banner banner banner
Эта гиблая жизнь
Эта гиблая жизнь
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Эта гиблая жизнь

скачать книгу бесплатно

Эта гиблая жизнь
Коллектив авторов

Новый сборник серии «Россия молодая», объединяющий рассказы, повести и очерки современных российских писателей, очень целен в своем идейном посыле… Он раскрывает перед читателем, честно, жестко и откровенно, лик современной российской действительности, ту жизнь, которая выпала с началом перестройки трудовому люду России. Жизнь этазачастую беспросветна и тяжела, она гнетет и давит, в ней лишь выживают с трудом, забыв о счастье и покое.

Коллектив авторов

Эта гиблая жизнь

Русская проза

Откроем карты сразу?… Все равно ведь придется объясняться: такая уж книга, такой сборник.

Прежде всего – о его названии. «Эта гиблая жизнь»… Как это так: жизнь – бесценный, щедрый дар, несущий всем нам свет и счастье, и вдруг – гиблая, гибельная? А вот так, и по очень простой для многих (счет – на миллионы!), ныне живущих в России. Гляньте окрест, оглянитесь! Что вы увидите? Разваленная, разворованная страна – в руинах, в бездорожье, бестолочи и бесхозяйственности. Все – в забросе… Причем, в каком-то ликующем, напористо-наглом, утверждающем нам ежедневно, ежечасно – другой жизни более уж не будет, не видать вам ее, и потому привыкайте к этой, оскорбляющей и унижающей человеческое достоинство, гордость, честь, право на нужную, любимую работу, когда выбирать уж не приходится, бери, что дают, что случай подкинет и не косороться, не брезгуй – до того ли!.. Ведь не живешь – выживаешь, не благодаря, а вопреки.

Коли «не вписался», не стал олигархом, «новым русским», шикующим за счет наворованного, награбленного, когда после бандитской и наглой, беспрецедентной приватизации – заводы, фабрики – за бесценок, океанские суда – за один доллар! – воцарился стараниями демократов-перестройщиков новый «порядок» и уголовно-бандитский беспредел, то смирись, терпи и «не возникай»! Для новых хозяев жизни в нынешней России, открывших валютные счета «за бугром», отправивших своих детей учиться в зарубежные университеты и колледжи, ты – никто, грязь под ногами, и чем быстрее ты и тебе подобные, «не вписавшиеся», перемрете – тем лучше для них! Все вы отныне – балласт, вас списали, вас забыли, как Фирса в «Вишневом саде», и рубят, рубят последнее в России – только треск идет!

Об этом – сборник, потому так и называется, и название это криком кричит… Оно – как стон, как проклятие всем тем, кто установил и насадил в России «новый порядок», как плевок кровью им в лицо, – пусть утрутся, пусть знают, что все мы, оставленные за порогом устроенной ими, гибельной для нас жизни, знаем ей цену и не желаем с ней смиряться, быть холопами и рабами при новых господах…

Существенно: в сборнике этом, несмотря на его направленность, на само содержание и пафос, нет и намека на пресловутую «чернуху», которая нынче правит бал: что на страницах многих выходящих сегодня книг, что на телевидении (уж на нем-то особенно!). Ведь чернуха – это ликующе-сладострастное смакование язв и пороков, их нагнетание, когда в авторской позиции лишь одно: вот сейчас уж напугаю, так напугаю – всех переплюну, всех забью, буду самой «крутой»!

