banner banner banner
Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)
Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)

скачать книгу бесплатно

Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)
К. Сентин

Женские лики – символы веков
К. Сентин (настоящее имя Жозеф Ксавье Бонифас; 1798–1865) – французский романист и драматург, друг известного французского писателя Жана Ансело и его соавтор по ряду пьес. Дебютировал сборником стихов «Счастье познания» и рассказом «Пиччиола», переведенным на многие языки и выдержавшим десятки изданий. Один из наиболее плодовитых французских водевилистов первой половины XIX в.

Роман «Луиза де ла Порт», представленный на страницах этого издания, повествует о последней любви короля Франции Людовика XIII к очаровательной семнадцатилетней Луизе де ла Порт. Ослепленный страстью король разлучает девушку с возлюбленным и выдает замуж за графа де Марильяка, чтобы приблизить ее ко двору. Но, осуществив задуманное, Людовик попадается в собственную ловушку: набожная Луиза отказывает ему в интимной близости, ставя узы брака превыше всего. Уязвленный ее отказом, король готовит для непокорной изощренную месть.

К. Сентин

Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)

© ООО ТД «Издательство Мир книги», 2010

© ООО «РИЦ Литература», 2010

* * *

Часть первая

Глава I. Посещение монастыря

В первых числах декабря 1637 года в Сент-Антуанском предместье Парижа царили шум и суматоха. Несмотря на сильный дождь, купцы, ремесленники, торговцы, спрятавшись от дождя под навесами – их сооружали в то время в нижнем этаже почти каждого дома – или сидя в своих жилищах, живо и громко разговаривали между собой из двери в дверь, из окна в окно.

Обсуждали они великое событие дня: король, не закутанный в плащ, как прежде, и не в закрытых носилках, а в щегольской карете, сопровождаемой мушкетерами и придворными лакеями, проехал через Сент-Антуанское предместье, отправляясь в Благовещенский монастырь. В нем несколько месяцев назад поселилась его последняя фаворитка – добрая и кроткая мадемуазель де ла Файетт.

Всем известно – ла Файетт сделалась врагом кардинала Ришелье, поскольку не желала подчиниться его воле и отказалась ему содействовать, пытаясь освободить короля от сильного влияния могущественного его министра. Убедившись в своей неудаче, решила она искать в монастыре убежища от соблазнов света. Король согласился на эту разлуку, чтобы положить конец докучливым просьбам и советам кардинала. На подписанном Людовиком акте об удалении мадемуазель ла Файетт заметны следы слез, – следовательно, ла Файетт не утратила еще своей власти над королем и из стен монастыря надеялась воздействовать на его ум и сердце.

Когда в Париже узнали о новом посещении королем Благовещенского монастыря, уже четвертом в течение месяца, тревога распространилась по всему городу, будто опять произошел набег испанцев или взятие Корбии.

Жители парижских предместий, люди простые, верили в могущество кардинала и вовсе не думали о серьезных последствиях визитов Людовика в монастырь, куда заточила себя его фаворитка, но догадывались о их причинах.

Естественно, множество различных догадок и предположений, бессмысленных и неправдоподобных, теснилось тогда в воображении. Например, королева Анна Австрийская сама приказала заключить ла Файетт в монастырь и принудила произнести обет безвыходного жития там. Или король, влюбленный более чем когда-либо, просил папу вмешаться и благодаря главе Римско-католической церкви фаворитке, освобожденной от монастырского заточения, разрешалось снова показываться в свете. То король женится на ней, расторгнув (и все при помощи папы) брачный союз с королевой, которая, прожив с ним столь долгое время в замужестве, до сих пор бездетна.

– А почему этого не может быть?! – вопрошал уличный оратор, снимая кожаный передник и бросая его в свою лавку в надежде свободой движений и величественностью позы придать больше значения своим словам. – Король Генрих Четвертый собирался ведь жениться на своей возлюбленной Габриели д’Эстре. Только герцог Сюлли помешал ему, и напрасно! Габриель д’Эстре, право, не хуже Марии Медичи.

