banner banner banner
Сказка Востока
Сказка Востока
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Сказка Востока

скачать книгу бесплатно

Сказка Востока
Канта Хамзатович Ибрагимов

Роман «Сказка Востока» (2007) повествует об исторических событиях конца XIV – начала XV веков, о времени, когда на бескрайних просторах Евразии, от границ Китайского царства до берегов Средиземного моря, господствовала «империя» Тимура Великого (прозванного европейцами – Тамерланом), одного из самых жестоких последователей Чингисхана. Образу тирана-завоевателя в романе противостоит Молла Несарт – прототип Хаджа Насреддина, великого ученого, философа-гуманиста и пророка тех лет.

Сказка Востока

Канта Хамзатович Ибрагимов

Памяти отца —Ибрагимова Хамзата Исмаиловича

© Канта Хамзатович Ибрагимов, 2017

ISBN 978-5-4485-9874-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Лишь в зрелом возрасте я впервые приехал в Москву и, попав на смотровую площадку Воробьевых гор, был просто потрясен масштабностью столицы СССР. Летнее утро было солнечным, освежающим, и воздух, хоть и прохладный, но не совсем прозрачный, с легкой дымкой загадочности, недосказанности, очарованности. И взглядом все не охватить, не насмотреться. Но мое внимание особенно привлекло одно величественное светлое здание, которое находилось совсем рядом, прямо над Москвой-рекой, а на крыше этого грандиозного сооружения позолотой блестела какая-то замысловатая, узорчатая конструкция, чем-то таинственным к себе маня.

Любопытство меня съедало. Я осмотрелся, кругом много людей, в основном, как я определил по виду, гости столицы. А вот несколько в стороне, облокотившись на холодные мраморные перила, курит, смотря в даль, импозантный мужчина в очках, по возрасту, быть может, немного старше меня; у него я и спросил, что это за здание.

– Это здание, – не глядя на меня, отвечал мужчина, – средоточие знаний, значит силы.

– Неужто ЦК КПСС[1 - Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза – руководящий орган Союза Советских Социалистических Республик.]? – удивился я.

Тогда москвич обернулся, бегло осмотрел меня и сказал:

– Еще важнее, действительно сила, основа основ государственности – Академия наук СССР.

– А что за символ на крыше?

Вновь обернувшись, уже в упор глядя на меня, мужчина жадно докурил сигарету и вдруг резко отошел. Я думал, что подальше от моих докучливых вопросов, а он, бросив окурок в урну, вернулся и с иронией выдал:

– Это знак – золотые мозги Союза! – и, видимо, что-то заметив на моем лице, он более серьезно продолжил: – Я думаю, – его рука указала на здание, – архитектор замышлял это как некий символ химического соединения… Но на самом деле получилось как есть – лабиринт истории науки: сверху глянец, аж блестит, а внутри тех труб столько грязи, столько пыли, ржавчины и паутин интриг, что лучше не трогать и историю не ворошить.

– Интересно, – не сдержался я и, как открытие, выдал: – А я ведь историк!

– Неужели?! – совсем дружелюбным стало лицо мужчины. – Тогда мы коллеги, – он протянул руку, – Калмыков Иван Силаньтевич.

Разговорившись, мы поняли, что являемся не просто коллегами, а специалистами по одной теме исследования – Октябрьской революции 1917 года в России. Расставаясь, мы обменялись адресами, и позже Калмыков (а он был доктором наук) мне много помогал. Но эта связь оборвалась. Причин тому много, а главное, по-моему мнению, в том, что объект нашего исследования потерял актуальность, ибо в России свершилась новая революция начала 90-х годов, страна СССР распалась, следом война на моей родине, в Чечне… К счастью, все войны когда-нибудь кончаются. А я, как и прежде, научный сотрудник. Наш так называемый научно-исследовательский институт, где я работаю ныне, расположен в полуразрушенном здании на окраине руин города Грозного. И здесь, если честно, не до науки: масса бытовых проблем. Вот газ сумели подвести, еще полгода за электричество боролись, а тут и вовсе счастье – телефон достался. И казалось, кто к нам позвонит, кто наш номер знает? А позвонили, межгород, даже из Москвы, и лично меня, простого научного сотрудника, подозвали. Связь плохая, ничего не слышно, потом отключили напряжение, а когда вновь подали – поступил факс.

Оказывается, Институт этнологии и антропологии Российской академии наук совместно с каким-то международным гуманитарным фондом провел Круглый стол по проблемам войны и мира на Северном Кавказе. По материалам выступлений готовится сборник. Я включен в состав редколлегии, что весьма почетно. Но это не все. Хотя я и не присутствовал на заседании, от меня требуется предисловие и еще – развернутая статья, характеризующая современное социально-экономическое состояние Чеченской Республики.

