скачать книгу бесплатно
– Ты… ты… ударил меня!
– И ещё раз вмажу, бесстыжая ты засранка! – пригрозил Андрей, угрожающе рванувшись в сторону сестры.
Та отскочила в сторону, выставила руки в оборонительном жесте и вдруг запела:
– Как на Андрюшины именины… Испекли пирог… из глины! Каравай-каравай кого хочешь выбирай! Я люблю, конечно, всех! А Андрюшеньку, душеньку, милого сынка – больше всех!
Последнюю фразу она уже не пела, а выкрикивала из противоположного угла комнаты, из-за дверей, за которыми спряталась от разошедшегося Андрея, с подушкой в руке пытающегося выудить прячущуюся хулиганку.
– Хватит! Прекратили, я сказал!
Кричал Санька, исподлобья наблюдавший за их дикими скачками по комнате. Заинтересовавшись, Мила отпустила дверь, и Андрей воспользовался моментом – дёрнул за ручку, вытащил сестру из укрытия и хорошенько наподдал подушкой по заду.
– Всё! Хватит! Вы же взрослые! Вы не можете так себя вести!
Глава 5
Вечером, когда вся семья собралась на кухне, подозрения Андрея подтвердились: между матерью и Милой и впрямь случилась размолвка. Ссорились они и раньше, но никогда сестра не вела себя так нарочито и пренебрежительно – подчёркнуто игнорируя мать и общаясь с ней только через посредников, отца или брата. А старшая Горяева, вместо того чтобы осадить дочь, ведущую себя так вызывающе и по-детски, напротив, чуть ли не заискивала перед ней!
– Доченька, маслица возьми. Свежайшее – отец специально вчера в Красное ездил, на молкомбинат.
– Пап, да скажи ты ей – я сливочное масло десять лет как не ем!
– Люд, отстань от неё. Не маленькая и не чужая. Сама сообразит, что взять.
Андрей наблюдал за происходящим молча, чувствуя, как угасшее было раздражение разгорается с новой силой, поэтому на обращавшуюся к нему сестру реагировал сухо и зло:
– Тебе надо, ты и говори.
Один отец вёл себя непринуждённо – хохотал, рассказывал дурацкие бородатые анекдоты и спорил до хрипоты по любому поводу. Но в атмосфере общей напряжённости такое поведение сильно отдавало фарсом. К концу ужина Андрей окончательно уверился, что вместо родного дома случайно попал в психушку. Настроение, без того не самое лучшее, ушло в минус.
Тогда, решив отвлечь всех, он принялся задавать вопросы о Кузнецовой. Думал разрядить обстановку, но вышло только хуже. Отец, до того громко хохотавший над собственными шутками, внезапно разразился руганью:
– Сдохла – туда ей и дорога! Нечего эту нечисть в моём доме поминать!
Как ни странно, обычно уравновешенная мать, ненавидящая скандалы и крики, поддержала отца:
– Андрюш, да какая разница, кто убил? Она же очень старая была. Убили и чёрт с ней – теперь хоть в лес можно без опаски ходить.
Пропустив мимо ушей последнюю фразу, Андрей покачал головой, удивляясь легкомыслию родителей. Ладно, предположим, на старуху им плевать. Но неужели они не понимают, что нельзя оставлять убийцу на свободе, особенно если он местный! Или «моя хата с краю, ничего не знаю»?
Вслух он ничего подобного не сказал – решил не усугублять без того паршивое настроение скандалом. К чему выяснять что-то, продираясь сквозь ругань, если он знает человека, который ответит на все вопросы спокойно и с расстановкой, без воплей и нравоучений?
Приняв решение, Андрей встал из-за стола и ущёл к себе в комнату, чтобы позвонить Филиппычу. Ему повезло – сосед как раз собирался в баню, но искренне ему обрадовался и пригласил составить компанию, обещая подождать. Довольный, Андрей достал из сумки сменное бельё и двинулся на кухню – попросить у матери пакет и забрать из холодильника купленное по случаю пиво.
Мила, похоже, уже ушла париться; на кухне осталась моющая посуду мать, отец, почти без паузы перещелкивающий каналы, и Санька, равнодушно наблюдающий за безумным мельтешением картинок. Услышав шаги, мать глянула на него, оценила «боеготовность» и качнула головой:
– Соскучился по баньке? Не торопись. Сейчас Мила выйдет, потом я схожу, а следом уже вы с отцом.
