скачать книгу бесплатно
Традиции & авангард. Выпуск № 2
Коллектив авторов
К читателям пришел второй номер журнала «ТРАДИЦИИ & АВАНГАРД». Еще один срез современной литературы разных стилей, родов и жанров. Еще одна грань. Еще один выпуск журнала – хочется верить, что далеко не последний. В журнале представлены крупная и малая проза, поэзия, драматургия, а также публицистика. Картина современного литературного процесса получилась яркая и подробная. Ее можно изучать, а можно и просто читать и радоваться, что литература развивается, меняется, то есть живет – потому что она воистину бессмертна.
Традиции и авангард. Выпуск № 2
© Интернациональный Союз писателей, 2019
Предисловие
Роман Сенчин. Второй блин
Журнал «Традиции & Авангард» продолжается. Первый номер увидел свет в марте этого года, потом был процесс получения лицензии, решение других организационных вопросов, и можно надеяться, что в будущем году выпуск станет регулярным – по одному номеру в квартал. А там, бог даст…
Первый номер – пресловутый «первый блин» – нельзя считать комом. Хотя откликов на него появилось очень мало. Но это можно объяснить вообще падением интереса к периодическим литературным изданиям – целые номера центральных, ведущих журналов проходят без всякого внимания со стороны литобозревателей и критиков. Новичку же обратить на себя внимание – дело очень сложное.
Мы не хотим привлекать внимание скандалами, манифестами. Наше дело – пытаться знакомить читателя с произведениями современной русской литературы, теми авторами, что нам интересны и важны, но в основном, к сожалению, не очень-то популярны. И надеяться на то, что они окажутся интересными и важными для других.
В этом номере – продолжение жесткого, тяжелого, но абсолютно достоверного по восприятию романа Полины Жеребцовой «45-я параллель», который, кстати сказать, был номинирован на несколько литературных премий; новая проза Дениса Гуцко, Евгении Некрасовой, Валерия Петкова, стихотворения Елены Пестеревой, Кирилла Азёрного, Жанны Германович, неожиданный опыт реалиста Сергея Кузнечихина, художественный очерк Андрея Рубанова, обзор публикаций в толстых журналах Николая Палубнева… Всё перечислять в своем предисловии не буду. Читайте наш «второй блин»!
Проза, поэзия
Денис Гуцко
Денис Гуцко родился в 1969 году в Тбилиси, где окончил среднюю школу. В 1987 году поступил на геолого-географический факультет Ростовского университета по специальности «экология и прикладная геохимия». Служил в Советской Армии, солдатом-срочником участвовал в урегулировании армяно-азербайджанского конфликта. После распада СССР несколько лет практически был человеком без гражданства.
Дебютировал в прозе в 2002 году повестью «Апсны абукет». Автор нескольких романов, ряда повестей и рассказов, в том числе «Там, при реках Вавилона», «Сороковины», «Бета-самец», «Машкин Бог».
Лауреат премий имени Шолохова, Бориса Соколова, «Букер – Открытая Россия», Международной открытой литературной премии «Куликово Поле» в номинации «публицистика». Живет в Ростове-на-Дону.
Он и Ева
Пока приходили в себя, подсчитал: эта встреча – девятая. Всего лишь девятая. Восемь плюс одна после шестилетнего перерыва. Такая вот нелепая арифметика. До сих пор не задумывался, но вдруг подсчитал и удивился. Проживаешь с женщиной целую жизнь, а при сверке оказывается – девять встреч. Обман чувств. Величайшая любовь его жизни (сейчас, когда, отвалившись от него на растерзанной простыне, Ева потягивается и урчит, как счастливая кошка, а по его бокам ползут ручейки горячего пота, дозволен любой, самый надрывный пафос), его любовь уложилась в девять встреч. Восемь плюс одна – ещё не оконченная, но осталось недолго. Похоже, он заряжен до утра. Но Ева после дежурства – не получилось найти подмену. И её скоро сморит.
– Я знаю, многие из тех, кто живёт, как я, скажут, что на самом деле с удовольствием жили бы за мужниной спиной, – говорит она, аккуратно выдув сигаретный дым в приоткрытое окно.
Говорит, будто продолжив давно начатый разговор, хотя затяжное молчание только что прервано и за весь день ни о чём таком не сказано было ни слова.
– Дескать, пусть бы он командовал, всё решал. Так вот, это не про меня. Я одна именно потому, что не хотела и не хочу командиров. Я сама, мне так проще.
Ни вслух не произнёс, ни про себя не додумал. Уклонялся как мог. Но Ева угадала. Зудело в нём и покусывало за нежные места изматывающее недоумение: «Почему мы не вместе?»
– Ты стала такой. – Он пожимает плечами.
