Метро 2033. Сетунь

скачать книгу бесплатно

– Жена, дети – это все теперь лишнее, друг. У некоторых из нас есть подруги, но они зажигают с нами. И если кто-то гибнет при этом, то это легкая, быстрая, благословенная смерть. Значит, он угоден Мертвой Матери. Подумай как следует.

– Увы, я еще не готов, – развел руками Михаил.

– Чем ты занимаешься по жизни, друг?

– Я – лекарь, – не подумав, брякнул тот. В голове крутилось почему-то: «Не друг я тебе, гнида», но озвучивать свои мысли Михаил благоразумно не стал. Это было бы по меньшей мере неосторожно, если он надеялся вернуться к близким.

– Очень плохо, друг. Ты помогаешь жизни вместо того, чтобы помогать смерти. Разве смерть не явила себя во всей своей грозной красе два десятка лет назад? Неужели и это не убедило тебя, что жизнь проиграла? Где ты живешь, друг?

– В метро. – Михаил твердо решил не выдавать сектантам убежища.

– Очень плохо, друг. Ответ неверный. Отсюда до любого метро замучаешься добираться. Ты думаешь, мы не знаем о твоем бункере? Мы знаем обо всем, что творится вокруг. Мы могли бы убить тебя, но Мертвая Мать дает тебе время одуматься. У тебя год на размышления. Если по истечении этого срока ты не присоединишься к нам, то в любой момент можешь ожидать нас в гости. Мы придем внезапно, ты не успеешь защитить своих. Пока нам не до тебя, но ваше убежище должно быть разрушено в свой черед. Мы придем. И подарим вам красивую смерть. Ты знаешь, как умирают наши больные, друг? Когда они видят, что у них нет сил ходить с остальными, не желая быть обузой, они просят подарить им красивую смерть, отправить их к Мертвой Матери. Они снимают снарягу, и мы оставляем их у костра с запасом еды – и дров, если стоит зима. Даем оружие, чтобы они могли отбиваться от тварей или застрелиться, если хищников будет слишком много. И уходим. Через несколько дней возвращаемся и предаем огню останки, если что-то остается. Не правда ли, завидная участь? Мы тоже дадим тебе вдохнуть вольного воздуха, друг, перед тем, как уйдешь.

Михаил вдруг вспомнил, как однажды, когда он вышел наверх вместе с Максимом, им показалось, что на Сетуньском Стане горит костер. Но это было невозможно, немыслимо, и они с сыном потом долго думали, что же такое можно было перепутать с отблесками пламени. Показалось ему или нет, что с тех пор Максим стал еще более замкнутым? Мальчик пугал его – он словно бы унаследовал характер матери с ее скрытностью и склонностью к мистике. Но теперь вот получалось, что объяснение загадки было вполне прозаическим – оставили там, у костра, умирать какого-нибудь беднягу.

Михаил очень удивился, что после такого внушения сектанты его просто отпустили. Он шел домой на ватных ногах и не мог успокоиться. Откуда такие берутся? Почему, когда у остальных хватает сил только кое-как выживать, они ухитряются придумывать еще какие-то игры – огненные, кровавые? Впрочем, разве так не было всегда? Одни влачат существование, другие развлекаются за их счет. Он относится к первым – и не жалеет об этом. Но если какие-нибудь бездельники решат задеть его семью, то как бы не пришлось им пожалеть об этом, пусть сила и на их стороне. Он – врач, хоть и недоучившийся, он знает клятву Гиппократа, пусть даже не успел ее принести в торжественной обстановке. Но никто не запретит ему в случае необходимости защищать своих близких с оружием в руках.

Сколько же времени прошло с тех пор? Кажется, около года и минуло. Михаил искренне надеялся, что за это время загадочные поджигатели успокоились либо вообще погибли. Могли же их сожрать мутанты? Но в глубине души он понимал – надо готовиться к худшему. И жил как на вулкане, каждый день ожидая незваных гостей. Ему было тем труднее, что поделиться этой бедой с остальными он не мог и не хотел.