– Мам, да я с Филиппычем попарюсь. Уже договорился, он меня ждёт.
Его слова пришлись матери не по вкусу. Выключив воду, она вытерла мокрые руки о полотенце и неприязненно поджала губы:
– А кому отец баню топил? В кои-то веки приехал навестить и снова удираешь к этому старому хрычу!
Андрей лишь глаза закатил – о материнской нелюбви к престарелому соседу он прекрасно знал ещё с тех самых пор, как Шашков, в начале девяностых годов, купил домик по соседству с Горяевыми. Причины антипатии оставались загадкой – Матвей Филиппович, будучи как и мать бывшим педагогом, со всеми вёл себя очень корректно и дружелюбно, не давая повода для претензий и ссор.
В другой день Андрей бы смолчал, но напряжённая обстановка в семье так накалила его, что, не сдержавшись, он бросил резковато и насмешливо:
– Для вас и топил. Или ты хочешь за компанию со мной париться? Нет? А что так? Бать, ты правда обидишься, если я уйду в баню к Филиппычу? Может, слезу пустишь?
– А? – отец дёрнулся, на секунду отвлёкся от бессмысленного занятия и недоумённо взглянул на Андрея из-под очков. – Иди, конечно. Люд, ты чего воду мутишь? Ну, дружит Андрюха с Филиппычем, пусть дружит. Тебе что, плохо от этого?
Мать лишь руками всплеснула, но крыть ей было нечем. Обидевшись, безмолвно отвернулась к раковине и снова включила воду.
Вот интересно: что же такого натворил интеллигентный Филиппыч, если у неё от одного его имени начинается истерика?
До шестидесяти лет Шашков преподавал в Великоталкинской школе историю и географию – наверное, тогда и разругался с матерью. Когда Андрей пошёл в первый класс, бывший преподаватель ещё жил в Великой Талке. В Малую перебрался спустя год: продал огромный дом в большом селе и купил хатку по соседству с Горяевыми. Тогда-то и началась дурацкая война, развёрнутая матерью.
В своё время Андрей задавал кучу вопросов, пытаясь понять причины её ненависти, но в ответ получал такую алогичную околёсицу, что и вспомнить стыдно. Взрослые частенько считают, что возраст добавляет ума, поэтому недооценивают детей и не сильно стараются сочинить мало-мальски правдоподобную ложь. Мать в этом смысле не исключение. Но как ему показала жизнь – годы увеличивают опыт, но не размер мозга или число извилин, без которых невозможно грамотно оперировать информацией.
А ведь он сошёлся с Филиппычем прежде всего из противоречия: очень уж злило его несправедливое отношение матери. Сошёлся и не пожалел. Общение со стариком было сплошным удовольствием. Каким-то чудом, на склоне лет, Шашкову удалось сохранить чистый незамутнённый разум, нетронутый надуманными обидами, старческой жёлчностью и обречённым ожиданием смерти. И это несмотря на то что прошёл войну, сиротство и долгую одинокую жизнь! Но не скурвился, остался живым и смешливым как ребёнок.
И то ли благодаря доброму нраву, то ли из-за занятий спортом и отсутствия вредных привычек, но выглядел Филиппыч здоровее и моложавее многих начинающих Талкинских пенсионеров. Поставить рядом с ним хотя бы Горяева-старшего – любой незнакомый человек обязательно усомнится в старшинстве Шашкова.
Неудивительно: курить он бросил ещё сорок лет назад и тогда же начал бегать. По утрам местные частенько встречали старика на трассе, а у себя дома Филиппыч оборудовал настоящую тренажёрку – со штангами, гантелями и самодельным силовым комплексом.
Из-за всего этого, отношение к нему в селе колебалось от глубочайшего почтения до резкого неприятия. Сплетницы называли Шашкова не иначе как старым волокитой: по их мнению, мужчина, проживший почти девяносто лет бобылём, может быть только неисправимым гулякой, оставшимся у разбитого корыта. Даже здоровый образ жизни, ухоженный огород и аккуратный, собственноручно обшитый деревянной вагонкой домик, эти сороки толковали как стремление к популярности у молодых женщин.
Подобные домыслы вызвали у Филиппыча лишь загадочную улыбку: несмотря на кажущуюся мягкость, круг общения он фильтровал твёрдой рукой, не пуская в него случайных или неприятных людей. Поэтому молодые бабы, которых вокруг него и впрямь крутилось в достатке, дальше калитки не попадали.