Внизу – контактный телефон, фамилия – Калмыков Иван Силантьевич. Сразу позвонил, повезло: услышал позабытый, было, голос.

– Это я тебя включил в редколлегию, – из-за плохой слышимости Иван Силаньтевич кричит.

Я хотел было возразить: не побывав на заседании, как писать предисловие.

– А вот так и писать! – постановил Калмыков. – Ты ведь видишь, как искажают историю, все налицо, точнее, с оглядкой на лица… Нам, ученым, надо хоть как-то выправлять ситуацию. Так что срочно вылетай.

Самолетом – дорого, да и из Грозного не летают, так что только через два дня поездом прибыл в Москву и прямо с вокзала на метро добрался до площади Гагарина, надолго уставился в высотное здание Российской академии наук.

Была зима, холодно, ветрено, низкое хмурое небо и редкий колючий снег. А конструкция на крыше уже не блестит. И почему это «лабиринт» или «золотые мозги России»? Может быть, ненужное нагромождение? Кто-то поумничал. А скорее, я что-то недопонимаю.

При входе в здание никакого трепета не было, были проблемы: пропуск не заказан, узнав, что из Чечни, придирчиво, с подозрением осматривали.

В лифте нужный мне этаж оказался последним. «Прямо в «лабиринт», под «мозги». К удовлетворению, Калмыков встречал меня у лифта. Как всегда подтянутый, но поношенный, впрочем, как и я.

– Ты почему так долго? – будто мы только вчера расстались, он по-простецки подал руку.

– Готовил статью, – так же сходу стал оправдываться я.

– Да кто ее читать будет, – махнул Иван Силантьевич небрежно рукой, приглашая меня, двинулся по странному зигзагообразному пустому коридору, где заблудиться немудрено.

Кабинет Калмыкова где-то в тупике, зато просторный, светлый. По легкой пыли на столах видно, что здесь мало и редко кто бывает. Я сразу подошел к окну, вид из которого был от высоты головокружительный.

– Так, некогда-некогда, – торопился Иван Силантьевич, – давай свои материалы.

В моем портфеле сверху, чтобы не разбилась, лежала бутылка коньяка, так сказать, гостинец с юга.

– Ну, кавказцы, вы не можете без этого, – словно недоволен, развел руками хозяин. – Так, а это статья, – он вскользь перелистал ее, – очень много, надо наполовину сократить… А где вступление?

– Как я мог написать вступление, – теперь и я развел руками, – если с материалами Круглого стола вовсе не знаком?

– Ну да, – Калмыков сел, довольно шустро снял очки, надел другие, стал разглядывать этикетку. – Ваш коньяк?.. О, какие у вас были коньяки!.., «Наурский винзавод», пять лет выдержки, – читал он. – Неужели правда?

Я пожал плечами.

– После проверим, – он встал. – А сейчас, – положил руку на внушительную пачку бумаг, – вот все материалы, забирай в гостиницу. Номер забронирован, завтра к обеду жду с предисловием.

– Как к обеду? – взмолился я.

– Всего две странички, – он по-свойски похлопал меня по плечу, как бы выпроваживая, стал помогать собираться, оправдываясь: – Прости, у меня сегодня чертовски много дел, надо идти.

Мы вместе покинули здание академии, и я хотел было на улице спросить кое-что про «лабиринт», но Иван Силантьевич, как и при встрече, сухо протянул руку, растворился в снежных сумерках столицы.

По сравнению с моим бытом в Грозном, условия академической гостиницы были просто шикарными, правда, небольшой телевизор барахлил, но это было к лучшему: надо скорее ознакомиться с материалами сборника.

Несколько первых статей только о добре и мире, и даже гордость берет за свой многострадальный, мирный, трудолюбивый народ. Но вот статья, где с самого начала ненависть, клевета. В итоге – бомбы на головы чеченцев, как заслуженная кара.

Теперь я уже читал внимательно. Еще в двух-трех статьях почти то же самое, если не хуже, вплоть до того, что и депортировали чеченцев правильно… До утра просидел. Злость во мне кипит. Вывод один – провокация: меня специально включили в академическую редколлегию, мол, что вы хотите, редактор – чеченец, все верно и подтверждено.

До обеда время еще было, но я не мог заснуть. В полдень был уже в здании под «лабиринтом». Пропуск не выписан, телефон не отвечает. Отягощенный пачкой рукописей, я прослонялся на сквозняке в прихожей не один час. Давно бы ушел, знай, куда деть чужие материалы. Усталый, разбитый и злой, в сгущающихся сумерках я уже медленно спускался по заснеженному мрамору парадной лестницы, как в упор столкнулся с запыхавшимся Калмыковым.

– Извини, извини, – не давая ничего сказать, потащил он меня обратно под «лабиринт».