– Габриель, по крайней мере, француженка! – возражал другой, гордо оглядывая всех вокруг и моя руки под водой, текущей с желоба крыши.

– Не нуждаемся мы в королевах, которых вывозят нам то из Испании, то из Италии! – восклицал пожилой купец, во времена Генриха IV большой приверженец Лиги.

– Да, это правда! – замечал молодой подмастерье. – Разве мало хорошеньких девушек у нас во Франции? – И с самодовольной улыбкой обращал взор на красавиц соседок – работниц, служанок, прачек, белошвеек: все они с любопытством высовывались из окон.

– Нашим королям выбирать бы себе невест из знатнейших фамилий Франции, – право, лучше! – советовал толстый торговец, переговариваясь через улицу из своей лавки с соседом сапожником.

Уже наступила ночь; дождь продолжал идти сильнее прежнего. Граждане все беседовали о королеве и папе, о мадемуазель ла Файетт и короле. Любопытные прождали не напрасно: выехавшая из Благовещенского монастыря карета промчалась наконец по каменной мостовой Сент-Антуанского предместья. Людовика XIII сопровождала, как и несколькими часами ранее, большая свита – мушкетеры и придворные лакеи. К несчастью, король проехал при проливном дожде в совершенной темноте – от сильного ветра погасли все факелы придворных лакеев. Так достиг он Сент-Антуанской заставы, возвращаясь в свой Луврский дворец.

Итак, из всех описанных толков ни один не близок к истине. А между тем последствия этого посещения оказались чрезвычайно важны для Франции и даже для Европы.

Людовик любил прежде мадемуазель д’Отфор, фрейлину и любимицу королевы; но, подозрительный и вместе с тем робкий и боязливый, устрашился привязанности д’Отфор к своей повелительнице. Не решался довериться ей, бывшей в дружбе с королевой, с немалой грустью думая, что этот союз, который намеревался заключить для себя одного, в утешение своего сердца, всегда жаждущего любви, послужит только сближению его с королевой. А он не имел и не хотел иметь с этой женщиной других отношений, кроме тех, что предписывались этикетом двора (и в особенности кардиналом), поэтому долго, сначала без успеха, боролся с этой любовью и страстью, беспокоившими его в домашних и политических делах.

Легкомыслие и ветреность д’Отфор пришли ему на помощь. Исполненная тщеславия, она радовалась, что покорила сердце короля, и даже не скрывала, что любезность и ласковость его отнюдь ее не прельщали, а только льстили ее самолюбию. Людовик заметил даже, что она не так расположена к нему, как к маркизу де Жевру, которому оказывала особенное внимание, даря нежный взор и приветливую улыбку. Чтобы отомстить ей за это, он изгнал маркиза, а желая заставить страдать ее гордость и самолюбие, сделал вид, будто ищет себе другую фаворитку. Безжалостная д’Отфор расхохоталась, узнав об изгнании маркиза (возможно, чтобы сократить время этого изгнания). Уверяют, что она показала совершенное равнодушие, увидев, что король обратил свое внимание на мадемуазель ла Файетт, одну из ее подруг.

Имея в виду только мщение, Людовик XIII нашел то, чего до сих пор безуспешно искал: добрую подругу, которая сострадала его душевным тревогам, разделяла их, делала все, что могла, чтобы усладить и успокоить сердце монарха. У нее, как бы из сожаления, возникло к нему чувство самой чистой и нежной любви. Но добродетельная ла Файетт, не довольствуясь тем, что трудилась для его счастья, имела также стремление, чтобы он достиг славы. Ей хотелось восстановить значение короля, одаренного от природы некоторой силой и твердостью характера; честолюбивая мать старалась подавить это в нем, считая сына слишком робким и слабодушным, а Ришелье, умный, искусный политик, подчинил его своей воле, сделав вторым после себя лицом в государстве. Фаворитка, решив действовать в пользу короля, осмелилась бороться против этого министра, и ее уход в монастырь показал всем, на чьей стороне победа.