– Вот как опаскудюсь настолько, что зад станет лень самолично подтереть, так и женюсь, – комментировал своё поведение Шашков. – А пока я их спрашиваю: за что ты меня полюбила, милая? Ну, они думают, что я дурной и начинают бояться…
Но дурным Филиппыч точно не был. Хотя девятый десяток и близился к концу, жил он куда насыщеннее и активнее, чем многие пятидесятилетние. Чего стоили одни только его отлучки из села, причинами которых, женщины, видящие в мотивах даже невинных поступков любовь или секс, считали отношения с какой-нибудь бабёнкой.
На самом деле большую часть времени, проведённого вдали от зорких глаз Талкинских сплетниц, Шашков колесил по России в поисках какой-то архивной информации и не раз гостил у Андрея, в Брянске. Об этих поездках Филиппыч говорить не любил, а он и не настаивал, поэтому единственное, что знал о расследовании – оно как-то связано с Великой Отечественной войной. Уж больно старинные документы хранятся в скромной картонной папочке с надписью: «Дело №».
Дом Шашкова располагался по правую руку от Горяевых и выходил фасадом на улицу. Был он маленьким, аккуратным, облицованным лакированной вагонкой, крытый самодельной деревянной черепицей и окружённый высоким штакетником. Собаки Филиппыч не держал, потому что:
– Помру, а его куда? Надеяться на местных? Да ну! Жаль животину! Да и что у меня воровать-то?
Поэтому во дворе Андрея встретила гробовая тишина. Закрыв изнутри калитку на ключ, убедился, что свет везде погашен и направился прямиком в баню, находящуюся позади дома. Как только он открыл дверь, в лицо хлынула густая волна душного воздуха. Филиппыч стоял у печи с полным ковшом кипятка. Поприветствовав его кивком, выплеснул очередную порцию воды на раскалённую каменку и прокричал:
– Ну здорово, Андрюха! Проходи!
– И тебе не хворать!
Горячее облако пара рванулось из печного нутра и повисло у потолка молочно-белой пеленой, волосы затрещали от жара, кожа мгновенно покрылась крохотными капельками влаги, а по спине, щекоча, потекла струйка пота. Повалившись рядышком на полок, они уставились в пространство расфокусированными взглядами и какое-то время сидели молча.
За это умение – молчать, слышать и говорить важное – Андрей любил старика и, обязательно, при каждом посещении родителей, заходил в гости. Бывает настроение: говорить не хочется, но и одному оставаться невмоготу. Не все люди умеют молчать правильно. Часто затишье говорит о напряжённости, обиде или равнодушии. С Филиппычем тишина звучала иначе. Казалось, он считывает настроение на самом глубоком уровне и легко подстраивается под человека. Так вышло и в этот раз – старик заговорил только после того, как они по очереди отлупцевали друг друга вениками и Андрей, выудив из бочонка с холодной водой припасённую бутылку пива, расслабленно сел обратно.
– Что, с женой полаялся? – полюбопытствовал Филиппыч, наблюдая, как он запрокидывает голову и делает первый глоток.
От неожиданного вопроса Андрей поперхнулся и пиво пошло носом. Скривившись, отставил бутылку, помотал головой и только после этого спросил:
– С чего ты взял?
– Так пиво же принёс, – охотно пояснил Шашков. – Хотя не дурак, знаешь, что в бане нельзя. Притом пиво дорогое. У нас в магазине такое не продают. Значит, родители ни при чём. Из города вёз. Жена?
– Да ты просто Шерлок Холмс, Филиппыч. – усмехнулся Андрей. – Ладно, угадал. Жена.
– Поживёшь с моё, не только Холмсом – и Ватсоном, и собакой Баскервилей побываешь. – сострил Филиппыч. – Что случилось-то?
– Что, что… Бабья дурь случилась. Давай, не будем о ней говорить, а? Как вспомню, глаз начинает дёргаться.
– Глаз – это серьёзно, – согласился старик. – От нервов все болезни. Давай не будем. А о чём будем?
– Ну, например… О Кузнецовой. Как тебе такая тема?
– Хм…
Услышав фамилию, Шашков сощурился и вперился в Андрея: явно понял о ком речь. Впрочем, это ни о чём не говорило – вполне возможно, фамилию Филиппычу сказали полицейские. Хотя будучи старейшим жителем Малой Талки, он просто обязан знать её лично!