Глава 3

Катастрофа: до и после

Больной наконец окончательно оклемался и сумел более-менее связно рассказать о себе. Михаил только диву давался – оказывается, на Рублевке возникла целая империя, существовавшая за счет рабского труда гастарбайтеров[1 - См. роман Сергея Антонова «Вселенная Метро 2033. Рублевка».]. Там окопались бывшие звезды, кое-кто из военных, и вся эта элита держала в подчинении рабов, были у них и связи с метро. По словам Стаса выходило, что он пытался бороться за права угнетенных, тем и заслужил немилость фараона – Рамзеса Садыкова, который, конечно, вовсе не был египтянином. И даже не фараона – тот, по слухам, был не таким уж гадом, но последние годы ото всех скрывался – предполагали, что учредителя империи уже и в живых-то давно не было, а его подручного, Умара Ахмаева по прозвищу Паук. Врач спросил, как же Стас ухитрился добрать сюда, в такую даль? Тот пробормотал что-то про дрезину и детей Дракона, про Кунцево и тамошних людоедов. Михаилу чудилось, что гость чего-то недоговаривает, но честно говоря, его мало интересовали рублевские расклады. Как-нибудь они там сами без него разберутся. Он просто принял к сведению, что и там есть выжившие, но пока они не угрожали их маленькой общине, врачу до них дела не было. Вот новость о дрезине его озадачила – ведь железная дорога проходила совсем недалеко отсюда. Иной раз ночью, когда он выбирался наверх, ему даже мерещился отдаленный стук колес, но он все списывал на глюки. Подумав, Михаил понял, что вдоль Сетуни проходит не та ветка, которая ведет в Жуковку – эта пролегала в сторону Матвеевского, а та, которую имел в виду Стас, находилась гораздо дальше от них, с другой стороны Кутузовского. Тогда тем более странно, как Стас приполз сюда из такой дали? Но тот уверял, что с какого-то момента вообще ничего не помнит. Если учесть, в каком состоянии Михаил его нашел, возможно, так оно и было. Хотя возможно и другое – гость все-таки из метро или, что еще хуже, из числа охотников за людьми. А все его рассказы про Рублевку – просто выдумка, уж больно неправдоподобно они звучат. Надо же такое придумать – про фараона! И на всякий случай он шепнул Гарику, чтобы тот глаз не спускал с пришельца. Хотя пока гость был слишком слаб, это было нетрудно, а когда окрепнет, хромой Гарик вряд ли сумеет с ним сладить в случае чего.

Врача беспокоило другое – казалось, что Ланка слишком много времени проводит у больного. Вновь ожили прежние подозрения. Может, эти двое были знакомы и раньше? Возможно, даже близко знакомы. То, что Михаил не помнил Стаса по прежней жизни, ни о чем не говорило – Ланка мастерски умела шифроваться, а он мог просто не обратить внимания, даже если пару раз и встретился с ним где-нибудь. Лицо у Стаса было незапоминающимся, хотя, может, в молодости он был красавцем. Но если и впрямь что-то было тогда, давно, между ним и Ланкой, наверняка гость прекрасно понимает, что сознаваться – не в его интересах. Иной раз Михаилу казалось, что он сходит с ума – ну разве можно в любом видеть потенциального соперника? Вероятность того, что Ланка и их гость могли быть знакомы, стремилась к нулю. Но потом подозрения вспыхивали с новой силой.

Однажды он не выдержал и как бы невзначай спросил у Ланки:

– Мы не могли со Стасом встречаться раньше? Лицо его мне как будто знакомо?

Ланка поглядела на него с упреком. Он подумал, что сейчас она начнет уверять, будто никогда в прежней жизни их гостя не видела. Но она сказала совсем не то, чего он ожидал. Покачав головой, она тихо произнесла:

– Зачем ты привел к нам чужого, Миша?

– Ну, во-первых, не привел, а принес, – буркнул он. – Во-вторых, что же, мне надо было дать ему умереть там, наверху? Не по-человечески это, знаешь ли.

