скачать книгу бесплатно
Мой ВРБ
Анна Вячеславовна Китаева
Коллекция воспоминаний разных людей о Валерии Романовиче Беляковиче (1950—2016), основателе и художественном руководителе Московского театра на Юго-Западе, народном артисте РФ и обладателе звания «живое национальное достояние Японии». История о том, как он влиял на судьбы людей, попадавших в его орбиту.Содержит нецензурную брань.
Предисловие Павла Суркова
Это вызывающе непрофессиональная книга.
В ней нет ни грамма от того, что называют профессиональным писательством. Ни капли литературщины.
В ней – портрет одного человека, великого человека, одного из лучших театральных режиссеров мира, Валерия Романовича Беляковича. Но портрет донельзя странный.
Очень неканоничный портрет.
Лихой, набросанный крупными штрихами, резкими мазками, сделанный из всего, что под руку попало.
А под руку попали воспоминания.
Мысли и чувства людей, которые были с Валерием Беляковичем всю его жизнь. До последнего вздоха.
Артистов. Зрителей. Друзей.
Тех, кого он воспитал. В прямом смысле этого слова – как отец, как пращур, как родич – своим примером, своим нескончаемым трудом и своим циклопическим талантом.
В этой книге – настоящие слезы.
В этой книге – удалой смех (и раскатистый рык самого Беляковича).
В ней – тени прошлого и аромат настоящего.
А еще в ней надежда на будущее и самое откровенное бессмертие, потому что память человеческая – она вот такая, выборочная и яркая, она соленая и свежая. Она вне времени и пространства.
Черт, да в этой книжке даже интервью не как у людей – вырванные из контекста фразы, то, что запало в душу наглому автору, Ане Китаевой, которая сама – плоть от плоти Юго-Запад, тот театр, который Белякович своими руками построил, до кирпича и досочки на сцене.
Неправильный театр, такой же, как и эта книга.
Лучший театр Москвы.
Который до сих пор хранит тепло его рук и эхо от его грохочущего голоса. Который помнит его – как помнят его все те, кто в этой книге собрались на последний выход, срежиссированный уже не Беляковичем, но во славу его и в память.
Ох, Аня, забористую штуку ты смешала и настояла. Не выпить одним глотком.
Ты ее еще и на юго-западном арго написала, со всеми словечками, что в закулисной да зрительской среде приняты, чтобы сразу развести – где свои, где чужие. Потому как все, кто с Беляковичем – те свои. Кто хоть на секунду с ним – тот свой.
Не бывает чужих на Юго-Западе. Один каррас, как у Воннегута, вот еще один пароль для тех, кто понимает.
А еще ты, Аня, наглая, потому как называешь книжку – "Мой ВРБ". А хочется-то – "наш".
А потом ты понимаешь, что нет – не просто "наш".
А действительно – «мой». То есть и анин, и мой, и каждого, кто хоть раз оказывался в театре на Юго-Западе. Или в других театрах, где ставил Белякович (а где он только не ставил, от Штатов до Японии).
Театр – искусство сиюминутное, говорите?
Да нет.
Оно – вечное. Потому как вечно живет в наших сердцах и душах. Если оно – настоящее.
У Беляковича – другого не было.
Читайте эту насквозь неправильную книгу про такого неправильного и великого человека.
И берегите память. Это лучшее доказательство вечности и бессмертия.
Читайте.
Прямо сейчас.
* * *
Это рассказ о том, как я встречалась с разными людьми, мы вместе вспоминали о Валерии Романовиче Беляковиче, основателе Московского театра на Юго-Западе и авторе театральной школы Беляковича. Это люди разных поколений, разных профессий, разных национальностей и стран проживания. Валерий Романович повлиял на каждого из нас. Таких людей гораздо больше, чем тех, о которых я рассказываю. Это лишь те, кого успела обойти за год.
