Феникс. Повесть года

скачать книгу бесплатно

Феникс. Повесть года
Илья Стар

Эксцентричный русский миллионер, сбежавший в Европу, готовит безумный план, который навсегда изменит современный мир. Захватывающая повесть разворачивается в Праге, Москве, Берлине и в Майами. Сможет ли герой довести авантюру до конца?

Феникс

Повесть года

Илья Стар

© Илья Стар, 2018

ISBN 978-5-4490-2504-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Фе?никс (греч. ??????, лат.phoenix; возможно от греч. ??????, «пурпурный, багряный») – мифологическая птица, обладающая способностью сжигать себя и затем возрождаться. Известна в мифологиях разных культур, часто связывается с солнечным культом. Считалось, что феникс имеет внешний вид, похожий на орла с ярко-красным или золотисто-красным оперением. Предвидя смерть, сжигает себя в собственном гнезде, а из пепла появляется птенец. По другим версиям мифа, из пепла возрождается сам Феникс. Обычно считалось, что Феникс – единственная, уникальная особь своего вида. В метафорическом истолковании Феникс – символ вечного обновления, бессмертия.[1 - https://ru.wikipedia.org/wiki/Феникс]

Ein Teil von jener Kraft,
Die stets das B?se will
Und stets das Gute schafft.
Faust
Ты кто?
Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла.

    Перевод Б. Пастернака
Я осведомлен о том, что один известный русский писатель уже использовал данную цитату в качестве эпиграфа для своего романа, хотя, на мой взгляд, в более слабом переводе.

Читатель, спасибо тебе! В наш суматошный век, когда человечество постепенно переходит от чтения книг к просмотру фильмов, а затем и от просмотра фильмов к просмотру роликов на YouTube, мы с тобой – последняя надежда и опора многовековой истории и культуры нашей цивилизации. Цивилизация, которая сегодня вновь стоит перед выбором пути своего дальнейшего развития. Как и наши отцы и деды, а перед ними их отцы и деды, мы снова переосмысливаем понятия добра и зла. И делаем свой выбор.

Двадцатый век был, очевидно, веком переломным в истории человечества. Он принес совершенно невероятный научно-технический прогресс, победил инфекционные болезни, открыл нам путь к звездам и сделал нашу планету намного меньше, чем она традиционно представлялась людям. Печальным фактом является то, что все это произошло во многом благодаря импульсу, данному науке и технологиям двумя самыми страшными в истории войнами.

Были ли эти войны добром или злом для нас? Окончательно разрушив феодализм и положив конец колониальной системе, они фактически сформировали наш мир, таким, какой он есть сейчас, с компьютерами, реактивными самолетами, антибиотиками и продолжительностью жизни в конце века на двадцать лет дольше, чем в начале. Простая математика показывает, что за каждую потерянную на войне жизнь мы получили двадцать новых, но расскажите об этом матерям и женам погибших на полях сражений.

«Я стал смертью, разрушителем миров», – произнес Роберт Оппенгеймер после испытания первой атомной бомбы. Впоследствии оказалось, что именно ее создание спасает нас уже семьдесят лет от начала новой мировой войны – страх перед уничтожением человека, как вида, охладил даже самых пылких ястребов.

Зло или то, что мы называем злом, ведь неразумная природа его не знает, навсегда остается с нами. Оно заложено в нашем генетическом коде, унаследованном от наших покрытых густой шерстью предков. Оно является нашей частью, так же как падший ангел – Люцифер – был частью Всевышнего, и наша история показывает нам, что без него невозможно движение вперед. Более того, наклеивание каких-либо ярлыков, которое так близко и понятно всем нам, и причисление отдельных событий или людей к лику зла абсолютно бессмысленно, ведь как сказал один герой: «Что русскому хорошо, то немцу – смерть».

Те технологии, которыми мы постепенно овладеваем, это всего лишь технологии. Дубинкой можно рыхлить землю или крушить черепа врагов, мечи можно перековать на орала (здесь не имеется в виду сексуальная практика), а генная терапия может как лечить заболевания, так и создавать цирковых уродцев. В глубине любого из нас каждый божий день идет борьба между добром и злом, и в результате этой борьбы мы, будем надеяться, становимся лучше, вот уже многие тысячи лет.

