скачать книгу бесплатно
– Везите.
Не привыкшие возражать отцу дети запрягли лошадь, уложили отца на телегу – сидеть он уже не мог.
На покосе Кузьма Иванович сказал:
– Снимите меня с телеги да положите на угорышек – чтобы я реку, и вас и весь свет белый видел.
Положили.
– А теперь идите. Возьмите грабли да работайте и пойте.
– Папа, но как же тебя одного оставить?
– Делайте, как я сказал.
Дети послушались. Взяли грабли, рассыпались по лугу и начали загребать сено. И петь любимую песню отца:
Хожу я по травке, хожу по муравке.
Мне по этой травке ходить не находиться,
Гулять не нагуляться…
Через час, когда работающие сделали перекур и подошли к старику, он был мертв»[13 - Абрамов Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 362.].
Впрочем, что говорить о смерти на пожне, если в прозе Федора Абрамова на сенокос даже с того света отпускают…
«Который уже раз снится все один и тот же сон: с того света возвращается брат Михаил. Возвращается в страду, чтобы помочь своим и колхозу с заготовкой сена.
Это невероятно, невероятно даже во сне, и я даже во сне удивляюсь:
– Да как же тебя отпустили? Ведь оттуда, как земля стоит, еще никто не возвращался.
– Худо просят. А ежели хорошенько попросить, отпустят.
И я верю брату. У него был особый дар на ласковое слово. Да и сено для него, мученика послевоенного лихолетья, было – все. Ведь он и умер-то оттого, что, вернувшись по весне из больницы, отправился трушничать, то есть собирать по оттаявшим дорогам сенную труху, и простудился»[14 - Абрамов Ф. Светлые люди. С. 311.].
Сон этот интересен и тем, что Михаил, возвращающийся с того света на сенокос, становится как бы перевернутым отражением праведного отрока Артемия, восходящего с поля прямо на небеса…
Точно так же и появление на сенокосе шестилетнего Федора Абрамова в качестве полноправного косца тоже несет на себе отблеск веркольского чуда…
3
Только в 1928 году, через год после того, как он научился косить, пошел Федор Абрамов в Веркольскую единую трудовую школу I ступени…
В классах стояли четырехместные парты, а за окнами открывалось полукружье леса, желтый береговой песок, и полоска Пинеги, покрытая светло-зелеными пятнами ряби.
Летом белела на полях созревающая рожь, порою мелькало в ней красное платье, белый платок, а зимою заносило снегами пространство и оно сжималось, соединяя берега реки…
Не хватало учебников и тетрадей, но Федор Абрамов учился в школе хорошо.
Хотя табелей и не сохранилось, мы располагаем другими существенными свидетельствами, позволяющими говорить, что Федор Абрамов был не только весьма способным мальчиком, но вкладывал в учебу еще и недетскую крестьянскую серьезность.
В архиве Веркольского литературно-мемориального музея хранится папка, озаглавленная «Дело комиссии содействия Всеобучу при Веркольском сельском совете».
Начато дело 25 сентября 1930 года…
В папке – протоколы заседаний комиссий, обсуждавших выделение средств на горячие завтраки для школьников, обеспечение обувью и одеждой остро нуждающихся детей бедняков, а так же районный план по ликвидации неграмотности.
А вот протокол, озаглавленный в духе того времени: «О составлении списков по группам с классовым расслоением»…
Вот протокол о выдаче мануфактуры детям бедняков.
В списке 32 фамилии…
Еще один протокол от 15 февраля 1931 года, о распределение мануфактуры и обуви.
Мануфактура выделена 37?ми учащимся, обувь – 12?ти…
Несколько заявлений от учеников с просьбой выделить обувь, в том числе четыре заявления от ученика Федора Абрамова…
Кажется, это самые ранние автографы писателя.
Рядом с каракулями других учеников Веркольской школы, почерк десятилетнего Федора Абрамова поражает своей красотой и твердостью. Чем-то этот почерк схож с почерком старовера-книжника…
«Учительнице Веркольского училища I ступени
Евгении Арсентьевне Каменской
От ученика Абрамова Федора Александровича.
Заявление
Прошу дать купить мне ботинки, так как я не имею кожаной обуви и прошу дать мне мануфактуры на верхнюю рубашку и на брюки.
Мое социальное положение маломощный середняк.
Придет весна, мне совершенно не в чем идти в школу.
Прошу похлопотать об обуви. Мне тот раз не дали ничего дак дайте пожалуйста мне кожаную обувь к весне.
Нам бы хоть дали 2?им одни башмаки и мануфактуры.
Проситель Федор
7 февраля».
Как явствует из протокола заседания комиссии, распределявшей 15 февраля 1931 года мануфактуру и обувь, «маломощному середняку» Федору Абрамову не досталось ничего.
4
Федор Абрамов потребовал объяснений.
Учительница, Евгения Арсентьевна Каменская, попыталась объяснить десятилетнему сироте, что маломощные середняки не имеют права претендовать на дармовые кожаные ботинки.
– Но у меня же нет обуви! – возражал одиннадцатилетний маломощный середняк.
– Зато у тебя, Федя, есть братья, – говорила учительница. – Они уже работают в лесу, и ты можешь попросить помощи у них…
Объяснения эти Федора Абрамова не удовлетворили, и он написал председателю Веркольского сельсовета новое заявление:
«В Веркольский сельсовет т. Игнатову
От ученика Абрамова Федора Александровича.
Заявление
Товарищ Игнатов прошу мне дать купить мануфактуры. Когда вы давали мануфактуры тот раз, мне не дали и нынче давали мануфактуры и ботинки и катанки мне опять не дали. У меня отца нету, мать вышла из годов, и кто же мне дал мануфактуры.