В каждом из рассказов ВРБ оказывается чуть другим. У каждого свой ВРБ. Иногда эти образы Валерия Романовича даже конфликтуют друг с другом. Но настоящий ВРБ именно в сопряжении этих точек зрения на него. И в этом смысле книжка будет интересна не только театралам. Это, возможно, уникальный опыт сведения воедино рассказов многих людей о жизни одного человека. Наверное, такую книгу было бы интересно написать о любом человеке, но я написала её о Валерии Романовиче Беляковиче.
Меня упрекали в том, что ВРБ выходит слишком похожим на деда Мороза, слишком елейным. Это неправда, если внимательно вчитываться в рассказы этих людей, то можно почувствовать, как на самом деле было сложно с ним, да и вообще в театре. Людям, из чьих рассказов состоит эта книжка, удалось через всё это переступить ради памяти о Валерии Романовиче. Это наш ему венок сонетов.
Алмазный мой Юго-Запад
«Кит, Юго-Запад – это стиль жизни», – говорил ВРБ моему будущему мужу, имея в виду даже не свой театр, а всё наше Тропарёво.
Летом мне до театра минут пятнадцать ходу, если зимой – то все двадцать по гололёду да по сугробам. И вот в феврале 1997-го, только оправившись от гриппа, ещё пошатываясь от слабости, я зачем-то подрываюсь из дома и ухожу сквозь метель в театр. Я уже три года как там не работаю. Мне ещё кажется, что я оттуда ушла. Я не знаю, что буду уходить ещё не один раз, но мне не удастся этого сделать никогда.
Двадцать лет спустя сквозь декабрьскую вьюгу мы с мужем придём на похороны ВРБ…
…идём к театру вдоль 125-го дома (как выходишь на эту дорожку, обогнув «Польскую моду», так и храм виден, Михаила Архангела храм)… идём медленно, скользко, снег в лицо бьёт, да и что толку торопиться на похороны, «в гости к богу не бывает опозданий»… впереди нас маленькая, согнувшаяся в три погибели, старушка… успеваю удивиться, как она из дома-то решилась выбраться в такую погоду… старушка доходит до входа в театр, с трудом поднимается по ступенькам… я узнаю Наталью Аркадьевну Кайдалову…
…после похорон я скажу себе, что мне тут больше делать нечего. И опять вернусь спустя два года, и опять заплачу на «Мольере». Спектакль будет называться «Кабала святош», Олег Леушин посвятит его памяти ВРБ.
А тогда, 15 февраля 1997-го, я иду в театр к середине «Трилогии» по Сухово-Кабылину, перехожу улицу 26-ти Бакинских Комиссаров, ныряю в арку, на которой написано «Аптека» и над которой ещё не живёт ВРБ, ещё нет привычки смотреть, есть ли свет в его окнах… мимо Дома Творчества, бывшего Дома Пионеров… перехожу через местный бродвей, магазин «Польская мода» остаётся по левую руку… я надеваю капюшон, спасаясь от ветра, вьюга кружит снег у меня под ногами, я успеваю мельком подумать, занят ли Игорь Китаев в спектакле.
Я успела на последнюю «Трилогию». Через несколько месяцев старый театр будет сломан, на новой сцене спектакль восстановить не удастся. Мы успели с Китом поцеловаться после того спектакля, и старый роман не ушёл в небытие вместе со старым театром, с того дня наша история стала историей на двоих. Спасибо за всё, Валерий Романович.
Сейчас мне уже шестой десяток пошёл, бродя по своему Юго-Западу, я вижу их всех. Вот Виктор Васильевич идёт широким шагом от метро к театру, от него невозможно оторвать взгляд, как он хорош в своём зеленоватом костюме, который его одноклассник Сергей Романович однажды обозвал пижамой, поскольку Рыжему случалось в нём спать. А вот человек в ослепительно белых одеждах роется в мусорном контейнере. Это сам Горыныч, он ищет то, что может пригодиться вдруг для новой постановки. А вот они с Китом тащат ржавые лестницы откуда-то со стороны Салюта, это будут «лестницы в небо» в спектакле «Вальпургиева ночь». Вдохновенная тётя Боча остановилась перед столбом, на который прилеплена самодельная афиша «Урок дочкам». Красавица Ольга пьёт водку на скамейке, сидя между ВРБ и Анатолием Николаевичем Лопуховым. Дядя Дима с дядей Костей выходят на улицу покурить из их Шиномонтажа, что в 123-м доме по Вернадского. Они уже весь театр напоили шаманским, его дяде Диме подвозят в канистрах прямиком с Очаковского завода. А вот незнакомец, он из фанатов театра на Юго-Западе, как и я, я знаю про него только то, что в конце 2018-го он придёт на спектакль и уйдёт в мир иной. Он стартует туда, в небо, из тесноты зрительного зала, врачам со скорой останется лишь констатировать смерть.
