скачать книгу бесплатно
Коллективизация не просто разрушала хозяйственный уклад, она опрокидывала русскую деревню в пучину нравственного одичания.
На охваченных коллективизацией территориях вводились такие человеконенавистнические порядки, которые, кажется, не применял ни один завоеватель и по отношению к порабощенным народам.
В 1932 году, когда в зерновых районах Украины, Северного Кавказа, Дона, Поволжья, Южного Урала и Казахстана вымерло от голода около четырех миллионов крестьян, С.М. Киров на совещании руководящих работников Ленинградской области произнес речь, опубликованную 6 августа в газете «Правда». «Любимец» питерских рабочих предложил за кражу «колхозного добра… судить вплоть до высшей меры наказания».
На следующий день, 7 августа 1932 года, был принят закон об охране социалистической собственности («закон о трех колосках»). В полном соответствии с предложениями С.М. Кирова за воровство колхозного имущества, независимо от размеров хищения, полагался расстрел, а при смягчающих обстоятельствах – десять лет заключения.
Только до конца года по кировскому закону было осуждено 55 000 человек и 2 100 из них приговорено к расстрелу. Десять лет лагерей давали даже за колоски, которые женщины собирали в поле, чтобы накормить детей. Применение к ним амнистии, в отличие от убийц и насильников, кировский закон «о трех колосках» воспрещал.
В том страшном году, когда «жизнь корежила людей, как огонь бересту», в жизни двенадцатилетнего веркольского подростка, перед которым, кажется, навсегда захлопнулась дверь в другую жизнь, и возникла тетушка Иринья – «великая праведница, вносившая в каждый дом свет, доброту, свой мир. Единственная, может быть, святая, которую в своей жизни встречал на земле» Федор Абрамов.
Не менее глубокими были и переживания, связанные с осознанием милосердия, которое несло православие. Эти ощущения тоже навсегда запечатлелись в Абрамове:
«Мария Тихоновна сидела напротив меня, задумавшись и подперев щеку рукой. Широкое, скуластое лицо ее окутывал полумрак (свет для уюта пригасили), и я залюбовался ее прекрасными голубыми глазами…
Где, где я видел раньше эти глаза – такие бездонные, кроткие и печальные? На старинных почерневших портретах? Нет, нет. На иконе Богоматери, которую больше всего любили и почитали на Руси и которую я впервые увидел на божнице у тетушки Ириньи»[17 - Абрамов Ф. Светлые люди. С. 263–264.]…
От рук тетушки Ириньи – она в отличие от матери была большой любительницей книг – и «вкусил» двенадцатилетний подросток настоящей духовной пищи.
«Тетушка, конечно, у меня была очень религиозная, староверка. И она была начитанна, она прекрасно знала житийную литературу, она любила духовные стихи, всякие апокрифы. И вот целыми вечерами, бывало, люди слушают, и я слушаю, и плачем, и умиляемся. И добреем сердцем. И набираемся самых хороших и добрых помыслов. Вот первые уроки доброты, сердечности, первые нравственные уроки – эти уроки идут от моей незабвенной тетушки Ириньи»[18 - Абрамов Ф. Светлые люди. С. 349–350.].
Возможно, тогда, когда высыхали слезы умиления, когда добрело окаменевшее сердце, и вспомнилось Федору Абрамову его младенческое желание стать похожим на праведного отрока Артемия Веркольского.
6
Четверть века спустя, летом 1958 года доцент Ленинградского государственного университета Федор Александрович Абрамов запишет на Пинеге рассказ местного старожила Максима Матвеевича:
«Был у Матвея Малого отрок 12?летний – Артемий. Как заиграют в гармонь – под жернов заползал. Не любил бесовского веселья.
Поехал боронить – гром страшенный пал…
А тогда приказ, кого громом убьет – не хоронить. Сделали обрубку, положили, сверху прикидали хворостом, тоненькими кряжишками, чтобы не гнило. Так и похоронили.