– Только не надо мне про свою клятву Гиппократа опять. Клятву врача дают, когда диплом получают, ты сам говорил, а ты – недоучка.

– Скажи спасибо и на том, – раздраженно произнес он. – Ты что же, поругаться хочешь?

– Я ничего не хочу, Миша. Но скоро наша жизнь изменится – и не к лучшему. С ним в наш дом явилось зло.

– Куда уж хуже-то, – огрызнулся он. Опять на нее стих пророческий нашел, как называл это когда-то покойный дядя Гена. С одной стороны, врач был даже рад, что Ланка настроена против чужака. С другой – а вдруг она притворяется, говорит это для отвода глаз, чтобы успокоить его подозрения. Как мало он знал собственную жену, с которой вместе вырос!

Михаил развернулся и ушел – решил, чтобы успокоиться, проверить снаряжение перед выходом. На Ланку без толку было сердиться. И ведь как она мастерски перевела разговор – на вопрос-то она так и не ответила. Всегда такая была.

Тогда, двадцать лет назад, незадолго до Катастрофы, Михаил и не подозревал, что у Ланки уже завязались с кем-то серьезные отношения. Тем летом запланированный ее отъезд в Питер все откладывался, чему он был несказанно рад, и она периодически таскала его с собой сопровождающим. С Ланкой он готов был даже по торговым центрам ходить терпеливо, а ей, как она объясняла, надо было собраться в дорогу как следует. Почему приодеться нельзя было в Питере, где наверняка полно было таких же магазинов, он не понимал. Как не понимал и то, почему она вдруг изменила своим вечным сарафанам, которые сама себе шила. Кажется, тогда и появился у нее на шее тот серебряный амулет на шнурке – или это случилось раньше, еще в пору увлечения реконструкторами? Он ругал себя потом, что многого не замечал, невнимателен был к ней. Она постоянно щебетала что-то вроде: «Миша, представляешь, тот парень сказал, что амулет должен быть медный, что наши предки не носили серебра, что серебряный не подействует. И думает, что он – самый умный. А мне его зарядили, это очень сильный амулет, женский, и серебро – самый подходящий материал, чистый». А он пропускал мимо ушей все эти ее глупости. А иной раз она начинала рассказывать ему, какое значение имела раньше вышивка на одежде – по ней можно было определить многое: возраст, семейное положение, принадлежность к тому или иному роду. Он посмеивался и говорил, что одежда и аксессуары очень информативны и сейчас. Например, можно уверенно утверждать, что вон тот парень в черном с подведенными глазами – гот. А кулон на шее девчонки в джинсах и майке выдает в ней поклонницу рок-музыки и фанатку группы «Пикник». Почему он не подумал, что перемены могли быть связаны с появившимся в ее жизни другим мужчиной? Не задался вопросом, кто заряжает ей амулеты, кому она доверяет, кого слушает? Видел только, что Ланка стала беспокойной, все валилось у нее из рук, иногда даже выходила из своей комнаты с покрасневшими глазами, но в ответ на расспросы только жаловалась на головную боль. Потом вдруг однажды утром в доме поднялась суета, тетя Соня с перекошенным лицом выскочила из Ланкиной комнаты, вызвали «Скорую» и сестру увезли в больницу. Тетя Соня выкинула какой-то клочок бумаги в мусорное ведро – Михаил достал, развернул. Ланкиным детским, старательным почерком было написано: «Прошу в моей смерти никого не винить. Мама, прости». На журнальном столике валялась пустая упаковка из-под таблеток. Отец куда-то ходил, с кем-то разговаривал по телефону – речь шла о том, чтобы представить дело как случайность: если бы происшедшее признали попыткой суицида, Ланку упекли бы, как понял Михаил, в психушку. Его трясло, он не мог понять, что произошло. Да, последнее время Ланка была какая-то нервная, но он думал, что это из-за предстоящего отъезда. Ему и самому было несладко, и теперь он клял себя за то, что, поглощенный собственными мыслями, чуть не проворонил сестру. Он не осуждал ее – бедная девочка, видно, просто запуталась в жизни, в своих переживаниях. Но лишний раз убедился – без него она пропадет, она слишком ранима и нуждается в постоянной опеке, иначе никакие амулеты не помогут. К счастью, Ланка вроде шла на поправку – ей вовремя сделали промывание желудка, и через полторы недели разрешили вернуться домой. Отец привез ее на машине – бледную, осунувшуюся. Перед этим он провел среди них разъяснительную беседу – чтобы ни в коем случае бедную девочку не ругать и вопросами не мучить. Пришлось Михаилу сделать вид, что согласен, хотя любопытство разбирало невыносимо. Тетя Соня, глотая слезы, к возвращению дочери испекла ее любимый яблочный пирог. Ланка приехала бледненькая, но в целом вроде такая же, как прежде, по непроницаемому лицу ее ни о чем нельзя было догадаться. Теперь за ней следили, и она это, кажется, понимала. Михаил всюду сопровождал ее в поездках, а она вроде ничего против не имела. Даже как будто опять стала лучше к нему относиться, но о случившемся молчала. И лишь постепенно он начал замечать произошедшие в ней перемены.