Нет, в сборнике «Эта гиблая жизнь» – совсем иное… Здесь – боль и сострадание, та авторская любовь к «маленькому человеку», несчастному, погибающему сыну порушенной земли нашей, которой всегда упрямо была жива русская литература, начиная с Радищева, Гоголя, Пушкина, Некрасова, Достоевского и Толстого…

Это – подлинно русская проза, открытая, жесткая и точная, справедливая и в своем нравственном посыле, и в нескудеющей, негаснущей любви к трудовому люду России, и в гневном, отрицающем, ниспровергающем презрении ко всем тем, кто рушит уклад нашей страны, добивает и доламывает в ней, кажется, уж последнее…

И видится, мерцает в прозе этой, как раскаленный, рдяный уголь, как несгорающая купина, свет упрямой, стойкой надежды на иную долю, иную жизнь, которой все мы, трудовые люди России, достойны… Это ведь мы, а вовсе не новые в ней «хозяева», держим на своих плечах, своим трудом ее жизнь. Держим, несмотря ни на что… Так было всегда, и точно так же будет и впредь – ведь воры, бандиты могут лишь грабить, пускать в распыл все то, что было не ими нажито и построено. Они – тати в нощи, и не вечно же будет лежать над просторами России глухая, гибельная ночь их шабаша! Будет, будет еще третий крик петуха, прозвучит над русской землей, и затеплится над ней розовая, нежная полоса рассвета, все разгорающаяся, все набирающая силу… Авторы сборника верят в это, и потому в нем – не только боль и гнев. В нем еще – и надежда…

Игорь Штокман

Постникова Екатерина

Постникова Екатерина Валерьевна родилась в 1976 г. в Москве, в семье военного. Позже сама служила сначала в Вооруженных Силах, потом во внутренних войсках МВД РФ.

Основные публикации 2000 г. – журнал «Юность» №№ 7–8, 9; 2001 г. – журнал «Юность» №№ 10–11; 2002 г. – журнал «Юность» №№ 7–8, журнал «Смена» № 7, журнал «Химия и жизнь» № 6, газета «Московский железнодорожник» № 46, 2003 г. – журнал «Если» № 3, журнал «Смена» № 4, журнал «Техника – молодежи» № 5.

Кроме того, несколько рассказов опубликовано в военных изданиях, начиная с 1998 года.

Премия имени Валентина Катаева за лучшую публикацию журнала «Юность» по итогам 2001 года. Победа в конкурсе «Альтернативная реальность», проведенном журналом «Если» в 2003 году.

Чистое небо той зимы (рассказ)

Бабушка Соня впервые пожаловалась на боль в сентябре, буквально через несколько дней после начала занятий в школе. Все лето она была бодрой, бегала по магазинам и гостям, солила огурцы, обзванивала подруг и тащила их на озеро устраивать пикник под открытым небом, в общем – жила. Затеяла даже ремонт в своей комнате, но так и не нашла сил. У нее уже что-то болело, но не сильно, вполне терпимо. Можно было сказать себе: «Милая, а чего ты хочешь в семьдесят лет?» и философски вздохнуть. Но ко всему добавилась слабость, и бабушка стала больше сидеть, чем ходить, а по утрам взбадривала себя все большим количеством кофе, однако – тщетно.

– Ты что? – рано утром, в моросящий дождь, внучка тронула ее, задремавшую за завтраком, и заставила очнуться.

– Я?!. А, ничего. Не выспалась.

– Не ври, бабуль.

Бабушка Соня покусала нижнюю губу. В последние дни она начала худеть, и первым почему-то осунулось лицо.

– У тебя что-то болит? – внучка внимательно посмотрела ей в глаза. – Я же вижу. Ты нездорова.

– Я просто старая, а что у стариков не болит? Внучка фыркнула.

– Ладно. Вот здесь, – бабушка положила руку на живот. – Но это же не такая боль, чтобы…

– Ты у врача была?

– Зачем?

Несколько секунд они глядели друг на друга, потом внучка досадливо поморщилась:

– Ну, тебя что, насильно в поликлинику тащить, да? Взрослая женщина, старая, как ты говоришь, а ведешь себя…

– Не пойду, – капризно возразила бабушка. – Сама сказала: я – женщина. А болит что-то по женской части. Возьмут, вырежут все – и что от меня останется?

