в чеченскую компанию.
– Про «вагнеров» я первый раз услышал еще в лагере. – стал рассказывать он о своем попадании в контору – Приезжали к нам ребята. Говорят, мы типа из передачи: «Алло, мы ищем таланты»! В принципе нормально зачесали про свои дела. Только я решил уже вольным к ним прийти. Чтобы с нормальным отношением. Месяц, после того как откинулся, побухал, и приехал.
Контракт и лагерь
На следующий день мы подписывали контракт. Я взял его в руки и сел читать. В нем была описана философия и идея компании. Это напомнило мне присягу, которую я давал в армии. Все четко, торжественно и понятно. Помимо философии ЧВК «Вагнер» в контракте были требованию к поведению. Употребление алкоголя, наркотиков, мародерство, насильственные действия в отношении мирных граждан автоматически рассматривалось как тяжкое преступление. Это было справедливо и понятно. Армия без жесткой дисциплины, это просто толпа людей. Страх за свою жизнь преодолевается только еще большим страхом, или великой сверхидеей, которой ты становишься одержим до такой степени, что перестаешь думать о себе и начинаешь думать о человечестве.
В числе прочего был запрет на отступление. Отступления были разрешены, когда у противника превосходящие силы – очень разумно отступить, чтобы перегруппироваться и снова пойти вперед. Но бегство с поля боя без объективных причин, как и дезертирство, карались жестко. Пока я читал эту часть контракта, я невольно кивал головой в знак согласия. Меня наполняла ясная уверенность в правильности написанного. Дальше следовала строчка, которая стала красной чертой, за которой заканчивались шутки и начиналась настоящая жизнь во время боевых действий. Контракт подразумевал написание завещания, в котором мне нужно было указать людей, которых контора должна оповестить о моей смерти, указанием места, где бы я хотел быть похороненным и указание, кому я завещаю причитающиеся мне выплаты. Эта часть в контракте была, как паутина в лесу, которая внезапно налипла на лицо и заставила остановиться. Я невольно завис и стал думать, кому я действительно, по-настоящему нужен. Ребенок живет за границей, ни в чем не нуждается. Есть племянница – но у брата тоже все отлично с деньгами.
– По правде сказать, какое мне дело кому достанутся деньги, когда я погибну, – подумал я и вписал имя отца. – Вот сейчас я поставлю под этим контрактом галочку, и все. Это последний шанс отказаться, – я прижал ручку к бумаге и поставил свою подпись.
С утра нас заселили в огромные палатки, в которых проживало по пятьдесят человек. В палатках рядами стояли двухэтажные нары. Слева от входа располагалась буржуйка для обогрева и были натянуты веревки для сушки вещей. С первой минуты нас стали готовить к полевым условиям и полному отсутствию каких-либо удобств. Слава Богу, что в Краснодарском крае было тепло. После уютной квартиры в Москве с белыми простынями пришлось быстро перестраивать свое мышление на спальный мешок и запахи мужского общежития. Мой внутренний вояка снисходительно похлопал по плечу моего гражданского.
– Не ссы, самому страшно.
– Может…
– Нет! – резко оборвал его вояка. – Привыкай боец.
В тот же день я познакомился с Темой из Питера. В сорок лет он выглядел как спокойный и добрый тюлень – метр девяносто ростом и сто двадцать килограмм веса. Он и лагерь подготовки «вагнеровцев» в моем представлении не могли существовать в одной вселенной. Он тоже воевал во вторую чеченскую компанию и служил в ВДВ. Мы разместились с ним в одном кубрике и договорились держаться вместе. Позывной у него был «Вындин». Это само по себе характеризовало Артема. Он не стал заморачиваться, взял свою фамилию и сделал ее позывным.
Возле палатки стояли биотуалеты и пластиковые душевые кабинки. Напор воды был настолько маленький, что мыться нужно было долго, обмывая себя частями. Это было одновременно и мытье, и закаливание. Поймать горячую воду было задачей для исключительных героев. Контрастный душ, к которому я давно привык на гражданке, был для меня обычной утренней процедурой. Другие страдали от этого больше.
С организацией питания и качеством еды тоже были проблемы. В лагере было полторы тысячи человек, и чтобы попасть на обед, необходимо было проявлять мужество и терпение баобаба. Очередь за едой могла длиться час. Приходилось вставать пораньше и проделывать множество ненужных движений. Это вызывало много раздражения и досады. Меня спасало то, что я мог занять отстраненную позицию и наблюдать за собой с точки зрения психологии адаптации.
