скачать книгу бесплатно
StolzPharm занимались многими лекарственными препаратами, однако Элиза вошла в подразделение, специализированное именно на разработке таргетных препаратов. Вряд ли Элиза знала больше обученного фармаколога, однако в университете, который неторопливо окончила за шесть лет вдумчивого и многообразного обучения, кое-что знала про них. Будущее противоопухолевой терапии – именно так и называли; то, что поможет однажды победить рак; наиболее вдохновляющая группа препаратов, заставляющая поверить, что совсем немного усилий, и человечество непременно забудет про эту страшную напасть.
Она тоже в это верила, и ей нравилось, что одна молекула, пусть даже и крупная белковая, может выключить всего один сигнальный путь – и раковая клетка погибнет. Только потом она задумалась о некоторых генетических, биохимических и физиологических процессах; например, о том, что раковая опухоль крайне гетерогенна, а потому подобные точечные убийства не могут поражать всю опухоль, а также в перспективе способствуют тому, что выживать будут наиболее агрессивные клетки внутри популяции. Впрочем, никто не отменял недостатков таргетной терапии, и работой Элизы не было разрабатывать препараты – этим занимались умные коллеги из подразделения медицинской химии, предлагавшие утончённые молекулярные дизайны и испытывавшие новые подходы к моделированию.
Элиза здесь только перебирала цифры и представляла сухие числовые данные, которые преобразовывал в важные выводы её начальник. Какое-то время Элиза пыталась спорить, говоря, что наука не так должна работать; и что в идеале нужно только представлять общественности обработанные данные, но начальник только отмахивался, мол, большинство людей не поймёт, что это за p-value такое загадочное, и как его расшифровать, чтобы понять, о чём речь-то. Затем она примолкла – и делилась переживаниями только с братом, который, растерявшись, сказал, что, должно быть, мистер Моран хорошо знает свою работу, иначе не продержался бы в руководительском кресле столько.
Пришлось смириться и не замечать странностей. Некоторые не самые утешительные выводы мистер Моран деликатно называл «обладающими скрытым потенциалом» и «требующими больших исследований», но, наверное, ему и правда лучше знать?
Всё больше странностей Элиза заметила тогда, когда ей на глаза совершенно случайно попалась та самая научная статья. Чтобы разбираться в своих данных, она читала много новинок из мира фармакологии, особенно высокорейтинговых; и одна такая статья, опубликованная в журнале Cancers, никак не выходила из головы. Казалось бы, что такого в фундаментальном обзоре двухлетней давности использования современных таргетных препаратов в терапии метастатических раков? Но взгляд зацепился, и Элиза продолжила чтение.
Ни слова о том, что в 2011 году, спустя два с половиной года после ускоренной регистрации для терапии метастатического рака груди, весьма активно упоминающийся беразимаб был срочно отозван ввиду того, что, как оказалось, нисколько не продлевает общую выживаемость и не замедляет прогрессирование заболевания в достаточной степени, чтобы перевесить риск пациентов. Более того, у него обнаружилась (даже с поправкой на класс) неприемлемо высокая кардиотоксичность, что поставило крест на применении беразимаба… но только в лечении метастазирующего рака груди, в то время как для всех остальных типов рака препарат не получил «красной карточки».
Только больше вопросов Элиза задала, когда, наконец, дошла до заветного раздела «Conflict of interest disclosures»: один из авторов признался, что получил загадочные «личные гранты вне проделанной работы» в том числе от StolzPharm, производителя и патентодержателя беразимаба, слишком уж лестно (для нелестных статистических данных Элизы) описанного в статье. Не только, в общем-то, от StolzPharm, но и от пары чуть менее крупных, но оттого ничуть не менее известных фармацевтических гигантов.
Элиза написала обоим авторам довольно большие письма с вопросами, но ответа так и не получила – ни спустя неделю, ни спустя месяц, ни спустя десяток вежливых напоминаний о себе. Она даже порывалась сходить к авторам на работу: благо, интернет позволил выяснить, что это за люди, однако Энтони, как только Элиза рассказала ему о своей идее, почему-то отказался.