Лихорадочное беспокойство сменилось равнодушием человека, которому открыто то, чего еще не знают другие. Ланка теперь соглашалась со всеми проектами относительно своего будущего, которые озвучивала ее мать, и та радовалась, что девочка наконец-то взялась за ум. Но Михаил видел – Ланка смотрит на мать снисходительно, словно на ребенка, который придумывает какие-то планы, не подозревая, что сбыться им не суждено, что все уже давно решили за него. Мать ласково уговаривала ее готовиться к экзаменам, Ланка кивала, но как только оставалась одна, просто садилась, глядя в пространство и прислушиваясь к чему-то в себе. Будто ждала указаний свыше. Михаил гадал – что же ей открылось на больничной койке? Один раз попытался с ней осторожно поговорить.

– Ты совсем не хочешь заниматься?

– Какой смысл, Миша? – ласково, как несмышленому, ответила она ему. – Скоро все изменится, и книжные знания уже никого не спасут.

– О чем ты? – удивился он.

– Я о том, что конец света все-таки будет. Это ничего не значит, что по календарю майя он должен был случиться в декабре. Те, кто лежит под холмом, знают лучше.

Михаил похолодел. Неужели у Ланки все-таки с головой не в порядке? Для него это ничего не меняло, наоборот, в таком случае сестра еще больше нуждалась в его опеке. Он боялся того, что это заметят окружающие и Ланку все же попытаются упечь в психушку. И сам себе поклялся, что сделает все, чтобы не допустить этого.

В тот день он потащил Ланку в центр, чтобы она хоть как-нибудь развеялась. Но она по-прежнему была апатичной, жаркий июльский денек ее не радовал, и лишь когда они зашли в исторический музей, сестра слегка оживилась, разглядывая древние каменные рубила. Долго стояла в задумчивости перед витриной с бронзовым идолом откуда-то из степей. Самому Михаилу идол казался отвратительным, но сестра слабо улыбалась, глядя на потемневшую от времени древнюю фигурку. По торговому комплексу «Охотный ряд» она вопреки его ожиданиям побродить не захотела, погулять по Александровскому саду отказалась тоже. Может, у нее было какое-то предчувствие? Ланка вдруг запросилась домой, и они спустились в метро. Их поезд уже подъезжал к Киевской, где им надо было выйти и сесть в троллейбус, как вдруг завыла сирена, поезд остановился.

Сначала казалось, что это недоразумение. Учебная тревога какая-нибудь. Потом, когда вырубилось освещение и поползли слухи, что все поезда встали, стало ясно, что это всерьез и надолго. Михаилу первым делом пришла в голову мысль об отце, о тете Соне – они были на работе. Что с ними? Хотелось верить, что все образуется. Но трезвый голос внутри твердил – это не так.