Психологические защиты, которые есть у каждого человека – рационализация, вытеснение, юмор, интеллектуализация – начали делать свое дело и запустили механизмы принятия ситуации. Я постоянно повторял волшебную мантру, которая помогала принять реальность: «Ты уже не однажды проходил это. Ничего смертельного не происходит. Скоро ты привыкнешь и забудешь, как было раньше». Знания и предыдущий опыт помогали быстрее перестроиться с модели «московский мажор, избалованный белым бельем и кафе» на «разведчик в дзене, принимающий трудности как норму».
– Местная еда – это просто бензин для солдата, – говорил я, когда мы получали свою пайку и садились есть. – И даже эта перловка с мощами курицы, погибшей от голода, это просто строительный материал, а не развлечение или наслаждение!
И пусть этот бензин не совсем того качества, которое мы ожидаем, нам необходимо заливать его в наши баки.
Мы старались воспринимать все с юмором, чтобы примириться с действительностью. Благо был ЧПОК, в котором мы могли покупать дополнительные блага цивилизации. Тут продавали бургеры, вкусняшки и напитки. Всякий раз покупая их, я с благодарностью вспоминал ребят, которые переводили мне деньги на карту. Первый глоток дешевого токсичного энергетика я всегда пил в их честь.
По мере формирования коллектива единомышленников, мы начали скидываться на общак и брать дополнительный «бензин» на всех. Начался великий процесс групповой динамики – превращение отдельных особей в команду. В лагере происходило воинское слаживание, а психологическое было пущено на самотек. Во времена СССР были политруки и замполиты, которые следили за психологическим состоянием воинского подразделения. В «Вагнере» эту роль выполнял имидж особенного подразделения. Дух профессиональных воинов, который был в полисе Спарта. Дух и достоинство воинского сословия рыцарей. Равноправие флибустьеров, каперов и пиратов. Свободолюбивость казачества – русского воинского сословия, которое сотни лет укрепляло границы государства Российского. Мужество краповых беретов, ВДВ, морской пехоты. Дух, который позволил формированиям донбасских ополченцев из подразделений «Восток», «Спарта» и «Сомали», эффективно противостоять регулярным частям ВСУ.
– «Если это грамотно проводить в соответствии со знаниями психологии, то можно на порядок повысить уровень боевой подготовки подразделения», – думал я, наблюдая за происходящим.
«Вагнеру» удалось создать это ощущение избранности у своих сотрудников. Именно это и привлекло меня сюда.
У «Вагнера», как и у других особенных подразделений, есть «ген победителя». Не смотря на все свои сомнения по поводу людей, окружающих меня, я постепенно стал чувствовать себя частью крутой команды. На тот момент я знал о множестве успешных операций, в которых участвовала «Контора» и уже успел посмотреть художественные фильмы, которые были сняты про их работу.
Присоединившись к подразделению, я автоматически сливался с «духом предшественников». История советских дивизий вела свое начало со времен гражданской войны. История русских полков начиналась еще во времена Петра I – реорганизовавшего армию. Даже невоенный человек, попадающий в такое подразделение, заражается этим духом. Постепенно у нас начала формироваться небольшая группа, которая подобралась по критериям необходимым для выживания в последующих боевых действиях. И пусть часть ее не имела боевого опыта, но качества людей обогащали команду.
Вагнеровцы
В начале, когда я стал больше общаться с людьми из моей палатки, я с удивлением понял, что большая часть из них вообще никогда не служила.
«Правильно ли я сделал, что пошел именно сюда?
Как я пойду с ними в бой? Кто мне прикроет спину?» – сомневался я.
Пару раз я думал дать заднюю, потому что всё здесь было не так, как в моих голливудских фантазиях про специальное подразделение, состоящее из высококвалифицированных «коммандос». Но постепенно, поближе познакомившись с ними, я успокоился и решил доверить себя тем, кто волею судеб оказался рядом, и тем, кто тренировал нас. Я легко мог поговорить с каждым из них на «пацанские» темы: машины, война, мотоциклы, женщины, но это быстро надоедало. Мне очень не хватало общения с думающими людьми.