Внешне – состоявшийся мужчина слегка за сорок, уверенный в себе и собою в целом довольный. Повторяющий мысленно снова и снова: «Господи! Ну как я мог её упустить?»
– Ты же не знаешь, какой бы ты была, если бы в твоей жизни случился другой мужчина, – и осёкся.
Между ними тяжело ложится недосказанное: собственно, он и мог стать этим самым другим мужчиной. Не стал. Случиться-то случился, но не состоялся.
Ясно же, она заговорила об этом, как раз чтобы упредить. А он как в стену головой.
– Не парься, – улыбается Ева, выглядывая из-за штор. – Так лучше, как вышло.
Это у них запросто – отвечать на то, что не было произнесено. Будто два билингва перескакивают с одного языка на другой. И в каждом таком акте предельной близости «до» или «после» он переживает удовольствие не менее плотское, чем во время.
«Господи, прости меня за то, что упустил её!»
– Правда. Так лучше. – Ева вдавливает окурок в крышку от банки оливок. – Мы всё равно не смогли бы жить вместе.
– Аргументы?
– Во-первых, я несносная…
– Во-первых, ты лучше всех. И, во-вторых, не будем об этом, пожалуйста. Всё слишком очевидно. Давай перекусим.
Пока она надевала гостиничный халат, заметил красные паутинки у неё на ногах – лопнувшие капилляры. Улыбнулся грустно, продолжил выкладывать на журнальный столик магазинные закуски. Кольнуло, но не огорчение – дескать, Ева постарела. Шесть долгих лет (тех самых, в которые уложилась пауза их раздельной жизни – основной для каждого из них, как ни крути: все магистральные сюжеты – врозь), шесть окончательных и бесповоротных лет впустил в себя только что разом, одним ледяным глотком. И подумал рассеянно: «Вот кто мы друг другу?»
В который раз – всматриваясь и в себя, и в неё… и нет ответа. Простого и понятного – нет. Есть непростой и непонятный. Вылез сам собой и торчит загадочно, как древняя плита с полустёртыми рунами.
Съезжались по нескольку раз в год в Москве – она из Питера, он из Ростова. «Еду в командировку. Встретимся?» Или она черканёт: «У меня в Москве симпозиум. Приедешь?» Раньше он влюблялся в других – стервозных или ярких, пробуждающих азарт издалека. И вдруг она – женщина с допотопным, отдающим цыганщиной именем. «Родители по молодости были очень экзальтированны. Альтернативный вариант был Эвридика. Как говорится, и на этом спасибо».
Командировочный роман, весьма пунктирный. Выросший из случайного командировочного секса на семинаре по эндоскопическому шунтированию.
За шестилетний перерыв она успела сойтись с мужем, официально с ним развестись и родить третьего сына – уже не от мужа. Много. Но Евы всегда было много. Не механически: говорит компактно, жесты экономит, одевается «лишь бы удобно и не глазели». Её много, как бывает много горизонта или высоты. Захватывает дух. Она несёт в себе такой аппетит к жизни – упрямый, искренний, что рядом с ней немедленно хочется тоже превратить свои будни в подвиг: устроиться на три работы, завести собаку-кошку-черепаху, нарожать детей, перечитывать Достоевского и разбираться в русском рэпе, потому что старший подсел и нужно быть в теме. До поры до времени, пока не прозвучало в телефонной трубке ровно и спокойно: «Не смогу приехать. Я беременна. Не от тебя». Он любил в ней эту витальную избыточность отдельно, несколько со стороны, как любят таланты любовниц: «А моя-то ах какая…»
– Расскажу, если хочешь. Но тебе будет больно.
Он подумал и не захотел. «Отец её третьего сына» – пусть лучше так, наклеим на ранку эвфемизм. Меньше зацепок, меньше поводов задуматься. Не на пользу ему задумываться об этом другом. Слишком многое сходится в этой точке.
Он тоже развёлся. Не для того, чтобы быть с Евой. Она к тому времени уже родила, а он пребывал в безнадёжном ступоре: «Как? Даже не от мужа, был ещё кто-то?», который, казалось, расставил все точки. Пока однажды посреди посиделок при свечах с очаровательной улыбчивой Ритой, удачно обретённой на сайте знакомств, не стукнуло в самое темя, как бьёт, наверное, инсульт: «Никого не полюблю после Евы».