Ланка впала в ступор и все спрашивала:

– Миша, что же теперь будет? А как же Питер?

– Наверное, так же, – отозвался какой-то мужчина сбоку.

– Подожди, – говорил Михаил, – еще ничего не известно. Главное – спокойствие.

Забота о ней не давала ему самому впасть в панику.

Вскоре Ланка вспомнила о матери и расплакалась. Все твердила, что надо что-то делать, куда-то бежать, искать. Он совсем с ней замучился. А потом она впала в апатию и уже ни о чем не просила, только попить. С этим было плохо, правда, в туннеле обнаружился туалет, где из крана текла противная ржавая водица. Люди сидели тихие, подавленные. Тут и там слышались отдельные голоса:

– И как мы теперь? Вообще-то уже есть хочется.

– В подвальном этаже торгового центра вроде продуктовый был?

– Поищи дураков – туда соваться.

– Мама! Мамочка! Как же я теперь? – всхлипывала худенькая девушка лет пятнадцати в майке и мини-юбке, в кедах, с пластырем на пятке, скорчившись, обхватив себя руками. К ней придвинулась седая женщина в клетчатой рубашке и светлых брюках, обняла, погладила по голове.

Какой-то мужчина бился головой о колонну с жуткой монотонностью. Его пытались остановить – уж очень это было страшно даже на фоне всеобщего горя.

А сидевшие возле гермы слышали с другой стороны непрекращающийся стук.

– Может, открыть? – спросила одна из женщин.

– Ты что, сдурела? – немедленно отреагировал сидевший рядом мужчина. – Тут и так народу набилось – мама не горюй. Скоро задохнемся все. Да потом, если там ничего серьезного, то и открывать незачем. А если и вправду ядерный удар, то эти, снаружи, все равно уже не жильцы. Впустим, а они тут помрут, и куда потом трупы девать? Еще только эпидемии не хватало.

– Да не беспокойтесь, – язвительно заметил кто-то, – мы и без эпидемии долго тут не протянем.

Ланка сидела, как будто не замечая, что Михаил крепко обнял ее.

– Я знала, что этим кончится, – вдруг сказала она. – Что-то такое должно было случиться.

Михаил вздрогнул, но ничего не ответил. Он вспомнил их разговор за пару недель до этого. Неужели это просто чудовищное совпадение? Он боялся сознаться себе, что сестра начинает его пугать. К ним повернулась женщина в очках, сидевшая поблизости, и более внимательно посмотрела на Ланку.

– Разумеется, – сказала она. – Еще Эйнштейн сказал, что главным оружием четвертой мировой войны будет каменный топор. К тому все и шло.

– А вы откуда знаете? – встрял сидевший рядом мужчина. Разговор был явно ни о чем, но молчать было еще страшнее.

– Книги надо читать. Я вот в библиотеке работаю, интересуюсь историей, знаете ли.

– И толку-то от вашего интереса? Предупреждать надо было, раз такая умная.

– Так предупреждали, и не раз, но разве кто слушал?

Интересно, а правительство спаслось? – вдруг спросил кто-то.

– Это уж будьте спокойны. У них все на этот случай приготовлено заранее – бункеры по последнему слову техники, убежища.

– А может, они где-нибудь на другой станции? Ведь должен же кто-то объяснить, что теперь делать?

– Эх, батенька, неужели вы еще не поняли, что никто вам ничего не должен? Вот если б раньше побольше людей своим умом жили, глядишь, и не довели бы до последнего. А теперь – все. Дальше – сами. Выпутывайтесь, как знаете.

– Нет, может, это все же какая-то ошибка? Может, скоро объявят, что опасность миновала и можно выходить?

– А когда объявят? Вообще-то есть уже хочется.