Однажды я увидел, что Женя, который жил у нас в палатке, разгадывает кроссворды. Женя качественно отличался от других пацанов. Опрятный, городской интеллигент, в очках, с аккуратно постриженной бородой. Я предполагал, что он из хорошей семьи и, скорее всего, из какого-то крупного города. Он стал для меня интеллектуальной отдушиной, благодаря которой я мог напрягать и поддерживать мозг в форме.
Он много знал и имел свое отдельное мнение по всем вопросам. При этом он был объективен и, если он не разбирался в вопросе, так и говорил: «По этому поводу не могу ничего особенного сказать, так как не обладаю достаточными знаниями и фактами». Вечерами мы вместе разгадывали кроссворды и разговаривали про историю, философию, фильмы и книги.
Я смотрел на него и думал: «Зачем ты пошел на войну»? И тут же спрашивал самого себя: «А ты сам зачем сюда пошел»?
В «Вагнере» выработалось негласное правило не говорить о том, что тебя привело в это место. Потому что причины, по которым человек пошел на войну, были его личным делом. Инструктора называли нас «грязными наемниками», а тем, кто говорил: «деньги для меня не важны», сразу же предлагали оформить доверенность на инструктора. На моей памяти никто не согласился это сделать. Деньги имели значение, но для многих они были второстепенны. Большинство хотели поддержать честь своей страны и возродить былое величие Родины. Для людей, выросших в СССР, это было достаточным основанием, чтобы идти воевать с украинцами, которые предали нашу общую память. Более того, как я выяснил, у сорока процентов находящихся здесь людей были украинские корни со стороны отца или матери, но это не вызывало несогласия с целями и задачами СВО. Болезненный разрыв отношений по идеологическим вопросам подготовил и запустил этот конфликт. Война между двумя странами, по своей сути была гражданской.
Постепенно я понял, в чём заключалась политика «Вагнера» по отношению к личному составу, – человек мог не знать ничего про боевые действия, но этому его можно было научить. От человека требовалось одно – быть мужественным. Он должен был уметь преодолевать инстинкт самосохранения и страх. Быть отважным, гибким и уметь быстро ориентироваться и предпринимать неординарные решения на поле боя; брать на себя инициативу и выполнять поставленные задачи любыми способами; быть умным и учиться новому. Так, естественным способом, на должность командиров выдвигались толковые люди.
В один из перекуров я близко познакомился с двумя ребятами из СОБРа. После к нам присоединился парень из ДНР с позывным «Топор», который уже воевал некоторое время на Донбассе. Постепенно у нас образовалась такая группа «ветеранов» и мне стало поспокойнее. Чуть позднее к нашей компании незаметно присоединилось еще несколько человек. Одним из них был «Сиделец», которого мы называли «Смотрящим за палаткой». Лет с четырнадцати он сидел по зонам и тюрьмам. Разговаривал он исключительно на уголовном жаргоне – «фене» – и постоянно намекал, что он авторитет. По сути, он был прикольным болтуном и очень коммуникабельным человеком. Был еще «Старый» – молчаливый и скрытный пятидесятилетний мужик. Он любил забраться на верхний ярус нар и наблюдать оттуда за жизнью внизу.
– Чего ты, старый, прячешься там? Сползай к пацанам нормальным. Поговорим, перекусим.
«Старый» старался делать вид, что это его не задевает, но мимика говорила, что он сдерживает сильное раздражение. Хотелось доставать его, чтобы спровоцировать на злость и встретиться с его настоящей сутью, а не с маской, которую он нам предъявлял. Но «Старый» был тертым калачом и продолжал гнуть свою политику неприсоединения.
Быт в Молькино был максимально отягощен для того, чтобы все плюшевые романтики и случайные туристы отсеялись еще на этом этапе. Помимо этого, с первого дня на нас стали оказывать психологическое воздействие, проверяя на стрессоустойчивость и способность проживать жесткие обломы. Утром в палатку приходил «Командир дня», рассказывал какую-нибудь страшную историю про тех, кто недавно уехал «за ленточку», на передовую.
– Новость слышали? Те, кто перед вами уехали, побили рекорд по выживаемости в бою. Прожили целых пятнадцать минут. Только приехали и их всех «Градом» накрыло. Почти все «двести». Вы следующие. Надеюсь, вам повезет чуть побольше!
После этого он ходил по рядам, вместе с парой инструкторов, общался и, перед выходом из палатки, громко спрашивал:
– Ну что «пятисотые» есть? Лучше обоссаться здесь, чем обосраться там. Тем, кто не готов подыхать, лучше ехать домой.