В полумраке лифта сквозь запотевшие очки он виновато пытался заглянуть в мое лицо и, видя мою хмурь, тяжело вздыхая, перевел взгляд на свои разбухшие, изношенные сапоги. Пока старый лифт, скрипя, почти на каждом этаже останавливаясь, полз до самого верха, Калмыков, будто бы для убедительности кивая головой, печально вымолвил:

– Жена тяжело больна… Конечно, дети, как могут, помогают. Но сейчас все дорого. А тут, что мы получаем? Вот и приходится подхалтуривать на стороне… Я хотел позвонить, но у тебя нет мобильного… Впрочем, у меня тоже… Виноват.

От этих подробностей в тепле светлого кабинета, под мерный звук закипающего чайника, я уже было смягчился, но меня вновь поманил вид из окна, и, глядя на блеск горящей огнями Москвы, вспомнил мрак руин Грозного, где обитаю я, и, не оборачиваясь, твердо заявил:

– Я отказываюсь быть членом редколлегии и вообще не хочу участвовать в этом пасквиле.

– Отчего же? – дрогнул голос Калмыкова.

Я положил перед ним материалы Круглого стола и по закладке раскрыл абзац, где было относительно терпимое очернительство чеченского народа.

– Так-так, – Иван Силантьевич отставил заварочный чайник, сел очень ловко и быстро, поменял очки, по-моему, прочитал все, задумался, стал вновь перечитывать, уже медленно, водя подстрочно карандашом.

Я думал, что он собирается с мыслями и сейчас скажет, что это наука, надо мнение, пусть даже ошибочное, уважать, выслушать, это тоже полезно. Однако случилось для меня совсем неожиданное – Калмыков резко бросил карандаш.

– А кто автор? – он стал быстро перелистывать. – А-а, знаю я этого лжеученого.

– Можно этот абзац убрать? – робко предложил я.

– Не можно, а нужно, и не только абзац, а всю статью, к чертовой матери!

– Так есть и похлеще, – взбодрился я от поддержки.

– Что?! – Калмыков стал просматривать все мои закладки. – Так, отложил он материалы, снял очки. – Это ненаучно, – он встал. – Я более скажу, это не по-мужски.

Иван Силантьевич вновь засуетился вокруг чайника.

– Придется нам изрядно сегодня поработать, – озабоченно сказал он. – Завтра материалы необходимо сдавать. Клевету всю уберем, ей не место в академическом сборнике, – в два стакана он стал наливать крепкий чай. – Я весь продрог… Попав в пробку, автобус час на месте стоял. Пешком пришлось до метро добираться, сапоги худые… Нет, чай не спасет, надо принять радикальные меры, – с этими словами он достал из шкафа уже початую бутылку моего коньяка и, увидев мой удивленный взгляд, объяснил: – Вчера вернулся, допоздна работал.

Из того же шкафа Иван Силантьевич взял две видавшие виды рюмки с пожелтевшими краями, разлил коньяк.

– А ты пьешь, кавказец?

– Если за здоровье, – мое настроение явно улучшилось.

– Только за здоровье, а то весь дрожу. Да и ты, видать, озяб, ожидая меня… Ну, – поднял он рюмку и, будто бы читая все мои мысли: – Ах да, закусить.

Он подошел к маленькому холодильнику, что стоял в углу, раскрыл и долго глядел, словно там есть выбор, кроме как одной тарелки с пересохшим сыром и пары ломтиков хлеба.

По рюмочке не получилось, и мы уже, как говорится, плотно уселись, а разговор только о Кавказе, Чечне.

– Вы, чеченцы, сами виноваты, – начал профессор Калмыков, – вы сами себя в горы и ущелья загоняете, а доказательств, что вы жили на равнине и всегда, и не просто – налицо… Вот, возьмем твой подарок, – он взял уже пустую бутылку коньяка. – Видишь, адрес – станица Наурская, как явствуют историки, взятая русскими на ура. Здесь сразу два вопроса, как минимум. Во-первых, клич «ура» – монголо-тюркского происхождения. Во-вторых, «а у кого, как не у чеченцев, эта территория была взята?». Значит и на левом берегу, далеко за Тереком, на равнине, и даже в степях жили чеченцы почти всегда: и в Хазарии, и в Алании, и страна Симсим, и значительно позже, вплоть до покорения Россией.

– Так почему же это четко не определено в исторической науке?

– Понимаешь, каждая эпоха на свой лад перекраивает историю. Последний раз это случилось при Сталине в советское время, в сороковых-пятидесятых годах. Тогда, после победы СССР во второй мировой войне, все было дозволено. А, как известно, в это время на Кавказе уже не было чеченцев: депортировали. Их и впредь не должно было там быть, а значит и до этого тоже. Вот и выплеснули из тазика вас вместе с водой… Все в Лету кануло. Вот и ищи ветра в поле, точнее, в секретных архивах, может, что-то и осталось.