Так дай же мне руку, читатель, я поведу тебя по странам и континентам и расскажу тебе историю, которая, надеюсь, покажется тебе близкой и занимательной. Любые совпадения имен и мест в ней случайны, и взгляды, высказываемые персонажами, не являются точкой зрения автора (в немалой степени потому, что в отдельных завязших в феодализме странах за высказывание таких взглядов можно получить несколько лет тюрьмы).

Автор чувствует потребность высказать искреннюю и глубокую благодарность своим родителям, подарившим ему это замечательное чудо – жизнь, своим учителям, научившим его читать, писать, считать и критически воспринимать всю поступающую извне информацию, своим друзьям, которые помогали, и своим врагам, которые сделали его сильнее. Автор также признателен великим мыслителям, писателям, философам и политическим деятелям прошлого: Александру Македонскому, Платону, Аристотелю, Чингисхану, Будде, Иисусу из Назарета, Магомету, Ивану Грозному, Олдосу Хаксли, Иммануилу Канту, Карлу Марксу, Адаму Смиту, Ленину, Сталину, Гитлеру, и всем двенадцати миллиардам людей, которые жили до нас на планете Земля и оставили нам свои гены, чтобы мы могли построить из них свои тела, свои тела, чтобы мы могли вырастить пищу и питать наши тела, и свои мысли, чтобы нам не нужно было до всего доходить самим. Без Вас эта книга никогда не возникла бы или была бы совсем другой.

Как сказал один великий китайский философ: «Сложно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет». Как сказал один великий русский писатель: «Сложно сыграть тишину на балалайке». В определенном смысле наша жизнь, как и эта книга, является попыткой сделать то и другое одновременно, и тебе, читатель, судить, насколько это у нас получится.

1. Шестисотый

«Самым успешным террактом в истории человечества безусловно было одиннадцатое сентября двух тысяча первого года. Тысячи мертвых и прямой эфир на весь мир по си-эн-эн», – думал Борис, открывая тяжелую дверь своего старого мерседеса.

«И чего добились его исполнители? Став врагом человечества номер один, что само по себе заслуживает уважения и возможно даже восхищения, Усама принял свою глупую смерть после длительной охоты, которую годами вели на него спецслужбы. О да, он безусловно стал мучеником Аллаха. Вопрос конечно в том, есть ли Аллаху до этого дело. Если конечно весь этот цирк не устроило ЦРУ по заказу Буша с Чейни, чтобы потом удобнее было устроить заварушку на ближнем востоке и погреть руки на нефти».

Осторожно опустив свое тело на водительское сидение, он с наслаждением вдохнул знакомый запах автомобиля, запах кожи, дерева, металла и бог его знает чего еще, который с годами не выветривался, а лишь набирал букет, как хороший коньяк в дубовой бочке.

«Черт его знает, как немцам удается это. Казалось бы, тридцать лет машине, а она все ездит». Повернув массивную шоколадку ключа в замке, он с наслаждением услышал короткий свист стартера, мгновенно перешедший в басовитый рокот двенадцати цилиндрового мотора, обрамленный посвистом многочисленных инжекторов.

Борис мог позволить себе любой автомобиль, и в его замке в гараже на двадцать машин имелся и Бугатти, и Ламборгини, и Бентли. Но что-то заставляло его время от времени заводить свой старый шестисотый, который он купил, заработав первые большие деньги, в те времена, когда на таком возили еще и Гельмута Коля, и Борю Ельцина.

«А Колль то двинул коня…», – с удовольствием подумал Борис – «Теперь, наверное, в аду с Ельциным договаривается о коррупционных схемах». Воткнув заднюю передачу, он причмокнул, с удовольствием проследив за тем, как из углов багажника, видимых в зеркале заднего вида, при этом медленно вылезли рожки парктроника, помогая следить за габаритами огромной машины.

«Немцы – определенно особенная нация», – думал он, осторожно сдавая задом из гаража. – «Одни газовые камеры чего стоят. Если это, конечно, не были душевые».

