скачать книгу бесплатно
– Да, – ответила я.
Отец с гордостью показал на громоздкую машину, которая медленно надрезала камень с оглушающим скрежетом.
– Вот моя красавица. Рассекает камень, как нож желе. Но так медленно, что мы зовем ее Улиткой.
Улитка была камнерезным станком на рельсах, с каждой стороны находились сверла, похожие на гигантские иглы швейной машинки.
– Она продвигается на один фут в час и съедает пятьсот фунтов угля каждый день. Наша красавица.
Мрачный индустриальный вид Улитки не вязался с его восхищенным описанием. Отец любил ее за то, что она делала за него трудную работу по высеканию камня, спасая ему руки и спину. Но для меня это была лишь гудящая груда грязного металла. Лишь черная копоть из трубы гудящего котла намекала на ее убийственную мощь.
За панелью управления сидел парень с косынкой на шее и сигаретой в зубах.
– Сильви, – сказал отец, – это Дэн Керриган, наш любимый смутьян.
– Это я-то смутьян? – подмигнул Керриган. – Ваш отец главный бунтарь, и мы ему за это благодарны, правда, Джоко?
Отец зачерпнул ложкой обед и поделился с Керриганом, проедавшим его голодным взглядом. Раздался свисток. Мужчины на полу вскинули головы, словно испуганные олени. Высоко наверху человек театрально показывал на часы.
– Тарбуш, – воскликнул отец. – Putain[17 - Грубое ругательство.].
– На днях, – проговорил Керриган, – я его двери разнесу в клочья.
– Мы выйдем из этих дверей, – сказал отец. – А потом они заплатят.
Он заметил, что я слушаю их разговор.
– Тебе пора домой, – сказал он и вернулся к своей красавице Улитке.
По дороге назад мои ботинки застряли в серой массе покрытой наледью грязи. Я надеялась увидеть Джейса, но единственным напоминанием о нем было красное пятно на белых каменных обломках, его окровавленный платок. Я подобрала его на память и стала подниматься наверх. Когда я, мигая, выбралась на солнце, Тарбуш постучал по часам.
– Тридцать пять минут, – сказал он. – Обеденный перерыв всего пятнадцать минут.
Он открыл свой журнал и, театрально лизнув красный карандаш, сделал пометку.
– Вычту у этой смены двадцать минут.
– Сэр?
– Я же сказал, время деньги. Время наш враг. Не забывай.
Теперь я помню одно: что Тарбуш наш враг. Орудие, агент и цепной пес настоящего врага. Но в то утро я была занята мыслями о Джаспере Паджетте, его окровавленной ладони и южном выговоре. «Ангел», – произнес он. Слово это звучало в ушах словно арфа, озаряя сиянием мою скучную унылую жизнь. Я увидела восьмое чудо света и перевязала руку сына герцога. Как же, размышляла я, мне увидеться с Джейсом снова? Каменоломня перестала меня интересовать. Одного спуска в недра горы мне хватило. Я сунула платок в коробку из-под обуви, куда прятала памятные вещицы. Красные пятна крови высохли и стали коричневыми. Он все еще хранится у меня, спустя столько лет.
Глава третья
Как-то целую неделю папа работал допоздна, потом ложился спать и снова уходил. А мы сидели в сумерках на ступеньках, вдыхая новый аромат зелени в воздухе: аромат свежих побегов и распускавшихся листочков, и водных струй, бежавших вниз в долину. Заходящее солнце отбрасывало синие тени на склоны горы, пока не остался только красный отблеск к западу от каменной гряды. Ночь спустилась на горные пики. Стриж пронесся сквозь сумерки. Кусака мурлыкал песенку. Генри вытащил из кармана лист бумаги и протянул маме.
– Тарбуш говорит, я могу ему пригодиться в каменоломне, – сказал он. – За десять центов в час.
В свете лампы мама прочитала документ: разрешение не посещать школу и пойти работать. Там говорилось, что Генри пятнадцать лет, хотя ему было всего двенадцать. А вес указывался в сто фунтов, хотя в нем было не более шестидесяти, и то в мокрой насквозь одежде. Документ подписал полковник Боулз, президент компании Паджеттов, он же мэр Мунстоуна и инспектор школ.