А от Евы оставалась тогда лишь сбивчивая, то и дело сходившая на нет переписка. «У нас, значит, эпистолярная дружба теперь? Что ж, не худший финал». Вспоминал её всё реже, но и забыть не получалось. В самых неожиданных, иногда категорически неуместных местах: «Это не Ева. Как с Евой уже не будет». И дальше валилось одно за другим: как она говорила с ним, запоем, – и от этого ему казалось, что он после долгого отсутствия вернулся домой; как обнимала при встрече, утыкаясь в ключицу, как она отдавалась ему – никто и никогда, никто и никогда – всей кожей; казалось, вся насквозь – переживая, достаточно ли… шептала в самый разгар, улыбаясь и глядя прямо в глаза: «Нравится? Нравится?»
Вот из-за этих-то мучительно сладких непрошеных воспоминаний он и развёлся. Рядом с ними рушились любые попытки скрыть от самого себя, насколько Вика, жена, – чужая. Не то чтобы стала чужой – не стала такой, как Ева.
Потом… ничего, собственно, не случилось… просто всё остальное закончилось подчистую, и он решился увидеть то, на фоне чего всё остальное до сих пор копошилось: ни с кем не было так хорошо, как с ней, никто не был роднее. Написал ей, нарушив установившийся легковесный тон, не стал себя удерживать: «Как же я по тебе скучаю». И она отозвалась: «Может, ну её на фиг, дружбу по переписке? Давай-ка в Москву? Пошалим, коньяка попьём, в Третьяковку сходим».
– Столько всего хочется сказать, а слов подходящих нет, как обычно. – Собирается в душ, ищет тапочки. – Ты же знаешь, у меня со словами всегда так. Припаздывают слова.
«Лучше уж слова, – усмехнулся он про себя, разглядывая складки мятой простыни, собравшейся лучиками там, где она впивалась в неё руками. – Некоторые из присутствующих, расставшись с женщиной, понимают, что любят её навсегда. Вот это я понимаю припоздать».
– Может, вместе в душ, солнце?
– Нет-нет, мне там надо. – Вернулась в комнату из коридора, уже в тапочках, взяла с трюмо резинку для волос. – Я быстро.
Шагнула в сторону ванной, но вдруг передумала – повалила его на кровать. Целовала так хищно и жадно, что прикусила ему губу.
– Извини.
– Не останавливайся.
Он лежал, закрыв глаза и раскинув руки, вспоминая радость этих блаженных взрывов. Когда вот так – сама, пожирая, вжимаясь до боли. Когда не выуживаешь из интонаций, не дорисовываешь – мясом чувствуешь, как она тебя хочет. «Ни с кем, ни с кем, ни с одной».
– Сильно? Покажи. Кровоточит?
– В самый раз.
– Извини, я… тоже очень соскучилась.
– Я, знаешь, пожалел, что согласился на Третьяковку.
Выпрямилась, скользнув пальцами по его животу. Уселась сверху и смотрит насмешливо.
– Чего это? Такой там Серов замечательный. И твой любимый Верещагин.
– Промаялся весь день. Какой, к бесам, Верещагин? Чуть не лопнул от либидо.
– Ох… И я. Раздразнил бедную женщину. То за плечо, то за бедро…
– Там ещё эти дети кругом, экскурсии. И эти…
Накрыла его рот своим.
– Эти, как их… блюстительницы… смотрительницы… бабушки…
Оторвалась, погладила его по щеке.
– Кто же знал, что мы так встретимся… так легко… А? Так же не бывает? Боялась. Думала, как всё будет, как он меня встретит. Поэтому и Третьяковка. Время потянуть.
– Конечно, не бывает.
Подумалось зачем-то в эту секунду, весьма витиевато: доведись погибать вдвоём в какой-нибудь катастрофе, он бы, пожалуй, держался героически… потому что – она ведь смотрит.
– Всё, я в душ.
Роман, конечно, пунктирный. Только сшил он суровой ниткой всю его нескладную жизнь.
Не развёлся бы, если бы не Ева. Если бы не было Евы. Да, не ради неё: жизнь совместная не предусматривалась ни в каком виде. Не обсуждалась.
Сначала с мужем сошлась: «Попробую ещё раз. Прости, Москвы у нас не будет». Потом развелась – осенью, а в декабре: «Я беременна. Не от тебя».
Теперь-то он всё себе высказал: «А ты думал, она как любимая книжка. Открыл, почитал и на полку до следующего раза».
Но тогда, в декабре, он притих и искал убежища в том, что казалось самым крепким убежищем. Собрался быть трезвым и твёрдым. Дескать, этим всё сказано, кончен бал.
И – не кончилось ничего.
Но уже не сможет начаться.
Так, как стоило бы начать.
Пока он лежит, глядя в гостиничный потолок, в оглушительной вселенской пустоте с журчащим душем и сохнущими на блюдце оливками – в оглушительной вселенской пустоте, для которой только и существуют гостиничные номера, чистенькие и одинаковые контейнеры человеко-часов – пока он лежит, сорокалетний голый мужик под яркими лампами, ему не страшно сознаваться в том, что, возможно, чуть позже он попытается смягчить и раскрасить. Ева осталась. Но осталась так, как не остаётся то, что может быть твоим. Как речка подо льдом. Как пожар в терриконе. И самое плохое – он не знает, что с этим делать. Он не умеет.