«Но при всем при этом войну они проиграли. Да и как можно было выиграть ее? Если бы против Гитлера стояли бы лишь Англия с Америкой (с Европой он разобрался за полгода)», – не без ехидства отметил Борис, – «он бы еще имел шансы на успех, но атака на дядюшку Йосефа, как между собой называли Сталина Черчилль и Рузвельт, оказалась его решающей ошибкой. Они собственно и вырастили его, чтобы уничтожить Сталина. Теперь о поддержке нацистов в США и Англии не принято говорить, но она безусловно имела место и на общественном, и на государственном уровне. А Суворов вообще теперь пишет, что изначально Сталин собирался напасть на Гитлера первый, поэтому и получилось такое фиаско в сорок первом году – готовились к нападению, а пришлось обороняться».

«Все равно Фюрер сделал для объединения Европы больше, чем кто бы то ни было», – думал он, медленно катя по подъездной дорожке и прислушиваясь к тому, как шины его почти трехтонного автомобиля давят гравий.

Борис родился в СССР и вырос в семье, где бабушка еще девочкой видела Царя в Петербурге, а дед работал в аппарате ЦК в тридцатые годы в секретариате Сталина. Он с малых лет чувствовал себя частью большой истории.

Борис с детства обожал читать, и чтение биографий и художественных романов о величайших людях прошлого подтолкнуло его к решению, что и он мог бы повлиять на историю человечества.

В этих книгах он обратил внимание на то, что никто из великих не обладал действительно уникальным интеллектом или бог весть каким образованием – но это сполна компенсировалось огромными амбициями, уверенностью в своей правоте, большими организаторскими способностями и готовностью работать над делом своей жизни без конца. Как говорила бабушка: «Терпение и труд все перетрут!»

Борис никогда не отличался ложной скромностью, и своими предшественниками полагал Чингисхана, Атиллу, Александра, Наполеона и конечно Гитлера.

Гитлер был фаворитом, поскольку жил недавно и доказал, что и в наше время можно пробовать подчинить своей воле целый мир и весьма успешно, начав при этом с нуля. Взлет нищего ефрейтора, человека без формального образования, собиравшегося стать художником или архитектором и коренным образом изменившим судьбу народов, не мог не вдохновлять.

Кроме того, Советское общество, в котором вырос Борис, считало Гитлера своим величайшим врагом, а Борис считал себя врагом Советского общества и, следовательно, союзником Фюрера в его уничтожении.

К счастью или к несчастью, но на момент развала Советского общества международным капиталом, Борис был слишком молод и неопытен, чтобы принять в данном процессе сколь бы то ни было серьезное участие. Считать серьезным участием походы на Пушкинскую площадь двадцатого апреля или написание сатирических стихов очевидно не приходится.

Вспыхнувшая по распаду советского государства золотая лихорадка захватила Бориса и понесла его на своих волнах, мягко покачивая на заднем сидении мерседеса в шорохе долларовых купюр, под стоны проституток в банях, свист пуль на бандитских разборках и волшебный хай кокса.

Вынырнув из этих вод в двухтысячных в Европе с определенным финансовым багажом, набором очень и не очень приятных воспоминаний и целым букетом хронических заболеваний, Борис неожиданно понял, что он стал значительно ближе к могиле и остался страшно далек от того, чтобы изменить мир.

К тому же им завладела скука. Как сказал один из Американских резиновых баронов: «Вы можете выпить лишь определенное количество виски и выкурить определенное количество сигар. Наличие денег позволяет Вам не ходить на работу, но это же дает Вам массу досуга, который чем-то нужно занимать».

Большинство людей, достигнув финансовой независимости, продолжают делать то, чем они занимались до этого момента, даже не задумываясь над тем, что могли бы этого не делать. Некоторые утверждают, что они продолжают свое дело, потому что им это нравится – Борис считал их лгунами или идиотами. Только ограниченный человек, по его мнению, мог тащиться от открытия все новых казино или от увеличения объема продаж мяса куриц.

Проблема этих людей заключалась в том, что они не могли придумать ничего нового, да и сфера их интересов была узко ограничена тем, чем они занимались ранее. Да, они становились очень богаты, но лишь для того, чтобы ближе к концу, когда уже не оставалось сил что-то менять, оставить все наследникам, которые уже потирали руки, готовясь профукать все нажитое непосильным трудом или, хуже того, подозрительным религиозным сектам или благотворительным организациям.

Борис от нечего делать решил попробовать себя в бизнесе, отличным от того, чем он занимался ранее.