– Подпишешь? – спросил Генри.
Вместо ответа мама разорвала документ в клочья.
– Это ложь, – воскликнула она. – Про возраст. И вес. Ты солгал. Все, что у нас есть в этой жизни, – наш Спаситель и честное слово.
– Другие парни это делают, – попытался возразить Генри. – Сам сын герцога там работает.
– Разве ему двенадцать? Нет. – Она ткнула пальцем в клочки документа. – Этот полковник. Он предпочитает, чтобы ты остался неучем? И работал в шахте? Так, пойдешь в школу вместе с Сильви. Прямо завтра.
Так благодаря брату и его попытке через хитрость подзаработать деньжат я смогла выбраться из Каменоломен.
В пять часов утра в понедельник мы отправились пешком в город. Ева Сетковски прошла мимо, она направлялась за водой вверх по склону.
– А как же школа? – спросила я у нее.
– Мне надо работать, – бросила она и ускользнула, грохоча ведрами. Когда она наполнит их из желоба, весом они будут почти с нее.
Мы не видели Мунстоун с того самого дня, как пробирались здесь сквозь бурю три недели назад. Теперь мы шагали туда с нетерпением. Рассвет занимался над зеленеющими пиками. Эхом со стороны деревни доносился лай собак и рев мулов, звуки манили к себе, словно ярмарочный балаган. Обогнув склон горы, мы миновали указатель, предупреждающий о крутом повороте. Внизу за деревьями проглядывали башенки огромного здания.
– Замок! – воскликнула я. – Смотри, Генри! Это «Лосиный рог», шато Паджеттов…
Если б удалось заглянуть в окна, я, несомненно, увидела бы горы награбленного золота и этого странного принца Джей-Си за изысканным завтраком из павлиньих яиц и соловьиных язычков.
Но Генри без всякого интереса последовал дальше. Мы спускались вниз по склону целый час и наконец перешли по мосту в Мунстоун, миновав загоны для рогатого скота и свиней и длинные фабричные бараки под крышами из листового железа. Там были сложены глыбы мрамора: их распилят, нарежут и вывезут на телегах.
Уроки проводились в церкви (отступнической, как заметила мама). Мы последовали за стайкой учеников, поглядывавших на нас с любопытством. Церковь оказалась совсем некрасивой: методистская, простая, без статуй святых. Генри с учениками помладше направился в ризницу. А я вскарабкалась по лестнице наверх, где висела бумажная табличка: «Старшие классы».
Миниатюрная девушка писала мелом на доске, ее блестящие волосы были высоко заколоты. Неужели это учительница? Учителя обычно мрачные и строгие, похожи на ворон. А здесь перед нами был весенний цветок.
– Меня зовут мисс Гейдж, – улыбнулась девушка. – Прошу садиться.
Из-за парты я изучала ее приветливое американское лицо. Впереди сидели несколько девочек с накрахмаленными бантами. А сзади мальчики постарше, среди них был Карлтон Пфистер, высокий, как взрослый мужчина, с малюсенькими скучающими глазками и стиснутыми в кулаки ладонями. Вероятно, пытался так удержать в своей дубовой голове хоть какие-то знания. Мой недоброжелатель.
– Поприветствуйте нашу новую ученицу, Сильви, – сказала мисс Гейдж. – Мадемуазель Пеллетье из Квебека. Она говорит по-французски.
– Французишки, – просипел Карлтон, приставив большой палец к носу и растопырив пальцы.
– Прошу тебя показать нам это, Сильви, – сказала учительница. – Parlez, mademoiselle[18 - Говорите, мадемуазель (фр.).].
Заговорив по-французски, я себя выдам. Дети янки в Ратленде издевались над нашим акцентом и называли нас лягушатниками.
– Сильви? Un peu de fran?ais, s’il vous plait?[19 - Немного французского, пожалуйста (фр.).]
– Salut[20 - Привет (фр.).], – выдавила я. – Bonjour[21 - Здравствуйте (фр.).].
Вся кровь хлынула мне в лицо. Мои планы стать американкой начисто разрушило это нежное создание. Так мне тогда казалось. Позже выяснилось, что мисс Гейдж невольно направила меня по предначертанному пути.