«Пятисотыми» называли тех, кто хотел уклониться от боевых действий или дезертировать. «Двухсотыми» называли тех, кто погиб. Еще были «трехсотые», то есть раненные. Они были «легкими» и «тяжёлыми» – в зависимости от степени ранения.
Шло методичное давление на неокрепшую психику «ура-патриотов» и людей, попавших сюда случайно. Мы с пацанами понимали это и наблюдали за тем, как часть новобранцев постепенно стала «пятисотиться». У всех есть выбор, и лучше честно признаться, что ты не готов, чем корчить из себя героя и в бою, подставить товарищей. Тех, кто передумал, сначала просто отпускали, а затем ввели новое правило. Тех, кто передумал, перед тем как отпустить домой, стали ставить в наряд по кухне и на другие хозяйственные работы. «Пятисотые» мыли бачки, убирали на территории и только по прошествии двух недель могли свободно покинуть лагерь. В трудные минуты я представлял себя на их месте и понимал, что такого унижения я себе позволить не могу.
Каждое утро перед построением я мысленно делал ставки, вычисляя тех, кто «запятисотится». Обычно тех, кто хотел уехать, можно было вычислить по взгляду и отстраненности от процесса. Человек замыкался и переставал общаться. Фразы становились сухими и односложными. К некоторым приходилось обращаться по нескольку раз, прежде чем он откликался. Все силы души и психики уходили на подавление эмоций и внутреннюю борьбу с самим собой и своими страхами. Это происходило с каждым. Принять решение, от которого зависит, будешь ты жив, или нет, было не просто.
Мне нравился «командир дня», который нагонял нам жути. Он был коренастым и крепким мужиком с юмором.
– Как думаешь, Костя, сколько ему лет? – спросил у меня Леха, когда мы его обсуждали.
– Лет тридцать пять. Я думаю, у него за плечами лет десять войны или службы в армии. Наколку на ребре ладони «За ВДВ» видел?
– Наш человек! Десант! – подтвердил «Магазин».
С «Командиром дня» у меня сложились хорошие отношения. Из-за того, что я воевал в Чечне и с уважением отзывался о воевавших с нами боевиках, он называл меня «исламистом». Он не был карикатурным прапорщиком. По тем саркастическим шуткам, которые он периодически отпускал в наш адрес и в адрес инструкторов, было видно, что с интеллектом у него все в порядке.
Подготовка
Мы не теряли времени даром. С самого первого дня у нас началась физическая и военная подготовка. Нам, «ветеранам», было намного проще, чем тем, кто не служил в армии и не воевал.
– Ты же согласен, Артём, что, в идеале, хорошая подготовка – это советская классическая учебка? Полгода постоянных занятий. Убираем подшивание воротничков, муштру на плацу, изучение устава ВС РФ.
– Остается минимум три месяца. Дневные и ночные тактико-специальные подготовки, – подхватывал Артём, – физическая подготовка.
– Умение ходить с пятки на носок, – перечислял я важные навыки.
– Контроль оружия, чтобы оно как продолжение тебя было, – добавлял Леха. – Это все очень важно! А тут всего две недели.
– Тут необходимость и политика. Не получилось зайти на Украину как хотели и пришлось импровизировать, – продолжал я.
– «Вагнер», я слышал, вызвали из Африки и самые лучшие и боеспособные подразделения сразу же ушли на передовую. Участвовали с другими подразделениями во взятии Попасной, – подхватывал наш разговор «Топор».
– В Соледаре «рубятся». И, видимо, будут брать Бахмут.
– Говорят, там много наемников иностранных.
– Я туда хочу попроситься. Чтобы посмотреть, что они из себя представляют. И эти хваленые нацики.
Вне зависимости от уровня подготовки после двухнедельного обучения все уезжали на «передок». За две недели ты брал столько, сколько мог. Были люди, которые впитывали знания, записывали и задавали множество вопросов на занятиях. Таким был мой приятель-кроссвордист Женя, который ночами учил математические формулы и премудрости расчетов для стрельбы из АТС. Я сочувствовал ему и расстраивался, потому что больше не с кем было разгадывать кроссворды. У него порой даже не было времени попить с нами чай. Были и те, кто откровенно спал на занятиях. Те же, кто понимал, что война – это не кино, готовились тщательно.
Нас разбили на три отделения. Я решил, что не буду командиром отделения, тем более в этой учебке. Меня пугала лишняя ответственность за этих слабо организованных людей.