Одним из его проектов стало открытие часовой фирмы в Германии, которая производила часы по старым чертежам для Люфтваффе и Кригсмарине. Занимаясь этим, он еще ближе познакомился с историей третьего рейха, и понял, что то, что сегодня рассказывают детям в школах, часто является весьма однобокой версией правды.

Лениво наблюдая, как медленно открываются ворота на подъездной аллее, Борис подумал, что неплохо было бы переместить датчик освещенности-фотоэлемент ближе к замку, чтобы не приходилось притормаживать и ждать, пока ворота отъедут полностью.

«Еще одно дело, которое мне никогда не сделать», – подумал он с горечью. – «Так мало времени осталось».

«Впрочем, если я проживу еще лет сорок, я возможно и успею увидеть, ведь политика в последнее время сильно помолодела. Как этот француз – извращенец, женившийся на своей учительнице, бррр…»

Поддав газа на повороте на выезде, он с удовольствием услышал протестующий визг задних покрышек и, мягко скорректировав занос поворотом руля, направил мерседес в сторону магистрали. Пару километров до нее нужно было проехать по Радотинскому ущелью, и, повернув направо, Борис в который раз постарался впитать в себя красоту этих скалистых склонов, еще покрытых только начинающей желтеть зеленью деревьев.

Борис ехал в аэропорт, чтобы лететь в Москву. Он не любил Москву, с ее холодом, грязью, лимитой, переставшей осознавать, что она лимита, с ее показным богатством и вечными пробками, с ее улицами, теперь окончательно утратившими тот облик, который он помнил по школьным годам, с беспределом власть имущих и покорным рабством её не имеющих. Собственно, в какой-то момент он прекратил туда ездить вообще, предпочитая приглашать старых друзей к себе в гости.

Так что теперь он ехал туда после большого перерыва, и эта поездка волновала его. Он вспоминал свой дом на Колхозной площади, в нескольких шагах от бывшей Сухаревской башни, где обделывал подозрительные делишки соратник Петра и чернокнижник Яков Брюс и где жил Борис до второго класса. Он вспомнил и своего деда, который водил его в школу по кривым улочкам и переулкам, по пути декламировавшему ему строчки из «Бородино».

Потом, много позже, после того как дед умер летом восьмидесятого, во время олимпиады, от рака почки, а Борис даже не знал об этом, сидя на даче, он услышал от бабушки, что их прямой предок служил майором в артиллерии при Александре первом и воевал в Бородино.

За двойным окном автомобиля бесшумно проносились наполовину скошенные поля. Вся дорога в аэропорт заняла не больше десяти минут, и, въехав на территорию аэропорта, он направился на долговременную стоянку. Он знал, что если его план удастся, то обратно он приедет поездом и машину придется забирать отдельно. Наверное, взять такси было бы экономичней и разумней, но он не мог отказать себе в удовольствии насладиться этим автомобилем, возможно в последний раз. Нежно погладив деревянный руль, он захлопнул дверь и, убедившись, что мерседес заперт и спрятав квиток от парковки в бумажник, поспешил к стеклянному зданию аэропорта Вацлава Гавела.

2. Прага – Москва

Борис любил летать.

Может быть, это было связано с тем, что он закончил Авиационный институт и прекрасно понимал, что это самый безопасный способ передвижения. (Хотя понимая это, Борис не уставал ужасаться тому, что в один прекрасный день ему предстоит сесть в самолет, спроектированный однокурсником, а однокурсники его были все в основном пьяницы и двоечники. Оставалось утешать себя тем, что цикл жизни самолета долгий, и к тому времени, как на рынок доберутся самолеты, конструкторами которых будут его однокурсники, российская авиационная промышленность полностью зачахнет). Так что скорее всего в этой любви проявлялось просто несломленная веками, доставшаяся от предков в наследство, тяга к путешествиям.

Ему нравился взлет, когда ревущая туша самолета, вопреки, казалось бы, всем законам природы, после короткого разбега взмывала вверх, унося его выше и выше, так близко к Богу, как он знал, ему удастся приблизиться в этой жизни.

Он верил в Бога. Не в мстительного Иегову иудеев и не в его Сына христиан. Он верил в то, что в окружающем мире есть определенный принцип, и этот принцип проявляется в том, что спирали галактик и раковины моллюсков закручены в соответстсвии с одним и тем же правилом золотого сечения.