Опечаленный раньше этой разлукой, которую приписывал одному только призванию к строгой монашеской жизни, Людовик с досадой в сердце удалился в свой замок Сен-Жермен и объявил, что никого не будет принимать. Ришелье приказал строго исполнять эту волю короля и дал пройти его гневу. Через несколько дней при дворе стали беспокоиться о таком продолжительном отсутствии и узнали, что в уединении своем король раскрашивал образа и ловил птиц сетями.

При первом своем выезде из Сен-Жермена он отправился с небольшой свитой в Благовещенский монастырь. Елена-Анжелика Люилье, настоятельница, встретила его с монахинями в главных воротах монастыря. Король сначала не объяснил причины своего посещения, в которой никто не сомневался. С особенным, казалось, вниманием и любопытством обошел он монастырь, осмотрел его здания и ограду, построенные на месте прежнего дома маршала Коссе. Потом, осмотрев сад и старые строения, вспомнил, что видел их еще ребенком, когда отец приезжал сюда со всей своей фамилией нанести визит маршалу Коссе, его прежнему врагу.

Воспоминания о днях минувшей молодости пробудились в нем, и он погрузился на некоторое время в раздумье, стоял неподвижно, почти не думая о том, что побудило его приехать в монастырь. Но вскоре мысль о страстной любви вернулась, и он закончил обозрение и стал искать повсюду ла Файетт, но нигде не видел ее и не решался спросить. А молодая отшельница, не полагаясь на свои силы, избегала встречи с королем. Сказав, что хочет помолиться в часовне, он вошел туда; о, как она мала и бедна; быть может, отсюда вознесутся к небу теплые молитвы о его благополучии… И он тотчас назначил большую сумму на увеличение и украшение святого места. Наконец, заметив, что монахини удивлены его действиями, решился осведомиться о затворнице.

По приказанию настоятельницы ла Файетт сошла в приемную, где король уже ждал ее. Монахиня, присутствовавшая обыкновенно тут во время посещения какой-нибудь из монастырок, из вежливости удалилась, и вопреки заведенному порядку их оставили одних.

В это время мадемуазель ла Файетт приготовлялась произнести обет Богу, ибо вступала в звание монастырских послушниц. Смущенная и трепещущая, явилась она перед Людовиком, и оба не решались некоторое время подойти друг к другу: она, с поникшей головой, думала о важности той жертвы, которую приносила Богу; он поражен был впечатлением, произведенным на него мрачностью и уединением монастыря, а также смирением прежней своей фаворитки и неизысканностью ее одежды.

Людовик оставил ла Файетт в полном блеске ее прелестей, среди прекрасного убранства; вспомнил момент разлуки с ней в одном из великолепных помещений Лувра, где она, красавица, как бы отражала всю окружавшую ее роскошь. Легкий румянец на щеках, очаровательная небрежность черных шелковистых волос, локонами ниспадавших на беломраморные плечи, глаза, подернутые слезами, которые напрасно старалась удержать, – все это живыми красками рисовалось в его памяти… И вот теперь он опять с ней, но уже не в богатейшей обстановке Лувра, а в скромном и уютном зале, едва освещаемом дневным светом, где на голых стенах одна только картина – благочестивого содержания. Лицо красавицы похудело, опало, оно так бледно… Какая неожиданность, какая разительная перемена для Людовика!

Прошло несколько секунд, девушка подняла на него глаза, полные, как и в день разлуки, слез, – и встретила печальный, величественный взор короля, выражавший одно только – сострадание. Молча протянули друг другу руки и оставались в таком положении несколько секунд, не зная, что сказать, – тем и кончилось свидание. Так и расстались: она – унося в своем впечатлительном сердце высокое чувство самоотвержения; он, как человек холодный и бездушный, – разочарование.

Следующее посещение королем монастыря состоялось уже после того, как ла Файетт для успокоения совести принесла Богу новый обет строгой монашеской жизни. На этот раз она встретила короля в приемной уже не одна, а в сопровождении молоденькой пансионерки монастыря, которой покровительствовала и была с ней очень дружна, – не хотела более видеться без свидетелей с тем, кого прежде искренне любила. Король нисколько, казалось, не оскорбился этим, освобождаясь от затруднительной встречи наедине, как во время последнего свидания с де ла Файетт.

