Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество

скачать книгу бесплатно

Учитывая расклады сил, расчет был разумным и даже, казалось, оправдывался первыми месяцами войны, успешными для Франции и союзников. Путь к катастрофе начался с разгрома Фридрихом союзной армии, вдвое превосходящей его по численности, при Росбахе в ноябре 1757 г. Вскоре Франция сократила свое участие (и возможные приобретения) в Европе, но в течение следующих четырех лет большая армия, которую она направила на завоевание Ганновера, все так же безуспешно пыталась выполнить свою миссию. Между тем с 1758 г. и до конца войны Франция терпела поражения от британцев на море и в своих колониях. К 1761 г. остатки французского флота едва могли позволить себе выходить в море, и не только в результате поражений, но и из?за финансового банкротства государства. К концу войны британцы завоевали Канаду и некоторые ключевые острова в Вест-Индии. Они практически вытеснили французов с Индийского полуострова, захватив Бенгалию, самую богатую индийскую провинцию, в качестве базы, с которой они постепенно распространили свое влияние на всю Южную Азию. Поражение такого масштаба подорвало бы легитимность любого режима, особенно такого, который считал себя самой мощной державой Европы. Некомпетентные командующие, раздираемый конфликтами офицерский корпус и зачастую недисциплинированные солдаты представляли собой мрачную картину. Некоторые из главных (и неудачливых) полководцев были протеже мадам де Помпадур, фаворитки Людовика XV. Другие ее протеже в финансовом мире, банкиры братья Пари, сколотили состояние на снабжении французских армий. Поражения, некомпетентность, коррупция и распущенность нравов оставили в сознании французской элиты неизгладимые ассоциации с Людовиком XV. Семилетняя война сыграла большую роль в делегитимизации династии Бурбонов и послужила одной из причин Французской революции.

Пруссия и Британия стали главными победителями в этой войне. Если для первой победа значила выживание, то для Великобритании она ознаменовалась важными территориальными завоеваниями за пределами Европы. Война проиллюстрировала основной геополитический принцип, упомянутый ранее в этой статье: жирные куски за океаном можно было получить значительно проще. Британские войска, завоевавшие Канаду, на европейских полях сражений были бы просто незаметны. Традиционно роль военной магистрали выполняла степь: армии кочевников передвигались по ней необычайно быстро и свободно. Теперь такой супермагистралью стали океаны, позволявшие британскому флоту наносить удары по французской торговле, колониям и морским побережьям. Неповоротливость европейских армий сильно контрастировала с невероятной мобильностью, дальностью действия и эффективностью британских военно-морских сил. Господство на морях защищало Британию от вторжения, концентрировало в ее руках всю мировую торговлю и препятствовало Франции усиливать свои гарнизоны в Америке, Вест-Индии или Индийском океане. Морская, торговая и финансовая мощь поддерживала систему государственного долга, позволяя финансировать войну гораздо эффективнее Франции. Британские политические механизмы привели к власти Уильяма Питта и на четыре с лишним года обеспечили ему практически полный контроль над военными усилиями страны. Он координировал их, обладая стратегической проницательностью и взрывной силой воли, вместе со своими талантливыми помощниками. Британские колонисты в Северной Америке далеко превосходили по численности французских, но Питт был первым, кому хватило решительности и гибкости, чтобы полностью реализовать это преимущество для имперских завоеваний[59 - О Британии в Семилетней войне в общем контексте: Simms B. Three Victories and a Defeat. London, 2003 и Anderson F. The Crucible of War. New York, 2001 с отличным описанием самой войны. Общее описание эпохи войны в Британии см. в: Middleton R. The Bells of Victory. The Pitt-Newcastle Ministry and the Conduct of the Seven Years’ War, 1757?1762. Cambridge, 1985; отличное исследование контекста и хода войны на море: Rodger N. A. M. The Command of the Ocean. A Naval History of Britain 1649?1815. London, 2004.].

Военное завоевание – только первый этап в создании империй. Необходимым и зачастую более трудным вторым шагом является политическая консолидация. Британцы усвоили этот урок в Северной Америке, когда послевоенные усилия по укреплению имперской власти привели к восстанию американских колоний. В какой-то степени со схожей проблемой столкнулся и Наполеон в Европе в 1800–1814 гг. В случае Великобритании, как и многих других великих держав, проблема отчасти коренилась в политических конфликтах, связанных с управлением огромными долгами, образовавшимися в результате Семилетней войны. Одной из причин восстания американских колонистов была попытка Великобритании заставить их участвовать в обслуживании этих долгов. На протяжении всей истории империям было трудно контролировать богатые колонии с частичной автономией, удаленные на большие расстояния. При этом лояльность к метрополии значительно возрастала, если колонистам угрожала соперничающая империя. До 1756 г. такой угрозой в Северной Америке были французские силы, особенно в союзе с многочисленными индейскими племенами, искавшими у Франции поддержки против постоянно растущего потока британских поселенцев на их землях. После 1763 г. эта угроза была устранена, а усилия самой британской короны по защите земель коренных жителей от посягательств поселенцев усилили недовольство колонистов[60 - Я прослеживаю динамику становления и консолидации империй в: Lieven D. Empire. The Russian Empire and its Rivals. London, 2000.].

Великобритания проиграла Американскую войну за независимость в том числе из?за сложности развертывания военных сил на другом побережье Атлантики в масштабах, достаточных для контроля большого населения и удержания огромной территории. Не менее важно вступление в конфликт Франции, желавшей отомстить за поражение в Семилетней войне. В этот раз британские ресурсы были разделены между борьбой с американцами на суше и с франко-испанской коалицией в Европе и на море. Это единственный случай конфликта времен Второй столетней войны (1688–1815) между Британией и Францией, когда Франция не воевала одновременно с континентальной державой. Поражение Британии было далеко не тотальным: несмотря на потерю американских колоний, она отстояла Канаду и Гибралтар, а к 1782 г. британский флот восстановил свое превосходство на море. И тем не менее в первой половине 1780?х гг. безопасность Великобритании оказалась под большей угрозой, чем в любое другое время вплоть до 1930?х гг. В союзе против Британии объединились Франция, Испания и Нидерланды – вторая, третья и четвертая по мощи военно-морские державы Европы. В самом разгаре была гонка морского вооружения, гораздо более напряженная, чем англо-германское соперничество перед Первой мировой войной. Положение Великобритании в Америке и Вест-Индии ослабила Американская война за независимость, а потенциальный союз французских и голландских флотов и баз в Индийском океане (Маврикий, Капская провинция, Цейлон) представлял серьезную угрозу британским позициям в Индии. От опасной ситуации Британию спасло французское банкротство и вызванный этим внутриполитический кризис. Одним из результатов этого кризиса стала неспособность поддерживать профранцузскую партию голландской политики в борьбе с англо-прусской интервенцией в поддержку Оранского дома. В результате это привело к отказу Нидерландов от французского союза.

В отличие от англичан, русские не получили никаких территориальных приобретений в результате Семилетней войны. Тем не менее они значительно выиграли от участия в ней, хотя и не всегда явным образом. До 1756 г. многие европейцы пренебрежительно относились к российской армии и рассматривали Россию как второразрядную державу и даже как вспомогательную силу, чьи войска могли быть наняты для обслуживания британской или австрийской политики. Действия армии в Семилетней войне стали основой для признания европейцами того, что Россия теперь является великой державой, способной оказывать решающее влияние на международные отношения в Центральной и даже Западной Европе. В 1761–1762 гг. и в Берлине, и в Вене осознали, что судьба Пруссии зависит от России. Екатерина II и ее советники дополнили военную мощь дипломатической тонкостью и проницательным пониманием политики великих держав на континенте. При Екатерине русские грамотно использовали ряд ключевых преимуществ, таких как давняя вражда Британии с Францией или Австрии с Пруссией. Россия могла лавировать между ними. Кроме того, находясь на периферии Европы, она смогла отвоевать обширные и богатые территории у своего более слабого соседа, Османской империи. Завоеванные Екатериной «украинские» земли со временем стали основой сельского хозяйства империи, ее угольной и металлургической промышленности. Уже при кончине Екатерины в 1796 г. массовая колонизация и быстрое развитие городов, коммуникаций и портов преобразовали пустую степь присоединенных территорий и сделали Россию доминирующей державой на Черном море. Сочетание географической удаленности, военной мощи и тонкой дипломатии препятствовало другим европейским державам ставить препоны расширению России.

Российские войска, громившие турок с 1768 по 1792 г., получили важнейшие уроки в сражениях Семилетней войны, копируя и в конце концов даже нередко превосходя ведущего полководца Европы и его прусскую армию. Шесть лет, прошедшие между окончанием Семилетней войны и началом русско-турецких войн, дали армии время на восстановление и усваивание этих уроков. Например, за время войны русские сформировали и обучили превосходную легкую пехоту, а их кавалерия к 1768 г. была намного лучше, чем в 1756-м. То же касалось и генеральского состава, среди которого особенно выделялись Петр Румянцев и Александр Суворов. Оба, помимо прекрасных командирских качеств на поле боя, тщательно продумали то, как адаптировать уроки, полученные в европейской войне 1756–1763 гг., к совершенно другой местности и противнику, с которым они столкнутся в южной степи и на побережье Черного моря. Их военные познания, опыт войны и врожденная гениальность отразились в сложном стратегическом и логистическом планировании и использовании на поле боя различных тактических формирований, например подвижных каре и атакующих колонн. Благодаря им русская армия значительно превзошла своего турецкого противника, войскам которого не хватало подготовки, дисциплины и сплоченности, позволявших европейским армиям максимально использовать огневую мощь и ударную силу на поле боя.

После Семилетней войны международные отношения в Европе трансформировались в единую систему. Если первые два десятилетия XVIII в. Война за испанское наследство в Западной Европе и Северная война в Восточной шли параллельно и почти не пересекались, то в Семилетнюю войну были активно вовлечены все крупные державы, причем и Россия, и Британия внесли существенный вклад в ее исход на территории германских земель. Даже колониальная морская война Великобритании с Францией и Испанией была тесно связана с конфликтом на континенте. Пять великих держав, определившихся по итогам Семилетней войны, продолжали быть центральным элементом европейских международных отношений вплоть до 1914 г.[61 - Классика истории системы международных отношений после 1763 г.: Schroeder P. M. The Transformation of European Politics 1763?1848. Oxford, 1994.]

Тем не менее баланс сил в Европе по итогам Семилетней войны оставался хрупким. В период с 1763 по 1786 г. Франция, как уже было сказано, предприняла едва не увенчавшуюся успехом попытку оспорить морское и колониальное господство, достигнутое Великобританией в результате войны. Эти усилия были возобновлены с удвоенной силой в ходе революционных и Наполеоновских войн с 1793 по 1815 г. К 1812 г. казалось, что многополярная европейская система пяти держав, возникшая в 1763 г., исчезнет под давлением французского империализма. Даже в 1756–1763 гг. Франция оставалась потенциально самой могущественной страной Европы по своим размерам, благосостоянию и культурности населения. Революция разрушила институты, привилегии и традиции, которые сдерживали мобилизацию ее потенциальной мощи, а высвобожденные этим процессом силы были упорядочены и подчинены военно-политическому гению Наполеона. Манера ведения войны Наполеоном разрушила преграды для достижения полной победы во время кампаний Семилетней войны: гораздо более крупные армии действовали теперь со скоростью, гибкостью и разрушительной силой, намного превосходящими армии 1756–1763 гг. Однако в итоге четыре другие великие державы объединились для борьбы с Наполеоном в 1813–1815 гг. Венский конгресс в составе держав-победительниц создал то, что можно назвать европейской международной системой в полном смысле этого слова, – не просто баланс сил в рамках пентархии, но и ряд правил, норм и общих представлений, которые придали международным отношениям определенную стабильность и последовательность.

Революционные и Наполеоновские войны подтвердили ключевой геополитический урок Семилетней войны: гораздо легче построить империю за пределами Европы, чем внутри Европейского континента. Завоевав то, что можно назвать каролингским ядром Европы (Франция, Германия, Нидерланды, Северная Италия), Наполеон столкнулся с величайшей проблемой европейской геополитики – существованием двух сильнейших центров на западной и восточной периферии континента, Британии и России. Каким бы ни было их недоверие друг к другу, эти две державы объединялись для противостояния любому потенциальному европейскому императору, чья власть могла представлять угрозу их безопасности и амбициям. Мобилизовать достаточные силы каролингского ядра, чтобы одновременно одолеть англичан и русских, было очень сложно. Проблема усугублялась тем, что для вторжения в Британию требовались прежде всего мощные военно-морские силы, а для нейтрализации ядра русской мощи к югу и востоку от Москвы – военно-логистические. Однако поражение Наполеона не было предрешенным, и только боевые качества российской армии вкупе с умелым руководством Александра I, Барклая-де-Толли и Кутузова сломили его попытки подчинить себе последнюю независимую великую державу континентальной Европы в 1812 г. После этого правители России воспользовались временной слабостью Франции для контрнаступления в Центральной Европе и создания коалиции, которая в итоге и свергла Наполеона[62 - Подробно о европейской геополитике и поражении Наполеона я пишу в: Lieven D. Russia against Napoleon. The Struggle for Europe. 1807?1814. London, 2009.].

Главным победителем в революционных и Наполеоновских войнах снова вышла Великобритания. Пока Наполеон героически пытался создать империю в Европе, британцы успешно укрепляли глобальное морское господство, поглощая – прямо или косвенно – ключевые части французской, голландской и испанской заокеанских империй. Британская морская мощь блокировала французский империализм в Европе, и это стало одной из фундаментальных причин поражения Наполеона. На решающем уровне глобальной стратегии режим поздних Бурбонов в реальности превосходил революционную и наполеоновскую Францию. В сценарии успеха Франции Бурбонов совершенно справедливо делался расчет на исключение европейского фронта благодаря союзу с Австрией и на концентрацию всех ресурсов в морской и колониальной войне с Британией. Революционная Франция, возобновив вековой конфликт с Габсбургами, обрекла себя на поражение. В каком-то смысле Мария-Антуанетта могла посмеяться последней.