Вопрос о том, насколько этот принцип является само осознанным и управляет ли он тем, что творится в мире, оставался для Бориса открытым, и строго говоря, мало его занимал.

В определенный момент он просто решил для себя, что то, что он задумал, вполне соответствует замыслу божьему, если таковой замысел у Бога имеется. Замыслом Божьим, по разумению Бориса, было развитие человека и поднятие его на новый уровень, день за днем, через боль и страдание. То, что происходило на земле сегодня, с бесконтрольным ростом населения, с потерей всех моральных ценностей и заменой их ценностями потребления, замыслом божьим быть никак не могло.

Когда он решил вступить в дело и изменить вектор, по которому развивалась цивилизация, ощущение своей правоты было настолько мощным, что оказалось вполне достаточным для того, чтобы обеспечить Борису внутренний мир и силу, чтобы осуществить свой план. А надо сказать, что план у него был стремный, и по стремности своей далеко превосходил планы Александра, Наполеона и Гитлера.

Это в какой-то степени и понятно, ведь эти титаны прошлого руководствовались лишь своим собственным эго, да, пусть гениальным, но в общем-то понятным и простым как по сути своей – стремлению управлять всем, так и по методу реализации – через войну и захват территорий.

Жизнь, проведенная Борисом в размышлениях о том, как оставить след в истории, в совокупности с пресыщенностью всем, что могут дать деньги, привела его к мысли значительно более опасной. Технологический прогресс на рубеже двадцатого и двадцать первого века предоставил ему средства реализации.

Наблюдая за облаками, время от времени открывавшими в разрывах поля и леса того, что уже начиная от границы Чехии с Польшей было когда-то российской империей и после короткого пароксизма империи советской рухнуло и продолжало разваливаться, Борис с наслаждением осознавал, что более не испытывает боли и раздражения от того, что все, созданное его предками потом и кровью по крупицам за последние триста лет, было так глупо растеряно на его глазах.

Национальная идея, так долго владевшая им, уступила место идее более мощной. И эта идея вновь наполнила смыслом его жизнь, и вырвала его из пучины алкоголя, чревоугодия и сладострастья, в которую год за годом он медленно сползал. Она заставила его мозг вновь заработать на полные обороты, как он работал в юности, вначале решая задачи по теории операций на семинарах в институте, а потом применяя их принципы в жестком бое за деньги на полях постперестроечной России.

И сейчас, сидя в узком креслице эконом-класса, зажатый между пожилым итальянцем, видящим во сне предстоящие ему в Москве оргии с путанами, и перезрелой матроной, лениво листающей на айфоне фото из отпуска, проведенного в Праге, Борис чуствовал себя более живым, чем он чуствовал себя за все прожитые пятьдесят лет.

Над выходом вспыхнуло табло «пристегните ремни», и капитан сообщил, что самолет начал снижение. За иллюминатором уже мелькали первые кварталы разросшегося, как раковая опухоль, города. Огромные ровные ряды двенадцатиэтажек постепенно вырастали до шестнадцати и двадцатидвухэтажных домов. Москва сильно изменилась с момента, когда Борис родился в ней и рос. Вместо восьми миллионов жителей теперь в ней жили по официальной статистике двенадцать, а по неофициальной и все четырнадцать миллионов. Он отсутствовал в городе своего детства так долго, что теперь, возвращаясь, чувствовал себя не в своей тарелке, да что там, ощущал себя иностранцем, приехавшим, как его далекий предок в Россию при Петре Первом, с целью сорвать побыстрее куш и отправиться восвояси, чтобы никогда больше не возвращаться и лишь рассказывать друзьям о странных обычаях дикой Московии да просыпаться иногда среди ночи от кошмаров о своем путешествии.

3. Тофик

Борис не был в России уже два года и был приятно удивлен тем, что после короткой нервной пробежки по коридорам терминала наперегонки с другими пассажирами, очередь на паспортный контроль оказалась неожиданно короткой и шла довольно быстро.