Алмазный мой венец прирос к этому юго-западному ландшафту, мои алмазные видения продолжают жить своей жизнью под юго-западным солнцем и в юго-западную непогоду, время над ними не властно. Для меня, как для Валентина Катаева, нет больше времени, я в него не верю.
* * *
Мне приснился Романыч. Он махал передо мной ковриком для компьютерной мышки и говорил, что не может с этим справиться. И говорил как-то робко. Это было настолько нехарактерно для него, что я отмахнулась от сна. Мало ли что приснится на следующий день после его дня рожденья. Я вчера весь день читала, как друзья вспоминают о нём на фейсбуке.
А потом появилась идея сделать сборник наших воспоминаний о нём. У каждого из нас был свой ВРБ, если собрать воедино разные его образы, то, возможно, станет понятнее он сам.
Взяв на себя инициативу, я потом, разумеется, испугалась. Есть много людей, которые знали его лучше меня. Среди них есть много людей пишущих. А потом я вспомнила. На шестом десятке воспоминания стали приходить ко мне самопроизвольно и необычайно яркими.
ВРБ тогда ушёл в театр Станиславского. Я работала на Юго-Западе завлитом, задумала серию фотовыставок, посвящённых истории театра. Я подобрала фотографии на своё усмотрение. На тот момент это было откровенным хулиганством, потому что Романыч этим всегда занимался сам. Сам выбирал, кого брать в историю, а кого нет. ВРБ пришёл в театр, прошёлся по фойе, посмотрел выставку и сказал мне: «Но ведь это же субъективно?». Я ответила, что всё на свете субъективно. Выставку он в скором времени снял, но ругаться не стал. Да и снял не сразу. Так что будем исходить из того, что объективность и есть сумма субъективных взглядов.
А сон, с которого я начала, неожиданно срифмовался с одним моментом из моей жизни, о котором я очень жалею. Таких моментов совсем немного, и все они связаны с тем, что я чего-то не сделала. Причём делать надо было спонтанно, не раздумывая. Я знаю, что не сделала, потому что не поняла. И всё равно жалею.
Дело было в конце 90-х. Романыч был у нас в гостях. Он попросил меня научить его пользоваться компьютером. Я уже мужа своего научила к тому времени. Я ответила ВРБ, что я же так себе пользователь, и посоветовала нашего общего знакомого, который был асом в этом деле. До сих пор мне не даёт покоя мысль о том, что если бы я тогда его научила, многое могло бы пойти по-другому. А впрочем, и это в копилку того, чему научил меня ВРБ. Тебе выпадает шанс сделать что-то – делай, не думай: «Почему я?».
Автоинтервью
Я знаю Валерия Романовича Беляковича уже больше тридцати лет. Случались периоды близкого общения, связанные с тем, что на каком-то этапе нашего знакомства я попала в разряд жён его друзей. Но у меня с ним есть и личные отношения. Не настолько близкие, чтобы посещать его в больнице, но достаточно близкие, чтобы позвонить ему в неурочное время с какой-нибудь идиотской абстрактной идеей.
Он кардинальным образом повлиял на мою жизнь. Не личным вмешательством. Это были волны последствий его деятельности.
А теперь попробую сделать авто-интервью.
Он красивый? Ну, если Жана Габена можно назвать красивым, то да.