Европейская система, зародившаяся в ходе Семилетней войны и усовершенствованная на Венском конгрессе, просуществовала до 1914 г., в какой-то степени даже до конца Второй мировой войны. Создать европейскую империю Германии помешали те же геополитические факторы, которые мешали Наполеону, хотя в ее случае ключевую роль также сыграло американское вмешательство. После 1945 г. Пруссия исчезла с географической карты, и Германия решительно отвернулась от прусской и фридерицианской традиций. Но многое из ключевого наследия Семилетней войны остается значимым по сей день. Наиболее существенно англоязычное доминирование в Северной Америке. Хотя на протяжении большей части XIX в. Великобритания и США были соперниками, к 1890?м гг. началось их сближение. Объединение огромных ресурсов Соединенных Штатов и Британской империи в рамках одновременно геополитического, этнолингвистического и идеологического блока стало ключом к победе в двух мировых войнах. Великобритания и ее бывшие доминионы оставались ближайшими союзниками США в холодной войне, их солидарность лежит в основе нынешнего мирового порядка.

Сложившийся мировой порядок, в котором доминируют англоязычные страны, сегодня испытывает растущее давление, прежде всего со стороны Китая. С точки зрения современности никакая всемирная история 1750?х гг. не может не упомянуть о завершении в это время завоевания и аннексии маньчжурской династией Цинь обширного региона, известного сегодня как Синьцзян. Единственной европейской державой, сыгравшей хотя бы косвенную роль в этом завоевании, была Россия. По соглашению между Россией и Китаем русские закрыли свою границу для монгольских кочевников, спасавшихся от наступления Цинь, тем самым лишив их стратегической глубины, необходимой для продолжения войны. Китайское завоевание Синьцзяна было частью глобального процесса, когда оседлые общества расширялись за счет кочевников, что в конечном итоге часто приводило к истреблению последних.

Тем не менее завоевание Синьцзяна потребовало колоссальных ресурсов и планирования. Так же как их предки, империя чжурчжэней в XII в., силы Цинь в 1660 г. завоевали северный Китай, но не имели реальной власти к югу от реки Янцзы. В 1670?х гг. молодому императору Канси удалось завоевать южный Китай в ходе рискованной кампании, которая едва не потерпела неудачу и легко могла бы привести к свержению его династии. Без богатого ресурсами южного Китая династия Цинь могла оказаться неспособной захватить и удержать Синьцзян. Современная Китайская Народная Республика в территориальном отношении является наследницей именно маньчжурской империи Цинь, а не гораздо меньших по территории этнических китайских империй и династий Сун и Мин. Из перспективы будущего завоевание Китаем Синьцзяна можно считать таким же важным событием 1750?х гг., как и выживание Пруссии. Китайскую и прусскую истории объединяет то, что обе они подчеркивают важность личности в истории. Если бы авантюра Канси не удалась, сегодняшний Китай мог бы быть гораздо меньше, а без Фридриха II Пруссия не выиграла бы Семилетнюю войну. Настоящую статью, в значительной степени посвященную обсуждению структурных и геополитических факторов большой длительности, логично на этом завершить[63 - Об экспансии Китая на запад: Purdue P. C. China Marches West. The Qing Conquest of Central Eurasia. Cambridge, MA, 2005. О Канси, но в гораздо более широком контексте роли индивидуальности в истории я пишу в моей последней вышедшей книге: Lieven D. In the Shadow of the Gods. The Emperor in World History. London, 2022.].

Мариан Фюссель

МИР В ОГНЕ. К ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ (1756?1763)[64 - Настоящий текст представляет собой расширенную версию статьи, впервые опубликованной в журнале Geschichte in Wissenschaft und Unterricht 11/12. 2020. S. 605?619.]

How fatal a war has this been! From Pondicherry to Canada, from Russia to Senegal, the world has been a great bill of mortality![65 - «Что за гибельная война! От Пондишери до Канады, от России до Сенегала весь мир превратился в один большой список потерь!» (Хорас Уолпол – Хорасу Манну, 10.05.1759 // Walpole H. The Letters of Horace Walpole, Fourth Earl of Orford / Ed. by P. Toynbee. Vol. 4. Oxford, 1903. P. 260).]

1. ВВЕДЕНИЕ

В 1755 и 1756 гг. на севере Германии землетрясения и нашествия мышей толковали как предвестников грядущей более масштабной и на сей раз рукотворной катастрофы – Семилетней войны[66 - F?ssel M. Der Preis des Ruhms. Eine Weltgeschichte des Siebenj?hrigen Krieges. M?nchen, 2019. S. 110–112. Очевидно, землетрясения особенно ощущались в Ахене, ср.: Janssen J. Die historischen Notizen des B?rgermeisterei-Dieners Johannes Janssen // Ariovist von F?rth H. (Hrsg.). Beitr?ge und Material zur Geschichte der Aachener Patrizier-Familien. 3 Bde. 1882?1890. Bd. 3. Aachen, 1890. S. 1–390; о Мюльхаузене в Тюрингии в этой связи см.: Jordan R. Chronik der Stadt M?hlhausen in Th?ringen. Bd. 3. 1600–1770. M?hlhausen, 1906, S. 188 ff.]. Представлялось, что хаос в природе возвещает хаос среди людей. Восприятие таких феноменов как знамений было стандартной моделью интерпретации в раннее Новое время, хотя к середине XVIII столетия она уже вызывала критику у тех, кто отвергал наивное суеверие простецов[67 - Ср., например: B?hr A. Der grausame Komet. Himmelszeichen und Weltgeschehen im Drei?igj?hrigen Krieg. Reinbek, 2017.].

Семилетняя война стала событием глобального масштаба с театрами военных действий в Европе, Северной и Южной Америке, Западной Африке и Южной Азии[68 - Хорошая обзорная работа: Danley M. H., Speelman P. J. (Eds) The Seven Years’ War. Global Views. Leiden; Boston, 2012.]. В ней соединились две линии конфликтов, идущие от Войны за австрийское наследство (1740–1748): с одной стороны, колониальное соперничество между Англией и Францией, с другой – восходящий к аннексии Фридрихом II Силезии в первых двух силезских войнах антагонизм между Пруссией и Австрией. Из-за переплетения этих двух конфликтов военные действия распространились по всему миру и были закончены лишь в 1763 г. мирными договорами в Париже и Губертусбурге[69 - См. в общем о мирных договорах: F?ssel. Preis des Ruhms. S. 450–469.].

Пока в 1755 г. холодная война между британцами и французами в лесах Северной Америки перерастала в горячую, мир с ужасом взирал на природную катастрофу невиданных масштабов. 1 ноября 1755 г. столица Португалии, Лиссабон, была почти полностью уничтожена цунами и пожаром. Вызвавшее их землетрясение ощущалось и в германских землях, но несравненно более драматическая участь Лиссабона превратилась в медийное событие европейского масштаба[70 - Lauer G., Unger T. (Hrsg.) Das Erdbeben von Lissabon und der Katastrophendiskurs im 18. Jahrhundert. G?ttingen, 2008.]. Однако уже в 1757 г., как показывает анализ каталога Лейпцигской ярмарки, рукотворная катастрофа войны практически затмила в публицистике землетрясение[71 - Ср.: L?ffler U. Lissabons Fall – Europas Schrecken. Die Deutung des Erdbebens von Lissabon im deutschsprachigen Protestantismus des 18. Jahrhunderts. Berlin; New York, 1999. S. 517–525, 631–647.]. Через несколько лет Вольтер в своем «Кандиде» упомянул оба этих событиях как потрясение привычного образа мира[72 - Вольтер. Кандид, или Оптимизм // https://imwerden.de/pdf/voltaire_candide.pdf (дата обращения 27.09.2022).].

Толкования знамений в связи с землетрясением и нашествием мышей могут служить примером «лабораторной ситуации» в Семилетнюю войну, в ходе которой пересекались друг с другом традиции и инновации, домодерное и модерное[73 - Ср. уже в: Salewski M. 1756 und die Folgen. Einleitung in den Schwerpunkt // Historische Mitteilungen 18. 2005. S. 1–6, здесь S. 3.]. Они же открывают темы и перспективы исторической антропологии, которая интересуется историей трансформации моделей восприятия, действий и интерпретаций, представляющихся нашему модерному миру инаковыми, чужеродными[74 - Ginzburg C. Geschichte und Geschichten. ?ber Archive, Marlene Dietrich und die Lust an der Geschichte // Spurensicherungen. ?ber Verborgene Geschichte, Kunst und soziales Ged?chtnis. M?nchen, 1988, S. 7–28, здесь S. 26.]. Впрочем, в определении «исторической антропологии» и ее программы исследователи далеки от единодушия[75 - Tanner J. Historische Anthropologie. Version 1.0 // Docupedia-Zeitgeschichte, 03.01.2012. http://docupedia.de/zg/tanner_historische_anthropologie_v1_de_2012. DOI: http://dx.doi.org/10.14765/zzf.dok.2.278.v1 (дата обращения 30.05.2020).]. Слишком разнятся между собой даже в пределах одной Германии местные школы исторической антропологии, скажем, в Берлине, Фрайбурге или Геттингене; у каждой из них свои справочники и своя научная периодика[76 - Ibid. С 1992 г. в издательстве De Gruyter выходит журнал Paragrana. Internationale Zeitschrift f?r Historische Anthropologie, с 1993 г. в издательстве B?hlau – журнал Historische Anthropologie. Kultur – Gesellschaft – Alltag.]. Нет недостатка и в программных заявлениях[77 - Ср., например: Dressel G. Historische Anthropologie. Eine Einf?hrung. Wien u. a., 1996; van D?lmen R. Historische Anthropologie. Entwicklung – Probleme – Aufgaben. K?ln; Weimar; Wien, 2000; Tanner J. Historische Anthropologie zur Einf?hrung. Hamburg, 2004; Winterling A. (Hrsg.) Historische Anthropologie. Stuttgart, 2006.]. Историческая антропология – это междисциплинарное поле, формирование которого находится в постоянном развитии. Репертуар ключевых понятий и вопросов постоянно расширяется, так что даже в рамках одного течения уровни дискуссий 1985, 1995 и 2015 гг. могут существенно различаться. В начале 1980?х на первом плане были вопросы теории действия об агентности (agency) исторических акторов, особенно в гендерном плане, а материальное ограничивалось в основном экономикой; в 1990?х гг. фокус был дополнительно направлен на медиа, репрезентации и перформативные практики, а в 2000?х гг. среди прочего – на вопросы симметричной антропологии, соотношение природы и культуры, глобальную историю и возвращение материальности историчного[78 - О тенденциях развития см. также: Burschel P. Wie Menschen m?glich sind. 20 Jahrg?nge «Historische Anthropologie» // Historische Anthropologie 20 H. 2. 2012. S. 152–161.]. Это перечисление лишь выборочное и ни в коем случае не означающее смену одного другим, но постоянное расширение, при котором всегда оставались актуальными и прежние вопросы. Если, к примеру, материальным вещам в праксеологическом смысле приписываются качества, определяющие развертывание действия, то старый вопрос об агентности/agency обретает новую динамику[79 - F?ssel M. Die Materialit?t der Fr?hen Neuzeit. Neuere Forschungen zur Geschichte der materiellen Kultur // Zeitschrift f?r Historische Forschung 42 H. 3. 2015. S. 433–463.]. Классические дихотомии вроде микро- и макроистории, о которых шли дискуссии в 1980?х гг., отнюдь не потеряли актуальности, но с проекцией их на глобальный контекст лишь еще более усложнились[80 - Ghobrial J.-P. (Ed.) Global history and microhistory (Past & Present 242, Issue Supplement 14). Oxford; New York, 2019; Bertrand R., Calafat G. La microhistoire globale. Affaire(s) ? suivre // Annales HSS 73/1. 2018. S. 3–18; Medick H.: Turning Global? Microhistory in Extension // Historische Anthropologie 24 H. 2. 2016. S. 241–252; Trivellato F. Is There a Future for Italian Microhistory in the Age of Global History? // California Italian Studies 2 H. 1. 2011 (escholarship.org; дата обращения 28.05.2020).].

Существенно для профиля и сущности исторических подходов и определение их границ. В случае исторической антропологии в 1980?х гг. таковыми были социальная и политическая история, в 1990?2000?х гг. же стали скорее обращать внимание на отличие от новой культурной истории, которую историческая антропология в широком понимании стремилась считать своей[81 - Medick H. Historische Anthropologie // Jordan S. (Hrsg.) Lexikon Geschichtswissenschaft. Hundert Grundbegriffe. Stuttgart, 2002. S. 157–161, здесь S. 160.]. Несмотря на высокую степень теоретизации – ибо историческая антропология несомненно представляет собой один из наиболее теоретизированных подходов к истории, – ее контуры лучше всего определяются в историографической практике[82 - Ср.: Chvojka E., van D?lmen R., Jung V. (Hrsg.) Neue Blicke. Historische Anthropologie in der Praxis. Wien; K?ln; Weimar, 1997.]. Применяемый в настоящей статье подход следует традиции исторической антропологии, выросшей из социальной истории, которая понимает себя в общем и целом как историю социальных практик[83 - Ср.: F?ssel M. Praxeologische Perspektiven in der Fr?hneuzeitforschung // Brendecke A. (Hrsg.) Praktiken der Fr?hen Neuzeit. Akteure – Handlungen – Artefakte. K?ln; Weimar; Wien, 2015. S. 21–33.]. Соответственно далее на примере Семилетней войны будет намечено, какие вопросы может задавать историческая антропология войны и как она может работать с эмпирическим материалом. Эту цель я прослеживаю в три этапа: вначале характеризую некоторые основные результаты смены перспективы (2.), затем перехожу к тематическим полям истории повседневности войны (3.), чтобы, наконец, задаться вопросом, что может дать историко-антропологический подход для анализа Семилетней войны в глобальном аспекте (4.).