Сообщив милой пограничнице с толстой русой косой, с которой еще пару лет назад он начал бы флиртовать, и, возможно, добился бы успеха благодаря своей мягкой манере профессора-филолога и ее резкого контраста с внешностью испанского флибустьера, упакованного в тонкий темно синий костюм от Армани и легкие кожаные мокасины от Гуччи, что он на два дня по делам. Получив рассеянную улыбку в ответ и штамп в паспорт, он устремился, минуя ленты для багажа и таможенный контроль, в зал, где он знал, его встречают.

Он узнал Тофика сразу, несмотря на то, что не виделся с ним двадцать лет, и эти двадцать лет были для Тофика очень бурными.

– Привет, Тофа!

– Привет, Борька!

– Ну как ты, дружище?

Притянув друга к себе, Борис сразу почувствовал его запах, запах Лаки Страйк, лосьона после бритья (Тофик был вынужден бриться два раза в день, иначе зарастал щетиной до глаз) и неизменной кожаной куртки, в которой Тофик, казалось, родился, и, видимо, умрет. С годами куртка стала на три размера больше и из турецкой превратилась в дорогую лайку от Черутти, но фасон остался неизменным. От этого запаха у Бориса неожиданно навернулись на глазах слезы.

– Да я отлычно -, как всегда немного бравируя своим акцентом и не выпуская Бориса из своих крепких волосатых лап, бубнил ему в грудь Тофик. – Давай, поэхали отсюда.

Сопровождающий Тофика молодой иссиня небритый охранник, ростом с Бориса и в полтора раза шире в плечах, робко протянул руку к нему за портфелем.

– Ладно, донесу сам, не тяжелый, – отмахнулся Борис, устремляясь за Тофиком через толпу встречающих к выходу из терминала.

Москва встречала проливным дождем, необычным для этого времени года – в сентябре гроз уже не бывает, скорее начинает иногда моросить ленивый осенний дождик, плачущий по ушедшему лету. Но сегодня лило так, что за десять метров от терминала стояла серая мутная стена воды, и потоки хлестали сразу за бровкой тротуара, унося накопившийся за день мусор вниз по пандусу.

Гелендваген Тофика, украшенный антеннами и кенгурятниками, ждал их под козырьком, но шофер все равно выскочил с зонтиком открывать дверь, видимо, чтобы уберечь хозяина от брызг из под колес проезжающих по пандусу машин.

Ожидая услышать в салоне автомобиля Таркана или хрипловатый блатнячок, Борис был приятно поражен, когда вместо этого гелендваген принял его в свое черное лоснящееся чрево под приглушенный рев Джудас Прист.

– С каких это пор ты начал слушать метал? – поинтересовался он у развалившегося рядом на сидении Тофика.

– Мы видимся раз в двадцать лет, так что я могу тебя встретить твоей музыкой, – дружелюбно оскалился Тофик.

– За двадцать лет музыка, которую я слушаю, могла бы и поменяться, – усмехнулся Борис.

– Ну и что, поменялась?

– Да ты знаешь, часто стал слушать классику.

– Ну, в следующий раз подберу тебе Шопена, если это не нравится, – продолжал паясничать Тофик.

– Спасибо, Тофа, Джудас это то, что надо. Помнишь, как мы им глушили в общаге ботаников? Эдик тогда прибежал, стучит в дверь, орет: «Ребята, мне надо учиться…» А ты ему в ответ: «Тебе, сука, надо лечиться…»

– Да, было время. Эдик, кстати, окочурился недавно. Цирроз.

– Так он вроде не бухал? – изумился Борис.

– Он до третьего курса не бухал, а как ты уехал в Америку учиться, так у всех наших ботаников как крышу сорвало. Это знаешь, как та учительница французского, которая до сорока лет не пила, а потом как-то на банкете один армянин уговорил ее попробовать коньяк, ну и спилась за полгода, – развел руками Тофик.

– Ага, этот армянин еще СПИДом ее заразил, – подначил Борис.

– Ты знаешь, я армяшек не люблю…

– А кого ты любишь? Чеченцев? – хитро подмигнул Борис. Он знал, что с ними Тофик, как любой криминальный бизнесмен, неоднократно вступал в конфликты.

– Евреев я люблю, – не растерялся Тофик. Знаешь, есть у нас такая поговорка: «Где еврей прошел, там армянину делать нечего».

– Ты за словом никогда в карман не лез, – признал Борис.

– Я если лезу в карман, то за кошельком или за пистолетом! Рассказывай, как ты, с кем ты, где ты?