– Говорила же, недолго. Это уже неизлечимо. Даже если можно сделать что-нибудь не спеша, потянуть… всё равно как солдат по тревоге.
Ложится рядом.
– Что же ты со мной сделал, Андрюша. До сих пор всё дрожит.
Когда брак с Викой, полный привычных неловкостей и умолчаний вроде раздельных друзей и отпусков, завершился – пока ещё только внутри, освобождая от последних привязанностей, – оставаясь дома один, он безвольно слонялся по квартире. «Что это? Зачем?» Принюхивался, бывало: всё ему мерещились запахи посторонние; застывал перед открытыми дверцами шкафов, не сразу припоминая, где там что лежит. Возвращаясь же с парковки, невольно замедлял шаг: возвращение в ненастоящее настоящее требовало усилий. Усмехался желчно: пока изменял Зое с Евой, запросто перебегал из мира в мир, скользил вдохновенно и весело, как танцор по паркету, – а стоило закончиться забавам адюльтера, принялся давать жертву совести. Вспомнит при Вике про Еву – и покраснеет. И любая будничная семейная мелочь требовала теперь специальных напряжённых усилий. Будто на суде, где решается чья-то судьба, ему задан решающий вопрос, а он собрался лжесвидетельствовать.
Сарказм поначалу помогал, но, как водится, ненадолго.
Вика предпочла деловой подход: она всегда умела пройти по тонкому льду налегке, без эмоций.
– Квартиру будем делить?
Без жалких вступлений, на фуршете перед какой-то премьерой, подвинув к нему тарелку с канапе.
– Вот эти вкусные, с виноградинами. Там брю недурственный.
– Спасибо… Нет, квартира останется тебе. Я возьму ипотеку.
– Спасибо.
– Прости, что так…
– Ладно. С кем не бывает.
Он был благодарен ей за великодушную сдержанность. Но тем скорее от неё ушёл. Болтаться бесполезно промеж двух сильных женщин – таких разных, но одинаково умеющих обойтись без него – было невыносимо и глупо.
Восемь свиданий в гостиницах. И основательный брак, кропотливо выстроенный в обход всех острых углов, терпеливо обжитой, укреплённый взаимными уступками и точно выверенными компромиссами, умер.
– Только ни слова про любовь, ладно?
Лежали, разомлевшие, уткнувшись друг в друга – потрагивая, поглаживая, невозможно ведь остановиться сразу, отпустить краешек рая – и она сказала – так предупреждают о чём-то важном – голосом заранее тревожным: «Ни слова про любовь». Он кивнул – куда-то ей в плечо. И не сказал ни слова.
Потом она снова стояла у окна, разглядывая московские огни. Высокий этаж, видно далеко.
– Я это запомню, – обронила. – Этот вид из окон.
– Давай вместе, – ответил он и встал рядом.
И это всё. Он знает, почему сантименты – табу. У неё нет на это времени и жизненных соков. «Мне нельзя. Я должна быть стальной заводной собачкой. Утром завелась – побежала. Работа, ещё работа, дети. Вечером завод закончился. На автопилоте уроки, купание, обед на завтра, завела будильник, упала, уснула. Иначе я сломаюсь. Если позволю себе… даже немного… Сломаюсь, мне нельзя». Отделение кардиологии, подработка в поликлинике через дорогу. Старший заканчивает первый курс, младший готовится в школу. «Знаешь, в этом есть свои плюсы. «Должна» как ответ сразу на всё. Чтобы не заморачиваться каждый раз отдельно. Игра облегчается, когда в запасе самый высокий козырь – я должна». Возможно, это письмо её немного задело. По крайней мере, он на это рассчитывал – без особой надежды вывести её из равновесия и подтолкнуть поближе к себе – скорее раздражаясь из-за неприступности её островной империи и позволяя себе выплеснуть раздражение. Она отреагировала коротко, в тот раз оставив недосказанное без ответа: «Наверное, так проще. Но я и не искала, как сложней».
Незаметно он и сам научился отсекать сантименты. Отстранённо вспоминал, как умел когда-то и, чего уж там, даже любил растравить душу – и ей, и себе. То ли повзрослел, то ли заново научился чувствовать. Ему понравилось.
В этом небиблейском раю имена сущему раздавались по новым правилам. Здешний Адам перенял у здешней Евы её манеру предусмотрительно избегать называния самого большого – такого, в чём может скрываться опасность.