Через 33 года псаломщик видит – свечка горит, все горит.
Приехал князь из государственной фамилии, освидетельствовали: тело нетленно… Народ стал стекаться. Купцы. Хромы, слепы прозревали. Богомольцев, бывало, пойдешь в Сямженьгу за сеном, штук по 30 идут с котомочками зыряне.
В гражданскую войну Щенников да Кулаков серебро содрали.
Аникий пел: святые праведные Артемий, помилуй нас. Смотри, старик: угли одни.
А разве покажется Артемий Праведный им?
Ушел, наверно, на Ежемень или в обрубку»[19 - Архив вдовы писателя. Записные книжки 1958 года. № 61. С. 7.].
В 1932 году, наверное, не было в Верколе человека, который не помнил бы, как разоряли монастырь. И об исчезнувших из раки мощах преподобного отрока, который ушел, наверно, на Ежемень или в обрубку, толковали не мало.
И получалось, что никогда еще не был праведный отрок Артемий столь близок веркольцам. Ведь коли в монастырской раке его не нашли, значит, он ушел куда-то, значит, он находится где-то, может, среди самих веркольцев…
Возможно, сам того не осознавая, двенадцатилетний Федор Абрамов жаждал и искал встречи со святым земляком, и в ожидании ее, сам стремился походить на праведного отрока.
7
В православной традиции слово «отрок» объясняется, как не имеющий права говорить…
Разумеется, ни один святой никогда не говорил о своей праведности, более того, многие из наших великих святых считали себя недостойными того почитания, которым окружали их богомольцы, тех Божественных Откровений, которые были дарованы им свыше.
И все же отроческое послушание не имеющего права говорить праведного Артемия наполнено особым сокровенным смыслом. Ведь значение этого послушания не только в том, чтобы не говорить о своей праведности, но и в том, чтобы не показывать, не обнаруживать ее перед другими.
И это отроческое послушание святой Артемий тоже исполнил.
А вот двенадцатилетний Федор Абрамов, как ни старался, сделаться похожим на святого праведного Артемия Веркольского не мог.
Другой путь был назначен ему Господом.
Федору Абрамову предстояло стать голосом Русской земли и пример великой святой праведности, явленный ему страшной осенью 1932 года, был только уроком.
Урок этот Федор Абрамов воспринял.
Долгие годы в кабинете писателя Федора Александровича Абрамова висела икона святого праведного Артемия, подаренная редактором газеты «Пинежская правда» Александром Ивановичем Калининым.
– Эта иконка для меня всех дороже! – иногда говорил Абрамов гостям[20 - Воспоминания о Федоре Абрамове. М.: Сов. пис., 2000. С. 129.].
Вполне возможно, что, глядя на образ двенадцатилетнего отрока, писатель вспоминал себя двенадцатилетнего.
Сохранилась фотография, сделанная в 1934 году в Карпогорах, когда Федор Абрамов уже учился в средней школе.
На обороте надпись «На память брату Василию от Абрамова. 10 февраля 1934», а на фотографии сам Федор Абрамов и его приятель Илья Воронин из деревни Покшенга в белой рубашке.
Поражает сходство сфотографированных мальчиков с отроком, изображенным на иконе. Если бы тринадцатилетний Федор Абрамов снял кепку, и вместе со своим товарищем возвел глаза к Небу, различить отроков и иконописный лик было бы почти невозможно. Поразительно, как точно в результате нехитрых компьютерных манипуляций совмещаются икона и фотография. Святой отрок Артемий и его пинежские земляки, вошедшие в отроческий возраст, легко соединяются друг с другом, словно их и не разделяют четыре столетия…
8
12 января 1933 года завершил работу объединенный пленум ЦК ВКП(б), принявший резолюцию о всеобщей чистке партии. В ходе ее 1 миллион 140 тысяч партийцев, связанных непосредственно с троцкистко-ленинской гвардией или подпавших под ее влияние, были лишены партийных билетов.