– А что это ты, Андрюшка, замашки ментовские вспомнил? Никак расследованием решил заняться?
Андрей вдохнул: он прекрасно понимал, что Филиппыч угадал случайно – выстрелил наудачу в небо и попал в утку. Но как же ему это удаётся? Ведь постоянно так попадает! Жаль, что по словам Борисова Филиппыч идеально подходит на роль подозреваемого – высокий, пожилой… Старуху, возможно, знал. С другой стороны, ну какой из него убийца? Главное, зачем? Пусть даже бабка и правда была богатой. На что ему её деньги в почти девяносто лет?
И всё-таки пока не стоит откровенничать. Если к восьмидесяти семи годам человек не изрисован по уши синим граффити, прежде всего это говорит о его уме. А не о законопослушности. Уж в чём, а в уме Филиппычу точно не откажешь.
Естественно, все эти мысли Андрей придержал при себе. Вслух лишь съюморил, нарочито-серьёзно грозя пальцем:
– Ты, Филиппыч, хвостом не крути. Спрашиваю – отвечай. А то решу, что замешан в этом деле.
– Я? – изумился старик. – Замешан?
И захихикал, искреннее, по-детски – щуря глаза, хватаясь за живот и раскачиваясь из стороны в сторону. Отсмеявшись, икнул, вытер выступившие слёзы и покрутил головой:
– От же ты остряк! Ладно, спрашивай, чего хочешь знать! Тока давай в дом пойдём. Что тут торчать?
В доме у Филиппыча было уютно и чисто: глядя на обстановку, не верилось, что хозяин этого жилища – старый холостяк. Бывшая владелица – Лидия Фёдоровна Дольцева, известная на всю округу рукодельница, оставила после себя множество вышитых крестиком гобеленов, вязаных скатертей и салфеток, дорожек, пледов и наволочек. Покупая дом у её детей, Шашков, кроме стен и кучи старомодной мебели, получил в подарок весь этот ворох хендмейда. Серванты и комоды позже заменил на новые, а рукоделье оставил и пользовался им с огромным удовольствием, не хуже заправского дизайнера сочетая этнические элементы с современным декором.
На кухне, за накрытым красно-белой клетчатой скатертью столом, с чашкой чая в руках, Филиппыч подтвердил догадку Андрея: Кузнецову он знал лично. В войну, ещё будучи мальчишкой, ходил однажды по её приказу к партизанам. Баба-Яга отловила его у своего дома и послала предупредить, что приведёт за собой немцев. Пусть, мол, готовят засаду. Объяснила куда идти. Партизаны всё сделали как надо: кого-то захватили в плен, кого-то убили…
– Припёрся к ней лейтенантик и говорит: ты, бабка, знаешь, где они. Ты-то старая, смерти не боишься, так мы половину села расстреляем, если не поможешь. Она и согласилась. А я как раз недалеко крутился. Фриц как понял, что бабка их сдала, считай всю обойму в неё и разрядил. А я спас. Вот только в благодарность она…
На этом месте Филиппыч замолчал, тяжело вздохнул и, пододвинув заварочный чайник, налил себе кипятка. Андрей терпеливо ожидал продолжения, но заговорив, собеседник почему-то обошёл стороной подробности спасения. Завёл речь о другом.
– До конца войны мы с ней оставались при отряде. Ух и злющая же она стерва! Вроде бы столько пользы принесла своим колдовством, а ни один человек к ней благодарности не испытывал. Ненавидели и боялись. А ведь она даже орден Славы первой степени получила!
– Это за какие же подвиги? – поразился Андрей.
– За какие… – огрызнулся Филиппыч. – За такие! Говорю же – ведьма она!
Настроение у него испортилось – он больше не горел желанием развивать тему, и Андрей не стал настаивать, решив, что эти сведения можно будет уточнить и через Борисова. К делу они, скорее всего, отношения не имеют, а всё же интересно.
Между тем Филиппыч рассказал, что после войны Кузнецова много лет зарабатывала знахарством. Люди к ней приезжали часто, да не простые: сплошь чиновничьи жёны, нередко с детишками. Останавливались в селе, у себя бабка их не привечала, и каждый день ходили на какие-то процедуры. Очень хвалили её работу. Но как-то сквозь зубы, будто бы даже с ненавистью. Но местным Кузнецова наотрез отказывалась помогать. Даже за деньги. А как перестройка началась, приезжих стало меньше, потом и вовсе как отрезало.