Но спустя несколько часов стало ясно, что никто ничего объявлять не собирается, и полагаться придется только на себя. Обнаружили первый труп – у пожилой женщины, видимо, было плохо с сердцем. Ее отнесли в туннель. Среди перепуганных людей нашлись более хладнокровные, которые принялись потихоньку принимать решения и отдавать приказы. У кого случайно оказалась с собой еда – сложили в одну кучу, потом попытались поделить на всех. Нашлись, впрочем, и такие, кто не желал делиться. Когда в туннеле обнаружился туалет, где была вода, люди наперебой стали предлагать способы очистки подручными средствами.

Ланка во всей этой суете не участвовала – лежала на руках у Михаила, даже не плакала, только смотрела сухими глазами перед собой. Михаил тихонько баюкал ее. Раз уж так вышло, он готов был принять то, что случилось, лишь бы вместе с Ланкой. Он сразу почему-то понял, что это всерьез и надолго. И смирился. Но душа ныла – неужели это все? Ему ведь только двадцать четыре – несправедливо. Неужели всему конец – вольному ветру, яркому солнцу, зеленой листве, свету, радости? Неужели остаток дней придется провести под землей? Да и каков он будет, этот остаток? Сколько они протянут здесь – без еды, без самого необходимого?

Спустя пару голодных дней уже нашлись добровольцы, чтобы отправиться в подвальный этаж за продуктами, и в подсобке обнаружились несколько комплектов химзы. Добытчики принесли в основном консервы, крупы, макароны, чай, овощи, фрукты – объяснили, что многие продукты испортились, вонь стоит страшная. Впрочем, кое-какую колбасу и сыр захватили тоже, посчитав, что их еще можно рискнуть употребить в пищу – после обжарки. Сущим спасением стала лапша быстрого приготовления, но ее было не так уж и много, даже не хватило на всех. Принесли и воду в пятилитровых канистрах. Воодушевленные успехом, мужчины пообещали потом еще порыться в подсобке магазина. Тут же развели костры, в принесенных из соседнего отсека кастрюлях закипело варево. На еду люди набросились с жадностью, хотя сначала им раздали небольшие порции и предупредили, что после голодовки объедаться вредно. Но потом пожилой мужчина схватился за живот, скорчился.

– Есть врачи? – крикнул в толпу один из командиров.

Михаил нехотя поднялся, оставив Ланку, подошел, попытался осмотреть несчастного.

– Заворот кишок, похоже, – сморщившись от собственного бессилия, сказал он.

– И что делать?

– Ничего. Разве что обезболивающего дать. И попробовать сделать клизму. Может, я ошибся и само пройдет.

Выделили одну из комнат под лазарет. Но несмотря на принятые меры, мужчина к вечеру скончался. Известие об этом было воспринято остальными как-то даже равнодушно. Однако возникла мысль собрать все лекарства, какие найдутся у людей, в лазарете. Нашлось, впрочем, немного.

Спустя несколько дней умерли еще люди, а Михаил заметил, что Ланку тошнит. У нее пучками лезли волосы. Она все время лежала. Он чуть ли не силой заставлял ее встать и немного пройтись, чтобы размяться. К тому времени народу на Киевской стало меньше – несколько десятков человек ушло по туннелям на другие станции. Впрочем, и с соседних станций некоторые приходили к ним – после первого шока люди стали интересоваться происходящим вокруг. А Михаилу было безразлично, где находиться. Он нянчился с Ланкой и как мог, помогал остальным. Заботы помогали ему отвлечься от жутких мыслей о том, что с ним будет, когда она умрет. Видно, не стоило ей пить ту воду. Позже наладили ее очистку, но в первый момент никто об этом не подумал, и наверняка вода была сущей отравой.

Он пытался кормить ее насильно, отдавал свою порцию, но она отворачивалась. Как он сможет жить без нее? Он все перенес – и гибель мира, и потерю родителей, но ее смерть его доконает. Ее лицо осунулось, тусклые волосы слиплись, ей было, видно, уже безразлично, как она выглядит. Михаил старался держать себя в руках, говорил с ней наигранно-бодрым голосом, и лишь когда она не могла его видеть, с лица его сползала натянутая улыбка.