Затевая столь масштабную акцию, И.В. Сталин укреплял свою личную власть, но при этом в ходе чистки изгонялись из партии, а значит, и с должностей, те руководители, которые стремились уничтожить корневые основы русской жизни. На их место приходили люди, связанные с русским народом не понаслышке, а прямыми, родственными узами.
Маленькая карьера, которую удалось сделать в эти месяцы Николаю Александровичу Абрамову – крохотное движение в достаточно мощном, захватившем всю страну потоке.
Работая в леспромхозе, Николай Александрович – в Кушкополе у него было прозвище Коля Лыпыха[21 - ЛПХ – Леспромхоз.] – вступил в партию и выдвинулся в счетоводы в Кушкопольском колхозе «Авангард».
Вероятно, его хлопоты и сыграли роль в зачислении Федора Абрамова посреди учебного года в пятый класс Кушкопольской школы.
Кое-что для спасения сыновей от колхозной неволи сделала и Степанида Павловна…
Об этом в наброске автобиографии, сделанном 31 января 1983 года, писал сам Федор Абрамов: «Не изведал радости колхозного труда. Мать в сельсовете. Неграмотная, а нюхом чула, что подвигаются времена, когда человек, поскрипывающий перышком – главная фигура».
9
Как вспоминают кушкопольские старожилы, поначалу будущий писатель жил в семье брата Николая. Коля Лыпыха занимал тогда с семьей большой двухэтажный дом.
Впрочем, вскоре Федор перебрался к тетушке Александре…
«Мы с Федей учились в Кушкополе в 5 классе, – вспоминала Татьяна Дмитриевна Дунаева. – Он сидел впереди меня, через парту. Бойко решал задачи, руку всегда поднимал первый. Кто хорошо учился в школе, тем вручали «ударные карточки», которые от руки печатал Федя, потому что почерк у него был красивый».
«Федор Абрамов был лучшим учеником школы, но с виду был неказистый, ходил вразвалку, – вспоминала Татьяна Дмитриевна Дунаева. – Мне посчастливилось сидеть с ним за одной партой. Он никогда не отказывал в помощи. И по арифметике хорошо понимал…»
Михаил Лукич Кокорин, который тоже учился с Федором Абрамовым в пятом классе, вспоминал, что «к урокам Федор относился хорошо. Слушал внимательно объяснение учителя, запоминал все с урока, потому что память была хорошая».
Еще запомнилось Михаилу Лукичу, как провожал он Федора Абрамова на майские праздники в Верколу.
«Перевез на осиновке, на веслышке, за реку, а потом пешком пошли»…
Глава вторая
На крутояре за церковью
Русскую почву усердно, столетиями засевали семенами христианства. А семена христианства так ли уж отличаются от семян марксизма? Нет, их нравственная основа одна и та же. Только марксизм обещает урожай скорый, в этой жизни, а христианство за ее пределами. И как же исстрадавшимся, измучившимся россиянам было не соблазниться, не воспринять в свое чрево семена, обещающие рай на этой земле?.. Общее – преодоление заземленности человеческого бытия, устремление к возвышенному, одухотворенность, вера… Вот почему я сперва был набожным христианином, а потом – большевиком.
Федор Абрамов. Черновые записи 1974–1976 гг.[22 - Цит по: Крутикова-Абрамова Л.В. Жива Россия. СПб.: АТОН, 2003. С. 343.]
«Помню деревенское кладбище в жарком сосняке за деревней. Помню мать, судорожно обхватившую песчаный холмик с зеленой щетинкой ячменя. Помню покосившийся деревянный столбик с позеленевшим медным распятием и тремя косыми крестами, которыми мой неграмотный отец обозначил свои земные дела и дороги.
И, однако, не эта, не отцовская могила видится мне, когда я оглядываюсь назад.