«Какой смысл?» – задавал я себе вопрос, и не находил, причин для положительного ответа. – «Буду спокойно учиться, не умничая. Уберу гордыню подальше и буду стараться получать больше полезной информации от каждого человека», – окончательно решил я.
Буквально на втором занятии я стал спорить с инструктором, который начал обесценивать наш опыт участия в чеченской компании – хотя он был еще ребёнком, когда она шла.
– Это совсем другая война! Украина это вам не операция в Чечне. Тут все серьезно! – заявил нам инструктор с позывным «Блендер».
– Откуда ты знаешь? Ты был в Чечне? Ты вообще знаешь, что это такое? – удивлялся я его заявлениям. – Нас в составе разведгруппы выкидывали в горах, и мы неделю там лазили. Ходишь вокруг сел у духов под боком. Вступил в бой – значит, задача не выполнена. А если ты там «триста», то ты вытечешь по-любому. Тебя не эвакуируют по щелчку. Погода меняется три раза в день. Один раз нас не могли эвакуировать неделю. Жрали жаб, черемшу, готовы были кору с деревьев жрать – лишь бы в желудок что-то попадало. И противостояли нам, девятнадцатилетним пацанам, бородатые мужики и наемники.
История с обесценкой Чечни сильно напрягала и, вопреки зарокам, я регулярно закусывался с инструкторами. Но с некоторыми из инструкторов у меня сложились хорошие отношения. Одним из них был спокойный и интеллигентный ветеран, который рассказывал нам о тактике и стратегии боя. Он говорил четко и с уважением относился ко всем нам. Остальные инструкторы, видимо, пересмотрели американских фильмов про учебку и пытались корчить из себя сержантов морской пехоты Соединённых Штатов Америки. Тактика морального давления была понятна – все то же отсеивание психопатов и психологически слабых личностей. Несмотря на то, что я с ними периодически вступал в конфронтацию, они чувствовали красную черту и не заходили за нее в наших перепалках.
Больше всех от инструкторов страдал «Калф». Он туго воспринимал любую информацию и был медлителен и неповоротлив. Инструкторы называли его долбоебом. Он никак на это не реагировал и позволял им это делать. Несмотря на свой огромный рост и физическую подготовку, он искренне считал, что такое обращение нормально. Внешне он очень соответствовал моему стереотипу «спеца», но полное отсутствие самозащиты бесило ещё больше.
– Сколько ты будешь терпеть такое отношение? – спросил я его.
– А чо такого? Поорут и заткнуться. Мне чо драться с ними?
– Ну-ну… Терпи дальше. Кстати, ты зря в пулеметчики просишься. Пулемет – это, конечно, красиво, но это первая цель в любом бою. Говорю тебе как бывший пулемётчик. Сто десять килограмм мышц, «Калф», это не главное.
Для пулеметчика главное – интеллект: умение быстро ориентироваться в бою и занимать нужные позиции, чтобы прикрыть товарищей. Убьют тебя… – сказал я ему напоследок, стараясь задеть его.
«Калф» промолчал. А мне хотелось, чтобы он стал отстаивать себя, а не терпел к себе такое обращение.
Вторым толковым мужиком, который вызывал у меня уважение был рыжий инструктор по инженерной подготовке. Несмотря на то, что он носил очки, от общения с ним оставалось ощущение, что ты только что встретился с хищной акулой войны. Его лицо и руки были в мелких оспинах и шрамах от осколков. Солдафонский юмор без калибровки – про оторванные руки и ноги – не вызывал ужаса. Наоборот. Его циничный сарказм вызывал живой интерес к предмету минирования и помогал осваивать различные уловки, которыми можно было пользоваться на практике.
– Русский солдат, дорвавшись до халявы, теряет рассудок. Не забывайте, что тут мы воюем с самими собой. Украинцы – это тот же самый хер, только в профиль. Наши деды вместе били фрицев, и поэтому мы устроены одинаково. Мы учились в одних и тех же учебных заведениях. Они не меньше нашего любят халяву и знают, что и мы ее любим! Что это значит с практической точки зрения?
Мы молчали и старались понять, куда он ведет свой монолог.
– Что ты делаешь, когда заходишь в квартиру или дом? – обратился он к Теме, видимо, выбрав его из-за веса. – Ты голодный! Устал уже жрать эти пайки деревянные. Тебе хочется вкусной домашней жратвы.
