скачать книгу бесплатно
.
Из этого заявления Тейлор сделал вывод, что союзные страны «готовы пойти на серьезные уступки ради того, чтобы предотвратить участие Италии в войне на стороне Германии»
.
Этот разговор доказывает, что вплоть до апреля 1940 года союзники все еще пытались идти на уступки для того, чтобы не допустить превращения уже начавшейся войны в мировой конфликт.
В конце марта неутомимый Тейлор давал ужины повсюду в Риме и, пытаясь воплотить в жизнь свою идеалистическую стратегию, обсуждал идею, которая, судя по всему, исходила от президента Рузвельта: организовать конференцию премьер-министров Франции, Италии, Великобритании и Германии. Тейлор предполагал, что «конференция могла бы состояться на корабле близ Азорских островов, а Рузвельт присутствовал бы на ней в качестве представителя нейтральных стран. Перед созывом конференции Рузвельт обратился бы за поддержкой к Его Святейшеству, нейтральным державам и протестантским церквям»
.
Отметим, что Рузвельт хотел заручиться поддержкой основных церквей, прежде чем приступать к осуществлению своего плана. Тейлор прямо сказал, что план пока находится в зачаточном состоянии, и предлагал узнать мнение понтифика относительно его целесообразности в ходе аудиенции, назначенной на следующий день. При этом Тейлор дал понять, что сам он не очень верит в идею Рузвельта, и даже заявил: «Такую конференцию мы соберем не сегодня».
В эти сумасшедшие дни римские гостиные стали сетью, внутри которой велись международные переговоры. Несмотря на строгую непредвзятость в своей политике, Ватикан так или иначе оказывался вовлеченным в этот водоворот событий.
Хёрли, молодой американский священник, очутившийся в новом для себя мире благодаря знанию языков, пытался понять все, что он видел и слышал. В служебном отчете, который он подготовил для руководства 24 апреля 1940 года
, он сообщает детали своих личных бесед со специальным посланником Тейлором (о себе он говорит в третьем лице):
«В ходе одной из бесед с монсеньором Хёрли Тейлор высказал предположение, что Соединенные Штаты могут быть вовлечены в войну, если в ответ на расширение конфликта в Европе Япония решит попытаться изменить статус-кво на Тихом океане. Результатом подобного вмешательства стало бы присоединение США к союзникам в европейской войне. Владеющие ситуацией американские генералы полагают, что подобное вмешательство ограничится военно-морскими операциями»
.
Тейлор предугадал бомбардировку Перл-Харбора. Удивительно, ведь это позволяет предположить, что уже в марте 1940 года у американцев мог быть план, суть которого заключалась в провоцировании конфликта с Японией на море, чтобы получить предлог для вступления в войну на стороне союзников. Кроме того, тот факт, что Тейлор доверял Хёрли настолько, что откровенно разговаривал с ним вне официальных встреч, подсказывает, что их связывали дружеские отношения и что они придерживались близких взглядов.
Молодой Хёрли обладал блестящим умом, но характер у него был довольно вспыльчивый. Перед тем как стать священником, он почти попал в Вест-Пойнтскую военную академию. Неудачная попытка вступить в ряды вооруженных сил, должно быть, стала для него сильнейшим разочарованием. Однако теперь возможность быть свидетелем того, как у него на глазах вершится история, и участвовать в дипломатических переговорах на самом высоком уровне будоражила его и внушала чувство гордости. Точность его отчетов позволяет предположить, что он вел не только официальные записи, но и свой личный дневник.
Вдали от все более бурной римской дипломатии американские СМИ оживленно обсуждали назначение Тейлора. Обозреватели высказывали диаметрально противоположные мнения. Тогда некоторые американские католические епископы начали кампанию по завоеванию сердец и душ. В открытом письме главному редактору газеты «Нью-Йорк Таймс» Джеймс Х. Райан, епископ Омахи, штат Небраска, восторженно оценил новые прямые дипломатические отношения между Ватиканом и Соединенными Штатами:
«Конфликт уже достиг финальной стадии и обещает стать одной из крупнейших в истории битв за человеческую свободу. Нацистская и фашистская идеологии, беспрестанно поощряющие расизм, бросают перчатку католицизму, который верит в единство человечества. Капитуляция перед этими новыми теориями означала бы для католиков отказ от основополагающего принципа веры, столь же древней, как и само христианство. Демократия и католическая Церковь объединены в противостоянии тоталитарным доктринам – этот факт был твердо установлен в выступлениях и покойного папы Пия XI и провозглашен в первой энциклике вновь избранного понтифика Пия XII в качестве базового положения его политики. Никто не знает, чьи принципы в конечном итоге возьмут верх в этой борьбе»
.