2. СМЕНА ПЕРСПЕКТИВ: К ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ ВОЙНЫ

Войны представляют собой в общем центральную область историко-антропологических исследований, поскольку служат экзистенциальным вызовом жизненному миру человека и одновременно требуют последовательной историзации[84 - Gestrich A. Friedensforschung, Historische Anthropologie und neue Kulturgeschichte // Eckern U., Herwartz-Emden L., Schultze R.-O. (Hrsg.) Friedens- und Konfliktforschung in Deutschland: Eine Bestandsaufnahme. Wiesbaden, 2004. S. 98–115.]. Так, в целом ограниченные военно-исторические исследования склонны скорее к биологизирующей антропологии[85 - Ibid. S. 100. Ср., например: Keegan J. Die Kultur des Krieges. Reinbek bei Hamburg, 1997. S. 126–149.]. Историческая же антропология стремится прежде всего историзировать такие темы, как труд, питание, пол, тело, насилие, страдание, болезнь и смерть, а также медийность, религиозность, материальность и глобальность, но эта задача ставит перед ней и определенные эмпирические вызовы[86 - Ср. спектр тем у: Dressel. Historische Anthropologie. S. 71–155.]. Среди них феномен, который можно назвать «парадоксом Зиммеля». В своей статье об историческом времени на материале Семилетней войны философ и социолог Георг Зиммель ставит вопрос о том, насколько близко мы можем подойти к исторической практике, не теряя при этом из виду ее историчности[87 - Simmel G. Das Problem der historischen Zeit (1916) // Idem. Goethe. Deutschlands innere Wandlung. Das Problem der historischen Zeit. Rembrandt (Gesamtausgabe 16). Frankfurt a. M., 2003. S. 287–304.]. Как он пишет, каждый отдельный удар саблей в битве при Кунерсдорфе 1759 г. в микроперспективе ничем не отличается от любого другого удара саблей как составной части военного насилия. Но в чем особенность Кунерсдорфской битвы, или, шире, что характерного в исторической антропологии именно Семилетней войны?

До сих пор основной методологический путь исторической антропологии составляла, как правило, микроистория – история отдельной деревни, отдельного военного кровопролития, отдельного индивидуума[88 - Ulbricht O. Mikrogeschichte: Menschen und Konflikte in der Fr?hen Neuzeit. Frankfurt a. M., 2009.]. Но как мы попадем отсюда на более высокую агрегирующую ступень? Возможным способом может служить последовательное игнорирование онтологического различения между микро- и макроуровнем и фиксация в духе плоских онтологий[89 - Философский термин flat ontology (М. Де-Ланда, Г. Харман и др.) для обозначения подхода, в котором все объекты признаются онтологически явлениями одного порядка. – Прим. ред.] разнообразных переплетений сюжетных линий и отдельных практик[90 - Schatzki T. R. Praxistheorie als flache Ontologie // Sch?fer H. (Hrsg.) Praxistheorie. Ein soziologisches Forschungsprogramm. Bielefeld, 2016. S. 29–44.]. В этом случае отдельный случай грабежа встраивается в более широкий процесс циркуляции товаров и ресурсов, отдельная пропагандистская листовка – в целую дискурсивную формацию, баталия – в совокупность различных практик насилия от малой войны до осады. «Большое» в этом случае не отличается по своему онтологическому статусу от «малого», различия зависят скорее от эпистемологического вопроса о видимости восприятия[91 - О преодолении дихотомии микро/макро и различии между эпистемологическими и онтологическими проблемами ср.: Hoebel T., Kn?bl W. Gewalt erkl?ren! Pl?doyer f?r eine entdeckende Prozesssoziologie. Hamburg, 2019. S. 127–155.]. Например, такая битва, как Кунерсдорфская, сама по себе «невидимая», поскольку складывается лишь из множества отдельных действий[92 - Ср.: Ginzburg C. Mikro-Historie. Zwei oder drei Dinge, die ich von ihr wei? // Historische Anthropologie 1. 1993. S. 169–192, здесь S. 184.].

В то время как в макроисследованиях Семилетней войны недостатка нет, почти все они до сих пор оперировали классической историей в стиле battles and treatises – главных битв, великих людей, центральных решений[93 - Stellner F. Sedmiletа vаlka v Evrope. Praha, 2000; Szabo F. A. J. The Seven Years’ War in Europe, 1756–1763. Harlow, 2008; Baugh D. A. The Global Seven Years’ War, 1754–1763. Britain and France in a Great Power Contest. Harlow, 2011; Dziembowski E. La Guerre de Sept Ans. Paris, 2015; Bremm K.-J. Preu?en bewegt die Welt. Der Siebenj?hrige Krieg 1756–63. Darmstadt, 2017.]. Постановка проблем в духе исторической антропологии реализовалась, скорее, в форме статей и, как правило, на материале отдельных кейсов[94 - Ср., например, статьи о «культуре» войны в: Hofstra W. R. (Hrsg.) Cultures in Conflict: The Seven Years’ War in North America. New York, 2007; De Bruyn F., Regan S. (Eds) The Culture of the Seven Years’ War: Empire, Identity, and the Arts in the Eighteenth-Century Atlantic World. Toronto etc., 2014; Externbrink S. (Hrsg.) Der Siebenj?hrige Krieg (1756–1763). Ein europ?ischer Weltkrieg im Zeitalter der Aufkl?rung. Berlin, 2011.].

В то же время историческая антропология не застрахована от одной из ловушек «культурных поворотов», а именно смешения перспективы и предмета, оптики и топики[95 - Wilder G. From Optic to Topic: The Foreclosure Effect of Historiographic Turns // The American Historical Review 117. Vol. 3. 2012. P. 723–745.]. Так, безусловно, не всякое исследование об экономике, материальной культуре или смерти обязательно встроено в историко-антропологическую перспективу; это касается и большинства цитируемой здесь литературы по Семилетней войне. Однако вопросам об альтернативных акторах, практиках и традициях всегда была присуща критическая смена перспективы: от истории элит – к повседневности простых людей, от фиксации на письменных источниках – к широкой палитре исторического материала, от евроцентризма – к глобальным переплетениям и циркуляции и т. п. Если эти перспективы свести только к предметам, историческая антропология потеряет свой критический заряд. Иначе говоря, с рассмотрением новых тем должно фундаментально поменяться и представление о масштабных исторических контекстах: война предстанет тогда не последовательностью военных событий и договоров, а экзистенциальной борьбой за выживание, которая разыгрывается не только в политических кабинетах, но и на каждом отдельном крестьянском дворе[96 - Ср. яркий пример на материале Тридцатилетней войны: Medick H. Der Drei?igj?hrige Krieg. Zeugnisse vom Leben mit Gewalt. G?ttingen, 2018.]. Сведение же повседневности лишь к одной в ряду прочих тем приводит к тому, что хотя раздел о ней и включается в большие нарративы, но никак на них не влияет. После разделов о политической истории просто следует в конце еще один, об истории жизненного опыта (Erfahrungsgeschichte). Это в любом случае лучше, чем совершенно игнорировать историю военной повседневности, но в конечном итоге приводит к своего рода компартментализации, изолированному рассмотрению, а отсюда к нейтрализации критических импульсов истории повседневности и жизненного опыта[97 - Об альтернативном взгляде на проблематику «разделения труда» с точки зрения структур ср.: Hausen K. Historische Anthropologie – ein historiographisches Programm? // Historische Anthropologie 5 H. 3. 1997. S. 454–462, здесь S. 460.].

При этом требуется все же чем-то ответить на вероятный упрек из перспективы структурной или макроистории, утверждающей, к примеру, что Семилетняя война была «в действительности борьбой финансовых и экономических систем, развитости модерных государственных администраций, а также военной выносливости»[98 - Heinrich G. Friedrich II. von Preu?en. Leistung und Leben eines gro?en K?nigs. Berlin, 2009. S. 203.]. Это утверждение не является ошибочным само по себе, но с точки зрения исторической антропологии оно остается неудовлетворительным без микроисторического прочтения «черного ящика» экономических систем и государственной администрации[99 - Ср., например: Neu T. Glocal Credit. Die britische Finanzlogistik als fraktales Ph?nomen am Beispiel des Siebenj?hrigen Krieges // F?ssel M. (Hrsg.) Der Siebenj?hrige Krieg 1756–1763. Mikro- und Makroperspektiven (Schriften des Historischen Kollegs 105). Berlin; Boston, 2021. S. 75–93.]. Необходимо определить акторов администрирования и финансирования с их конкретными практиками, иначе в противном случае грозит опасность опредмечивания структур и соотношений, превращения их в субъекты, как это очевидно происходит в формуле «борьбы систем»[100 - Ср.: Sieder R. Sozialgeschichte auf dem Weg zu einer historischen Kulturwissenschaft // Geschichte und Gesellschaft 20 H. 3. 1994. S. 445–468, здесь S. 447.]. В то же время следует избегать отнюдь нередкой у исторических антропологов склонности выплеснуть с водой ребенка, поспешив вовсе исключить кабинетную политику и общие стратегии из поля зрения, поскольку это будет способствовать критиковавшейся выше «компартментализации». Как превратить кабинетную политику в тему для исторической антропологии? Различные наработки для этого уже есть в области новой истории дипломатии, которая затрагивает, к примеру, символическую коммуникацию, восприятие или неформальные сети[101 - Ср. обзорно: K?hler M. Neue Forschungen zur Diplomatiegeschichte // Zeitschrift f?r Historische Forschung 40 H. 2. 2013. S. 257–271. Для Семилетней войны: Externbrink S. Friedrich der Grosse, Maria Theresia und das Alte Reich: Deutschlandbild und Entscheidungsprozesse in der Au?enpolitik Frankreichs im Siebenj?hrigen Krieg. Berlin, 2006.]. Мое дополнение ориентировано, с одной стороны, на социологию организаций, предлагая обратить внимание на социальную логику фантазмов постановлений (Verf?gungsphantasmen), то есть определяющих действия фикций управляемости и сферы действия решений, и на пробел между планированием и срывом плана. С другой стороны, можно учесть импульсы из истории знания, рассматривая кабинет и политические действия как своего рода ситуацию лаборатории[102 - Идеи из области теории организации ср.: Ortmann G. Katzensilber. Organisationsrituale und nachtr?gliche Sinnstiftung // Paragrana 12 H. 1/2. 2003. S. 539–556. О лабораторном исследовании в истории науки ср.: Knorr Cetina K. Die Fabrikation von Erkenntnis. Zur Anthropologie der Naturwissenschaft. 2. Aufl. Frankfurt a. M., 2002.]. Вместо того чтобы опираться на индивидуальных главных исторических акторов, таких как Питт, Шуазель, Кауниц, Фридрих II и т. п., следует рассматривать процессы решения под углом зрения социальной антропологии как коллективный акт[103 - Так, уже давно в политике Питта был выявлен team work, ср.: Middleton R. The Bells of Victory. The Pitt-Newcastle Ministry and the Conduct of the Seven Years’ War 1757–1762. Cambridge etc., 1985. Методологически инновационный пример этнографии: Latour B. Die Rechtsfabrik. Eine Ethnographie des Conseil d’Еtat. Konstanz, 2016.]. Здесь также речь идет о практиках, социальный смысл которых требуется расшифровать, а не предполагать как данность. Многочасовая речь в парламенте была в том числе телесным, перформативным актом; на процессы принятия решений могли влиять страхи, эмоции и антипатии; технические системы записи, документация списков и дел порождали особые условия и влияли со своей стороны на решения[104 - О paper work списков: Charters E. Empire und Manpower. «Soldaten z?hlen» im Siebenj?hrigen Krieg // F?ssel. Der Siebenj?hrige Krieg. S. 59–73.]. Аналогично науке внешнюю политику следует понимать не как бесплотную игру расчетов, но привязывать к ее конкретным мерам реализации. Если посмотреть с другой стороны, «кабинетный стол» должен играть роль не только как метафора, но и как материальная составная часть комплексных политических установок (setting)[105 - Понятие setting заимствовано из теории акторов и сетей, ср.: Akrich M., Latour B. Zusammenfassung einer zweckm??igen Terminologie f?r die Semiotik menschlicher und nicht-menschlicher Konstellationen // Belliger A., Krieger D. J. (Hrsg.) ANThology. Ein einf?hrendes Handbuch zur Akteur-Netzwerk-Theorie. Bielefeld, 2006. S. 399–405, здесь S. 399.]. И лишь в том случае, если удастся проработать на микроуровне политическую, военную и экономическую сферы, историческая антропология войны может дать больше, чем отводящееся на ее долю в процессе разделения компетенций исследование элементарных переживаний человека, значение которых в принципе не отрицает и классический военный и дипломатический историк, но с легкостью выводит их за пределы «существенного».

3. ВОЕННАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ВОСПРИЯТИЕ, ОПЫТ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

В центре исторической антропологии всегда был действующий, интерпретирующий и страдающий человеческий субъект[106 - F?ssel M. Die R?ckkehr des Subjekts in der Kulturgeschichte. Beobachtungen aus praxeologischer Perspektive // Deines S., Jaeger S., N?nning A. (Hrsg.) Historisierte Subjekte – Subjektivierte Historie. Zur Verf?gbarkeit und Unverf?gbarkeit von Geschichte. Berlin, 2003. S. 141–159.]. Отсюда очевидно всплывает вопрос о страдающих в войну. И здесь нас также подстерегает парадокс Зиммеля: разве страдающий в войне индивид не сталкивается с одними и теми же экзистенциальными вызовами?

Широкая глобально-историческая перспектива Семилетней войны дает новые характерные результаты и с точки зрения истории жизненного опыта[107 - Тематика «восприятия войны» отражена в важных работах, появившихся в рамках одноименной Особой исследовательской группы SFB 437 в Тюбингене (1999–2008); ср.: Schild G. (Hrsg.) Kriegserfahrungen. Krieg und Gesellschaft in der Neuzeit; neue Horizonte der Forschung. Paderborn etc., 2009.]. Так, в фокусе оказываются не только особенно пострадавшие от войны территории Священной Римской империи, например Саксония, но и коренные американцы с порабощенными африканцами. Обе эти группы можно считать основными проигравшими в войне[108 - Horne G. The Biggest Losers. Africans and the Seven Years’ War // Idem. The Counter-Revolution of 1776: Slave Resistance and the Origins of the United States of America. New York, 2014. P. 161–183; Schneider E. A. The Occupation of Havana: War, Trade, and Slavery in the Atlantic world. Williamsburg, VA, 2018.]. Исследование роли культур аборигенов Северной Америки в «Войне с французами и индейцами» (French and Indian War)[109 - Отдельное название для Североамериканского театра Семилетней войны. – Прим. ред.] открыло в том числе методологические возможности для антропологических перспектив[110 - Jennings F. Empire of Fortune: Crowns, Colonies and Tribes in the Seven Years’ War in America. New York; London, 1988; White R. The Middle Ground: Indians, Empires, and Republics in the Great Lakes Region, 1650–1815. New York, 1991; Richter D. K. Facing East from Indian Country: a Native History of Early America. Cambridge, MA, 2001.]. Здесь исследователи имели дело с акторами, культурно совершенно инаковыми: не только с другим языком, но и с другой религией, с другой экономикой, другими практиками насилия и т. п. К тому же это были бесписьменные культуры со своими средствами коммуникации, как, например, вампум[111 - Anderson F. Crucible of war. The Seven Years’ War and the fate of the Empire in British North America, 1754–1766. New York, 2000, P. 20, 279, 624, 629; Idem. The War that made America. A short history of the French and Indian War. New York, 2005. P. 59, 160.]. Их исследование требовало иных методик и приглашало присмотреться к культурным отличиям.