Смешки, пристальные взгляды и перешептывания за спиной вызывали у меня мурашки. Я впервые находилась в одном классе с парнями. И без монашек вокруг. Меня поразило, что Карлтон и какой-то рябой парень перекидывали друг другу сосновую шишку. Почему учительница не накажет их розгами? Передо мной Милли Хевиленд старательно вырисовывала на грифельной доске сердечки. А мальчишка в среднем ряду положил голову на парту и дремал с открытым ртом.
Разочарование зашевелилось у меня в животе. Это школа для недоразвитых и младенцев. Я никогда не получу аттестат. Перед самым концом занятий мисс Гейдж заметила:
– Завтра, мальчики и девочки, постарайтесь все вести себя так же хорошо и тихо, как наша новая ученица.
Но я вела себя тихо не из-за того, что была хорошей девочкой. У меня не хватало слов выразить разочарование, клокотавшее в горле. Таким словам, которые мне хотелось бы высказать, не научат в школе. Придется поискать их в других местах. Когда прозвенел звонок, я отправилась поглядеть, какие интересные возможности таил этот городишко.
Мунстоун состоял из восьми кварталов грязи, разбросанных в плоском углублении меж заснеженных гор. На Паджетт-стрит пустые клочки земли чередовались с новыми постройками: банком, пекарней и салуном. В мясной лавке мы с Генри долго глазели на колбасы в витринах, потом помедлили в дверях лавки компании, но входить не стали. У нас не было денег, и потом, мы боялись пропустить грузовик до Каменоломен: тогда нам пришлось бы три мили шагать до дома на своих двоих.
Сразу перед мостом мы наткнулись на осла с торчащими ребрами, жевавшего клочки сорняков, пробивавшихся сквозь прошлогодний снег. Стайка парней тыкала в беднягу прутьями. Карлтон Пфистер и его приятели.
– Не говори ни слова, – Генри натянул шапку пониже, пряча лицо. Мы молча прошли мимо, а бедный осел не сводил с меня осуждающе-тоскливого взгляда. На дворе фабрики мы узнали, что грузовик уже уехал в Каменоломни и нам придется два часа шагать вверх по склону.
Мама ждала на ступеньках. Кусака заковылял к нам на дрожащих ножках. Генри подхватил его и покачал в воздухе. В хижине раздались голоса. Отец разговаривал с каким-то незнакомцем. Отворилась дверь, и вышел молодой мужчина. Выглядел он неряшливо и походил на пирата: от уха до подбородка лицо рассекал тонкий белый шрам.
Папа вышел вслед за ним.
– Сильви, это Джордж Лонаган. Из Денвера.
– Не из Денвера, – с отвращением процедила мама. – А из ИРМ.
Речь шла об «Индустриальных рабочих мира», профсоюзе, который послужил причиной неприятностей, случившихся с отцом в Ратленде.
– При всем уважении, мадам, я из ОГА[22 - ОГА – Объединенные горнорабочие Америки.]. Из Нью-Джерси, – сказал Лонаган. – Штата садов. У нас там лучшая в мире болотная руда. Меня послали на Запад освободить рабочий люд силой наших рядов. Рад знакомству, Сильви.
Родители зашли в дом и спорили за закрытыми дверями. Джордж Лонаган закинул руки на затылок и вздохнул. Я едва осмеливалась взглянуть на него, дерзкого на вид мускулистого парня с отросшими на затылке темными волосами, спадавшими на потертый воротник его синей куртки. Под редкой порослью бакенбард проступал шрам на одной стороне лица. Может, на него напал какой-то головорез. С кривым ножом. Я напряженно молчала, как натянутая струна.
– Разрешите присесть? – спросил он и приземлился рядом со мной на ступеньку: длинные, как у кузнечика, ноги его согнулись и разошлись в стороны. Он ослабил галстук и откинулся назад, опершись на локти, жуя зубочистку и окидывая взглядом ущелье. – Освободить рабочий люд, – пробормотал он. – Этот день настанет, Сильви, не так ли?
Он хрустнул костяшками и скосил на меня оценивающий взгляд. Горячий трепет охватил меня второй раз за неделю.