Смущенная, оказавшись третьей в обществе столь высокого и знатного лица, молодая пансионерка в продолжение всего свидания стояла молча, неподвижно, опустив в землю глаза и скрестив руки на груди. Она была как статуя, только на приветливые слова короля, старавшегося ее успокоить, отвечала иногда почтительным поклоном.

При повторном свидании с королем (оно произошло не скоро) она казалась уже не столь застенчивой. Людовик, теперь менее стесняясь перед этим ребенком, обратился к ней с некоторыми вопросами, и она умно, без прежней стыдливости отвечала ему, сопровождая свои речи приятной и простодушной улыбкой, что придает столько прелести девушке в юном возрасте.

Во время визита Людовику неловко стало видеть, что пансионерка продолжает стоять перед ним, и он с вежливостью и любезностью, свойственными ему обычно в обращении с женщинами, попросил ее сесть. Мало знакомая с великосветскими правилами, она сочла, что в знак уважения к королю не следует исполнять эту просьбу монарха; тогда король, встав с кресла и приняв деланно суровый вид, обратился к ней, причем строгость голоса явно ему изменяла:

– Разве вам неизвестно, сударыня, что король Франции даже в просьбах своих повелевает и при его учтивости и вежливости надо на них смотреть как на приказания? Вы не послушались меня с первого раза – именем своей королевской власти я вторично приказываю вам: садитесь!

Сначала испугавшись такого тона, но тотчас успокоившись при добродушном взгляде короля, робкая, смущенная, она медленно опустилась на стул возле ла Файетт и, слегка улыбнувшись и покраснев, склонила русую головку на грудь подруги, а на короля бросила украдкой сердитый взор.

В этот момент сын Генриха IV в первый раз посмотрел внимательно на молоденькую монастырку, и красота ее, при том, что ей семнадцать; кроткое, добродушное выражение лица, без малейшего отпечатка страстей; тонкость и грациозность талии; ясность и чистота взора – все это произвело на него впечатление. Так легко сравнить двух женщин, находящихся перед ним: одна – монахиня, смуглая, в строгом одеянии, с печальным, изнуренным взором, не лишенным, однако, прежней прелести; другая – семнадцатилетняя пансионерка, огненные, выразительные глаза, роскошное платье, вся наружность прелестна, телодвижения грациозны и обворожительны… Бедняжка ла Файетт была своей подруге как тень при картине – такое мнение сложилось у короля.

После минутного молчания – каждое из трех действующих лиц этой сцены оставалось неподвижно на своем месте – король, продолжая со вниманием изучать двух девушек, отделенных от него решеткой, сквозь которую говорят обыкновенно в монастырях с монахинями, решился снова вступить с ними в разговор. Обратился к пансионерке, полулежавшей еще на груди подруги, причем та нежно, почти матерински ей улыбалась:

– Как ваше имя?

– Луиза. – Она приподняла вдруг голову и слегка встряхнула ею, расправляя локоны.

– «Луиза»! – повторил король и спросил ла Файетт: – Вас ведь тоже зовут Луизой?

– Я называлась Луизой, когда была мирянкой, – отвечала со вздохом новая сестра общины Благовещенского монастыря.

Лицо короля стало вдруг печальным, он продолжал:

– Я называюсь также Людовиком! Мы все трое находимся под покровительством и защитой одного святого, моего достославного предка. Да предохранит он это дитя от бурь и напастей жизни! А фамилия ваша?

Луиза то краснела, то бледнела, в чертах лица ее, за несколько минут до того спокойных и невозмутимых, появился испуг – горестное воспоминание, казалось, взволновало ее. Дрожа всем телом и приникнув к подруге, она устремила на нее боязливый взор, как бы умоляя о защите.