Но страдало и гражданское население Европы, не говоря уже о солдатах на многочисленных полях сражений[112 - F?ssel M. Ungesehenes Leiden? Tod und Verwundung auf den Schlachtfeldern des 18. Jahrhunderts // Historische Anthropologie 23 H. 1. 2015. S. 30–53; в широкой сравнительной перспективе: Clauss M., Rei? A., R?ther S. (Hrsg.) Vom Umgang mit den Toten. Sterben im Krieg von der Antike bis zur Gegenwart. Paderborn, 2019.]. Речь должна идти, однако, не о том, чтобы мерить разные группы акторов относительно друг друга, а о расширении перспективы для преодоления старых евро- или тем более прусскоцентричных нарративов и историзации насилия.

В сравнении с Тридцатилетней войной и Коалиционными войнами конца XVIII в. относительно остальной части столетия утвердилось мнение об «укрощенной Беллоне»[113 - Ср.: Ritter G. Staatskunst und Kriegshandwerk. Das Problem des «Militarismus» in Deutschland. Bd. 1: Die altpreu?ische Tradition (1740–1890). M?nchen, 1959. S. 50–59.]. И хотя многие эмпирические данные говорят в реальности не в пользу ограничения конфликтов, нельзя все же полностью отрицать динамику и более выраженное «дозирование» в ведении войны[114 - Ср.: Wrede M. «Z?hmung der Bellona» oder ?konomie der Gewalt? ?berlegungen zur Kultur des Krieges im Ancien rеgime // Dingel I. et al. (Hrsg.) Theatrum Belli – Theatrum Pacis. Konflikte und Konfliktregelungen im fr?hneuzeitlichen Europa. Festschrift f?r Heinz Duchhardt zu seinem 75. Geburtstag. G?ttingen, 2018. S. 207–237.]. Ни один город не разделил судьбу Магдебурга в Тридцатилетней войне, однако в сельской местности ситуация выглядела иначе. Население здесь по большей части не попадало в поле зрения просвещенной общественности и было подвержено произволу высокомобильных конных легких войск в «малой войне»[115 - Rink M. Partisanen und Landvolk 1730 bis 1830. Eine milit?r- und sozialgeschichtliche Beziehung zwischen Schrecken und Schutz, zwischen Kampf und Kollaboration // Milit?rgeschichtliche Zeitschrift 59 H. 1. 2000. S. 23–59; Nowosadtko J. «Gehegter Krieg» – «Gez?hmte Bellona»? Kombattanten, Partheyg?nger, Privatiers und Zivilbev?lkerung im sogenannten Kleinen Krieg der Fr?hen Neuzeit // Becker F. (Hrsg.) Zivilisten und Soldaten. Entgrenzte Gewalt in der Geschichte. Essen, 2015. S. 51–77.]. В то же время степень насилия различалась в зависимости от региона и состава акторов. Находившиеся на самообеспечении и не имевшие возможностей словесной коммуникации казаки обнаруживают иную культуру насилия, нежели прусский вольный корпус у стен имперского города или обманутые в ожидании трофеев племена индейцев[116 - Историю эволюции образа казака в Германии см. в: Gehrmann U. Russlandkunde und Osteuropaverst?ndnis im 18. und 19. Jahrhundert. Eine Studie zum deutschen Kosakenbild // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas N. F. 40. 1992. S. 481?500. Для Семилетней войны: F?ssel M. «Fеroces et barbares?» Cossacks, Kalmyks and Russian Irregular Warfare during the Seven Years’ War // Danley M. H., Speelman P. J. (Eds) The Seven Years’ War. Global Views, Leiden; Boston, 2012. P. 243?262; по имперским городам: F?ssel M. Reichsst?dte im Siebenj?hrigen Krieg – Erfahrungen von Gewalt und Okkupation im 18. Jahrhundert // Timpener E., Wittmann H. (Hrsg.) Reichsstadt und Gewalt. Petersberg, 2021. S. 255?278.]. «Национальные» историки XIX в. видели «особый феномен Семилетней [войны] в том, что на арене боевых действий в ней в большей степени, нежели в других мировых войнах, появлялись наряду с цивилизованными национальными элементами также варварские и полудикие нации: в Канаде за и против Англии сражались орды индейцев; Австрия выставила в поле массы своих кроатов и пандуров; Россия включила в состав армии вторжения народности, которые до того редко видели в глубинных регионах Европы и появление которых было способно вызвать в памяти в центре современной цивилизации эпоху Великого переселения народов. Если в том, чтобы не гнушаться прибегнуть к призыву иррегулярных вооруженных масс, российские власти были схожи с прусскими, то происходило это, в отличие от Пруссии, не из?за острой нужды в регулярных бойцах, но потому, что здесь от применения подобных национальных ополчений ожидали существенных военных преимуществ»[117 - von Hasenkamp X. Ostpreu?en unter dem Doppelaar: Historische Skizze der russischen Invasion in den Tagen des siebenj?hrigen Krieges (Aus den Neuen Preu?ischen Provinzialbl?ttern 3. Folge. Bd. VI?XI). K?nigsberg, 1866. S. 82.].

Так с вступлением в войну Российской империи создалась особая ситуация встречи между культурами. Российские иррегулярные войска в лице конных казаков и калмыков прежде всего способствовали формированию образа столкнувшейся с логистическими проблемами российской армии в Пруссии, который оставил устойчивые следы и в пропаганде, и в повседневной жизни рядового населения[118 - Keep J. L. H. Die russische Armee im Siebenj?hrigen Krieg // Kroener B. R. (Hrsg.) Europa im Zeitalter Friedrichs des Gro?en. Wirtschaft, Gesellschaft, Kriege. M?nchen, 1989. S. 133?169.].

С историко-антропологической перспективы интересны, с одной стороны, современные эпохе сведения о казаках и калмыках, в которых образ врага соединен со своего рода протоэтнографией и которые обращают внимание на образ жизни, одежду, религию и боевой дух этих войск[119 - von Frisch E. Zur Geschichte der russischen Feldz?ge im Siebenj?hrigen Kriege nach den Aufzeichnungen und Beobachtungen der dem russischen Hauptquartier zugeteilten ?sterreichischen Offiziere vornehmlich in den Kriegsjahren 1757/58. Heidelberg, 1919; Rapport eines churf?rstl. s?chsischen Officiers, Herrn von Tr?tschlers, an den Premierminister und General, Reichsgrafen von Br?hl, die Russisch-Kaiserliche Armee betreffend // Milit?r Wochenblatt. № 31?38. 1838. S. 124?126, 128?130, 132?134, 136?138, 141?142, 144?146, 149?150, 151?152; [Anonym]. Nachrichten von der Auff?hrung der Russisch-Kaiserlichen Armee in der Gegend bey C?strin, nebst einem Anhange von der Beschaffenheit und Einrichtung dieser V?lker, Neumark 1759 // Teutsche Kriegs-Canzley 1759. S. 745?798, 799?825; Tielcke J. G. Beitr?ge zur Kriegskunst und Geschichte des Krieges von 1756 bis 1763. Freyberg, 1775?1786. Bd. 2. Der Feldzug der Kayserlich-Ru?ischen und K?niglich-Preu?ischen V?lker, im Jahre 1758. Freyberg, 1776.]. С другой стороны, с точки зрения исторической антропологии насилия встает вопрос о причинах и интерпретации военного насилия, воспринятого как нерегулярное. Связывание его с иррегулярными частями нуждается в эмпирической проверке с включением в исследования отклонений от нормы среди регулярных войск[120 - Этой темой в настоящее время в Геттингенском университете занимается Отто Ермаков (Otto Ermakov) на основании сравнения культуры насилия российской и австрийской армий в Семилетней войне в рамках диссертации, являющейся частью субпроекта исследовательской группы Немецкого научного сообщества «Военные культуры насилия».].

Крайняя эскалация насилия отнюдь не ограничивалась, таким образом, неевропейским театром военных действий[121 - M?bius S. Kriegsgreuel in den Schlachten des Siebenj?hrigen Krieges in Europa // Neitzel S., Hohrath D. (Hrsg.) Kriegsgreuel. Die Entgrenzung von Gewalt in kriegerischen Konflikten vom Mittelalter bis ins 20. Jahrhundert. Paderborn u. a., 2008. S. 185–203. О нападениях индейцев и взаимном непонимании культур ср. на отдельном примере: Steele I. K. Betrayals: Fort William Henry and the «Massacre». New York, 1990.]. Наряду с акцентом на эксцессах насилия и по большей части еще не реализованными исследованиями нарушения существующих норм линейными войсками необходимо, в частности, подвергнуть эмпирической проверке тематические поля, которые привлекаются для подтверждения тезиса об «укрощении» войны: это обмен военнопленными и обращение с ними, сдача укрепленных мест, военно-полевая медицина, уход за неприятельскими ранеными, квартирование и трофеи, отказ от нерационально жестоких видов артиллерийских снарядов, жесткая линейная система, исключительно стратегии маневрирования, а также применение правовых норм к ведению боевых действий в целом[122 - Перечисляются тезисы статьи об «укрощении Беллоны» Г. Риттера: Ritter. Staatskunst. S. 57. О военнопленных: Morieux R. The Society of Prisoners. Anglo-French Wars and Incarceration in the 18th century. Oxford, 2019.].

То, что степень разрушительности в Семилетнюю войну достигла необыкновенных масштабов, доказывает факт постоянного сравнения ее современниками с Тридцатилетней войной, а не с различными войнами за наследства между ними. В 1760 г. в «Лейпцигском сборнике» (Leipziger Sammlungen) появилась статья под названием «Соображения анонима по поводу разорений в экономике и политике, причиняемых нынешней войной». Основной линией аргументации служит сравнение с обстоятельствами Тридцатилетней войны:

В эпоху около 1647?1657 гг. в Германии отчасти все еще полыхал ужасный огонь всеобщей внутренней 30-летней войны, отчасти же после заключенных в Оснабрюке и Мюнстере мирных договоров многим местностям нашего отечества предстояло перенести в течение где более, где менее длительного времени много страшных последствий этой войны – величайшие бедствия, огромные страдания и нужду. Люди мечтали о лучших временах и размышляли о различных средствах, чтобы наконец быть избавленными от этого наказания Божьего, за которое его не признавали разве что те, кто именовался христианами, не имея веры. В годы же с 1757?го и по текущий 1759-й, то есть спустя сто лет, Господь вновь посетил нас, попустив ужасный пламень войны на все наше отечество, который ныне угрожает пожрать и сжечь все, как в 30-летнюю войну[123 - Eines Anonymi Betrachtungen ?ber die Verw?stung der Wirthschaft und Policey, die der jetzige Krieg anrichtet // Zincke G. H. (Hrsg.) Leipziger Sammlungen von Wirthschafftlichen Policey-, Cammer- und Finantz-Sachen, 15. Leipzig, 1760. Ausgaben 169–174. S. 37–68, здесь S. 37.].

Но в то же время автор признает перемены в ведении войны: «Справедливо, правда, что манеры и способы ведения 30-летней войны были несколько более жестокими и бесчеловечными, чем теперь; равно вид оставленных ей следов, как и известия о той войне, представляют нам огромный размер тогдашних бедствий». Однако далее в тексте, ссылающемся в том числе на опустошение Пфальца войсками Людовика XIV, эта релятивизация сама получает относительный характер. Здесь можно увидеть риторические стратегии, сопоставляющие собственные страдания с примером наивысшего ужаса, оставшегося в коллективной памяти, но это может и указывать на манеру восприятия и интерпретации погружающегося во все больший хаос мира, объятого пламенем. Императив маневренной стратегии не в полной мере снижал жертвы среди мирного населения, он скорее смещал их распределение.

Постоянное присутствие проходящих мимо крупных армейских соединений способствовало распространению так называемых лагерных болезней в том числе в городах. Перспектива, обращающая внимание на эти потери, меняет и в целом картину Семилетней войны, поскольку гораздо больше мужчин стало жертвами болезней, чем было убито в боевых действиях[124 - Charters E. M. Disease, War, and the Imperial State: the Welfare of the British Armed Forces during the Seven Years’ War. Chicago, IL. etc., 2014; Pranghofer S. Der Umgang mit Krankheit und Seuchengefahr im Kriegsalltag in Nordwestdeutschland, 1757?1763 // Funke N. u. a. (Hrsg.) Krank vom Krieg. Umgangsweisen und kulturelle Deutungsmuster von der Antike bis in die Moderne. Frankfurt a. M.; New York, 2022. S. 105–133.]. При отступлении на восток, согласно склонному к преувеличениям Архенгольцу, «тысячи» калмыков погибли от натуральной, или, как тогда ее называли, «черной», оспы – болезни, с которой они сталкивались в степи, но считали ее неизлечимой и, очевидно, были ей подвержены в большей степени, нежели другие военнослужащие российской армии[125 - О болезнях в российской армии: Keep. Russische Armee. S. 148–151. О потерях калмыков: von Archenholz J. W. Geschichte des siebenj?hrigen Krieges in Deutschland von 1756 bis 1763 // Kunisch J. (Hrsg.) Aufkl?rung und Kriegserfahrung. Klassische Zeitzeugen zum Siebenj?hrigen Krieg. Frankfurt a. M., 1996 [1793]. S. 9–513, здесь S. 98?99; почти буквально эти сведения заимствует: von H?lsen C. W. Unter Friedrich dem Gro?en. Aus den Memoiren des Aeltervaters 1752?1773 / Hrsg. H. von H?lsen. Osnabr?ck, 1974. S. 48; контекст: von Hasenkamp. Ostpreu?en. S. 226–227.].