Есть 3 брата, один учится в ш-к-м (школе колхозной молодежи. – Н.К.).
Один женился брат, он получил премию в лесу и ему нужно на себя и жену. Он нам не дал.
Один брат работал в лесу всю зиму, а недели три он болел и ему премию не дали. Которой нынче вступил в комсомол. Мы ходим в школу я и сестра и не которому нам не дали мануфактуры.
Прошу товарищ Игнатов не отказать моего ответа.
Проситель Федор».
Но и товарищ Игнатов, хотя третьеклассник Федор Абрамов и объяснил, что им с сестрой надеяться сейчас на братьев не приходится, не откликнулся на заявление одиннадцатилетнего просителя.
И тогда 13 марта «проситель» Федор Абрамов обратился уже непосредственно в сельсовет Верколы:
«В Веркольский с/совет
От ученика III группы I ступени Абрамова Федора Александровича.
Заявление
Прошу настоящим разрешить купить мне ботинки так как мне ни который раз не дали ничего.
Когда приходит весна мне совершенно ни в чем ходить в школу. И еще прошу дать мануфактуры материи на рубашку и штаны.
Социально мое положение маломощный середняк.
Проситель Федор Абрамов
13 марта 1931 года».
Поражает несоответствие взрослого почерка этих записок и их по-детски наивной аргументации.
Приближается весна, распутица… Федору и его сестре не в чем будет ходить в школу… Неужели, лучшему ученику, придется сидеть всю весну дома на печи, безнадежно отставая от учебы?
Но это аргументация ребенка.
А у товарища Игнатова и его приближенных, заседающих в комиссии, аргументация совсем другая. По их спискам ребенок-сирота проходил как середняк и поэтому права ходить в обуви не имел…
Это была та жестокая несправедливость, с которой впервые столкнулся в своей жизни третьеклассник Федор Абрамов и рядом с которой придется ему жить и дальше.
«В Веркольский с/совет
От ученика Абрамова Федора Александровича.
Заявление
Прошу разрешить купить мне ботинки или сапоги так как я не имею кожаной обуви…
7. IV – 31 года»
Обзавестись обувью Федору Абрамову, кажется, так и не удалось, но в 3?м классе, как вспоминает Мария Александровна Абрамова, ему «дали премию за хорошую учебу: материал на брюки и ситцу на рубашку. Радости у нас не было конца».
Еще известно, что упорная борьба за справедливость едва не закончилась для будущего писателя завершением его учебы начальной школой.
5
«В 1928 году я поступил в Веркольскую начальную школу, в 1932 году окончил ее и продолжил учебу в Карпогорской средней школе», – написал Федор Александрович Абрамов в автобиографии, составленной 1 июня 1953 года.
О том, что между Веркольской начальной школой и Карпогорской десятилеткой была школа в Кушкополе, о том, что полгода он вообще не учился, Федор Александрович говорить в автобиографии не стал.
В чем была загвоздка с продолжением образования, не ведомо.
Может быть, припомнили Федору «эпопею» его борьбы за сапоги и мануфактуру на штаны, может быть, пришла в сельсовет директива, дескать, образование крестьян, не попавших в бедняцкое сословие, не должно выходить за пределы начальной школы.
Как бы то ни было, но когда в школе, открывшейся в монастыре Артемия Веркольского, начался учебный 1932–1933 год, первого ученика Федора Абрамова в списке учащихся не оказалось…
Что чувствовал отлученный от школы двенадцатилетний веркольский мальчик осенью 1932 года, сам Абрамов описал в рассказе «Слон голубоглазый»:
«В тридцать втором году я окончил начальную школу первым учеником, и, казалось бы, кто, как не я, должен первым войти в двери только что открывшейся в соседней деревне[15 - Артемие-Веркольский монастырь стоит на другом берегу Пинеги, напротив Верколы. И селение, выросшее вокруг, называется Новый путь.] пятилетки? А меня не приняли. Не приняли, потому что я был сын середняка, а в пятилетку в первую очередь, за малостью мест, принимали детей бедняков и красных партизан.
О, сколько слез, сколько мук, сколько отчаяния было тогда у меня, двенадцатилетнего ребенка! О, как я ненавидел и клял свою мать! Ведь это из-за нее, из-за ее жадности к работе (семи лет меня повезли на дальний сенокос) у нас стало середняцкое хозяйство – а при жизни отца кто мы были? Голь перекатная, самая захудалая семья в деревне.
Один-единственный человек понимал, утешал и поддерживал меня. Тетушка Иринья, набожная старая дева с изрытым оспой лицом, которая всю жизнь за гроши да за спасибо обшивала чуть ли не всю деревню.
Пять месяцев изо дня в день я ходил ночевать к ней. Днем было легче. Днем я немного забывался на колхозной работе, в домашних делах – а где спастись, куда убежать от отчаянья вечером, в кромешную осеннюю темень?
Я брел к тетушке Иринье, которая жила на краю деревни в немудреном, с маленькими старинными околенками домишке. Брел по задворью, по глухим закоулкам, чтобы никого не встретить, никого не видеть и не слышать. Нелегкое было время, корежила жизнь людей, как огонь бересту, – и как было не сорвать свою ярость, не отвести душу хотя бы и на малом ребенке?
И вот только у тетушки Ириньи я мог отдышаться и выговориться, сполна выплакать свое неутешное детское горе»[16 - Абрамов Ф. Светлые люди. С. 263–264.].
Страшно и признание в ненависти к матери, но еще страшнее слова: «сорвать свою ярость», «отвести душу хотя бы и на малом ребенке»…