Письмо стало прямым ответом методистской церкви, заявившей незадолго до того о том, что она «решительно выступает против» установления отношений между США и Ватиканом.
В одном из эпизодов кампании «за сердца и души» Национальный католический совет по социальной помощи процитировал заявление нью-йоркского судьи Джона Ф. О’Брайена, специалиста по международному праву, который считал, что только Ватикан, придерживающийся принципа равноудаленности, может поддерживать связи со всеми сторонами.
«По мере падения одной за другой “великих протестантских стран” в Европе религия оказывается во все более опасном положении. Разве для Америки не важно поддерживать дипломатические отношения с древнейшим институтом, который обладает большим международным весом и придерживается принципа беспристрастности в своих интересах? Лига Наций мечтала возложить эту роль на Постоянную палату международного правосудия, однако данный институт значительно превосходит ее по благородности своих целей, древности, личным качествам, стабильности и доверию, которое он внушает всем странам.
Католическая Церковь последовательно утверждала, что человек обладает достоинством, личностью и неотъемлемыми наднациональными правами, которыми наделил его Господь»
.
Эта беспристрастность и наднациональность Ватикана объясняет, почему Рузвельт, пусть даже и связанный личной дружбой с Пием XII, счел оправданной политическую стратегию, направленную на восстановление отношений со Святым Престолом. Созданная после Первой мировой войны Лига Наций оказалась не у дел после того, как ее покинули Германия и Италия. Не существовало никакого другого международного органа, помимо Ватикана, который был бы способен поддерживать отношения со всеми воюющими сторонами в Европе.
Рузвельт был непоколебимо убежден в том, что присутствие Тейлора в Риме могло сыграть важную роль в предотвращении дальнейшей эскалации конфликта.
Однако судьба распорядилась иначе.
* * *
На протяжении первых трех месяцев после прибытия в Рим Тейлор трудился не покладая рук. Однако в июне 1940 года он тяжело заболел – сказались осложнения после операции на мочевом пузыре
. Растерянный Хёрли сообщил кардиналу Мальоне: «Тейлор в клинике, завтра утром его прооперируют. Надежд на то, что он выживет и справится с болезнью, мало»
.
Бюро неустанно молилось о спасении Тейлора. Американец был приветлив и дружелюбен и, хотя в профессиональном плане к нему могли быть нарекания, в личном плане его ценили все.
Тейлор выжил, но был слишком слаб для того, чтобы продолжать свою миссию.
Спустя месяц после обострения болезни Тейлор, охваченный горьким разочарованием, сидел в саду своей виллы. Вдыхая воздух, напоенный ароматом летних цветов, он писал письмо Тардини, министру иностранных дел Ватикана:
«Болезнь прервала столь приятное мне общение с Вами. Я не смогу навестить Вас в Ватикане до моего отъезда в Америку. Однако я хочу, чтобы Вы знали, как я ценю тот дух сотрудничества, который в последние месяцы проявляли Вы и Ваши соратники».
Не имея возможности лично попрощаться с Тейлором, Тардини направил ему телеграмму с выражением своей «искренней благодарности»
.
По жестокой иронии истории Тейлор отбыл на той же неделе, когда Италия окончательно вступила в конфликт, – американец так настойчиво пытался этого не допустить
. Обязанности Тейлора временно взял на себя посол Соединенных Штатов в Италии Бенджамин Уэллс, которому помогал Гарольд Титтман, генеральный консул в Женеве и одновременно атташе при миссии Тейлора
. Оба сделали все, что могли, но кипучая энергия, которую продемонстрировал Тейлор за несколько недель своего мандата, просто улетучилась.