Он потерял счет дням, тем более что на станции день переходил в ночь почти незаметно. Постепенно организовали освещение благодаря генератору. Вроде бы жизнь налаживалась, но какая же убогая. И Ланка, как ни странно, еще держалась, хотя ее иной раз прямо-таки наизнанку выворачивало, и люди брезгливо сторонились ее. Михаилу стоило большого труда убедить остальных, что сестра не заразна, что, скорее всего, она схватила дозу. Но у него-то подобных симптомов не наблюдалось – может, ему просто меньше досталось той водицы?

Люди, раньше старавшиеся сбиться в кучу, теперь, придя в себя, как могли отгораживались друг от друга – хоть ширмой, хоть занавеской. Кажется, в это время и появились на станции первые палатки, счастливые обладатели которых могли наслаждаться подобием уюта и уединения. Михаилу как врачу тоже выделили палатку – пусть старенькую, но он был рад и тому. Появилась возможность укрыть сводную сестру от посторонних недобрых глаз.

И вдруг, спустя примерно месяца полтора, тошнота у Ланки прекратилась. Словно бы услышаны были его молитвы, а может, его усилия ее спасли. Она как будто волшебным образом выздоровела. К этому времени люди на станции успели уже друг к другу присмотреться, постепенно складывалась новая иерархия. Кто-то принялся руководить, кто-то послушно выполнял указания. Кто-то даже пытался спорить, но таких быстро затыкали, грозя изгнанием. Парочку особо строптивых и впрямь выгнали со станции. Михаила не трогали – он доказал, что может быть полезен. А вот на Ланку косились. Особенно одна из женщин, Алла, быстро сориентировавшаяся и старавшаяся выслужиться перед новым начальством. Была она бабой простой и неумной, но хитрости ей было не занимать. Она лебезила перед сильными и покрикивала на смирных. Попыталась как-то прикрикнуть и на Ланку, бесцеремонно заглянув к ним в палатку:

– Сегодня – твоя очередь по кухне дежурить. Давай, ноги в руки – и вперед.

Ланка даже головы в ее сторону не повернула, чем непомерно ее разозлила.

– Ишь, разлеглась, как барыня. А кто за тебя работать будет? Тунеядцев здесь не надо – можешь в два счета со станции вылететь. Кое-кого уже выгнали – дышать свободней стало.

– Не трогай ее, она больна, – вступился за Ланку Михаил.

– Не больна, а беременна, это разные вещи, – ехидно парировала Алла. – От этого еще никто не умирал. Не она первая, не она последняя.

Ланка отвернулась и разрыдалась, Михаил принялся ее утешать. Вредная баба, покричав еще и так ничего и не добившись, ушла куда-то – возможно, жаловаться начальству. А Михаил задумался, пораженный открывшейся ему истиной и своей слепотой. Ну ладно, допустим, он хоть и врач, но не по женской части. Но как ей удалось все скрыть от него? Как он проворонил Ланкиного сердечного друга? Он стиснул зубы, кулаки сжались сами собой. Кто это был – один из его знакомых? Почему она держала все в такой тайне? Впрочем, это-то понятно – его боялась. Она ведь знала, как сводный брат относится к ней. Не из-за этого ли она травилась? А может, Ланка не считала происшедшее поводом для знакомства и никаких серьезных отношений не было – так, эпизод. Да нет, что за глупости? В чем он подозревает сестру? Она – серьезная, впечатлительная девочка, какой-то мерзавец заморочил ей голову. Видимо, у нее просто крышу снесло. Наверняка это было первое ее сильное чувство – жаль, что не к нему. Он сам виноват, что не сумел стать для нее единственным. Увлеклась каким-нибудь ярким харизматичным гадом – в ее возрасте это естественно, внешнюю эффектность предпочитают надежности и стабильности. Интересно, тетя Соня знала? И не по этой ли причине планировался отъезд в Питер? Хотя избавиться от ребенка можно было и в Москве. А хотела ли она избавляться? Что она вообще думает? И где он теперь, этот тип? Впрочем, наверняка сгинул где-нибудь. И без толку уже злиться на него – ему-то пришлось хуже, а вот они пока живы, пусть это и с трудом можно назвать жизнью.