Он сексуальный? Если сексуальность – это энергия, то да. Sweet Dreams (Eurythmics) – вот такой саундтрек к этой теме.
Добрый? Он внимательный. Это та степень внимательности, которая и есть суть доброты для меня.
Порядочный? Он бывает порядочным засранцем с обывательской точки зрения. Я видела тому примеры. Но меня лично он никогда не обижает. (Ему ничего от меня не было нужно, он испытывал ко мне любопытство, на удивление нежное и трепетное, впрочем). Но, как ни крути, его система приличий в личностном общении порою сильно отличается от общепринятой. Он может за спиной у человека говорить гадости про него. И не для того, чтобы посплетничать. Скорее, чтобы проверить на вшивость собеседника. Меня это напрягает. Мне не кажется это идеальным инструментом для управления творческим коллективом. На самом деле, вводя людей в такие ситуации, он не манипуляции хочет, он наблюдает, впитывает материал для творческого процесса. Его преследует проблема: как вывести человека из спектакля и не обидеть его, объяснив, что это в целях улучшения спектакля. Его всегда разрывает между ответственностью за людей, которые пошли за ним, и необходимостью двигаться дальше по своему пути. Он прорывается вперёд, становясь безжалостным, и его это мучает. Он компенсирует своим вниманием, своей щедростью, а иногда просто сбегает, отгораживается, старается спрятаться.
Тщеславный? Я не думаю. Я волей случая присутствую на том собрании в театре Станиславского, когда он знакомится с труппой в качестве нового главного режиссёра. Я смотрю с верхних этажей театрального зала в партер, на него и на актёров. Это зрелище на уровне античных. Я физически чувствую, как он заставляет себя «не бздеть» (это его собственная мантра на преодоление страха). Я вижу, как он постепенно завоёвывает этих людей.
Ему не регалии важны, ему важен новый уровень реализации своего таланта. Он должен развиваться вширь, а не вглубь. Он творит «из подбора», из того, что оказывается в поле его притяжения. Много позже я пойму, что творить «из подбора» – это универсальный способ жить, и сама научусь так делать.
Он не расист, идеалист, коммунист, моралист, индивидуалист, он вообще никакой не «-ист». Его талант позволяет ему пробиваться на те уровни сознания, где нет таких ограничений.
Всю свою жизнь он ищет новые формы для выражения своего творческого видения. Где-то здесь лежит ответ на тот вопрос, почему он ставит иногда откровенно неудачные спектакли. И на тот вопрос, зачем он уходит в театр Станиславского. Он не пытается создать спектакль лучше прежних, он пробует по-другому. Он говорит, что театр умирает раз в пять лет. И он начинает свой театр заново раз в пять лет. И каждый раз поклонники умершего театра говорят, что новый театр гораздо слабее. Люди всегда говорят, что раньше небо было голубее, а щи наваристее. А новый театр растёт, развивается, у него появляются новые поклонники, которые любят его не меньше, чем поклонники предыдущей волны.
А ещё у него нет мании величия. Да, он любит окружать себя людьми, которые говорят ему, что он – гений. Со стороны это кажется опасным для таланта. А он не бронзовеет. В последний раз я встречаюсь с ним в аптеке. Мы с мужем уже ушли из театра, и наше общение с ВРБ свелось ко встречам на районе.
Таких встреч, к слову, за жизнь было много. Когда он видел меня первым, он успевал первым подготовиться. Но чаще бывало наоборот. Однажды я встречаю его в Ашане. Он с Анатолием Николаевичем Лопуховым, и он ругается с какой-то тёткой из-за тележки. Я иду мимо и просто машу ему рукой. Через два дня прихожу в театр, он меня видит и выпаливает: «Ну, ты и сама-то ссать шла!».
В тот, последний раз, в аптеке, я подхожу к нему со спины. Он вдруг смущается, начинает говорить, что завтра улетает в Японию, что придумал новый рассказ для «Моно», и ещё что-то. Он говорит быстро и будто отчитывается передо мной. И как – то робко говорит. И немножко будто не со мной.