– А что до убийцы, если уж тебе интересно моё мнение, – резюмировал Шашков. – Так это наш кто-то. Как пить дать.
– Почему так решил?
– Ну так нашли-то её в воскресенье. Да не первой свежести, пусть и не сильно попортившейся. Стало быть, денёк-другой пролежала. Изба, говорят, была холодная. Вот и сохранилась. Получается, убили в ту субботу или пятницу. В эти дни у нас никого на селе из чужих не было, точно тебе говорю. Сейчас ведь весна – тишь да глушь. Любой приезжий человек на виду. Летом дачники и реконструкторы попрут, другой разговор. А нынче у кого-нибудь муха с зимы проснётся – уже всё село знает.
– А гости? На свадьбу? У Самойловых много родичей в других регионах. Когда они начали съезжаться?
– Свадьба? Не, мимо. Первые гости явились в эту среду. А кто здесь был в ту пятницу из неместных? Ну, сестра твоя. Она в четверг вечером приехала. Назад её Вовик Самойлов отвозил, в субботу. К Самойловым племянница заглядывала. Та, что с Миланой раньше дружила. Она сейчас тоже в Староберезани живёт.
– А, Жданова. Маринка.
– Ну, она уже трижды не-Жданова, как говорят. Но да, она. Правда нынешней её фамилии я не знаю.
Андрей задумался – озвученный Филиппычем расклад ему не понравился. Если с Кузнецовой расправился кто-то из своих… Значит, убийца шастает где-то по округе. Паршиво. А интересно – эта не-Жданова и есть Бодайко? Борисов заявил, что на пятницу у неё алиби, а он и не уточнил, где та была. Надо бы пробить вопрос с фамилией да поинтересоваться у Толяна подробностями.
– Значит, ты уверен, что это кто-то из своих?
– Не уверен, – поправил Андрея Филиппыч. – Предполагаю. Но я с биноклем по полям не хожу и тайных лазутчиков не высматриваю. Одно дело, убийство спонтанное. А если кто-то тщательно готовился? Знаешь, сколько у неё было денег? О-о-о! Она такой дом себе прошлым летом отгрохала!
– Кстати, что за дом-то? Родители не очень-то хотят о ней рассказывать. Чуть что, сразу в крик.
– Это потому что как побывал ты у бабки в гостях, несколько дней болел. Температура поднялась под сорок, два дня не могли сбить. Чуть не помер. И кошмары тебя потом ещё почти год мучили.
– Да? – по-настоящему изумился Андрей. – А почему я этого не помню?
И подумал: так может и правда эти воспоминания – плод воспалённой фантазии? Но тут же засомневался. Да, всё может быть, но именно пережитый страх лучше всего объясняет и жар, и кошмары. Пока нет иных сведений, стоит придерживаться старой версии – память не врёт. Кроме странного перевоплощения Кузнецовой и трансформации малинового пирога, конечно же. Но их тоже можно объяснить. Например, гипнозом.
– А я почём знаю? Тебе виднее. – пожал плечами Филиппыч. И неожиданно предложил: – А хочешь, к бабке сходим?
Поднялся из-за стола, собрал грязные кружки, подошёл к раковине, включил воду и принялся тщательно оттирать их от чайного налёта. Андрей наблюдал за манипуляциями с посудой молча, чуть хмурясь, и заговорил, дождавшись, когда собеседник обернётся:
– Пиво пил я, а в голову, смотрю, ударило тебе…
– Так а много ли мне надо, в моём-то возрасте? – в тон ответил Филиппыч. – Давай, не хмурься! Ты же ещё не видел её хоромы? Вот и посмотришь!
Глава 6
Сельцо Малая Талка состояло всего из двух улиц. Одна из них, Центральная, протянулась по разным берегам речки-Талки, вторая, Коллективная, находилась на левобережье параллельно первой – на ней в основном размещались фермерские хозяйства и угодья. Обе улицы пересекал короткий переулок, со стороны Коллективной маленьким хвостиком выходящий за границы скопления остальных построек. Там-то, от крайнего дома, и начиналась тропинка, ведущая к избушке «Бабы-Яги».
Горяевы и Шашков жили на правом берегу реки, потому, чтобы попасть к Кузнецовой, не привлекая ненужного внимания, Андрею с Филиппычем пришлось обойти задами чуть ли не половину села, перейти мост, миновать переулок и уже оттуда свернуть к лесу.