– Послушай, – произнёс он тогда крайне серьёзно. – Ты увидишь ещё множество… малопонятных моментов, но постарайся сказать о них сначала мне, договорились? Не спрашивай так прямо у мистера Морана: он человек нервный и уже не самый молодой, сама понимаешь.
Но Элиза не понимала. Впрочем, своего Энтони добился: теперь Элиза обращалась напрямую к близнецу и докладывала ему обо всех мелких находках, которые, к сожалению, пока не позволяли обвинить StolzPharm в чём-то достаточно серьёзном. Подумываешь, раздают гранты практикующим онкологам. Ничего подозрительного.
Следующее разочарование наступило после всей этой маловразумительной истории с уникимабом: StolzPharm, кажется, никогда не получал настолько много исков; даже Элиза, обыкновенно игнорирующая происходящее вокруг и всецело сосредоточенная на цифрах, знала некоторые аспекты. Жаловались на то, что, дескать, цену на препарат взвинтили совершенно неоправданно; что якобы он продлевает жизнь только на десять дней, а стоит как несколько новых машин приемлемой марки. StolzPharm держали лицо – и не выплатили компенсаций совершенно, отыскав поводы оправдаться по всем пунктам. Да и разве есть что-то, что не могут решить репутация, деньги и связи?
Если бы не один вечер, Элиза, пожалуй, не стала бы действовать всерьёз.
– Элиза, тут архивы по уникимабу отсканировали с нулевого по пятый года, – говорит ей мистер Моран. – Я бы хотел, чтобы ты сделала метаанализ.
– Какой дедлайн? – только и спрашивает она.
– Это твоя задача на ближайшие два месяца, – он кивает сухо. – Прочие документы я вышлю тебе к концу рабочего дня, завтра же переставляешь приоритеты на неё.
Вместо толстенных и совершенно не подъёмных архивных папок Элиза получает несколько гигабайт отсканированного материала; ей придётся хорошо поработать, чтобы найти что-то и выложить в открытый доступ эти сведения первой, но Элиза – старательная работница. Что-то, а кропотливо и монотонно работать она умеет.
Если бунтовать, то с доказательствами.
И теперь всё необходимое – в её руках.
Арина Абламейко
«Время дождя»
«Если бы время подчинялось понятной нам логике, я бы умер от старости, и в то же время – задолго до своего рождения…
Жизнь за жизнью проживая в Питере, я чувствую, как наши с ним лики сплелись воедино: двое из будущего, обречённых стареть под маской вечной молодости.
Простите, сегодня я крайне угрюмый собеседник. Дождь, поглотивший сугробы и заливший каток по всей Северной столице, вызывал у меня приступ старческого недовольства.
Не так я хотел начать свой отчёт. Если быть честным, я вообще начинать его не собирался. Но мне нужен собеседник, а вам – информация о двух сотнях лет прошлого. Думаю, исповедь в виде дневниковых записок вас устроит. Всё же лучше, чем ничего.
Итак, тринадцатое декабря года две тысячи двадцать первого. С момента начала миссии прошло более ста тридцати лет…».
У писавшего дрогнула рука. Ещё семьдесят лет до возвращения домой – прорыва в науке, путешествий во времени и эксиполярного мира, космических плантаций и нейрохирургической психиатрии. Ещё семьдесят лет до того, как Эле исполнится тридцать, и они, наконец-то, встретятся. Ещё семьдесят лет до того, как он начнёт стареть.
Серафим тряхнул головой и засмеялся, вспомнив слова невесты перед расставанием:
– Будь добр, не скучай по мне. Я умею разочаровывать и без экстремально завышенных ожиданий.