Только на Кубе после оккупации ее британцами в 1762 г. от инфекционных болезней погибло больше мужчин, чем в сражениях «Войны с французами и индейцами» на североамериканском театре[126 - McNeill J. R. Mosquito Empires: Ecology and War in the Greater Caribbean, 1620?1914. Cambridge, 2010. P. 169–187; Charters. Disease. P. 65–85; F?ssel. Preis des Ruhms. S. 423–424.]. Однако страдания окончивших свою жизнь в болезни никак не отражены в историографии, тогда как малейшие перестрелки в «Войне с французами и индейцами» исследованы досконально. На двух театрах Семилетней войны вообще не происходило никаких значимых битв – это так называемая Померанская война между Швецией и Пруссией (1757–1762) и Фантастическая война между Испанией и Португалией (1762)[127 - В качестве обзорных работ см. о Померанской войне: F?ssel. Preis des Ruhms. S. 216–219, 302–305, 397–400; о Фантастической войне: Ibid. S. 407–412; S?ve T. Sveriges deltagande i sju?riga kriget ?ren 1757–1762. Stockholm, 1915; Oldach R. (Hrsg.) Schwedens Beteiligung am Siebenj?hrigen Krieg im Spiegel des Tageregisters der Stadt Loitz 1757–1759. Greifswald, 2014. S. 24–57; ?selius G. Sweden and the Pommeranian War // Danley, Speelman. Global Views. S. 135–164; Speelman P. J. Strategic Illusions and the Iberian War of 1762 // Danley, Speelman. Global Views. P. 429–460; Barrento A. Guerra Fantastica. The portuguese army in the seven years’ war. Warwick, 2020.]. В то же время в обеих войнах тысячи солдат стали жертвами голода и инфекционных болезней.

Историко-медицинская перспектива подводит к теме истории тела, еще одного плодотворного поля исследований исторической антропологии[128 - Lorenz M. Leibhaftige Vergangenheit: Einf?hrung in die K?rpergeschichte. T?bingen, 2000.]. Солдаты Старого режима были практически беззащитны против воздействия погоды и окружающей среды, и в сражении форма защищала их минимально[129 - Ср.: Dinges M. Soldatenk?rper in der Fr?hen Neuzeit. Erfahrungen mit einem unzureichend gesch?tzten, formierten und verletzten K?rper in Selbstzeugnissen // van D?lmen R. (Hrsg.) K?rper-Geschichten. Frankfurt a. M., 1996. S. 71–98.]. Актуальной темой постоянно оставалось питание, что однозначно указывает на аграрный характер тогдашнего общества, в котором основным продуктом питания был хлеб, а повышение цен быстро становилось для низших классов критическим вопросом выживания[130 - Ср.: Collet D. Die doppelte Katastrophe: Klima und Kultur in der europ?ischen Hungerkrise 1770–1772. G?ttingen, 2019.].

Примером того, как, исходя из питания, современники могли оценивать менталитет чужих войск, может служить свидетельство саксонского офицера Иоганна Готлиба Тильке (1731?1787) о «хлебе» в российской армии: «Русские солдаты получают не хлеб, а зерно, которое они мелят или, точнее, дробят на ручных мельницах, имеющихся по одной на палатку». Из муки в бочках или в земляных полостях готовится квашня и выпечка: «Эти сухари на вид как обожженная в печи глина. Чтобы разжевать их, нужны хорошие зубы и еще лучшие десны, которые обыкновенно затем кровоточат. <…> Если сухари у них кончаются, а выпечь новые не получается, они делают себе тюрю из воды с мукой. Такие блюда вряд ли пришлись бы по вкусу нашим изнеженным солдатам. Русский же не только доволен, но и выносит без ропота даже голод и величайшую нужду, если сказать ему, что это по приказанию или с одобрения его императрицы»[131 - Tielke J. G. Beitr?ge zur Kriegskunst und Geschichte des Krieges von 1756 bis 1763. 6 Bde. Freyberg, 1775?1786, II. St?ck Der Feldzug der Kayserlich Ru?ischen und K?niglich Preu?ischen V?lker im Jahre 1758. 2. Aufl. Freyberg, 1781. S. 55.].

Взгляд вблизи позволяет также увидеть языковые компетенции или их отсутствие в качестве важного фактора взаимопонимания и взаимодействия. Многие исторические работы походят на старый голливудский фильм, в котором актеры всегда говорят на одном и том же языке. Хотя латынь и французский составляли универсальные средства общения, в основном господствовало безъязычие[132 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 211–214. О взаимосвязях между армией и языком см.: Gl?ck H., H?berlein M. (Hrsg.) Milit?r und Mehrsprachigkeit im neuzeitlichen Europa, Wiesbaden, 2014.]. А. Т. Болотов извлекал выгоду из своего знания немецкого языка; он пишет о Тильзите: «Мне немецкий мой язык и в сем случае очень помог. Всем немцам можно то в похвалу сказать, что они отменно благосклонны к тем, которые из иностранных умеют говорить их языком». Он неожиданно получает от пекаря «десяток хлебцов». «Сим образом удавалось мне и все прочее доставать себе купить несравненно с лучшим успехом, нежели другим, языка немецкого неразумеющим»[133 - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков, 1757?1762: В 2 кн. / Подг. текста А. Ю. Веселовой. Кн. 1. СПб., 2022. С. 36?37.]. Британцы в северо-западных немецких землях столкнулись с жителями, не говорившими по-английски, а среди британцев, отправленных в Португалию, лишь единицы знали португальский. Следствием стали многочисленные трения в повседневной жизни.

История тела во многом распространилась также на историю чувств, задавая вопросы о зрении, слухе, вкусе, обонянии и осязании[134 - Smith M. M. Sensing the past: seeing, hearing, smelling, tasting, and touching in history. Berkeley, 2007; отдельно по XVIII в.: Vila A. C., Classen C. (Eds) A Cultural History of the Senses in the Age of Enlightenment. London etc., 2014.]. Постоянное внимание к порядкам видимого позитивно отразилось на истории звука[135 - Missfelder J. F. Period Ear. Perspektiven einer Klanggeschichte der Neuzeit // Geschichte und Gesellschaft 38 H. 1. 2012. S. 21–47.]. Были исследованы различные звуковые ландшафты на войне и в мирное время, а также культурная кодировка звуков[136 - F?ssel M. Zwischen Schlachtenl?rm und Siegesklang. Zur akustischen Repr?sentation von milit?rischer Gewalt im Siebenj?hrigen Krieg (1756–1763) // Stockhorst S. (Hrsg.) Krieg und Frieden im 18. Jahrhundert. Kulturgeschichtliche Studien. Hannover, 2015. S. 149–166; M?bius S. Ein feste Burg ist unser Gott…! und das entsetzliche L?rmen ihrer Trommeln. Preu?ische Milit?rmusik in den Schlachten des Siebenj?hrigen Krieges // Nowosadtko J., Rogg M. (Hrsg.) «Mars und die Musen». Das Wechselspiel von Milit?r, Krieg und Kunst in der Fr?hen Neuzeit. Berlin, 2008. S. 261–289.]. Получилась широкая палитра акустических факторов от колокольного звона и грома пушек как наиболее громких звуковых эффектов раннего Нового времени до пения во время баталии или тишины.

Протестантский пастор Христиан Теге описал при Цорндорфе в 1758 г. со стороны российской армии приближение прусских войск:

До нас долетал страшный бой прусских барабанов, но [их полевой] музыки еще не было слышно. Когда же пруссаки стали подходить ближе, мы услышали звуки гобоев, игравших известный гимн Ich bin ja, Herr, in deiner Macht! (Господи, я во власти Твоей!). Ни слова о том, что я почувствовал [при этой музыке]. Но, думаю, никому не покажется необычным, что впоследствии, в течение моей долгой жизни, эта музыка всегда возбуждала во мне самую сильную горесть.

С началом орудийной канонады звуковое поле битвы из полевой музыки превратилось в грохот баталии. Теге пишет далее:

Пока неприятель приближался шумно и торжественно, российская армия стояла так неподвижно и тихо, что казалось, там нет ни одной живой души. Но вот раздался гром прусских пушек, и я отъехал внутрь каре, спустившись в углубление. <…> Страшный рев пушек и пальба из ружей ужасно усиливались. <…> Пули беспрерывно свистели в воздухе.

Шум оглушает и постепенно наполняется криками раненых:

«Был час пополудни. Битва между тем страшно усиливалась. Мы ехали окруженные людьми, оглушаемые криком раненых и умирающих. Прусские пули достигали русских уже и здесь. Даже при нашем выезде [из каре] пуля попала в котелок казака, наделав такого звона, что я чуть не лишился чувств»[137 - Теге. Стлб. 1123?1125.].

Шум битвы не только имел тактическое и топическое значение, но и действительно, очевидно, в большей степени, нежели оптические впечатления, оставался в памяти исторических акторов.

Вызовы и новые впечатления война принесла и для вкусовых ощущений. В свидетельствах современников оставили свои следы непривычные продукты питания или их суррогаты, а также опустошение, трупы и нечистоты[138 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 208–211.]. Прежние призывы преодолеть зацикливание на текстовых источниках получили разнообразные новые перспективы в свете «материального поворота» (material turn)[139 - F?ssel. Materialit?t.]. Так историческая антропология сталкивается в области исследования битв с человеческой антропологией, однако ее эвристический потенциал прежде всего полезен для событий, мало задокументированных письменными источниками. Исследований по Семилетней войне здесь пока немного, но и в этой области глобальная перспектива обещает важные открытия, например для археологии фортов в Северной Америке или для отдельных баталий в Европе[140 - Starbuck D. R. The Legacy of Fort William Henry: Resurrecting the past. Hanover, NH, 2014; Stahl A. Ro?bach 1757 // Meller H. (Hrsg.) Preu?ische Kriegszeiten: Schlachten, Gefechte und Belagerungen in Sachsen-Anhalt 1757–1814. Halle, 2016. S. 141–166; Podruczny G., Wrzosek J. Lone Grenadier: An Episode from the Battle of Kunersdorf, 12 August 1759 // Journal of Conflict Archaeology 9. № 1. 2014. P. 33–47.].

Несмотря на давно высказанную потребность в «военной истории, которая рассказывает о смерти», именно акт убийства составляет парадоксальный пробел в исследовании войн XVIII в. в целом и истории Семилетней войны в частности[141 - Geyer M. Eine Kriegsgeschichte, die vom Tod spricht // Lindenberger T., L?dtke A. (Hrsg.) Physische Gewalt. Studien zur Geschichte der Neuzeit. Frankfurt a. M., 1995. S. 136–161. Раннее Новое время отсутствует, например, в: von Stietencron H., R?pke J. (Hrsg.) T?ten im Krieg. Freiburg i. Br. Etc., 1995.]. Причины заключаются как в ситуации с источниками, так и в исследовательских интересах. Насыщенное описание боевых действий напоминает традиционную военно-оперативную историю, а такие труды, как «Лик битвы» Джона Кигана, до сих пор не нашли достаточно продолжателей[142 - Keegan J. The face of battle. London, 1976.]. Это также прежде всего объясняется ситуацией с документами: источники, которыми Киган располагал для битвы при Ватерлоо, не представлены так плотно ни для одной из битв Семилетней войны[143 - Первое новаторское исследование: M?bius S. «Von Jast und Hitze wie vertaumelt». ?berlegungen zur Wahrnehmung von Gewalt durch preu?ische Soldaten im Siebenj?hrigen Krieg // Forschungen zur Brandenburgischen und Preu?ischen Geschichte NF 12. 2002. S. 1–34; с точки зрения истории эмоций: F?ssel M. Emotions in the Making: The Transformation of Battlefield Experiences during the Seven Years’ War (1756?1763) // van der Haven C., Kuijpers E. (Eds) Battlefield Emotions 1500?1850. Experiences, Practices, Imagination. London, 2016. P. 149–172.]. Следующая эвристическая проблема – в недостаточной тематизации в личных свидетельствах и эго-документах собственного насилия. Почти все изображают себя пассивными жертвами и лишь очень редко активными действующими лицами. Возможные причины многообразны и здесь. Мотивом могли стать, например, религиозно обусловленные проблемы тематизации у пиетистов, писавших обычно охотно, равно как и ощущение себя у пехотинца лишь колесиком большой машины: он честно расстреливает все свои патроны при стрельбе плутонгами, не попадая ни в кого конкретно[144 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 117–122, 244–245.]. Характерно, что у егерей это уже выглядит по-другому[145 - Ibid. S. 138.]. Кроме того, большинство свидетельств оставили офицеры, которые скорее командовали, чем сражались сами[146 - Externbrink S. «Que l’homme est cruel et mеchant!» Wahrnehmung von Krieg und Gewalt durch franz?sische Offiziere im Siebenj?hrigen Krieg // Historische Mitteilungen 18. 2005. S. 44–57.]. В высказываниях о физическом насилии предпочитали прибегать к топике невыразимости или использованию уменьшительных форм и эвфемизмов[147 - Bath F. C. Die Schlacht bei Minden 1759 in der Sicht englischer Kampfteilnehmer // Mitteilungen des Mindener Geschichtsvereins 48. 1976. S. 104–114.]. Возраставшее значение артиллерии имело следствием как ощущение беззащитности перед смертельным огнем с дистанции, так и эстетизацию артиллерийского огня на полях сражений и при осадах городов[148 - Ср., например, описание А. Т. Болотовым битвы при Гросс-Егерсдорфе, F?ssel. Preis des Ruhms. S. 153 и критику в Пруссии бомбардировки Кюстрина (Ibid. S. 241).]. Особое впечатление на европейских полях битв оставили шуваловские гаубицы, намеренное засекречивание которых создало особую ауру чудо-оружия[149 - Dirrheimer G., Fritz F. Einh?rner und Schuwalowsche Haubitzen. Russische Gesch?tzlieferungen an die ?sterreicher im Siebenj?hrigen Krieg // Allmayer-Beck J. C. (Hrsg.) Maria Theresia: Beitr?ge zur Geschichte des Heerwesens ihrer Zeit. Graz; Wien; K?ln, 1967. S. 54–80; Keep. Russische Armee. S. 140.].

Взгляд на нормативные источники, такие как уставы и справочники по экзерциции, показывает, что в них, в отличие от современных руководств, эффективность убийства не тематизировалась. У солдат почти не имелось, таким образом, и вербальных образцов.