Так что бронзовым он не был, зря боялись.
Насколько он искренен? У меня были поводы подозревать его в двуличии, но теперь я думаю иначе. Он безусловно искренен в своих поступках. А это очень высокая степень искренности.
А ещё он – смешливый. Кроме животворящего юмора городской окраины, там есть ещё кое-что. Это смешливость нагвалей из книжек Карлоса Кастанеды. В его смехе нет ни цинизма, ни злопыхательства, ни сатиры, ни пародии, ни даже иронии. Это экзистенциальная смешливость, как в детстве, что ли.
Религиозен ли он? Марина Дмитриевна Литвинова (её влияние на него очень глубоко) мир понимает по Гегелю, это не может не отражаться на его картине мира. При этом у Валерия Романовича есть свои отношения с церковью. Я бы сказала, что он чувственно воцерковлён. Он чувствует мистическую силу обрядовости. Он зовёт меня в крёстные мамы к Сереже Ерильченко. Для него это важно.
А вот мы встречаемся на переходе через проспект Вернадского (между храмом Архангела Михаила и театром на Юго-Западе). Хоронят Анатолия Николаевича Лопухова. Мы с Игорем уходим раньше, а они с Серёжей опаздывают и бегут по зебре нам навстречу. Я обращаю внимание на его лицо. Оно выглядит на удивление молодым. И сам он лёгкий. Это наивысшая степень проживания момента. Без рефлексии, с любовью и вниманием.
Двадцать один год назад мы с Игорем стали жить вместе. Наш союз тогда поддержали два человека. Виктор Васильевич Авилов как бы вручил мне Игоря, наказал о нём заботиться и его беречь. А Валерий Романович наоборот, меня вручил Игорю. Это было на шестой день нашей совместной жизни. Мы тогда решили, что это у нас навсегда, но ещё не успели никому об этом сообщить. ВРБ позвал Игоря в гости к себе на дачу, Игорь спросил, можно ли он приедет со своей девочкой, Романыч спросил «кто?» и, узнав о ком речь, настойчиво поправил: «Это наша девочка».
Так и живу, Валерий Романович. Привет вам там.
* * *
Как совершенно справедливо написано на сайте театра, первого сентября 1977 года «грянул отсчёт нового времени в истории мирового театра: Юго-Запад открыл свой первый сезон».
«В 1974 году в клубе «Мещерский» состоялся первый «юго-западный» по сути спектакль – «Женитьба Коли Гоголя», а второй премьерой был криминальный фарс «Беда» по мотивам «Беды от нежного сердца» Владимира Сологуба. «Беда» игралась в востряковской библиотеке, которой заведовал Валерий Белякович, в тесной каморке для хранения макулатуры, на втором этаже, под самой крышей. Отсюда название – драматический ансамбль «Голуби» (сайт театра).
Стоит добавить, что зрители в той библиотечной каморке сидели на «жёрдочках», нормальных скамеек не нашлось. Так вот, ВРБ своим актёрам ставил задачу: «играйте так, чтобы они с жёрдочек попадали от смеха». Этот его завет свято чтит и нынешний Юго-Запад, теперь это можно назвать «мы их вдавим в кресла».
ВРБ организовал театр на Юго-Западе из своих двух трупп: востряковской (они играли в библиотеке), и ТЮМ-овской (они играли во Дворце пионеров).
Первой премьерой, сыгранной непосредственно по адресу «проспект Вернадского, 125», был «Урок дочкам» по пьесе Ивана Андреевича Крылова.
Первыми зрителями были жители соседних домов.
Узнавали они о существовании театра на районе из афиш, которые актёры сами расклеивали на столбах и стенах домов.
Наше Тропарёво было молодым тогда. Квартиры в новых домах получала интеллигенция: преподаватели, учёные, врачи, инженеры, работники всевозможных КБ. Эти люди обладали изначальной предрасположенностью к восприятию всего нового и талантливого. У них были общие взгляды и приоритеты. Соседи дружили друг с другом, сарафанное радио работало, зрители сами рекламировали театр своим друзьям и друзьям друзей.