Однако дружба и личная переписка между папой и президентом США продолжилась. В письме от 1 октября 1940 года Рузвельт писал:
«Мы особенно оценили заверения в том, что Ваше Святейшество и далее будет стремиться изыскивать пути к миру, который обещает быть не только вечным, но и свободным от постоянного беспокойства и обеспечит духовный и материальный прогресс человечества. Крайне важно, чтобы эти поиски не прерывались, какими бы тяжелыми ни представлялись нынешние испытания… Весь мир нуждается в Вашем содействии на пути к миру и доброй воле»
.
А подпись он сопроводил словами «с моими наилучшими личными пожеланиями».
Однако Бюро это не успокоило, наоборот. В архиве мы находим клочок бумаги с заметкой Тардини, который со свойственным ему сарказмом отмечает: «Ничего, что г-н Тейлор – лишь личный представитель Рузвельта и что отношения между Рузвельтом и Его Святейшеством носят личный (а не официальный) характер. Но такой клочок бумаги… micragnoso [жалкий], в адрес папы… на мой взгляд, это уже слишком…»
Гнев Тардини вызвал неформальный характер, который приобретали эти отношения, развивавшиеся в обход официальных путей и норм. Он еще мог допустить, что Тейлор был специальным посланником, но откуда такая фамильярность по отношению к папе у президента, как если бы речь шла о дружеской переписке? По мнению Тардини, это было на грани дозволенного.
С другой стороны, это, возможно, отчасти отражает давление и одиночество, с которыми сталкивались папа и президент, – посредством переписки эти люди пытались приободрить друг друга.
Обмен письмами продолжился. 3 марта 1941 года Рузвельт, незадолго до того переизбравшийся на новый срок, писал:
«Пользуясь этой возможностью… я вновь выражаю надежду на то, что благодаря дружескому сотрудничеству тех, кто повсеместно стремится к свету и миру, удастся воссоздать в мире прочную основу для долговременного согласия между людьми и нациями. Лишь тогда, когда утвердятся принципы христианства и право всех народов на то, чтобы жить, не опасаясь внешней агрессии, будет установлен мир, которого мы – Ваше Святейшество и я – так страстно желаем»
.
Читая эти письма, я всегда поражался силе духовной связи, объединявшей католического папу и протестантского президента. Их отношения зиждились на доверии, уважении и взаимопонимании. Однако именно в этот насыщенный событиями период на сцене появляется Джозеф Хёрли, который в будущем станет одним из самых ярых обличителей беспристрастной политики Пия XII.
Столкнувшись с хитросплетениями военной дипломатии, темпераментный юноша не мог понять позицию, которую занимал понтифик в определенных ситуациях. Непосредственно после войны он громко заявил об искреннем разочаровании в том, что он воспринимал как бессилие Пия XII, воздерживавшегося от четких заявлений. Его пламенная критика может рассматриваться как пролог к пьесе «Наместник» Рольфа Хоххута, получившей широкое распространение.
Ни один из членов ближнего круга Пия XII не присоединился к хору обличителей. Из основных участников событий той поры лишь Хёрли обвинил понтифика в бездействии. Этот воодушевленный молодой человек, который, прежде чем стать священником, хотел быть солдатом, дошел до того, что впоследствии опубликовал свои личные дневники и превратился в одного из главных обличителей Пия XII.
Главный упрек Хёрли заключался в том, что папа мало выступал с заявлениями против Гитлера. В своей книге «Тайная дипломатия Ватикана: Джозеф П. Хёрли и папа Пий XII» иезуит Чарльз Р. Галлахер приводит такие высказывания Хёрли:
«Перед лицом столь очевидного зла папа должен был без всяких колебаний указать путь тем, кто был готов идти за ним. Ему следовало бы занять четкую позицию относительно происходившего и без обиняков осудить зло. Перед лицом массовых убийств, достигших беспрецедентных масштабов, неверие и отрицание – естественные человеческие реакции. Однако понтифик – высший нравственный авторитет на Земле – должен был бы прямо осудить их, чтобы простые смертные могли осознать происходящее и следовать нравственному христианскому долгу»
.