С тематикой насилия тесно связаны и современные эпохе гендерные образы. На сегодняшний день имеются многочисленные исследования представлений о маскулинности в Семилетней войне, в то время как классические темы истории женщин затронуты сравнительно мало, во всяком случае для европейского театра[150 - M?bius S. «Bravthun», «entmannende Furcht» und «sch?ne ?berl?uferinnen». Zum M?nnlichkeitsbild preussischer Soldaten im siebenj?hrigen Krieg in Quellen aus Magdeburg, Halle und der Altmark // Labouvie E. (Hrsg.) Leben in der Stadt. Eine Kultur- und Geschlechtergeschichte Magdeburgs. K?ln; Weimar; Wien, 2004. S. 79–96; Boulware T. «We are MEN». Native American and Euroamerican Projections of Masculinity during the Seven Years’ War // Foster T. A. (Ed.) Manliness in Early America. New York; London, 2011. P. 51–70.]. Между тем во время войны женщины временно брали на себя классические мужские роли, будь то переодетая солдатка или поэтесса, они становились жертвами сексуального насилия, ухаживали за больными или, овдовев, вынуждены были вести домашнее хозяйство[151 - Ср.: F?ssel M. Unsichtbare Zeugen. Frauen im Siebenj?hrigen Krieg // Brockfeld S., Schnelling-Reinicke I. (Hrsg.) Karrieren in Preu?en – Frauen in M?nnerdom?nen. Berlin, 2020. S. 189–209; Engelen B. Soldatenfrauen in Preu?en: Eine Strukturanalyse der Garnisonsgesellschaft im sp?ten 17. und 18. Jahrhundert. M?nster, 2005; Fatherly S. Tending the Army. Women and the British General Hospital in North America, 1754–1763 // Early American Studies: An Interdisciplinary Journal 10. 2012. P. 566–599; Way P. Venus and Mars: Women and the British-American Army in the Seven Years’ War // Flavell J., Conway P. (Eds) Britain and America Go to War: The Impact of War and Warfare in Anglo-America, 1754–1815. Gainesville, 2004. P. 41–68.]. Здесь еще достаточно потенциала для будущих исследований.

4. О ЛОЖАХ И ТАБАКЕРКАХ: МИКРОИСТОРИИ ГЛОБАЛЬНОГО КОНФЛИКТА

Тот факт, что Семилетняя война была конфликтом глобального масштаба, не является для исторической науки чем-то новым. В XIX и XX вв. этот глобальный аспект несколько отступил на задний план, но за последние тридцать лет стал привлекать внимание снова. Тем не менее переплетенная история войны оставалась скорее абстрактной, методологически она или следовала за региональными исследованиями (area studies), обращая внимание на определенную территорию за океаном, или тематизировала исторические переплетения, исходя из перспективы геополитических стратегий. Расширение перспективы произошло благодаря истории коммуникации, медиа и прессы, которая исследовала информационную коммуникацию с колониями или дискуссии о колониальной политике в европейской и американской прессе[152 - Banks K. Chasing Empire across the Sea. Communications and the State in the French Atlantic, 1713–1763. Montreal, 2002; Wien T. Rex in fabula. Travailler l’inquiеtude dans la correspondance adressеe aux autoritеs mеtropolitaines depuis le Canada (1700–1760) // Outre-mers 96. 2009. P. 65–85. О прессе ср.: Spector E. D. English Literary Periodicals and the Climate of Opinion During the Seven Years’ War. Den Haag, 1966; Schweizer K. W. Foreign Policy and the 18th Century English Press: The Case of Israel Mauduit’s Considerations on the Present German War // Publishing History 39. 1996. P. 45–53; Copeland D. A. Debating the Issues in Colonial Newspapers. Primary Documents on Events of the Period. Westport, CT u. a., 2000. P. 165–175; Schumann M., Schweizer K. W. Anglo-American War Reporting, 1749–1763: The Press and a Research Strategy // Canadian Journal of History XLIII. 2008. P. 265–277; Persson M. Mediating the Enemy: Prussian representations of Austria, France and Sweden during the Seven Years’ War // German History 32. Vol. 2. 2014. P. 181–200; F?ssel. Preis des Ruhms. S. 315–345.]. У грамотной публики имелся широкий выбор печатных изданий с богатой информацией в том числе об отдаленных местах событий. К этому эвристическому подходу, рассматривающему информацию и циркуляцию знания, можно добавить еще два, не производных в строгом смысле из исторической антропологии, но получивших благодаря ей решающий импульс. Это история того, что можно анахронически назвать транснациональными организациями, и история материальной культуры. Купцы и торговцы, а следовательно, и торговые компании вроде Британской (East India Company) или Французской Ост-Индской (Companie des Indes orientales) попали в поле зрения историков уже давно[153 - Vaughn J. M. The politics of empire at the accession of George III: the East India Company and the crisis and transformation of Britain’s imperial state. New Haven; London, 2019; Mann M. Bengalen im Umbruch: die Herausbildung des britischen Kolonialstaates 1754–1793. Stuttgart, 2000; Haudr?re P. La Compagnie fran?aise des Indes aux XVIII si?cle. 2 vols. Paris, 2005.]. В меньшей степени в исследованиях по Семилетней войне фигурировали протестантские миссионеры, орден иезуитов или масоны. Все это «общества» с богатой исследовательской литературой, которая, однако, применительно к войне не поднималась до перспективы геополитики. Если Британская Ост-Индская компания практически выступала в войне как отдельная сторона, то о других этого безусловно сказать нельзя, однако они распространяли информацию, поддерживали глобальные сети, осуществляли на местах пастырскую деятельность и медицинский уход[154 - Thwaites R. G. (Ed.) The Jesuit relations and allied documents. Vol. 70: All missions: 1747?1764. Vol. 71: Lower Canada. Illinois: 1759–1791. Miscellaneous errata. New York, NY, 1959; Flucke C. (Hrsg.) Die litterae annuae. Die Jahresberichte der Gesellschaft Jesu aus Altona und Hamburg (1598?1781). Zweiter Halbband: 18. Jahrhundert. M?nster, 2015; H?berlein M., Schm?lz-H?berlein M. Halles Netzwerk im Siebenj?hrigen Krieg: Kriegserfahrungen und Kriegsdeutungen in einer globalen Kommunikationsgemeinschaft. Halle; Wiesbaden, 2020.]. Даже при том что Семилетняя война не была религиозной, роль конфессиональных и религиозных различий в повседневности трудно переоценить[155 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 190–205; Fuchs A. Der Siebenj?hrige Krieg als virtueller Religionskrieg an Beispielen aus Preu?en, ?sterreich, Kurhannover und Gro?britannien // Brendle F., Schindling A. (Hrsg.) Religionskriege im Alten Reich und in Alteuropa. M?nster, 2006. S. 313–343.]. Религиозные акторы обладали здесь большим влиянием, например когда уговаривали солдат дезертировать или, наоборот, воодушевляли на богослужениях. Воинские ложи перемещались вместе с армией, давая возможность перемены обстановки и контактов с местными элитами[156 - Harland-Jacobs J. L. Builders of Empire: Freemasons and British Imperialism, 1717–1927. Chapel Hill, NC, 2007; ?nnerfors A. Freimaurerei und Offiziertum im 18. Jahrhundert // Milit?r und Gesellschaft in der Fr?hen Neuzeit 14 H. 1. 2010. S. 229–250, для Семилетней войны см.: S. 237–238.].

Наряду с организованными акторами существовали также те, кого историки часто именуют посредниками между культурами (go-betweens, cultural brokers), кто путешествовал между разными мирами более или менее в одиночку[157 - Schaffer S. u. a. (Eds) The Brokered World. Go-Betweens and Global Intelligence, 1770–1820. Sagamore Beach, 2009.]. Среди них Ананда Ранга Пиллаи (1709–1761), индийский торговец из Пондишери, который поддерживал контакты с французами и тщательно записывал события войны в объемном дневнике; отметил он и Лиссабонское землетрясение[158 - Price J. F., Dodwell H. (Eds) The Private Diary of Ananda Ranga Pillai, Dubash to Joseph John Frederic Fran?ois Dupleix, … an Governor of Pondichery: a record of matters political, historical, social and personal from 1736 to 1761; Translated from the Tamil. 12 vols. Madras, 1904?1928; о нем: Srinivasachari C. S. Ananda Ranga Pillai, the «Pepys» of French India. With a foreword by Sir Shafant Ahmad Khan. Madras, 1940.]. Африканец Олауда Эквиано (1745–1797), который провел войну в качестве раба-прислужника на борту разных кораблей, или Маркус Ульман (1738–1764), ученик цирюльника, дезертировавший из швейцарского полка в Вестфалии и позднее оказавшийся в качестве судового врача при осаде британцами Гаваны, – все они оставили свидетельства своей бурной жизни на стыке между разными мирами[159 - Equiano O. The interesting narrative of the life of Olaudah Equiano or Gustavus Vassa the African. London, 1789; о нем: Regan S. Olaudah Equiano and the Seven Years’ War: Slavery, Service and the Sea // De Bruyn, Regan. Culture. P. 235–256; Uhlmann M. Das abwechselnde Fort?n oder das ver?nderte Schicksal eines J?nglingen. Ein Reisebericht aus der Zeit des Siebenj?hrigen Krieges / Hrsg. von J.-P. Bodmer. Z?rich, 1980.].

Самым распространенным словесным образом, который использовали современники для интерпретации глобальных взаимосвязей, был мировой пожар или пламя, перекидывавшееся от искры из другого региона[160 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 68–71.]. Так происходила актуализация и своего рода глобализация традиционного шаблона интерпретации. Однако с точки зрения исторической антропологии современники могли прибегнуть и к более оригинальным образам, в которых оказывается задействована материальная культура[161 - F?ssel M., Petersen S. Ananas und Kanonen. Zur materiellen Kultur globaler Kriege im 18. Jahrhundert // Historische Anthropologie 23 H. 3. 2015. S. 366–390.]. Ирландский новеллист Чарльз Джонстон (1719–1800) в 1760?1765 гг. опубликовал сначала в двух (1760), а затем в четырех томах (1765) сатиру «Хризал, или Приключения гинеи»[162 - Johnstone C. Chrysal or the Adventures of a Guinea / Ed. by K. Bourque. 2 vols. Kansas City, 2011.]. В произведении, которое отдает дань целому жанру рассказов от третьего лица (it-narratives), героем выступает одушевленная монета, которая переходит из рук в руки и вращается по всему миру[163 - Blackwell M. (Ed.) The secret life of things: animals, objects, and it-narratives in eighteenth-century England. Lewisburg, 2007.]. После ее «рождения» в Перу среди ее владельцев оказываются люди «всякого положения в жизни, через руки которых она прошла, в Америке, Англии, Голландии, Германии и Португалии». Наряду с обувью, тростью, плащом или письменным столом платежные средства были особенно популярны в рассказах от лица вещей; в XVIII в. неизбежно должны были последовать и приключения банкноты или рупии. И сам замысел не принадлежит Джонстону, он опирался на предшественников начала XVIII в. То, что делает «Хризал» столь современным, наряду с «социальной жизнью вещей» или «говорящих вещей», – это перспектива глобального обращения и первенства в системе ценностей денег, которые объединяют микро- и макроуровень войны в духе «плоской онтологии»[164 - Appadurai A. (Ed.) The Social Life of Things. Commodities in Cultural Perspective. Cambridge, 1986; Daston L. (Ed.) Things That Talk. Object Lessons from Art and Science. New York, 2004.]. О восприятии войны вне Европы свидетельствуют и изделия современных эпохе художественных ремесел, которые можно назвать сувенирной продукцией раннего Нового времени: табакерки, памятные, или «виватные», ленты (Vivatb?nder), шраубталеры – составные талеры с вложенными бумажными сюжетными панорамами, фарфор и т. п. «Виватные» ленты с набивкой на ткани носили на публике как петлицы, а также коллекционировали и использовали как сувенир[165 - Vanja K. (Hrsg.) Vivat – Vivat – Vivat! Widmungs- und Gedenkb?nder aus drei Jahrhunderten. Berlin, 1985.]. На одной из таких лент 1758 г. изображена, например, битва при Цорндорфе между пруссаками и русскими вместе со взятием британцами Луисбурга[166 - F?ssel. Preis des Ruhms. S. 332–334.]. Тематические табакерки из Изерлона пережили во время войны настоящий бум батальных сюжетов[167 - Ср.: K?nenkamp W.-D. Iserlohner Tabaksdosen. Bilder einer Kriegszeit. M?nster, 1982; Hertel S. Ein Bild von Freund und Feind. Die Iserlohner Tabaksdosen im Medienkrieg zwischen Friedrich II. und Maria Theresia // Der M?rker 67/68. 2019. S. 81–97.]. Так, на одной из них изображены вместе франко-британское морское сражение при Картахене 1758 г. и битва при Росбахе 1757 г. – и там и там французы потерпели поражение[168 - K?nenkamp. Tabaksdosen. S. 74–75.].

Поражения французов и связанных с ними с 1761 г. «семейными» узами союзников-испанцев напоминают также о том, что при всем внимании к историям переплетений не следует упускать из виду и идущие параллельно истории разъединений[169 - Ср. также программную статью: G?nger S., Osterhammel J. Denkpause f?r Globalgeschichte // Merkur 74 H. 855. 2020. S. 79–86.]. Французская колониальная империя после войны сначала значительно сократилась и была в поиске новых зон влияния. Последствиями этого стали как попытка колонизации Гвианы, закончившаяся гуманитарной катастрофой, так и последующая ориентация на Африку[170 - Godfroy M. F. Kourou and the struggle for a French America: war, culture and society, 1730–1830. Houndmills; Basingstoke; Hampshire, 2015; Rothschild E. A Horrible Tragedy in the French Atlantic // Past and Present 192. 2006. P. 67–108; Regourd F. Kourou 1763. Succ?s d’une enqu?te, еchec d’un projet colonial // Castelnau-L’Estoile C., Regourd F. (Eds) Connaissances et pouvoirs. Les espaces impеriaux, XVIe – XVIIIe s. France, Espagne, Portugal. Bordeaux, 2005. P. 233–252.]. Если следовать за многочисленными работами, которые видят в «Французской и индейской войне» этап на пути к Войне за независимость США, то разъединение в среднесрочной перспективе коснулось и значительной части Британской империи[171 - Литература на эту тему необозрима, ср.: Murrin J. M. The French and Indian War, the American Revolution, and the Counterfactual Hypothesis: Reflections on Lawrence Henry Gipson and John Shy // Reviews in American History 1 H. 3. 1973. P. 307–318; Greene J. P. The seven years’ war and the American revolution: The causal relationship reconsidered // The Journal of Imperial and Commonwealth History 8/2. 1980. P. 85–105; Anderson. Crucible. P. 453–746.]. Считать ли это предметом исторической антропологии, а не классической истории геополитики и империй? В Куру, ныне городке Французской Гвианы, где среди прочих 17 тысяч переселенцев пытались поселить около 11 тысяч колонистов-католиков из Эльзаса и юго-западной Германии, вспыхнули болезни[172 - Braun F., Egenberger K., Hacker W. Auswanderung aus Deidesheim, Weinstrasse, Forst und Niederkirchen nach S?dosteuropa und Cajenne im 18. Jahrhundert // Pf?lzisch-rheinische Familienkunde 20. 1971. S. 169–176, 207–214 и 21. 1972. S. 245–252, 277–280; Schnabel B. Die Auswanderung aus dem bisch?flich-speyerischen Amt Deidesheim in die franz?sische Kolonie Guyana (Cayenne) in den Jahren 1763/1764 // Deidesheimer Heimatbl?tter 8. 1992. S. 1–27; к истории медицины ср.: Chaia J. Еchec d’une tentative de colonisation de la Guyane au XVIIIe si?cle. Еtude mеdicale de l’expеdition de Kourou 1763–64 // Biologie mеdicale 47. 1958. P. I–LXXIX.]. Около 10 тысяч человек умерли от недоедания, горячки и эпидемий.