– Почему сразу вырежут? – подняла брови внучка и вдруг побледнела. – Бабушка, да ты что такое думаешь, ты спятила…

– Ты в школу идешь? – бабушка посмотрела на круглые старинные часы.

– Нет.

– Выгонят.

– Да по фигу.

Весь коридор второго этажа поликлиники запрудила огромная очередь, и бабушка сразу скисла:

– Нет, я стоять не буду.

– Жди здесь! – внучка рванула бегом, на ходу застегивая куртку, слетела вниз через две ступеньки и пулей долетела до ближайшего гастронома.

В стране еще держался старый добрый социализм, кое-что пока продавалось, не ввели талоны и не начали писать на ладонях номера шариковой ручкой. Магазин был полупуст, за кондитерским прилавком, пестреющим карамельками в стеклянных сотах, зевала толстая крашеная блондинка.

– Верочка! – искренне обрадовалась она. – Как Софья Михайловна?

– Тетя Лена, – девочка пыталась отдышаться. – У вас конфеты хорошие есть? Бабушке нужно. Для врача.

– Что, заболела? – продавщица нахмурилась.

– Не знаю еще. В поликлинике очередь, а она стоять не хочет…

– Ой, поликлиники эти… – лицо блондинки выразило сразу несколько эмоций. – А конфеты есть. Сейчас будут.

Обратно Вера неслась с коробкой под мышкой, и конфеты гремели внутри при каждом шаге.

– Я поражаюсь твоей наглости… – пробормотала бабушка Соня, когда внучка, не обращая внимания на протестующие вопли очереди, втиснулась в кабинет, пробыла там секунду и высунулась, протягивая руку: «Входи!».

Докторша оказалась насмерть простуженной, но улыбчивой, и начала вежливо расспрашивать о самочувствии. Уточнила, где болит, прощупала бабушкин живот. Вера стояла, деликатно отвернувшись, и ясно представляла себе мысли обеих женщин.

Бабушка: «Господи, как же она работает в таком состоянии? У нее из носа течет, как из крана… И пальцы холодные».

Докторша: «Надо же, старуха, а как одета! И белье дорогое. Надушилась вся… Денег, небось, куры не клюют».

Бабушка: «Не знаешь, что у меня – так и скажи, и нечего умное лицо делать».

Докторша: «Чему у нее там болеть? В семьдесят лет?… Или аппендицит?…»

Бабушка: «Ну да, ну да, еще вот тут помни, и тут… Лучше бы ты меня к гинекологу направила и не мучилась».

– Знаете что, дорогая? – донесся до девочки голос докторши. – Я вам выпишу направление в районную больницу, к профессору Якушкиной. Прямо сейчас и поезжайте, она до семи принимает. Заодно и биопсию сделаете, и все анализы сразу…

– Якушкина – это гинеколог? – спросила бабушка, застегивая молнию на юбке и поправляя свитер.

– Это… ну, не совсем… – врачиха странно замялась, и до Веры вдруг дошло, что бабушкины-то мысли она угадала верно, а вот насчет доктора все сложнее…

До больницы они добрались за час и несказанно удивились пустым коридорам консультативного отделения. В еще больший шок их поверг буфет с кофе и пирожками, а уж совсем доконал трехсотлитровый аквариум с рыбками, стоящий в вестибюле на сварном железном треножнике.

Профессор Якушкина С. К., онколог (у Веры затряслись руки), обнаружилась за высокой белой дверью с золоченой табличкой. Девочку сразу выгнали, а бабушка застряла минут на сорок.

«Может, это и хорошо, – Вера бродила туда – обратно по широкому звонкому коридору. – Раз так долго смотрят, значит, сомневаются. Правильно. Надо как следует проверить. Наверное, у нее все-таки не рак… Господи, пусть у нее будет не рак!».

Открылась дверь, и вышла бабушка в сопровождении немолодой густо накрашенной медсестры. Секунду они пошептались, потом бабушка позвала каким-то серым, изменившимся голосом:

– Зайчик!