Хотела она детей или нет, но теперь ей по-любому придется рожать. Избавляться от ребенка на таком сроке рискованно, даже если бы они обратились в хорошую клинику. А теперь и обратиться некуда – лекарств почти нет, инструментов тоже. Эта мысль не вызвала у него ужаса, он только подумал, что в новой жизни и взрослым-то тяжело, а каково будет ребенку? Он сразу решил признать младенца своим. Не учел лишь того, что когда проводили перепись населения станции, чтобы выдать людям хоть какие-то документы, назвался Ланкиным сводным братом. Что сводный, быстро забыли, что брат – запомнили. И когда Ланкино положение уже невозможно было скрывать, по станции поползли пересуды. Особенно злорадствовала Алла.

– Между прочим, когда брат живет с сестрой, у них рождаются дети с хвостами, – заявила как-то она. – Из-за таких, как вы, все и случилось. Кара нас всех постигла. Чтоб вам сдохнуть!

Откуда она это взяла? Михаил мог бы прочесть ей лекцию о родственных браках, о генетике, о вырождении, но не видел смысла. Тем более он-то знал, что на самом деле малыш никакого отношения к нему не имеет. А дело дошло уже чуть ли не до руководства. Михаил удивился – вроде не так уж много времени прошло с того момента, как прежняя жизнь рухнула, а из людей уже поперло такое… Впрочем, может, это всегда сидело внутри у большинства из них, просто до поры до времени было загнано внутрь, а теперь вот и полезло наружу.

Начальник станции, слегка помявшись, сказал:

– Ты это… Не подумай, что я против тебя что-то имею. Но лучше бы ты свою сестру отправил куда-нибудь. Люди всякое болтают… Сам знаешь, обстановка и так нервная, а тут еще вы на мою голову.

– Куда я ее отправлю? У нее здесь никого, кроме меня, нет. Дай ей родить спокойно, а потом мы уйдем, – предложил Михаил.

– Ты пойми, я против тебя ничего не имею. Ты – лекарь. Человек полезный. А она как-то особняком держится. Помогать не хочет, никакой пользы от нее, – вздохнул тот. – Да еще, говорят, колдует.

Михаил, решив, что ослышался, впился глазами в лицо начальника.

– Чего?

Тот смутился.

– Да ведь не я же это говорю. Но бабы-то наши беспокоятся. Говорят, она камни и кости какие-то перед собой раскладывает и бормочет непонятное. Кто-то уже решил – мол, воду отравить хочет.

– Вода здесь и так хреновая, – сказал Михаил. – Ладно – женщины, хотя двадцать первый век на дворе, странно, что еще кто-то в такие бредни верит. Но вы-то, взрослый человек.

– А я и не верю, – отводя глаза, сказал начальник. – Но сам посуди, что мне с бабами оголтелыми делать? Уже предлагали наверх ее выгнать, пусть там своим колдовством занимается. Мол, раз она – ведьма, то ей и радиация нипочем. Но я же не зверь какой, понимаю. Долго ей еще осталось? Когда рожать-то ей?

– Не знаю, – честно сказал Михаил. – Только уж не трогайте ее пока, у нее здоровье слабое, она не из вредности лежит. Я отработаю, если что.

– Ладно, – вздохнув, согласился начальник. И Ланку действительно больше не трогали. Видно, Алле сделали втык, и с тех пор, проходя мимо, она только презрительно поджимала губы. Но слухи ползли. Женщины в Ланкину сторону только что не плевали. Михаил только диву давался, как быстро слетел с людей налет цивилизации. Или они так легковерны, что готовы принять за правду даже очевидную чушь? А главное – он видел, что и Ланке несладко, что ей тяжело здесь. Нелегко было всем. Но большинство как-то приспособилось, привыкло, что жизнь теперь будет вот такая. А она привыкать не хотела.