Не надо думать – хотя события 2020 г. с эпидемией ковида и могут наводить на такие мысли, – что болезни следует объявить теперь все объясняющим результативным фактором в истории. Но в то же время тропические болезни британских экспедиционных войск на Кубе и Война за независимость США связаны между собой, пусть и неприметным и косвенным образом, поскольку на Кубе были задействованы полки из Нью-Йорка, отсутствовавшие на Понтиакской войне против индейцев, произошедшей сразу вслед за Семилетней. Их потери внушили населению Восточного побережья убеждение, что они достаточно пострадали на войне, вопреки обвинениям колонистов в том, что они не поддерживают единство, неблагодарны и нелояльны. Именно в повседневной жизни различные меры британцев в сфере налогообложения стали восприниматься болезненно, что способствовало формированию чувства общности колонистов.

5. ИТОГИ

История восприятия войны несомненно играет центральную роль, но не равнозначна исторической антропологии войны: последняя скорее тяготеет к малой «тотальной истории» или «детальной истории целого»[173 - Medick. Krieg. S. 13.]. Это требует объяснений, поскольку к «тотальной истории» в Германии 1980?1990?х гг. относились уничижительно, понимая ее в намеренно искаженном виде как высокомерную попытку изображения исторического феномена во всей его целостности[174 - Ср. об этом: F?ssel M. Die Ganzheit der Geschichte und die Vielheit der Geschichten // Geulen E., Haas C. (Hrsg.) Formen des Ganzen. G?ttingen, 2022. S. 379–394.]. На самом же деле подразумевается множественность перспектив и отражение этой множественности в нарративе, который не ограничивается одной группой акторов, одним жанром или одним эвристическим методом. Так история войны становится также тестовым случаем для историографической практики исторической антропологии. Так предмет войны ставит перед ней следующие вызовы: наряду с уже хорошо протоптанными путями истории восприятия «снизу» требуется заново заняться и такими классическими темами, как финансирование армии, логистика, военная техника или кабинетная политика.

Множественность перспектив не означает простого приплюсования процессов и контекстов, в особенности в истории глобальных переплетений. Глобальное измерение Семилетней войны содержится в отдельных людях, их практиках и свидетельствах, а не в отдельной от них структуре sui generis. Кроме того, пары микро vs макро и локальное vs глобальное не идентичны и не взаимозаменяемы[175 - de Vito C. G. Verso una microstoria translocale (Micro-spatial history) // Quaderni Storici 3. 2015. P. 815–833; Idem. History Without Scale: The Micro-Spatial Perspective // Ghobrial. Global History. P. 348–372.]. Создавать нарративы с множественными перспективами – значит не лишать акторов их интенциональности, но прежде всего бережно контекстуализировать их намерения. Для этого требуется симметричная перспектива, которая не различает априори главных и второстепенных акторов. Симметрия – это и важный корректирующий фактор для изображения процессов, чтобы избежать нарративного шаблона телеологической истории победителей. Современники Семилетней войны сами показали пример, когда в 1763 г., после подписания Парижского мира, в Лондоне вышел один из первых романов о будущем, рисовавший мировую гегемонию французов в XIX и XX вв. как следствие слишком мягких с британской точки зрения условий мирного договора[176 - [Anonym]. The Reign of George VI, 1900?1925. London, 1763. Ср. об этом: Anderson F. The Peace of Paris, 1763 // Murray W., Lacey J. (Eds) The Making of Peace: Rulers, States, and the Aftermath of War. Cambridge; New York, 2009. P. 101–129.]. Наконец, для истории войны «вблизи», которая критически держит в уме разницу между предметом и перспективой, наилучшим мотивом представляется стремление к миру[177 - von Krusenstjern B., Medick H. (Hrsg.) Zwischen Alltag und Katastrophe. Der Drei?igj?hrige Krieg aus der N?he. G?ttingen, 1999.].

Международные отношения: политика и экономика

Максим Юрьевич Анисимов

ИСТОЧНИКИ О СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЕ В АРХИВЕ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Семилетняя война в России война малоизвестная и малоисследованная; до последнего времени ей были посвящены всего две монографии: в XIX в. трехтомный труд полковника Дмитрия Масловского[178 - Масловский Д. Ф. Русская армия в Семилетнюю войну: В 3 т. М., 1886?1891.] и в середине XX – историка еще дореволюционной школы Николая Коробкова[179 - Коробков Н. М. Семилетняя война (Действия России в 1756?1762 гг.). М., 1940.], обе они касаются боевых действий русской армии. О причинах войны и ее роли во внешней политике России информации в них очень мало.

Из-за отсутствия исследований российских дипломатических документов времен Семилетней войны и опоры в этом на мемуары и иностранные исследования XIX в., в России сложилось представление о том, что эта война была случайной для России, что правительство Елизаветы Петровны было втянуто в нее своими союзниками вопреки русским интересам.

В 1912 г. Русское историческое общество опубликовало в своем сборнике[180 - Протоколы Конференции при Высочайшем дворе // СИРИО. Т. 136. СПб., 1912.] протоколы Конференции при Высочайшем дворе, коллективного органа, созданного в 1756 г. для руководства военными действиями в намечавшейся войне России с Пруссией. В этих документах можно было увидеть, что еще до начала Семилетней войны Россия стремилась к войне против Пруссии, определила свои цели и интересы в ней.

Однако в самой России публикация этих протоколов была практически не замечена историками, чему, вероятно, способствовало скорое начало Первой мировой войны и последующая революция и Гражданская война.

На Западе с 1950?х гг. знакомство с протоколами Конференции вызвало своеобразную революцию в устоявшихся представлениях о зависимой роли России в начале Семилетней войны: с этого момента представление о том, что Россия имела в войне свои интересы, стремилась к войне и была одним из самых активных участников подготовки этого масштабного конфликта, стало общепризнанным[181 - Butterfield H. Reconstruction of an Historical Episode: The History of the Enquiry into the Origins of the Seven Years’ War. Glasgow, 1951; Mediger W. Moskaus Weg nach Europe. Der Aufstieg Russlands zum europ?ischen Machstaat im Zeitalter Friedrichs des Grossen. Braunschweig, 1952, Kaplan H. H. Russia and the Outbreak of the Seven Years’ War. Los Angeles, 1968.].

В СССР, а затем и Российской Федерации новые исследования иностранных историков также оказались не востребованы, вероятно в связи с отсутствием специалистов по истории елизаветинской внешней политики. Холодная война, отечественная ведомственная секретность и языковой барьер мешали иностранным историкам изучать русские источники, прежде всего дипломатические, о важности исследования которых относительно выяснения подлинных причин Семилетней войны писал, например, немецкий историк Михаэль Мюллер[182 - M?ller M. G. Ru?land und der Siebenj?hrige Krieg: Beitrag zu einer Kontroverse // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. Neue Folge. Bd. 28. H. 2. 1980. S. 198.].

Что же могут сказать документы Архива внешней политики Российской империи МИД России об участии России в Семилетней войне в целом?

Прежде всего, документы АВПРИ освещают причины русского участия в этой войне, что имело долгую предысторию. Н. Н. Яковлев посвятил свою работу участию России в «Дипломатической революции», рассмотрев документы фонда АВПРИ «Сношения России с Англией» за 1755?1756 гг., то есть время самой «Дипломатической революции»[183 - Яковлев Н. Н. Европа накануне Семилетней войны. М., 1997.]. Однако даже сами переговоры, приведшие к заключению англо-русской субсидной конвенции, толкнувшие Лондон на заключение Вестминстерского договора с Пруссией, начались в 1753 г., а стремление русского двора воевать именно с государством Фридриха II, что и привело к разногласиям России и Британии при подготовке субсидной конвенции, появилось еще раньше: Россия стала готовиться к войне с Пруссией в 1745 г.

По дипломатическим документам АВПРИ можно проследить, как с 1741 г. русские дипломаты стали присылать в Петербург все более тревожные известия о росте могущества Пруссии, которая в 1740 г., выступив против прежде мощной Австрии, сокрушила ее, тем самым разрушив веками устоявшийся баланс сил в Центральной и Восточной Европе. Наряду с Австрией, одной великой европейской державой стала подниматься и другая, непредсказуемая и агрессивная Пруссия под властью Фридриха II. С 1744 г. елизаветинский канцлер Алексей Бестужев-Рюмин приходит к мысли о необходимости сокрушения сил Пруссии. Он пишет множество представлений, которые находятся в фонде АВПРИ «Внутренние коллежские дела», убеждая императрицу принять его точку зрения, и осенью 1745 г. добивается своего.

При этом Бестужев-Рюмин предложил следующую модель сокрушения Пруссии: опыт Голландии, которая, прямо не участвуя в европейской войне, выступает лишь в качестве союзника тех стран, позиции которых выгодны Гааге, предоставляя им ограниченную союзную помощь или деньги. Союзники делают все сами, а голландцы пожинают успехи[184 - Письма графа А. П. Бестужева-Рюмина к графу М. Л. Воронцову // Архив князя Воронцова. Кн. 2. М., 1870. С. 84.]. Именно эта модель места России в системе международных отношений будет принята на долгие годы, и именно эта «голландская модель» Бестужева-Рюмина в итоге приведет к тому, что Семилетняя война, в которую Россия вступила именно таким хитрым способом, маскируя свои истинные цели, и станет у нас неизвестной войной, начатой непонятно зачем и почему.

Принцип управления внешней политикой императрицы Елизаветы требовал созыва конференции главных ее сановников для обсуждения решения. В фонде «Сношения России с Пруссией» есть протоколы этих заседаний осени 1745 г., на которых было принято решение выступить против Пруссии в защиту Саксонии, отправив ей на помощь русский корпус[185 - АВПРИ. Ф. 74. Сношения России с Пруссией. Оп. 1. 1745. Д. 10.]. Однако мир, подписанный Фридрихом II с Саксонией и Австрией, был выгоден Дрездену: ему возвращали контроль над всей Саксонией. России больше не с кем было воевать против Пруссии.

Но задача «локализации» Пруссии, как сформулировал это М. Мюллер[186 - M?ller M. G. Ru?land und der Siebenj?hrige Krieg: Beitrag zu einer Kontroverse // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. Neue Folge. Bd. 28. H. 2. 1980. S. 208?214.], то есть лишения ее великодержавного статуса, не была снята с повестки дня в Петербурге. В рамках планов Бестужева-Рюмина России нужны были союзники, которые и возьмут на себя главную роль в этой борьбе.

В 1753 г., казалось, пришло время для начала новой войны против Пруссии. В этот год осложнившиеся отношения между Пруссией и Великобританией заставили Лондон обратиться к России с предложением снова, как и в годы Войны за австрийское наследство, подготовить русский корпус на случай нападения Фридриха II на Ганновер, германское родовое владение английского короля. В Петербурге радостно ухватились за это предложение, чтобы опять же использовать ту «голландскую модель» участия в войнах, предложенную Бестужевым-Рюминым. Снова состоялось совещание главных сановников, военных и дипломатов Елизаветы Петровны, но вот протоколов этих заседаний в АВПРИ нет, хотя сведения о них находятся в донесениях английских дипломатов из Петербурга. Польский историк Т. Швачиньский заинтересовался их местонахождением, и можно высказать предположение, что они так и остались у канцлера Бестужева-Рюмина, так как по свидетельству союзных России дипломатов императрица распорядилась отдать протоколы именно ему для секретного хранения[187 - Щепкин Е. Н. Русско-австрийский союз во время Семилетней войны. 1746?1758. СПб., 1902. С. 168?170.], а не оставлять столь важные тайные документы в Сенате или Коллегии иностранных дел.

Как известно, российский план войны с Пруссией в качестве вспомогательной силы Великобритании тоже не реализовался из?за Вестминстерской конвенции 1756 г. Лондона и Берлина. Тем не менее, осознав потерю одного союзника-ширмы, Россия все равно готовилась к войне с Пруссией, опираясь теперь уже на свой союз с Веной, стремившейся к реваншу над Пруссией за две Силезские войны. Прусский король Фридрих II знал об этих планах от своей дипломатической разведки и предпочел атаковать первым, не дожидаясь готовности своих врагов.

Началась Семилетняя война, и мы можем увидеть в дипломатических документах АВПРИ, как параллельно с военной силой России росло и ее значение в Европе, как менялось отношение к России в австрийской столице Вене. Австрийцы даже подписали новый союз с Россией в 1760 г. на равноправных условиях, в это же время гарантируя свою поддержку территориальным планам России по итогам войны (имеются в виду российские планы на присоединение Восточной Пруссии).

Следует отметить, что не удалось найти никаких документов, которые свидетельствовали бы о каких-либо антироссийских действиях австрийских властей, хотя такие утверждения, без каких-либо подтверждений, постоянно встречаются в разных российских работах о Семилетней войне. Причинами этого зачастую являются как разные ретроспекции в отношении Первой мировой войны, так и в целом распространенное в стране недоверие к западным союзникам в целом и к немцам в особенности. Однако исторические документы показывают отсутствие таких опасений у русской дипломатии времен Семилетней войны. При этом следует сказать, что в венских архивах есть свидетельства антироссийских планов главы австрийской дипломатии графа В. Кауница, который опасался скорого восхождения на российский трон Петра Федоровича, уже являющегося герцогом Гольштейна, одного из членов Священной Римской империи. Канцлер считал, что тогда русские получат полное господство на Балтике и русский император, контролируя север Германии, будет способен фактически самостоятельно управлять Священной Римской империей, поэтому предлагал императрице-королеве Марии Терезии выступить против планов России на присоединение Восточной Пруссии[188 - Kunisch J. Der Aufstieg neuer Gro?m?chte im 18. Jahrhundert und die Aufteilung der Machtsph?ren in Ostmitteleuropa // Das europ?ische Staatensystem im Wandel: Strukturelle Bedingungen und bewegende Kr?fte seit der Fr?hen Neuzeit (Schriften des Historischen Kollegs. Band 35). 1996. S. 99?100.]. Реакция самой Марии Терезии на это представление неизвестна, но русские дипломаты и военные не заметили никакой активности австрийского двора в этом деле.