Та могила совсем другая.
Красный деревянный столб, красная деревянная звезда, черные буквы по красному:
БЕЛОУСОВ АРХИП МАРТЫНОВИЧ
Ты одна из жертв капитала!
Спи спокойно, наш друг и товарищ
Сколько лет прошло с тех пор, как я впервые прочел эти слова, а они и сейчас торжественным гулом отзываются в моем сердце. И перед глазами встают праздники, те незабываемые красные дни, когда вся деревня – и стар и мал – единой сбитой колонной устремлялась к братской могиле на крутояре за церковью. По мокрому снегу, по лужам, спотыкаясь и падая на узкой тропе. И во главе этой колонны – мы, пионерия, полураздетая, вскормленная на тощих харчах первых пятилеток.
Но кто из нас посмел бы застонать, захныкать! Замри, стисни зубы! Ты ведь держишь экзамен. Экзамен на мужество и верность. Самый важный экзамен в твоей маленькой жизни…
Речь на могиле держал старый партизан.
Коряво, нескладно говорил. И я ничего не помню сейчас, кроме выкриков: «Смерть буржуазной гидре!», «Да здравствует мировой пожар Октября!» Но тогда… Как будоражили тогда эти выкрики ребячью Душу!
Не было солнца, валил мокрый снег, или хлестал дождь – в наших местах редко бывает тепло в Октябрьские и Майские праздники, – а мы стояли не шелохнувшись. Мы стояли, обнажив головы. Как взрослые. И мы не замечали ни мокрого снега, ни дождя. Нам сияло свое солнце – красная могила, осененная приспущенными знаменами» (выделено нами. – Н.К.)[23 - Абрамов Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 101–102.].
Под пение «Интернационала» разливалось в душе сияние красной могилы, гремел салют из дробовиков и наганов, и веркольские мальчишки, вздрагивая от грохота, всматривались восторженными глазами в дым, плывущий над головами, и словно переносились в те далекие вихревые годы и скакали вместе с Архипом Белоусовым в атаку…
«Во мне звучала музыка революции. И мысленно я видел Архипа Белоусова, не живого и не мертвого, а этакого былинного богатыря, на время заснувшего в своей могиле. И весь он с головы до пят покрыт знаменами, и красное сияние исходит от тех знамен, бьет мне в глаза»…
Рассказ «Могила на крутояре», цитаты из которого мы привели, написан Федором Абрамовым в середине шестидесятых и носит явно биографический характер.
Кое-какие детали изменены для увязки сюжета, но переживания героя подлинные. Они, как видно из сделанной 21 апреля 1956 года записи в «Дневнике», из пионерского отрочества, из комсомольской юности самого Федора Абрамова.
Для нас же этот рассказ ценен тем, что позволяет уяснить, как происходило превращение ребенка, мечтавшего стать похожим на святого праведного Артемия, и ставшего, по крайней мере внешне, похожим на него, в правоверного советского комсомольца.
1
«Выдвинулся» в эти годы и другой брат – Василий Александрович Абрамов, которого сам Федор Александрович назовет потом братом-другом.
После семилетней школы Василий Александрович Абрамов был направлен на курсы учителей, и в 1933 году (ему было 22 года) его приняли на работу сначала статистиком, а затем он стал инспектором школ в Карпогорском РОНО[24 - Абрамова У.А. Родная душа. Воспоминания о Федоре Абрамове. М.: Сов. пис., 2000. С. 40–41.].
К брату Василию и переехал в 1934 году Федор Абрамов…
«Был мартовский воскресный, морозный и ясный, день 1934 года, – вспоминал писатель. – Четырнадцатилетний деревенский паренек, с холщовой котомкой за плечами, в которой вместе с бельишком была какая-то пара ячменных сухариков (тогда ведь была карточная система – 300 граммов хлеба на иждивенца!), в больших растоптанных валенках с ноги старшего брата, я впервые в своей жизни вступил в нашу районную столицу – Карпогоры.