Она была права – унывать, да ещё и так заранее, не стоило. Лучше пойти прогуляться (прокатиться) по зимнему Санкт-Петербургу. Серафим глазами начал искать шарф. Его взгляд остановился на входной двери. На пороге стояла, промокшая до нитки, девушка невиданной красоты. Густые чёрные волосы растрепались, намокли и прятали ярко-голубые глаза, которые уже более ста лет покоряли чуть ли не каждого, в них заглянувшего. Серафим тотчас поднялся и, пробубнив что-то про свою невероятную удачу, направился вглубь квартиры-мастерской. Он вернулся буквально через пару минут с пледом в руках. Вымокшая красавица уже сидела на стуле и пыталась стянуть с себя прилипшую к телу куртку. Серафим кинул плед ей на ноги и сам принялся за куртку.
– Скажи что-нибудь приятное.
– Лёд растаял.
– Ты словно первый год в Питере живёшь! За ночь намёрзнет вновь.
– Ты был прав: эта куртка никуда не годится.
– Уже теплее.
– Они встретились.
Серафим замер на мгновение, улыбнулся своим мыслям и пошёл к двери. Выбросив промокшую одежду за порог, он, как ни в чём не бывало, повернулся к красавице лицом:
– Не хватало ещё разводить сырость в доме. Иди, прими горячий душ и переоденься, пока я заварю чай.
* * *
Серафим Надеев и Ефросинья Покровская – ведущие специалисты в сфере исторических преобразований – науке, которая в 2115 году насчитывала всего пару лет и считалась исключительно теоретической. Машина времени была изобретена 20 лет назад и использовалась как источник нескончаемых денег: люди готовы были выложить огромные суммы, чтобы очутиться в предыдущих веках, провести сеанс с психотерапевтом на примере ошибок прошлого, увидеть любимого человека живым ещё разочек.
Менять что-то в прошлом откровенно боялись: эффект бабочки, смещение полей, дискордантность струн и прочее и прочее. Группа теоретиков-энтузиастов, в которую входили социологи (таковым был Серафим), историки, математики (к ним относилась Ефросинья) представляла десятки вариантов по использованию машины времени в целях изменения прошлого, но приходили физики и пресекали проекты на корню. Вступать в ряды преобразователей они не желали – считали тех шарлатанами и еретиками. Но упорство и умение толкать вдохновенные речи перед не очень-то разбирающейся публикой, которым обладал Серафим, сдвинуло дело с мёртвой точки: решено было отправить исследовательскую экспедицию в прошлое. Так как шанс, вероятно, был первый и последний, условились на двухсотлетнее путешествие. Двоих добровольцев забросят на двести лет назад, откуда они уже самостоятельно вернутся в точку, из которой попали в прошлое.
Время и вправду играло в странные игры с теми, кто пытался им управлять. Те, кто оказывался в прошлом, не старели. Это, определённо, шло Серафиму и Ефросинье на руку. Чего они не знали, так это того, что изменить прошлое – непростая задача. Оно извивалось и ускользало из рук, поступая согласно заданной программе. Для простейших вещей, как, например, изменения времени прибытия автобуса, который стоил кому-то жизни, необходимы были недели расчётов от Ефросиньи и весь талант Серафима в сфере социальных коммуникаций. Изменить такие глобальные вещи, как голод и войну они вдвоём точно не могли. Вернуться раньше времени не было возможности.
Так они и жили, тренируя способность менять время и тоскуя по дому, где каждого кто-то ждал. Его – Эля, её – Мурзик.
– Как думаешь, я сильно изменюсь к нашей встрече?
– Ни капельку не постареешь, останешься таким же противным снобом и любителем драматизировать – готова поспорить на любимую миску Мурзы.
– Но… Мы тут с тобой, по факту, целую жизнь прожили. Другую жизнь…
– И что с того? Не по запаху же она тебя отличает от остальных мужчин. И потом, вы же буквально за полгода до начала экспедиции встретились. Она тебя почти не знает. У тебя будущего все шансы тебя прошлого её покорить.
Такой разговор происходил между ними чуть ли не каждый день. Элеонора – рыжеволосое зеленоглазое чудо – спустило Серафима с небес на землю и чуть не заставило остаться в настоящем. Рядом с ней было уютно и спокойно, и ничего не хотелось менять – хотелось лишь жить.