Однако недовольство Хёрли, возможно, обусловлено личными причинами и берет свое начало с отъезда Майрона Тейлора. Ровно через два месяца после отъезда специального посланника в Соединенные Штаты Хёрли также пришлось уехать из Рима во Флориду, где он стал епископом города Сент-Огастин.
Вспыльчивый Хёрли все чаще настораживал Ватикан своей неуправляемостью. После отъезда Тейлора его перевели работать в газету «Оссерваторе романо», однако на новой должности он рьяно принялся писать тексты, направленные против фашистов и в поддержку союзников, что Бюро посчитало крайне рискованным для стратегии нейтралитета Ватикана. Хёрли этот принцип не разделял, поэтому его «повысили» и отправили подальше от Рима. Впрочем, некоторые историки утверждают, что во Флориду его перевели, чтобы он мог поддерживать связь с болевшим Тейлором
.
В рецензии на книгу Галлахера о Хёрли Эндрю Палмер предлагает более комплексный анализ:
«Трудно положить конец спорам о политике папы Пия XII в отношении диктаторов стран “оси”. Для Хёрли все было ясно. Его удручала противоречивая позиция папы. В начале 30-х годов, работая в Государственном секретариате Ватикана, он был пламенным сторонником папы Пия XI, выступавшего против зарождавшейся фашистской угрозы. Когда в 1939 году Пий XII был избран понтификом, Ватикан стал проводить более гибкую политику, отражавшую его убежденность в том, что коммунизм представлял собой куда более серьезную угрозу.
Хёрли тоже был решительным противником коммунизма, но он по-прежнему воспринимал фашистов как более непосредственную угрозу и намеревался действовать соответствующим образом. В той относительной свободе, которой пользовался “Оссерваторе романо”, печатный орган Ватикана, он увидел возможность распространять пропагандистские сообщения. После тайной встречи в посольстве США в Италии, состоявшейся уже после завершения его миссии при Святом Престоле, Хёрли добился того, что в газете, традиционно придерживавшейся умеренной позиции, появились материалы и против фашистов, и за союзников, за что удостоился личной благодарности президента Рузвельта. Поэтому в 1940 году Пий XII отправил Хёрли на “повышение” подальше от Рима – в далекую епархию Сент-Огастин, штат Флорида»
.
Выражение «тайная встреча» несколько преувеличенно. Хёрли участвовал в дипломатических дискуссиях по решению госсекретаря кардинала Мальоне, второго человека в иерархии Ватикана. Это было бы невозможно, если бы Пий XII и кардинал Мальоне не доверяли ему.
Следует отметить, что намного позднее, уже после войны, Хёрли вернулся в Европу, став апостольским нунцием на Балканах. Коварство и двуличие политики в этом регионе его шокировали и несколько открыли ему глаза. Здесь он понял, что дипломатия не так проста, как может показаться на первый взгляд. И, возможно, он по-иному взглянул на ту тонкую грань, на которой Пий XII был вынужден балансировать в течение всей Второй мировой войны.
* * *
В 1941 году Майрон Тейлор выздоровел. В сентябре он вернулся в Рим ради частной аудиенции у папы, но написал заранее, что собирается прибыть в компании трех других представителей американского правительства. Личная аудиенция Тейлора превращалась в официальный дипломатический визит, который американские власти пытались скрыть. Разгневанный Тардини отметил по этому поводу:
«Приедет Тейлор, личный представитель президента – по крайней мере, так говорят; прибудет также г-н Уильямс, тайный посланник Рузвельта, которого будут сопровождать г-да Стаффорд и Уэст, судя по всему, желающие нанести папе частный визит. Я задаюсь вопросом: почему вдруг… тут высаживаются все эти американцы? Что скажет итальянское правительство, которое уже высказало беспокойство относительно прибытия Тейлора? Разве они не могут делать все с меньшей оглаской? Эти американцы, которые на самом деле уже воюют со странами “оси” (Рузвельт публично говорит о том, что хочет покончить с тоталитаризмом), должны понимать, что Ватикан находится в непростом положении – он стоит над политическим и военным конфликтом, но при этом не может быть равнодушным к ошибкам учения и к практическим последствиям для Церкви»
.
В результате Тейлор приехал один. Тардини не без удовлетворения отметил внизу того же документа: «В итоге эти господа так и не приехали».