– Вы, право, неблагоразумны, – сказала ла Файетт, – успокойтесь, мой друг. Его величество вовсе не думает наказывать вас за проступки вашего семейства. Государь, – продолжала она, возвысив голос и с выражением благородной твердости духа во взгляде, – Луиза – дочь Вильгельма Машо де ла Порта, монпельерского президента, друга вашего покойного отца Беарнца[1 - Генриха IV.]. Он, как и ваш отец, родился кальвинистом, разделял с ним опасности, удачи и неудачи в делах и, подражая ему в перемене веры, немало претерпел от этого, так как отчасти лишился того благорасположения…

– Да-да, – прервал король, приняв вдруг величественный вид, – и, как я теперь припоминаю, этот друг моего отца не был, однако, моим другом. Перестав проповедовать восстание, он оставил гражданскую службу, вооружился шпагой и приобрел известность между еретиками. Тогда только и говорили о пяти членах семейства Машо де ла Порта, как прежде – о принце Арденнском Эмоне и его четырех сыновьях. Но они-то были честные, благородные рыцари, а те – бунтовщики!

Людовик XIII не умел владеть собой; уже то, что он произнес слово «еретик», возбудило в нем гнев, и тон его увеличил замешательство девушки. Привыкнув быть под властью более сильной, чем его собственная, он находил особое удовольствие в том, чтобы внушать страх тем, кто слабее, – своего рода возмездие тем, кто ущемлял его самолюбие. Так что, приняв перед Луизой властный вид в шутку, дабы забавляться ее смущением, он на самом деле стал суровым, придав голосу и глазам выражение более строгое, чем было у него в мыслях. Внутренне он радовался, видя, что лицо девушки выражает испуг, а из-под длинных, красивых ресниц показываются слезы.

Но ла Файетт, изучившая все тайные изгибы сердца Людовика, знала, как надо обходиться с ним в подобных случаях: равнодушно и спокойно старалась, как только могла, оправдывать Вильгельма де ла Порта, гугенота, напоминая об услугах, оказанных им наследственной монархии, но умалчивая о его успехах как реформатора.

– Разве он не умер? – спросил бесцеремонно король.

– Умер… в тот же день, когда и его четыре сына! – отвечала Луиза, и слезы покатились из ее глаз.

Король бросил на нее украдкой беглый взгляд, и ему стало совестно, что своим грубым обращением он привел в смятение робкую, боязливую девушку.

– Да, умер… и при ужасных обстоятельствах! – повторила ла Файетт, обиженная суровостью короля и решив отплатить ему за это. – Дочь его, которую вы видите перед собой смущенной и встревоженной, рассказала мне о несчастьях своего детства, и я со слезами выслушала ее; несчастья эти, предмет постоянного сожаления для нее, должны быть таковыми и для вас, государь!

– Для меня? – удивился король.

– Вильгельм де ла Порт, к несчастью слишком преданный своим ложным убеждениям и увлеченный Роганами, примкнул, тому уже двенадцать лет, к партии лангедокских реформаторов. Со своими четырьмя сыновьями он присоединился к гарнизону замка Боннак… и этот гарнизон весь был присужден к виселице вследствие нечеловеколюбия и низости вашего маршала Темина. Один из этих несчастных, конечно наименее известный, помилован, но со страшным, ужасным условием – быть палачом своих собратьев. Чтобы спасти свою жизнь, он принужден был повесить и своего родного отца!.. Да, государь, родного отца!.. Но не он стал причиной такого ужасного преступления… не на него падает эта вина!

– Мне говорили об этом, – промолвил король.

– Но не вы приказали совершить этот ужасный поступок! – возразила монахиня – лицо ее внезапно воодушевилось, она встала и, как бы в знак своего покровительства, положила руки на голову Луизы. – Горе королю Франции, если вы, государь, приказали совершить его, ибо Бог спросит в том отчет.

– Темин имел полную власть…

– Государь, он во зло употребил ее. Вам следовало его наказать!

– Война сопряжена с неизбежными жестокостями, – проговорил вполголоса Людовик XIII – он уже изменил свою роль, не чувствуя себя в силах бороться с влиянием фаворитки. – Притом маршала нет в живых; Богу судить его.