Девочка подбежала и схватила ее за руку:

– Ну как?…

У Софьи Михайловны тревожно бегали глаза:

– Слушай, меня кладут сейчас… На обследование. У меня опухоль. Говорят, что миома. Это не страшно, это доброкачественное…

Вера начала всхлипывать.

– Подожди, не расстраивайся… Я же говорю, это не страшно. Может быть, сделают операцию. Я же не умру от этого, чего ты!..

Внучка кивнула и вдруг с ужасом уставилась на ее уши: в них не хватало золотых сережек с изумрудами. Сережек, с которыми бабушка никогда не расставалась.

– Бабуля, ты…

Та сильнее сжала ее ладонь и зашептала на ухо:

– Я тебя попрошу, съезди сейчас домой, привези мне мою пижаму, халат… только не шелковый, а фланелевый, он в шкафу на нижней полке. Ну, мыло, шампунь, все такое… ладно? Еды не вези, тут хорошая больница, кормят хорошо… – Бабушка оглянулась на равнодушную медсестру и вдруг начала стягивать с рук кольца. – Вот, возьми, отвези все домой. Положи в мою шкатулку. И никому не рассказывай, почему я здесь! Никому! Моим подругам тоже не говори, скажи, что я… что у меня желудок. Да, скажешь, что у бабушки просто болит желудок.

В электричке Вера тихо плакала, сжимая в кулаке три бабушкиных золотых кольца, брошку и цепочку с медальоном в виде розы. От драгоценностей пахло духами, этим запахом пропитались и руки, и карман куртки, и девочка все время машинально подносила кулак к носу. Сладкий аромат лаванды вызывал новые слезы.

Они редко жили с бабушкой вместе. Веру воспитывал отец, но случалось, что какая-то сила выдергивала его из дома в совершенно запредельные дали, куда заказана дорога детям, и девочка послушно собирала вещи и ехала в маленький подмосковный городок, в коммуналку с высокими потолками, в большую светлую комнату, полную зеркал и безделушек. Бабушка жила одна и всегда принимала ее радостно. Впрочем, было в этой радости что-то горькое, какая-то вина, которую Софья Михайловна всеми силами пыталась загладить.

Сейчас отца похитило чудовище по имени РВСН и уволокло аж на Новую Землю. Вера порасспросила ребят в классе и узнала, что это – «ракетные войска стратегического назначения». Он уехал полтора месяца назад, оставив денег, и прислал уже два длинных трогательных письма, начинающихся словами: «Привет, мой маленький сибирский кот!». Созвониться не получалось, и Вера, подумав, решила не посылать ему телеграмму. Бабушка же просила никому не говорить. И вообще, зачем дергать папу. Ему там и так, по его выражению, тухло.

Дома было чисто, пусто, пахло блинами. Бабушкины соседи обитали на даче, и в огромной квартире слышалось слабое эхо. Почтовый ящик подарил третье отцовское письмо.

«Здравствуй, мой дорогой, самый огромный в мире сибирский котяра!

Представляешь, сижу я ночью в казарме, записываю умные мысли в свой блокнот (потом дам почитать) и вдруг слышу странные звуки. Как будто кто-то косточкой подавился. Пошел посмотреть, а это дневальный стоит на посту и смеется до истерики. Рот сам себе зажал и корчится. Меня увидел, по стойке «смирно» вытянулся, а сказать ничего не может, только показывает куда-то.

Я глянул, куда он показывает, и что ты думаешь? По казарме с деловым видом бродит большая птица, вроде гагары, толстая такая, как курица, и в тапочки бойцам заглядывает. А в клюве у нее чей-то носок. И гуляет, как на бульваре, вразвалочку.

Я на дневального смотрю, сам уже смеюсь, а он вдруг мне добавил радости:

– Товарищ майор, прикажете выгнать этого пингвина или пусть пока побудет?