И ответ на вопрос о том, что скажет итальянское правительство, Тардини тоже получил. В 11 часов утра того же дня итальянский посол, г-н Аттолико, который узнал из газет о возвращении Тейлора, немедленно обратился к Тардини, чтобы «выразить свое беспокойство относительно возвращения г-на Тейлора, о котором было заявлено в прессе». Итальянское правительство опасалось, что Рузвельт использует Тейлора для того, чтобы склонить Ватикан к союзу с Великобританией, США и Советским Союзом.
Заметки, сделанные Тардини в ходе беседы с послом Италии, показывают, как трудно было Святому Престолу придерживаться официальной политики беспристрастности в то время, как разные стороны пытались использовать его, чтобы заработать себе очки в противоборстве с врагами. Тардини записал то, что пришло ему в голову: «Как заявил мне… посол… не лучше было бы, если бы [Святой Престол] выступил против большевизма? Тем более что война против России обещает быть долгой и трудной. Гитлер сообщил Муссолини, что надеется взять Ленинград до начала зимы… Не было бы правильнее, чтобы итальянский народ, борющийся с большевизмом, услышал слово Святого Престола по этому поводу?»
Очевидно, что, требуя от папы высказаться против большевизма, посол пытался добиться, чтобы Ватикан помог его правительству в пропаганде против СССР. Хитрый Тардини не попался в эту ловушку:
«Я ответил послу, что нет нужды в том, чтобы Святой Престол снова выразил свое отношение к большевизму. Святой Престол отверг, осудил и предал анафеме большевизм и все его заблуждения. К сказанному нельзя ничего ни добавить, ни отнять. Любое осуждение сейчас будет иметь политический характер, в то время как Святой Престол уже ясно высказался – tempore non suspecto»
.
Тардини воспользовался возможностью, чтобы изложить послу свою личную точку зрения: «Что касается меня, то теперь… я был бы рад, если бы коммунизм вышел из игры. Это худший враг Церкви, но не единственный. Нацизм подверг и продолжает подвергать Церковь настоящему преследованию. Поэтому свастика – это… не совсем тот крест, под которым ведутся крестовые походы. Справедливости ради, первыми термин… “крестовый поход” [против коммунизма] использовали немцы (а не Муссолини)»
. Здесь Тардини открыто и отважно осуждает нацизм перед итальянским послом. Аттолико не отступал, продолжая настаивать на том, что папа должен подтвердить доктринальную позицию католической Церкви относительно большевизма. Не поддаваясь давлению, Тардини заметил, что «если бы Святой Престол публично перечислил ошибки и ужасы коммунизма, он не смог бы… оставить в стороне заблуждения и преследования нацизма».
С каждой минутой спор становился все более ожесточенным. Атмосфера в кабинете царила крайне напряженная. Посол Аттолико ответил, что «в Москве религиозная ситуация намного хуже, чем в Германии: там запрещено отправление обрядов, а в Берлине нет». На этом Тардини завершил встречу, сказав напоследок: «Ходят слухи, что в ближайшем будущем Германия придет к тому же и даже пойдет еще дальше»
.
Рукописные комментарии к этой беседе были отправлены в личные покои Пия XII. Папа прочитал их полностью и сделал свои замечания. Он согласился с мнением Тардини, что «со времени [последнего] визита Е[го] П[ревосходительства] Аттолико в Берлин положение религии в Германии ухудшилось».
Однако посол Аттолико и все правительство Италии по-прежнему были крайне обеспокоены возвращением Майрона Тейлора. Тардини отмечал: «Я успокоил его, сказав, что временное и краткосрочное возвращение не имело… особого значения. Что нельзя забывать, что г-н Тейлор – друг президента Рузвельта и был его личным представителем при Святом Престоле. Что президент США с глубоким почтением и искренней – для протестанта – привязанностью относится к августейшей персоне Его Святейшества. Кроме того, ему нужно было уладить некоторые личные дела в Италии…»
Разумеется, к этому времени Тейлора уже связывала дружба с Тардини, однако последний, будучи опытным дипломатом, не знал себе равных в умении скрывать свою точку зрения и свои чувства к американцам, когда общался с итальянцами.