Ла-Файетт подняла глаза к небу, бросив перед тем на монарха взгляд, выражавший сожаление, но вскоре пришла в обычное, спокойное состояние. Луиза не совсем еще пришла в себя, и король, снова подобрев, постарался успокоить ее ласковыми словами:

– Итак, у вас остается еще фамилия, дитя мое? Каким же случаем провидению угодно было склонить вас к исповеданию римско-католической веры?

– Я всегда принадлежала к этой вере, государь, – отвечала юная пансионерка. – Моя мать была католичка… Вступив с ней в брак, отец мой… Царство ему небесное!.. Вечная ему память!..

После этого дочернего восклицания Луиза вдруг остановилась, боясь оскорбить короля, но Людовик сделал ей одобрительный знак, и она продолжала:

– Отец мой любил мою мать, и надо думать, что любовью очень сильной, ведь они разной веры и звания… Но они так любили друг друга! Мать моя так добра, так прекрасна!.. И в отце моем столько прекрасных качеств!.. Извините, ваше величество… – И Луиза, смутившись, снова прервала свою речь.

– Продолжайте, дитя мое! – поддержал ее король. – Похвалу отцу всегда приятно слышать из уст его детей. Тот не христианин, кого подобная похвала оскорбляет. Конечно, отец ваш не был ни в чем виновен перед вами, а если и был, то передо мной… Но с этого дня я все забываю… забываю все его проступки. Я сделаю более: вознагражу вас за все те горести, которые вы претерпели в детстве, в память услуг, оказанных вашим отцом родителю моему Генриху Четвертому. Я сделаю это, чтобы загладить печаль и неудобство, которые невольно причинил вам.

При этих словах король старался отыскать в глазах ла Файетт выражение, одобряющее его речь. А Луиза, вне себя от радости, забыв внезапно минутную печаль, следы которой еще оставались на лице ее, бросилась на шею подруге, благодарная за перемену, происшедшую в ее судьбе и в уме короля. Ободренная будущим своим счастьем, понуждаемая вопросами короля, рассказала тотчас, с откровенностью и истинным простосердечием, историю своего семейства, равно как и обо всем, что произошло с ней до вступления в Благовещенский монастырь.

Людовик внимательно ее слушал, улыбался некоторым наивным фразам ее рассказа, а когда она кончила говорить, снова уверил девушку в своем благорасположении; простился с обеими и обещал ла Файетт приехать в скором времени опять в монастырь, чтобы увидеться с ней. Но, давая это обещание, король, по рассеянности ли своей или по врожденной робости, смотрел с участием уже не на монахиню, а на подругу ее Луизу.

Глава II. Луиза де ла Порт

Мать Луизы, происходившая из мещанского сословия Парижа, умерла вскоре после дела Бонакского замка.

Рожденная от брака неравных по званию, а такой брак случался весьма редко в то время, Луиза еще ребенком лишилась всех родственников по отцу, происходивших из благородного звания. Из этих родственников осталась в живых одна только тетка, сестра отца, вдова барона де Сен-Сернена. Эта родственница, с давнего времени отказавшаяся от исповедания протестантской веры, жила в Турене доходами со своего маленького имения, получая притом незначительный пенсион, который выдавался ей из казны вследствие перемены ею веры и как бы в награду.

Она взяла к себе Луизу. Здесь-то и проявилась главная черта ее жизни: баронесса де Сен-Сернен, любившая, несмотря на свои ограниченные средства, жить в роскоши и удовольствиях, женщина хитрая и ловкая, показывая преувеличенную набожность, умела привлечь к себе в дом людей более богатых. Ослепляя их светским обращением и притворной строгостью своих правил, занимала у некоторых деньги, у других выманивала, как бы в награду за обещанные услуги.

Слишком счастливая невинностью и невозмутимостью сердца, Луиза была еще в том возрасте, когда жизнь представляется в розовом свете и мы не задумываемся о будущем, ни о чем глубоко не размышляем и судим о предметах поверхностно. Обманутая, как и другие, Луиза имела о своей тетке самое высокое мнение.

Детство свое, от семи до четырнадцати лет, Луиза провела в благородном кругу стариков, полуразоренных междоусобными войнами; они злились на королевский двор, с восторгом вспоминая об удовольствиях, которые вкушали в молодости, служа при дворе Генриха IV или Генриха III. В обществе тетки Луиза слышала только однообразные разговоры об охоте, картах, о правах дворянства, преданности королю и заговорах против его министра. А однажды услыхала, что тетке ее, баронессе, предстоит поездка в Париж, чтобы быть представленной ко двору.

Слух об этом великом событии не замедлил разнестись по округе, среди простого народа, вследствие чего многие граждане прибегли к покровительству госпожи де Сен-Сернен. Луиза увлеклась, подобно им: надежда увидеть Париж, этот большой, богатый город, и королевский двор, о котором так много все толковали, воспламенила ее юное воображение. Девушка и не предполагала, что счастье может родиться для нее в Турене. Все эти графы и маркизы, в чьем кругу она беспрестанно находилась, нередко вспоминая, как уже говорилось, о днях минувшей молодости, всегда рассказывали о Париже и о королевском дворе. Луиза очень радовалась, что ей когда-нибудь представится случай быть в Париже и стать живой свидетельницей того, о чем с таким восхищением рассуждали в обществе тетки. Ей шел четырнадцатый год, и у нее не было причин скучать и печалиться, кроме одной: предполагаемая теткой поездка в Париж с каждым днем все откладывалась.

Вдруг присланное из Парижа письмо на имя тетки привело в исполнение ее затаенные желания. Письмо это было от Франциска ле Мутье, ее дяди со стороны матери, парижского мещанина; занимаясь скорняжным мастерством, он приобрел некоторую известность в Париже. Вспомнив, что в Турене живет его племянница, единственное дитя, родившееся от брака его сестры с президентом ла Портом, предлагал баронессе поместить молодую девушку за свой счет в монастырь в Париже. Вдова де Сен-Сернен сопровождала племянницу, к великому удовольствию своих заимодавцев и других кредиторов, обрадованных тем, что наконец совершился отъезд, о котором так много говорили.

Франциск ле Мутье принял баронессу и племянницу с почтением, подобавшим их благородному званию. На следующий день ле Мутье скорее следовал за ними, чем сопровождал, на гулянья и в публичные места. Через несколько дней Луизу отвезли в Благовещенский монастырь, где, несмотря на строгость монастырских правил, несколько смягченную, правда, для пансионерок, девушка чувствовала себя счастливой тем, что здесь она в обществе своих сверстниц.

Что касается баронессы де Сен-Сернен, освободившейся от племянницы, она тратила все свое время на то, что бегала по передним вельмож и хлопотала об увеличении своей маленькой пенсии. Написала прошения многим знатнейшим лицам двора для того только, чтобы получить в ответ несколько писем от секретарей короля, королевы или принцев и по возвращении показывать их в подтверждение своих отношений со знатными лицами. Наконец выехала из Парижа, поблагодарив ле Мутье за гостеприимство и купив у него, разумеется в долг, несколько изделий из дорогих мехов, желая удивить и возбудить зависть всех щеголих Туреня и Туренской провинции.

Такова вкратце история первых годов мадемуазель Машо де ла Порт. Понятно, что в своем рассказе королю Луиза представила свою тетку вовсе не в том виде, в каком следовало, поскольку не знала о ее интригах и всегда говорила о ней с почтением и уважением.

Слушая ее, король прельстился простосердечием и откровенностью рассказчицы. С этого дня он стал ездить в монастырь уже чаще; привык видеться с девушкой и не замедлил сделать ее почти поверенной тех задушевных разговоров, которые вел с мадемуазель ла Файетт. А он решался говорить с ней и о своих домашних делах, и о делах государства. Благодаря, быть может, молоденькой пансионерке бедняжка ла Файетт высказывала, как и прежде, свои мнения, давала советы, и король соглашался с ними. Таким образом, в присутствии уже двух юных подруг он дошел до того, что не стеснялся вполне изливать свои сердечные чувства, жалуясь и сетуя на свое положение, и это стало для него одним из сладких моментов жизни. Жаловался на свою мать, Марию Медичи, которую пришлось ему сослать в Брюссель; на брата Гастона Орлеанского, – удалился в Блуа и окружил себя шпионами кардинала Ришелье; на свою жену Анну Австрийскую, с которой виделся не иначе как с позволения кардинала; даже на самого кардинала, на Баррадаса и Сен-Симона, его прежних любимцев; ему хотелось посетовать и на мадемуазель д’Отфор, но он, конечно, не решался.

Ла Файетт молчала; Луиза робко и с легкой улыбкой слушала короля, не понимая, как это великий монарх, чье имя заставляет трепетать многие другие государства, столь мал и ничтожен в своем королевстве. А когда удостоверилась, что это не притворство, значение власти короля, которого видела перед собой, представилось ей гораздо меньшим. С этого времени сердце ее перестало ощущать невольный страх, внушаемый высоким званием монарха.

Король теперь узнал ее ближе и открыл в ней доброе, сострадательное сердце, от природы откровенное. Почувствовал себя при ней смелее; смеялся над некоторыми обстоятельствами из ее жизни, о которых она рассказывала, и, чувствуя себя в хорошем расположении духа, обратил свои насмешки даже и на ла Файетт – упрекал ее за молчание, за серьезный, пасмурный вид.

Молодая монахиня в самом деле не принимала участия в их разговоре. Умея узнавать секретные чувства короля, угадывала возникающее расположение его к Луизе, стараясь не показать ни малейшего вида.

Итак, однажды в первых числах декабря (с этого мы начали) Людовик XIII, несмотря на дурную погоду, отправился на охоту в окрестности своего маленького Версальского замка; присланный от кардинала-герцога курьер с важной депешей помешал ему. Король принял его сначала очень нелюбезно; потом, после минутного размышления, приказал подавать карету и, сопровождаемый отрядом мушкетеров, отправился в Париж, сказав кучеру:

– В монастырь!

Никогда король не приезжал в монастырь с такой большой свитой, как теперь; немудрено, что проезд его вдоль бульваров и через Сент-Антуанское предместье удивил всех, о чем уже говорилось. В приемную монастыря он вошел, не удостоив на этот раз вниманием Луизу, и сухо обратился к ла Файетт:

– Ну что, был ли я прав в своих подозрениях? Брат мой Гастон снова начинает действовать против меня исподтишка – что-то затевает.

– Может быть, против кардинала, государь…

– Обратиться к человеку, находящемуся под моей властью, – не значит ли это идти против меня самого?! Уж не для того ли, чтобы наказать кардинала, он требует, несмотря на наше последнее примирение, возврата крепостей, удержанных в залог, продолжает отношения с графом Суассоном, как и с английской королевой и герцогиней Савойской, моими сестрами, секретно ему содействующими?.. Нет. Гастон моложе и крепче меня здоровьем, он – надежда мятежников и крамольников! Я бездетен, он наследует мой престол, и если б не кардинал, которого они не без причины ненавидят, был бы уже, возможно, королем Франции, а я – в могиле… или в монастыре!

– Ах, ваше величество! Вы любимы народом… Ваш брат никогда не решится…

– «Не решится»! Гастон?! Чтобы удержать его, не я ли приказал отрубить головы многим… и притом перед его глазами? Шале, Капистрана, Монморанси!

– Ваш отец был бы, может быть, милостивее!

– Да, и мой отец умерщвлен… убит! И кем, по чьему приказанию?! – воскликнул с каким-то непонятным выражением Людовик.

Ла Файетт не говорила ни слова – знала: мстительный сын Генриха IV считал себя вправе сделать этот ужасный упрек своей матери. Луиза со страхом смотрела на короля – впервые видела его столь раздраженным.

А король продолжал:

– Едва я вступил на престол, как увидел, что мятеж распространился по всему моему государству – народ вооружился против меня. Я искал опору при дворе – и находил одних изменников, предателей! Думал найти убежище в своем семействе, а от него-то и происходило все зло, вся измена!