Сегодня, смотря на промокшую до костей Ефросинью, заглядываясь на её чёрные как смоль волосы, любуясь яркими синими глазами, думая о том, что сегодня, если им повезло, они изменили будущее к лучшему, познакомив двух важнейших учёных XXII века, он наконец-то отважился задать давно мучивший вопрос:
– Почему ты одна?
Ефросинья поджала губы и горько хмыкнула:
– Это сложно объяснить.
– Мы никуда не торопимся: семьдесят лет впереди!
Тяжело вздохнув, математик посильнее укуталась в плед, которым дал ей старый товарищ, и попыталась сформулировать мысли. Через несколько немых минут она удивлённо усмехнулась:
– А знаешь, понятия не имею! Я то искала кого-то невероятного, то разочаровывалась в мужчинах, то ждала, что Судьба преподнесёт мне подарок, то верила, что не создана для любви. Короче говоря, мне не было смысла искать кого-то, потому что я и не жила, по сути… Не в настоящем. То с головой уходила в прошлое, то витала в мечтах о будущем… Я думала, что сначала жизнь, с моей помощью, станет лучше, и вот тогда… А теперь мы застряли здесь, не способные реально изменить ток времени, не имеющие возможности вернуться. Переживающие те же горести и печали, что и прежде. Но знаешь что? – впервые за свой монолог Ефросинья подняла на слушателя глаза: – С тобой проходить всё это – намного проще. Я правда чувствую, что наконец-то живу.
Серафим мягко улыбнулся и протянул девушке кулак с выставленным мизинцем. Старая традиция, означавшая примирение у детей прошлого, неизвестно отчего страшно веселила Ефросинью. И в этот раз она засмеялась и ухватилась за мизинец друга своим.
– Что-то не помню, чтобы мы ссорились.
– Как доктор социологии утверждаю: хорошее перемирие никогда не помешает!
Ефросинья засмеялась ещё сильней:
– А ты так и не отвык прикрывать любую глупость своей степенью.
– Ну я же не мешаю тебе всё привязывать к математическим расчётам!
То был хороший вечер. Серафим надеялся, что ближайшие семьдесят лет не изменят ситуацию в худшую сторону.
* * *
Санкт-Петербург словно не умел меняться. Он то проливал слёзы непрошеными дождями, то укутывал внезапным уютом из снега и тумана. Двадцатого декабря было сухо и солнечно, повсюду лежали сугробы, и народ повалил на улицы города насладиться зимой. Среди гуляющих был высокий сероглазый мужчина с мягким, располагающим лицом, и невероятной красоты женщина. Вот только парочка не просто прогуливалась – они наблюдали за плодами двухлетних трудов: парнем и девушкой, что увлечённо обсуждали химию, физику, астрономию…
– Как думаешь, их дружба изменит что-то к лучшему?
Серафим пожал плечами:
– Понятия не имею. Что говорят цифры?
– Пятьдесят на пятьдесят. Есть расчёты, в которых их союз может быть даже губительным для научного прыжка, – помолчав немного, Ефросинья добавила: – В любом случае, я нами горжусь.
Серафим вопросительно взглянул на подругу:
– Мы двух людей спасли от одиночества.
– Говоришь как социолог.
– Всё твоё негативное влияние.
Оба рассмеялись.
– А знаешь что? Пошли отсюда. Купим пиццу, устроим марафон Пуаро… Ладно, соглашусь, моё влияние не настолько разрушительно.
Парочка продолжала вести полушутливый диалог, который многим мог бы показаться немного странным, даже повернув в сторону квартиры.
Солнце зашло за тучи, с питерского неба в очередной раз начал накрапывать дождь, и почти все разбежались под навесы или попрятались в парадные. Но двое из будущего не спешили. За 130 лет они научились любить дождь – символ непобедимого постоянства.
Владимир Марышев
«Недостающая половинка»
В один далеко не прекрасный день я наконец собрался с духом и убедил себя, что проблему нужно решать здесь и сейчас. Нам со Славиком больше не было места в одних стенах. Или сумею от него отделаться, или придётся уходить самому. Третьего не дано.
Что ж, всё к тому и шло. Хотя, если честно, изначально он не вызывал у меня особой антипатии. Долгое время я просто не обращал на него внимания.
Мы учились вместе с пятого класса. Если бы меня попросили описать Славика Тимофеева одним словом, я ответил бы: «Никакой». Вялый, застенчивый, слегка сутулый, с мягкими чертами лица и жидкими светлыми волосами, он существовал словно отдельно от остальных. Не потому, конечно, что считал себя особенным. Просто его не больно-то замечали, а сам он ни к кому не мог подобрать ключик.
Ко мне Славик начал присматриваться сразу, а потом робко попытался завязать дружбу. Подходил и мямлил что-нибудь на разные темы – видимо, хотел выявить мои интересы, чтобы знать, как дальше строить общение. Я его не гнал, не отталкивал, но и раскрываться не собирался. Отвечал коротко и обтекаемо. Если ты не совсем дурак, то должен понять: тебя не хотят пускать в свою жизнь. И он в конце концов понял…
Мы с ним продолжали ходить в один класс до последнего звонка. Но, хотя Славик всё время был рядом, я воспринимал его скорее как предмет мебели. Перекинуться словом доводилось редко, а чтобы завести беседу – такого и не припомню.
Жили мы в разных районах города, поэтому нам вряд ли было суждено увидеться после выпускного. Встретив Славика как-то на улице, я счёл это случайностью. Повстречав повторно, удивился, а после третьего раза заподозрил, что бывший одноклассник меня преследует.
Спросил его об этом в лоб, но Славик посмотрел на меня невинными глазами и заверил, что наше рандеву – всего лишь вывих теории вероятностей. Я сделал вид, что поверил, однако дальше вывихи пошли стайкой.
Мы пересекались с ним в парках, скверах, торговых центрах, музеях, и это напрягало меня всё сильнее. Одно дело, когда тебе не даёт прохода симпатичная девчонка – от такого «хвоста» я бы не отказался. А тут…
Окончательно добил меня Славик тем, что устроился в ту самую фирму, где я корпел сотрудником низового звена. Подобных контор в городе было достаточно, поэтому в совпадение мог поверить только очень наивный человек.
Я вытерпел две недели. Пытался приободрить себя тем, что в школе не замечал Славика годами, но теперь этот довод не работал. С каждым днём белобрысый тихоня бесил меня всё сильнее, и однажды стало предельно ясно: ещё немного – и взорвусь…
Итак, я подловил его в коридоре и кивнул на выход:
– Пойдём-ка подышим свежим воздухом. Поговорить надо.
Он удивлённо посмотрел на меня, но ничего не сказал и послушно двинулся следом.
Как только мы вышли на улицу, я крепко взял Славика за пуговицу. Он попытался высвободить её, но у него ничего не получилось.
– Слушай, – начал я тоном, от которого собеседник должен был превратиться в ледышку. – Мне это порядком надоело. Всякому терпению приходит конец, не находишь?
Он молчал и только хлопал ресницами.
– Ты понимаешь, о чём я?
– Нет…
– Да ну? – Я изобразил улыбку, она тоже была ледяной. – У тебя что, мания? Собираешься всю жизнь меня преследовать? Так вот, говорю открытым текстом: я сыт по горло!
– Всё не так просто, – тихо сказал Славик. – Поверь, это нужно тебе самому.
Я вздохнул и начал крутить пуговицу в пальцах.
– Слушай, дружище, мне от тебя ничего не нужно. Кроме одного. Прошу тебя по-человечески: исчезни, пожалуйста, из моей жизни!
Лицо Славика страдальчески сморщилось. Он был такой беспомощный, подавленный, что меня неожиданно пробило на жалость. Захотелось похлопать его по плечу и сказать: «Ладно, забудь, погорячился, ничего не было». Но такой роскоши я позволить себе не мог. Стоит всего раз в ответственный момент проявить слюнтяйство – и будешь потом костерить себя за это годами. Нет уж, рвать – так с корнем!