Иван Силантьевич довольно быстро ликвидировал следы нашего застолья, потирая руки, постановил:

– Так, пора работать. Все твои замечания справедливы. Как редакторы, мы обязаны привести все к науке, а значит к общественным ценностям. Но, – он поднял палец, – прежде надо устроить небольшой перекур.

Оказывается, курить можно только в специально отведенных местах – на лестничных клетках. Довольно долго мы блуждали по едва освещенному коридору, где я пытался разглядеть таблички кабинетов.

– О, – поразился я на ходу, – а у вас здесь и музей, оказывается, есть.

Калмыков лишь кивнул.

На лестнице было мрачно, сыро, холодно, сквозило. Было слышно, как за окном набирает силу ветер. В полном молчании, о чем-то думая, мы уже докуривали, когда Иван Силантьевич неожиданно заявил:

– Кстати, а знаешь, кто нанес самый сокрушительный удар по всему Кавказу, и особенно Северному?

– Кто? – чуть не закричал я.

– Тимур, или, как называют европейцы, Тамерлан, – бросив окурок в урну, он довольно бодро тронулся обратно, как бы между прочим продолжая. – Как и все великие полководцы, он был деспот и злодей. Непокорных он уничтожал до последнего, любил из отрубленных голов пирамиды строить. А вы ведь всегда непокорны, строптивы. Вот и лазал он со своей стотысячной армией по вашим горам и ущельям, последнего выискивал, все с землей сровнял, все отравил… Об этом мало кто знает, но это исторический факт.

Кое-что из этого я уже исследовал, но слышать такое от специалиста – будто надо мной навис грозный меч Тамерлана. Я забылся, то ли заблудился, и наскочил на неожиданно остановившегося историка.

– Впрочем, – не реагируя на мою неловкость, не оборачиваясь, промолвил он, – в этом музее башка[2 - Башка – от тюркского «баш» – голова.] Тамерлана… М-да, самого в конце-концов обезглавили.

С этими словами он поспешил дальше, а я, обуреваемый смешанными чувствами, продолжал смотреть на эту дверь, и, когда шум шагов стих, чего скрывать, словно от испуга, побежал вслед.

Когда я вошел в кабинет, Калмыков стоял у окна и туда же поманил меня. На улице уже сгустились сумерки, ярким блеском светилась столица. Всюду лежал снег, и лишь прямо под нашим окном темной извилиной чернела не совсем замерзшая Москва-река.

– Я боюсь высоты, и редко, когда подхожу к окну, хотя красота-то какая, – Калмыков постучал по стеклу, словно это препятствие могло его защитить от падения. – А вообще-то, – видя, что я почти уперся лбом в холодное стекло, он придвинулся ближе, – по моему глубокому убеждению, что подтверждается и многочисленными исследованиями, с огромной вероятностью летом 1395 года, разгромив на Тереке Тохтамыша, Тимур без особого труда покорил все южнорусские города и вплотную подошел к Москве-реке, стал лагерем напротив города.

Резкий порыв ветра ударил в окно, так что мы оба отпрянули.

– Ну, да, – после некоторой невольной паузы заговорил Калмыков, – Москва тогда – уже богатый город. Цель Тимура – нажива. Шансов выстоять против полчищ кочевников у Москвы нет. И уже, как явствуют документы, богатые слои населения вели тайные переговоры о сдаче города. И вдруг, совершенно неожиданно, прямо посреди ночи Тимур отсюда в спешном порядке бежал.

– У-у-у! – завыл за окном ветер, задрожало окно.

Калмыков довольно быстро отошел от окна, сел за стол.

– Так, нам надо работать, – вновь постановил он.

– А почему Тимур бежал? – я уже был заинтригован.

– Говорят, что на противоположном берегу выставили святую икону – она спасла. Но это домыслы клерикалов. На самом деле, мне кажется, все было совсем иначе.

– Как? – не сдержался я.

– Ну, это мое предположение совсем ненаучно и из моих уст – уст историка-исследователя – будет звучать, по крайней мере, уж чересчур банально, если не мистично, а я сам обязан с лженаукой бороться, … Так что давай работать, время поджимает, – он посмотрел на часы.

Вновь ветер стал напирать в окно, просочился в щели, и выцветшие шторы пришли в легкое движение.

– Ап-чи! – чихнул Калмыков, и, доставая платок: – Садись, давай к делу.

Теперь я каюсь, да, признаться, меня этот сборник совсем не интересовал. Я уже витал в «лабиринте» XIV века, и поэтому предположил, что мы оба простудились, да и сквозит в кабинете. В общем, от меня поступило недвусмысленное предложение.

– Пожелание гостя – закон, – вздернув палец вверх, постановил Иван Силантьевич, – сбегаю в буфет.