Вот тут меня, котик, и развезло. Сел на табуретку и встать не могу, ржу, как лошадь. Слово «пингвин» почему-то рассмешило. Наверное, это уже от нервов и одиночества. Я скучаю по тебе…»

Вера читала письмо в электричке по дороге в больницу, пристроив листки на туго набитой кожаной сумке. Она везла бабушке, кроме халата и пижамы, ее пудру, духи, сиреневые меховые тапочки, зеркало, щипцы для завивки, крем для лица. В семьдесят лет женщина остается женщиной, а бабушка – в особенности. Да никто и не дает ей семидесяти, самое большее – шестьдесят.

Палата оказалась одиночной и довольно уютной. Серьги с изумрудами сделали свое дело: кто-то принес настольную лампу, маленький черно-белый телевизор, графин с водой, мягкий стул, столик, электрический чайник. Пока Вера разгружала сумку, бабушка, сидя на кровати, все говорила и говорила что-то нервным дрожащим голосом, потом замолчала и вдруг сказала задумчиво:

– Главное, зайчик, не паниковать. А я паникую. Не надо.

И началось. Каждый день после школы девочка садилась в электричку и ехала в больницу, и каждый день выяснялось, что операции пока не будет. Давно сделали анализы, рентгеновские снимки, провели консилиум, исписали кучу бумаги, но дело не двигалось.

Кончился сентябрь, зарядили дожди, дороги развезло в кашу. Бабушка сильно похудела, и пижама болталась на ней, как на вешалке. Вере казалось даже, что она стала меньше ростом, настолько высохло ее тело. Духи, забытые, стояли на подоконнике, потом исчезли, и бабушка равнодушно сказала, что отдала их медсестре: «Пусть пользуется, она молодая…» Телевизор работал постоянно, до ночи, пока на экране не начинала противно свистеть частотная настройка, и Софья Михайловна смущенно призналась, что он отвлекает ее от «всяких мыслей».

А в начале октября она вдруг обняла внучку и попросила:

– Заяц, сделай одолжение, привези мой медальончик. Вера улыбнулась было, но вдруг зашмыгала носом:

– Бабушка, ты хочешь его отдать!

– Не отдать. Подарить. У меня, видишь ли, рак, что бы они там ни болтали про доброкачественную опухоль. Мне нужна, очень нужна операция!..

– Суки! – заплакала девочка. – Они специально тебя не режут, они…

– Тихо! – бабушка намертво зажала ей рот. – Ты сделаешь? Привезешь? Зачем мне медальон на том свете, верно? Я еще на этом пожить хочу. Пусть даже без всякого золота.

Медальон она привезла и отдала бабушке, в последний раз открыв его и глянув насвою младенческую фотографию. А на следующий день ее встретила на пороге отделения доктор Бородина, лечащий врач бабушки, и ласково обняла за плечи:

– Здравствуй, моя хорошая. К Софье Михайловне сейчас нельзя, она спит после операции. Ты лучше завтра приезжай. Или даже дня через два, когда она совсем отойдет от наркоза.

– Но все хорошо? – исподлобья спросила Вера.

– Да! Да, мой маленький, конечно, хорошо! Что ты так на меня смотришь?… Операцию сделали, опухоли больше нет. Теперь ждем выздоровления. И ты бабушку не волнуй, не рассказывай ей плохого.

Как ни странно, ни назавтра, ни через два дня бабушка от наркоза не отошла. Мутными слезящимися глазами смотрела она с голубой больничной подушки и слабо дышала, будто боялась своим дыханием кого-то растревожить. Вера сидела с ней, но так и не была уверена, что ее видят и узнают. Бабушка была где-то далеко. Ей кололи сильное обезболивающее и приносили горы таблеток. Ставили бесконечные капельницы. Постоянно мерили температуру. А Веру выгоняли уже через полчаса.

Был вторник, когда Бородина окликнула ее на лестнице: