скачать книгу бесплатно
И он поцеловал ее, наслаждаясь почти забытым вкусом слюны женщины, которая тебя хочет. Поцеловал по-настоящему. Наказывая самого себя яростью этого акта. И восхищаясь тем, как сильно, оказывается, он все еще может нравиться.
Кстати, он был абсолютно трезв.
А знаете, что заставило Костю тогда прервать поцелуй, навсегда убрав Юлечку из своих фантазий? Это, конечно, смешно, но все остановила неожиданно влетевшая в голову мысль: Катька не перенесет того, что Юля пишет хорошие тексты. Отрезвляюще, не правда ли?
– Молодой человек! Ау? У вас точно все в порядке? Дженни, да отстань же ты! Видишь, устал?
Как странно закладывает уши. Костя зажмуривается, пытаясь вернуть четкость зрению.
– Со мной все в порядке. Не волнуйтесь.
Глава 3. …Женькой
Женька рывком подтягивает к себе книгу. Движение осознанно размашистое, чтобы в разные стороны рассыпалось побольше предметов. В идеале – разбить что-нибудь. С грохотом или звоном.
Оторвавшийся угол страницы – конечно, перебор. Женя испуганно таращится на испорченную библиотечную ценность. Невольно с опаской оглядывается. Если мама на что и среагирует искренне, так это на «неуважение к труду творца». Правда, это будут не совсем те эмоции, о которых Женя мечтает. Хотя… Любая эмоция – это эмоция. Реакция на то, что имеет значение. Того, кто имеет… Проявление жизни. Вот только чьей жизни: ее или маминой?
Нет, серьезно. Иногда Женьке кажется, что ее собственное тело уменьшается в размере, теряет плотность, вес. Выпаривается из реальности этого мира.
Дымок.
Прозрачная девочка-призрак: хоть предметы сквозь нее разглядывай. Можно считать даже забавным – как спецнавык супергероя. Но это происходит только рядом с мамой.
Какое уж тут «только».
Бывает-то всякое. Мама не слышит.
Или не слушает. Женька трясет и пихает ее, чтобы проявиться. Не смотрит. Не спрашивает. Не видит. Отводит рукой в сторону – как ветку березы, преградившую путь. Хмурится, словно от чужого резкого звука. Повторяет за Женей невпопад, силясь поддержать беседу. Опускает глаза в телефон, скользит по мерцающему экрану взглядом.
Не слышит.
– Мам, ты меня не слушаешь совсем!
Ах да, это уже говорилось.
В такие минуты где-то внутри Женькиного живота (возможно, чуть выше и левее) просыпается дракон. Разъяренно взлетает вверх по горлу, стучится в висках, заполняет все тело, дрожит в пальцах рук.
Становится самой Женькой.
И мама получает по полной.
Хотели взрослого человека? Наслаждайтесь. Держите, переходный в десять. Заказывали? В полной красе и динамике! С некоторым опережением графика, зато от всей драконьей души. Развлекайтесь! Кричите! Можете даже швырнуть в стену что-нибудь тяжелое. Ваши болевые точки давно нащупаны – мы не промахнемся. Ругайтесь. Впадайте в отчаяние. Наказывайте.
Ты только не уходи больше в себя. А то… как неживая. И, мам, мне страшно.
– Ты слышишь? Мам, ты меня вообще слушаешь?
А еще можно набрать пряников и конфет из жестяной банки, задвинутой в верхний угловой шкаф. Приставленный к плите стул легко решает проблему труднодоступности вредных лакомств. Набитый живот прозрачным уже не назовешь. Да и дракоша стихает, осоловевший от ударной дозы сладкого: тут уж не до войн за эмоции.
Бабушка-гомеопат была бы в ужасе. Либо, что скорее, назвала бы это липкое обжорство симптомом, встроив живую Женьку в классификацию своих пациентов. А Женька – это Женька.
Не симптом.
Не – как это бабушка говорит? – не… конституциональный тип.
Не переходный возраст.
ȅ
Не дракон.
С папой Женька совсем другая. Ни о какой бестелесности тут речи не идет. Они оба живчики. Мяса в суп добавь, и побольше! Хохот, возня, азарт и суматоха. Громкие чипсы в кинотеатре и сосиски для бродячих собак, двойки по окружающему и подмигивание из-за маминого плеча. Ругань от души и примиряющие жмурки по всей квартире. Живчики – вообще, слово отличное. Очень плотное. Энергичное. Понятно безопасное.
Папа редко бывает дома, конечно.
Работа. Новый проект… Конкуренция…
Зато он обожает слушать Женькины истории: смеется взахлеб, шутит неприлично по-взрослому, даже помнит имена ее друзей.
А главное, за папу можно не бояться – уж он-то никуда не исчезнет. Не уйдет в себя, не будет прятать от Женьки непонятные слезы, не замолчит неожиданно на полуслове. Короче, с ним вообще ничего страшного не произойдет. Так что можно не бормотать по ночам слова молитв-заклинаний, не прятать в бельевых корзинах сплетенные обереги, не холодеть до пота, представляя свою жизнь без…
Папа понятный. И он – здесь. А мама…
Женька смотрит в книгу. Теребит пальцами разорванную страницу. Злость на маму отступила, и наказание чтением уже кажется вполне справедливым: не надо было доводить человека.
Какие бы мотивы или мифические животные тобой ни двигали.
Возможно, есть в этих книжках и какая-то польза. По крайней мере, все об этом твердят. Порой тонкие мамины пальцы гладят потертые обложки – как позолоченный рельеф иконостасов: дрожа и оберегая.
Так еще можно ласкать щеку ребенка.
Но Женька плохо понимает, почему надо прилипать глазами к белой странице с прыгающими вверх-вниз черными значками, когда вокруг вся эта жизнь. Такая быстрая, разная, настоящая.
Женя крадется по коридору, заглядывает на кухню.
Мама, прижавшаяся лбом к оконному стеклу, со спины кажется хрупкой девочкой-старшеклассницей: короткие волосы небрежно заправлены за уши, одежда – как обычно – велика. Женя смотрит на чашку, полную холодного кофе, на мамины ссутуленные плечи, на так и не убранную со стола кляксу манной каши – зачинщицу очередного скандала. Маме стыдно. Так бывает каждый раз после того, как мама не сдерживается и кричит на Женьку. Кстати, против маминого раскаяния Женька не возражает: мысли виноватой мамы теперь уже безусловно заняты дочерью. Мы добились полного присутствия.
Но только чтобы не плакала. Женька ужасно боится маминых слез. Ведь это как-то нечестно даже, разве нет? Кто здесь ребенок? Если плачет мама, значит, мир окончательно вышел из-под контроля. И надвигается большая беда. Что делать? Кого звать, чтобы спасти ту, которая сама должна приходить на зов?
А еще плачущую маму очень жалко.
Женя трет мочки ушей. Трюку научила бабушка: кровь приливает к голове, мозги прочищаются и выдают свежую идею. Срабатывает безотказно. Женька вспоминает, что пару месяцев назад забросила работу над грандиозной поделкой, которая так нравилась маме: панно, изображающим восточный сад с павлинами. Изюминка картины – материал, из которого она создана: мелкие разноцветные бисеринки, скрупулезно приклеенные к картону. Нужный цвет в нужном месте. В тот раз все закончилось одновременно: и клей, и бисер, и терпение. После мама много раз просила Женьку доделать панно, но вот как-то совершенно не хотелось, да и клей так и не купили.
Через пару минут Женька уже вдыхает раскаленный от зноя воздух улицы. Бежать совсем недалеко: магазин с канцелярией через дорогу. Мама даже не заметит ее отсутствия. Впрочем, ходить одной по знакомым улицам Жене разрешили уже давно: месяца три назад. Отпрашиваться, вроде, и не надо было. Наверное…
Женька хмурится, вспоминая, как мама с бабушкой чуть не поругались, доказывая друг другу, что Евгения еще совсем малышка, ребенку нужна самостоятельность, в городе полно сомнительных типов, а Женя – разумный человек и не будет общаться с незнакомыми. Ужасно, когда они спорят: мама становится замороженно вежливой, особенно тщательно выговаривает бабушкино отчество и что-то безостановочно перетирает между большими и указательными пальцами спрятанных за спину рук. Ну а бабушка? Она во время этих разговоров смотрит на маму со странным выражением лица: то ли грустит, то ли сочувствует, то ли мысленно подбирает для сложной пациентки подходящий гомеопатический шарик.
Терпеливо дожидаясь полного исчезновения машин, Женька топчется у пешеходного перехода. Самостоятельная-то – да.
Но страшновато.
Впрочем, дорогу Женя так и не переходит. Хохот резвящейся на детской площадке ребятни заставляет ее обернуться, и Женька видит папу, не спеша поднимающегося в их подъезд. Восторгом можно захлебнуться. Папа! Утром! Уже вернулся с работы! Сюрприз для них с мамой! Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы промчаться сквозь сквер, да и папа отчего-то замирает на последней ступени. Женька звонко вопит в папину спину приветствие, громкостью выплескивает мешанину своих эмоций: облегчение, радость, надежду и привычную тревогу за маму.
От крика папа вздрагивает и оборачивается к дочери. Его улыбка напоминает гримасу: папа зачем-то перекосил лицо. Да еще странно склонил голову к левому уху.
Неожиданно для самой себя Женька переходит на шепот.
– Пап, ты чего так рано? Пап, ты какой-то стра…
Женька не договаривает, ошарашенная тем, что видит в папиных глазах.
Боль.
Растерянность.
Страх.
Папа переминается с ноги на ногу – как будто передумал идти домой или вообще забыл, куда шел.
– Пап, пойдем к маме!
Желая развеять папино наваждение, Женька протягивает руку, чтобы как следует встряхнуть его за плечо.
Кончики ее пальцев осознают безжизненность папиной правой руки (ощущение человеческого тела, превратившегося в прохладную обездвиженную плеть, Женя запомнит на всю свою жизнь).
Женька шепчет почти беззвучно:
– К маме. Нам надо к маме. Пойдем.
Потом папа сидит на кухне: голова откинута на стену, из глотки вырывается жутковатое мычание. Мама – на коленях перед ним, растирает скрюченные папины пальцы, бормочет что-то успокаивающе бодрое. Безуспешно пытается перелить в папу свою силу и жизнь.
Врачи скорой помощи: две невысокие строгие женщины и молодой парень, наверное, водитель машины.
Испуганный сосед с верхнего этажа. Помогает спустить папу вниз, прямо на стуле.
Захлопнувшаяся за ними входная дверь.
Тишина пустой квартиры разрывает уши.
За пару секунд до одиночества Женька еще раз встречается с папой глазами. Не находит даже тени своего отца в зрачках испуганного слабого мужчины.
Женька отлично знает, что произошло.
Сегодня на улице она своим громким криком сломала папу.
Глава 4. …Натальей Михайловной
Наталья Михайловна выравнивает стопку справочников, сдвигает их в дальний левый угол стола. Не спеша проходит через кабинет к окну, раздвигает шторы, открывает форточку. Выпрямляет спину. Морщится от ворвавшегося в помещение гула машин и внезапной ломоты в правом плече.
Срочно выдыхай раздражение.
Ты выбрала эту работу еще тридцать лет назад. По велению сердца и против официальных устремлений сообщества. Преуспела. Даже превратилась в легенду, ценную новость сарафанного радио.
Просто продолжай соответствовать имиджу. И спрячь личное, пожалуйста. Правда в том, что врач обязан быть актером. От степени достоверности выбранной маски зависит успех их выздоровления. Почему только рано или поздно начинаешь презирать этих наивных испуганных «их»? Презираешь, но лечишь. Чье спасение надеешься обрести? Ладно, не отвечай.
Наталья Михайловна снова садится напротив пациентки. Стирает ребром ладони невидимую пыль с поверхности стола.
Так или иначе, а прием пора начинать.
Она поднимает взгляд на грузную потную женщину, нервно ерзающую напротив. Чуть больше тридцати. Располнела после поздних долгожданных родов, в форму никак не возвращается – наверняка подсознательно гордится своими телесами, отметиной успешного таки материнства. Приходит уже четвертый раз, а все никак не запомнит элементарные правила: не паниковать, не злоупотреблять жаропонижающими, четко описывать симптомы, не впихивать при первом чихе в малыша иммуномодуляторы… Не писать по выходным и после двадцати одного.
Не переходить границы между врачом и пациентом.
Нет смысла любить объекты врачевания – это не друзья и не родственники. Впрочем, НЕ любить их – тоже лишено разумности. Ты способна повернуть вспять большинство болезней: бесконечные часы штудирования справочников даром не прошли – препарат угадывается часто. Разве это не повод симпатизировать гонцу, демонстрирующему добрую весть? Что тебя злит? А может быть… ты… им…
…завидуешь?
– Рассказывайте, Оксана.
– Он не спал сегодня всю ночь. И попа. Она просто алая! С корочкой! Я не знала, что делать. Помазала там одной мазью. Понимаете, в аптеке сказали, что это совершенно безопасно!
– Какая мазь?
– Да там состав совершенно безобидный! На коробочке написано «от нуля плюс». Он просто так сильно плакал. У меня вот тут разрывалось. Ну как вам объяснить? Вот тут. Физически – пекло. Вот прямо в груди! И он сразу затих, как я смягчила.
– Название мази, Оксан.
– Да не могу я, когда он рыдает. В трещины же может попасть инфекция. Мне рассказывали, как у одного грудничка даже сепсис развился – от обычного диатеза. Нельзя упустить. Ну и вот…
Сиюминутное удовлетворение. Вот чего вы все жаждете. Снять проблему – здесь и сейчас. Не задумываться о последствиях. Не видеть предпосылок. Мази для подавления прыщей, дезодоранты, напичканные химией кремы для лица. И, конечно, сомнительные комплексы витаминов, разбалтывающих природную целостность ваших детей. Скажите, зачем приходить к гомеопату, если отказываться признавать очевидное: организм сам разберется, что ему надо? Какая-то беспросветная скудность ума, помноженная на страх и нетерпение.
Да что такое? Наталья Михайловна осаживает себя, как норовистую лошадь, узнавшую дорогу к конюшне. Как-то же раньше удавалось не впадать в это внутреннее старческое ворчание. Впрочем, тогда она еще умела улыбаться пациентам и радовалась началу рабочего дня…
Женщина напротив – измотанная недосыпом взволнованная мамаша, переживающая за своего больного ребенка.
Надо подобрать препарат для ее малыша. Вот и все.
…То, что в начале месяца обрушилось на Костика и его семью, – ад. Тяжелый ишемический инсульт. Отложенная диагностика – упущенное время. Как результат – афазия и практически полный паралич правых конечностей.
Ее блистательный, веселый сын теперь прикован к инвалидной коляске и лишен речи. Что мы в юности читали в учебниках? «Терапевтическое окно инсульта» – это промежуток времени от трех до шести часов с момента поражения, в который процесс изменения нейронов еще обратим.
Костик не успел.
Жив же.
Жив.
Невестка держится из последних сил. Из последних, но стойко. Наталья Михайловна всегда чувствовала, что за Катиными скачками эмоций, внешней эфемерностью, перепадами настроения и болезненной самокритикой прячется стальной жгут – выносливость воина. Раньше это противоречие смущало ее, как гомеопата: сепия, которая скрывает в себе ликоподиум? Редкое сочетание. Но именно в нестандартном смешении признаков таится математическая прелесть любимой науки.