Из безупречных заметок Тардини мы также узнаем, что Тейлор действительно воспользовался возвращением для того, чтобы уладить личные дела – он подарил свою прекрасную виллу XV века во Фьезоле, близ Флоренции, Святому Престолу, который пообещал в будущем преобразовать ее в культурное пространство, где могли бы проживать американские студенты, оказавшиеся в Италии на стажировке.
В сентябре 1941 года Тейлор дважды подолгу разговаривал с кардиналом Мальоне (10-го и 11-го числа) и три раза лично встретился с Пием XII (11-го, 16-го и 21-го числа), после чего 22 сентября уехал в Великобританию
. Эти беседы в Апостольском дворце легли в основу программы поездки Тейлора в Лондон. Совершенно очевидно, что у Святого Престола, американцев и союзников было много тем для обсуждения.
В ходе одной из этих встреч в кабинете кардинала Мальоне Тейлор сказал:
«В США все без исключения убеждены, что Гитлер проиграет войну… и американцы единодушно желают не вступать в войну, если только: 1) Гитлер не спровоцирует США посредством какого-нибудь инцидента, 2) союзникам (Великобритания и т.?д.) не будет грозить поражение, которое означало бы конец христианской цивилизации”.
Здесь, подобно своему итальянскому коллеге, требовавшему от папы публичного выступления против коммунизма, Тейлор стал настаивать на том, чтобы Святой Престол официально осудил нацизм:
“Для Ватикана настало время высказаться – в США все ждут открытого заявления, потому что только два человека могут призывать к триумфу справедливости: папа и президент США”.
Мальоне и Тейлор пустились в такую долгую дискуссию, что налитый им чай успел полностью остыть. От Мальоне не укрылся истинный смысл слов Тейлора: США пытаются перетянуть Святой Престол на свою сторону и получить от него поддержку своим военным и политическим замыслам – ровно этого же ранее добивались итальянцы. Мальоне отметил: «Если коротко, то, по-видимому, цель миссии Тейлора заключалась в том, чтобы добиться от Его Святейшества одобрения англо-американской декларации»[5 - Т. е. Атлантической хартии.]
.
Спустя неделю в разговоре с Тардини Тейлор упомянул о возможности вступления США в войну на стороне Великобритании и союзников. Не видя ничего хорошего в такой эскалации, Тардини с грустью ответил: “Это приведет к бесконечной и трудной войне”.
«Долгой и трудной», – согласился Тейлор.
Сохраняя осторожность, Тардини сначала высказал гипотезу:
«Предположим, что коммунизм выживет, а нацизм будет разгромлен. Тогда Европа окажется в следующем положении: все страны (балканские, латинские и Германия) будут на коленях. Торжествующий коммунизм закрепится повсюду. В континентальной Европе мы будем иметь дело с новой огромной военной державой (потому что коммунизм показал свое желание и умение вооружаться), которая будет не менее агрессивна, чем нацисты (потому что прекрасно известно, что коммунизм имеет склонность распространяться повсеместно).
Осознают ли Соединенные Штаты вероятность такого развития событий? Смогут ли они ему воспрепятствовать? А если они этого не сделают, не окажутся ли они через несколько лет лицом к лицу с новым врагом, возможно, более могущественным и намного более опасным, чем Гитлер?
Тейлор был удивлен моими вопросами. Казалось, он никогда о них не задумывался. Тогда он спросил меня: “Вы полагаете?” Я ответил: “Убежден в этом”. Пораженный Тейлор не нашелся, что сказать или добавить»
.
Слова Тардини оказались пророческими: он предугадал и будущую холодную войну между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и, прежде всего, создание Организации Варшавского договора.
Едва Тейлор покинул Рим 22 сентября, как итальянский посол Аттолико поспешил к Тардини, который и на этот раз остудил его пыл. Кардинал писал об этой встрече:
«Посол хочет составить довольно пространный отчет для своего правительства, он крайне обеспокоен. Судя по всему, я развеял его опасения, вызванные возвращением Тейлора. По-видимому, итальянцы боялись, как бы его неожиданный приезд не стал прелюдией к вступлению Америки в войну»
.