Тогда это было обыкновенное северное село, но все мне казалось в нем удивительным: и каменный магазин с железными дверями и нарядной вывеской, и огромное, по моим тогдашним представлениям, здание двухэтажной школы под высоким, мохнатым от снега тополем, где мне предстояло учиться, и необычное для моей родной деревни многолюдье на главной улице»…
«Федор Абрамов пришел в нашу школу в середине учебного года, – подтверждает эти воспоминания классный руководитель П.Ф. Фофанова[25 - Воспоминания о Федоре Абрамове. С. 34.]. – Попал ко мне в класс. Был он маленьким, худеньким, очень скромным мальчиком. Одевался так же, как и все. Но его сразу заметили, так как он учился хорошо».
То ли перевод посреди учебного года, то ли пропущенные месяцы сказались на учебных успехах Федора Абрамова, но в его табелях за пятый, шестой классы мы находим – русский язык, биология, физкультура – тройки. Однако уже к седьмому классу Абрамов снова превращается в первого ученика: у него только три четверки, остальные – пятерки.
Когда летом 1935 года директор школы И.Г. Фофанов издавал приказ о премировании учащихся за хорошую учебу, первой в списке значилась фамилия ученика 7?го «А» класса Федора Абрамова[26 - Там же. С. 33.].
Сохранилась фотография лучших учеников Карпогорской средней школы. Во втором ряду третий слева – Федор Абрамов.
Еще сохранились воспоминания, что в седьмом классе Федор Абрамов прочитал свою первую книгу…
Несомненно, Федор Абрамов любил учиться, но кроме того – вот он высокий пафос времени первых пятилеток! – учиться хорошо было не просто почетно, но и выгодно.
Чтобы поощрить детей за успехи, в Карпогорской школе ежемесячно выплачивали столько рублей, сколько было отличных оценок, и учеба отличника Федора Абрамова становилась подспорьем семейному бюджету – в Карпогоры к этому времени, вырвавшись из колхозной неволи, перебралась вся семья Абрамовых…
Ульяна Александровна Абрамова вспоминала, что, когда в самом конце 1936 года она вышла замуж за Василия Александровича Абрамова, в семье были «мать, уже не работавшая в колхозе по состоянию здоровья, муж Василий, его сестра Мария – в то время она училась в педагогическом техникуме в Емецке, брат Федор, учившийся в восьмом классе Карпогорской средней школы».
Можно добавить тут, что еще один Абрамов – Николай Александрович (Коля Лыпыха) стал к тому времени секретарем Кушкопольской ячейки ВКП(б).
Ну, а сам Федор Абрамов в восьмом классе твердо возглавил список лучших карпогорских учеников.
2
Отнюдь не случайно переломные в жизни лучшего ученика Карпогорской школы совпадают с переломом в жизни всей страны.
Любопытно, что в те самые дни, когда Федор Абрамов вступал в 1936 году в комсомол, русский философ Георгий Федотов написал статью «СССР и фашизм».
«За последние годы социальное и идеологическое содержание сталинской диктатуры совершенно переродилось… – говорил он. – Национальное сознание в очень строгой и повышенной форме – национальной гордости и даже тщеславия – сменило прежний интернационализм»[27 - Федотов Г. СССР и фашизм.]…
Поразительно, насколько точно эмигрант Федотов понял смысл происходивших в СССР перемен. Человеконенавистнической идеологии «чудо-партии» Троцкого, Зиновьева, Бухарина и иже с ними, И.В. Сталин противопоставил традиционные идеи русской государственности.
У Федора Абрамова не найти столь четких и категоричных оценок, но читаешь его «Дневники» и видишь, что сформулированное Георгием Федотовым прозрение содержится в этих воспоминаниях на уровне ощущения совершающегося преображения жизни как воздух времени…