А ещё Валерий Романович со своей бандой ходил по квартирам соседних домов и предлагал людям поделиться с театром ненужными вещами, особенно одеждой. Это тоже работало как реклама. Как не пойти посмотреть, как играют на сцене твои штаны?
Многие из тех первых зрителей стали друзьями театра и Валерия Романовича на всю жизнь. Среди них легендарная Марина Дмитриевна Литвинова, переводчик и шекспировед. Её дружба с Валерием Романовичем началась с того, что она собрала с людей, стоявших в очереди за бесплатными тогда билетами, по рублю и отнесла их Валерию Романовичу. На эти 60 рублей он купил для театра дрель. История с дрелью хрестоматийная, на самом деле таких историй было много. На протяжении всей жизни Валерия Романовича находились люди, готовые помогать ему безоглядно. У него были и помощники, и поводыри, и защитники, а главное, у него было очень много благодарных и любящих его зрителей.
* * *
Из книжки Льва Аннинского «Билет в рай»:
«К 80-м годам студий стало так много, что им не хватило символических и эмблематических названий, студии стали зваться по месту возникновения: «На Красной Пресне»… «На улице Чехова»… «На Юго-Западе»… «У Никитских ворот» (теперь уже и театры так называются). По видимости географический метод прописки непритязателен и не претендует на сверхсмыслы, однако сверхсмысл получается сам: приписка к месту, к земле, к конкретной человеческой общности «в масштабе района» означает опору на свою публику, на свой круг зрителей» (стр. 148 – издательство «Искусство», 1989 – написано в 1986-ом, далее цитирую по этому изданию).
* * *
ВРБ:
«Очень много добрых слов скажу про актрису «Юго-Запада» заслуженную артистку России Ирину Бочоришвили. Вот она была моим крутым соавтором по костюмам во многих спектаклях. Иногда у неё выходили просто шедевральные коллекции, например, «Горячее сердце» во МХАТе. Но она, к сожалению, уже давно не работает в театре… Говорят, нет незаменимых людей… Думаю, что есть».
(«Вперёд, к Станиславскому! Опыт практической режиссуры», стр. 165).
Кто такая для меня Боча?
Прихожу в начале 1986-го в театр на Юго-Западе. Меня насильно заставила мама. Она испугалась, как бы у меня крыша не съехала в тиши библиотек. Попадаю на «Женитьбу». С той первой увиденной мной «Женитьбы» изменилась моя жизнь, моя судьба, изменилась я. Тогда, на том спектакле, я не могла оторвать глаз от двух человек на сцене: от Кочкарёва-Авилова и от Свахи-Бочи. Конечно, на сцене все были хороши, но то, что творили эти двое – это была самая суть происходящего. Знаете, мохито бывает безалкогольный, это тоже прекрасный напиток, но в настоящем должен быть ром, вот Василич с Бочей были именно этим ингредиентом.
Боча
Мы говорили с Бочей о Романыче в сентябре 2018-го. И мы сошлись на том, что по адресу проспект Вернадского, 125 ВРБ пробил энергетическую скважину. Попав на Юго-Запад, ты активизировал свой творческий потенциал. Ты готов был отдавать этому месту свою энергию просто так, готов был преодолевать свою физическую лень, развивать воображение, побеждать себя и свои страхи… И в принципе мы всегда это друг про друга знали, туда притягивало людей с чуть съехавшей крышей от рожденья. Сама Боча это выражает одним словом: «еб@ньки».
Для меня Боча назвала словами основной секрет обаяния ВРБ: «Он возбуждал желание творить». Наверное, это был его главный дар. К этому дару прилагалось и своё проклятие. Разбудив в человеке творца, он терял возможность с ним работать. Это повторялось из раза в раз, и это было очень трагично для него. Но он снова и снова наступал на эти грабли. Видимо, ради того драгоценного времени между началом и концом взаимопонимания, когда возможно было сотворчество.