Французская дипломатия, несмотря на общее нежелание короля Людовика XV сближаться с Россией, в лице государственного секретаря по иностранным делам герцога де Шуазеля, стремилась заключить союз с Россией на послевоенные годы. Потерпев неудачу в планах заключения военно-политического союза с Россией, герцог де Шуазель совместно с российским канцлером графом М. И. Воронцовым подготовил к подписанию русско-французский торговый договор, который не был заключен из?за смерти Елизаветы Петровны и прихода к власти в Петербурге императора Петра III.

Британия, всю войну поддерживавшая лояльные отношения с Россией, сохранявшая с ней взаимовыгодную торговлю, спокойно относилась к планам послевоенного расширения ее территорий.

Главной архивной находкой, касающейся российского участия в Семилетней войне, стало незаметное тонкое дело в фонде «Сношения России с Австрией». Это была переписка русского двора с назначенными на послевоенный мирный конгресс в Аугсбурге в 1761 г. российскими представителями графами Г. К. Кейзерлингом и И. Г. Чернышевым. Эта переписка, вероятно в силу ее кажущейся незначительности (сам конгресс так и не состоялся), осталась вне внимания даже такого дотошного историка, как С. М. Соловьев. В последующее время документы так и не стали предметом исследования историков.

Находящаяся в этом деле инструкция дипломатам о русских позициях на созывающемся конгрессе вообще опровергает прежние представления о том, что Елизавета Петровна отказалась от планов присоединения Восточной Пруссии. Эта точка зрения основывалась на донесениях французских дипломатов более раннего времени, когда российские власти действительно заявили о таком отказе.

Однако итоговая инструкция русским дипломатам предписывает им не начинать переговоры, если их иностранные коллеги не согласятся поставить вопрос о передаче России Восточной Пруссии. Если же на обсуждении вопроса передачи этой территории русские дипломаты столкнутся с общим противодействием европейских стран, то они могли и отказаться от территории в обмен на прусские репарации. Как уже было сказано, этот конгресс так и не был созван, но тем не менее документы раскрывают новые обстоятельства российских планов в Семилетней войне и в принятии Россией новой роли в послевоенной Европе.

Дипломатическая переписка, несмотря на свой официальный характер, тем не менее показывает нам и личное отношение российских дипломатов к изменению международных отношений, называемому «дипломатической революцией», и к самой Семилетней войне.

Например, посланник в Дании барон Корф и посланник в Швеции Никита Панин в своих донесениях высказались против сближения России с Францией. И Корф, и Панин в свое время работали в Швеции и постоянно боролись там с профранцузской шведской «партией», прозванной «шляпы», и с французской дипломатией в Стокгольме, зачастую и определявшей внешнюю политику Швеции. Оба они получили выговоры из Петербурга, но посты свои сохранили. Другой дипломат, посол в Вене граф Г. К. Кейзерлинг, был хитрее: в донесениях он никак не выражал свою позицию, но она известна из жалоб австрийцев в Петербург о тесных контактах Кейзерлинга с английским послом, пока тот еще был в Вене, о его высказываниях против франко-австрийского союза как чисто католического, ущемляющего протестантов (сам Кейзерлинг как раз ревностный лютеранин)[189 - АВПРИ. Ф. 32. Сношения России с Австрией. Оп. 1. 1756. Д. 3. Л. 180; Там же. Д. 6. Л. 177 – 177 об.]. Кейзерлинг писал обычные дипломатические реляции о состоянии дел в Австрии до 1758 г., когда в России сменилось руководство дипломатией: прежний канцлер Алексей Бестужев-Рюмин был сослан и дела принял его заместитель и политический враг вице-канцлер Михаил Воронцов. Воронцов сам никогда не был дипломатом; став заместителем Бестужева-Рюмина из придворных, понимал, что ему на посту главы русской дипломатии не хватает знаний, и выбрал опытного Кейзерлинга в качестве своего удаленного советника. Роль Кейзерлинга возрастает с 1760 г., когда в Париже умирает столь же опытный посол Михаил Бестужев-Рюмин, старший брат сосланного канцлера и политический соратник Воронцова. Кейзерлинг улавливает общее недовольство Воронцова длительной войной и начинает высказывать свои мысли о ненужности поддержки австрийцев и французов в этой войне, а также о нежелательности территориального расширения России за счет Восточной Пруссии[190 - АВПРИ. Ф. 32. Сношения России с Австрией. Оп. 1. 1758. Д. 7. Л. 13 – 14 об.]. Воронцов не отвечал на это, и политика России в отношении Восточной Пруссии от мнения Кейзерлинга не менялась, так как в Петербурге сторонниками удержания Восточной Пруссии были более влиятельные люди, такие как Петр Шувалов.

Другие дипломаты высказывали в донесениях свое верноподданническое отношение к новой политике своей императрицы и начатой ею войне, что, конечно, могло быть неискренним. Но, например, назначенный незадолго до «Дипломатической революции» посланником в Лондон князь Александр Михайлович Голицын писал в 1760 г., всецело поддерживая планы своего правительства присоединить Восточную Пруссию: «не совсем бы невозможно было… чтоб вышепомянутое завоевание Королевства Прусского вашему императорскому величеству будущим миром вовсе себе утвердить, и тем как распространить европейские границы вашего величества империи, так и умножить славу высочайшего вашего имени и щастливого государствования. Последующие веки не могут инако как признать, что ваше императорское величество, равно как и вечной памяти достойный отец ваш император Петр Великий, от Бога избраны, чтоб каждый в свое преславное государствование дальновидные намерения королей прусского и шведского <…> уничтожить», лишив их сил, и тем защитить всю Европу от их властолюбия[191 - АВПРИ. Ф. 35. Сношения России с Англией. Оп. 1. 1760. Д. 812. Л. 28 об. – 29.]. Эти слова были подчеркнуты в реляции канцлером Воронцовым, а в следующем году посланник в Лондоне князь Голицын по предложению Воронцова был назначен вице-канцлером (решение, ожидавшее только подписи тяжело болевшей Елизаветы Петровны, утвердил уже Петр III), и вероятно, такое видение Голицыным исторической роли правления Елизаветы Петровны сыграло в этом назначении не последнюю роль. Пока Голицын получал приказ о своем назначении в Петербург, пока ждал сменщика в Лондоне, он продолжал отстаивать идею о полезности присоединения к России Восточной Пруссии и необходимости победы над Фридрихом II, не получая еще распоряжений об изменении политики при Петре III.

Относительно политики Петра III в Семилетней войне удалось найти документы о том, как ради прекращения этой войны в Европе в угоду своему союзнику Фридриху II российский император хотел организовать нападение Османской империи на Австрию. Об этом до сих пор не говорилось в малочисленных исследованиях о политике Петра III. В такой ситуации как канцлер граф Михаил Воронцов, так и резидент в Стамбуле Алексей Обресков совершили настоящий подвиг: один уговорил императора составить инструкции в Стамбул в очень осторожном ключе, затрудняющем однозначное толкование действий Петра III как разрыв прежнего русско-австрийского союза, а резидент Обресков сумел затянуть выполнение распоряжений императора вплоть до его свержения. Первым же рескриптом, подписанным Екатериной II после прихода к власти утром 28 июня 1762 г., было распоряжение об отмене приказов Петра III о подталкивании турок к нападению на Австрию[192 - Политическая переписка Екатерины II // Сборник Императорского русского исторического общества. Т. 48. СПб., 1885. С. 3?4.].

Можно найти в АВПРИ и документы, не исходящие от дипломатов, но достаточно интересные.

В фонде «Сношения России с Польшей» обнаружились два документа. Первый был известен архивистам архива, так как он упомянут в аннотации к этому делу в путеводителе по фондам АВПРИ. Это письмо генерала графа Захара Чернышева из Дроссена (недалеко от Франкфурта, ныне Осьно-Любуске) от 8 (19) октября 1760 г. о результатах захвата Берлина[193 - АВПРИ. Ф. 80, Варшавская миссия. Оп. 80/1. 1760. Д. 595. Л. 192 – 197 об.]. Письмо интересно тем, что это не обычный рапорт начальству (которые публиковались, например, в сборнике документов под редакцией Н. М. Коробков), а в какой-то степени уже анализ всего рейда и его результатов самим руководителем военной операции.

Кому письмо адресовано, из его текста, написанного по-русски, неясно. Адресат там назван «милостивый государь», то есть это человек, не имеющий аристократического титула, и «ваше превосходительство» – такое титулование применялось к лицам, которые на государственной службе занимали по Табели о рангах чины III?V классов. Исходя из места хранения письма и указанных выше обстоятельств, можно сделать обоснованное предположение, что адресатом Чернышева был тогдашний российский посланник в Польше Федор Матвеевич Воейков, имевший чин генерал-поручика, то есть как раз III класса. Это было частой практикой, когда генералы Заграничной армии переписывались с представителями России при дворах европейских государств. Чернышев сообщал, что известие о захвате Берлина адресату уже известно, но лучше узнать о нем от первого лица. По словам Чернышева, план состоял в том, чтобы отправить к городу корпус Тотлебена, а Чернышев должен был у Франкфурта и Фюрстенвальде либо ожидать трофеев из Берлина, чтобы переправить их на восток далее, либо оказать помощь Тотлебену, если ему не удастся рейд на Берлин. Узнав о том, что отдельные прусские корпуса успели собраться к Берлину и, численно превосходя корпус Тотлебена, заставили его отступить, Чернышев поспешно двинулся к прусской столице и с ходу сбил прусскую артиллерию, заставив ее замолчать, после чего совместно с Тотлебеном расположился у города. В это время к нему подошло подкрепление в несколько полков генерала Панина, и Чернышев, несмотря на просьбы Тотлебена и подходившего к городу с австрийским корпусом генерала Ласси отложить атаку на день, решил атаковать немедленно, 28 сентября (9 октября). В это время прусские корпуса отошли от города и Берлин сдался генералу Тотлебену. В Берлин Чернышев прибыл уже с австрийским генералом Ласси и уступил его солдатам охрану двух берлинских ворот. Уступил по соглашению, как мы видим, так как в иностранной литературе встречаются сведения, что австрийцы сами ворвались в город. Узнав о подходе главной прусской армии во главе с Фридрихом II, стремившимся также отрезать оба корпуса от основных сил союзников, Чернышев и Ласси отошли от города. Далее Чернышев описывает результаты экспедиции, которая для него имела не только моральное значение: неприятель потерял полторы тысячи убитыми и столько же пленными, лишился разрушенных литейных и пороховых мануфактур, потерял мундиров на 20 тысяч солдат; кроме того, ради защиты Берлина он ушел из Силезии и утомил своих солдат спешными переходами, следовательно, угрозы союзникам сейчас не представляет, австрийская, имперская и шведская армии имеют свободные руки для наступления. Сам Чернышев выразил гордость тем, что именно он командовал русским корпусом в этом деле, показавшем, что русские способны к решительным и быстрым атакам (отсутствие наступательных успехов русской армии явно тяготило генералов), а также сообщил слова пленного офицера, что Фридрих II, узнав о захвате Берлина, был очень опечален и три дня никого не принимал и сам ни с кем не общался.

В этом же фонде, «Сношения России с Польшей», в донесениях посланника Воейкова за тот же 1760 г. находится его реляция от 20 (31) декабря, к которой посланник приложил адресованное ему письмо от русского офицера, находившегося в прусском плену, секунд-майора 2?го Московского полка Алексея Ржевского, того самого секунд-майора Ржевского, чья записная книжка за 1755?1757 гг. недавно издана в России[194 - Заботы и дни секунд-майора Алексея Ржевского. Записная книжка (1755?1759). М., 2019.]. Письмо Ржевского приоткрывает детали положения русских пленных Семилетней войны и стало основой для опубликованной статьи автора этих строк[195 - Анисимов М. Ю. Русские пленные в Семилетнюю войну: к постановке проблемы // Известия Самарского научного центра РАН. Исторические науки. 2021. Т. 3. № 2. С. 5?13.].

В упоминавшемся выше деле с реляциями и письмами к канцлеру назначенных на мирный конгресс в Аугсбурге Г. К. Кейзерлинга и И. Г. Чернышева в фонде «Сношения с Австрией» есть личное письмо Ивана Чернышева канцлеру Михаилу Воронцову от 3 (14) ноября 1761 г.[196 - АВПРИ. Ф. 32. Сношения России с Австрией. Оп. 32/1. 1761. Д. 10. Л. 251 – 256 об.]

Конгресс в Аугсбурге, который должен был завершить Семилетнюю войну, все никак не собирался, хотя русские представители на нем уже забронировали себе жилье в городе и находились в Вене, чтобы прибыть в Аугсбург при первой же надобности. Кейзерлинг решил оставить Вену и отправился в Регенсбург наблюдать за заседаниями общегерманского рейхстага, а Иван Чернышев какое-то время фактически исполнял обязанности русского представителя в Вене, беседуя с австрийским канцлером графом Кауницем и посещая приемы австрийской государыни Марии Терезии. В октябре Иван Чернышев решил воспользоваться случаем и поехать к своему брату, генерал-поручику Захару Чернышеву, командовавшему русским корпусом, приданным австрийской армии генерала-фельдцейхмейстера барона Эрнста Гидеона Лаудона. Корпус Чернышева стоял в занятой австрийцами южной Силезии. Той зимой боевые действия не велись и войска находились на зимних квартирах, штаб как Лаудона, так и Захара Чернышева находился в силезском Фрайбурге (ныне Свебодзице в Польше), недалеко от Швейдница, взятого Лаудоном с помощью гренадеров корпуса Чернышева совсем недавно, 1 октября 1761 г.

Прибыв к брату, Иван Чернышев встретился и с самим Лаудоном, пришедшим навестить его, и имел с ним долгую беседу, о которой и решил подробно сообщить российскому канцлеру.