– Итак, мисс Пеллетье, – проговорил он, – вот вам загадка. Что единственное множественное?
– Единственное?..
– Даю подсказку: ножницы. – Он ждал ответа с любопытством на лице, словно подготовил мне западню. Или завлекал. – Спрошу еще раз. Что единственное множественное?
– Брюки? – сказала я, поразмышляв минутку. – Брюки единственное множественное.
– Ха! Браво! Ваш отец говорил, что вы были лучшей ученицей в классе. Что еще?
– Слюни! – ухмыльнулась я.
– Старые добрые pluralia tantum, – заметил Лонаган. – Как прятки.
– Еще деньги, – вспомнила я. – Не говорят «одна прятка» или «одна деньга».
– Говорят, – Лонаган внезапно выпрямился. – Вот здесь прячется в своем шато, как вы говорите во Франции, один герцог со своей деньгой.
– Я американка, – поправила я. – И никогда не была во Франции.
– Так поедем прямо сейчас. Мы с тобой вместе отправимся в Пари, так вы его называете? Але-гоп. – Он комично взмахнул руками, словно гусь крыльями. – Дело не в грамматике, – сказал он уже серьезно. – Дело в том, что мне надо перекинуться парой слов с парнями здесь наверху.
– Парой каких слов?
– Правдивых. О жесткой пяте несправедливости. Добросовестные работяги вроде вашей семьи заслуживают иметь красивые вещи не меньше, чем герцогиня.
– У нас нет герцогини. Но есть графиня.
– Та же высокомерная порода. – Он достал из кармана сигарету и закурил в сгущающихся сумерках. – Скажи папе, что не хочешь ждать еще год, пока починят вашу текущую крышу. Что вам необходимы молоко для малыша, индейка на Рождество. Скажи, что ему нужен день отдыха для его ноющих костей. И маме нужен.
Мы слушали ее приглушенный шепот за дверью и наблюдали, как Генри бросает камешки Кусаке, а тот пытается поймать маленькими ручонками.
– И бейсбольная перчатка для твоего брата нужна.
– Он бы за нее убил, – согласилась я.
– А ты? – Лонаган склонил голову набок, как любопытная сорока, и рассматривал меня. – За что убила бы ты, Сильви Пеллетье?
– Убийство – смертный грех, – улыбнулась я.
– Расскажи это правящему классу. – Завитки дыма поднимались у него изо рта, и я втягивала их в себя вместе с его словами, словно новый вид кислорода. – Чего же ты хочешь, сестренка? Каких сладких радостей? Скажи.
– Желания стоят денег. Много множественных монет.
– Здесь их много. Вопрос только в том, как заполучить их в свои руки.
– Выпросить, одолжить или украсть, – пожала я плечами.
– Украсть?
– Нет, не следовало так говорить.
– Слова – начало любого дела, так ведь? – подмигнул мне Лонаган. – Это не значит, что ты непременно украдешь.
Не в тот ли момент эта мысль запала мне в голову? Он затянулся сигаретой так глубоко, что кончик засиял красным. Солнце тоже отсвечивало огненным кольцом, а небо усеивали пламенеющие облака и синеющие тени.
– Впрочем, красота здесь бесплатная, в этих горах.
– Бесплатная красота, – повторила я. – А мы можем съесть ее на ужин?
Он рассмеялся, закурил и оценивающе посмотрел на меня, словно принимая решение.
– Помоги мне с разобраться с одним вопросом, Сильви Пеллетье. Мне надо отправить письмо в Мунстоун. Но если просто бросить его в почтовый ящик, есть опасность, что его не доставят.
– Опасность? – В его устах это слово звучало привлекательно. Сигарета повисла у него на губе, и я с трудом подавила порыв схватить ее и затянуться самой.
– Иногда письма определенным людям исчезают из Каменоломен, – объяснил Лонаган с загадочным видом. – Я бы доставил его сам, но мне в Мунстоуне больше не рады. Какой-то говнюк со значком сказал, чтобы я проваливал. В компании меня называют сторонним агитатором – это их самое вежливое определение для представителей профсоюзов. Ехать в город, чтобы передать письмо, для меня опасно.
