скачать книгу бесплатно
Профессор Лейдер, всегда сдержанный и тактичный, в тот раз не удержался на грани. Когда он понял, что не понимает, с кем довелось столкнуться, он задал прямой вопрос:
– Эльрик де Фокс вам не родственник?
Ответный взгляд был полон такого изумления, что вопрос даже не показался некорректным. Вопросы настолько неуместные некорректными быть не могут.
Сейчас Вольф фон Рауб смотрел, как интерны покидают аудиторию, а Игорь Лейдер смотрел на него. И думал, что за прошедшие три месяца загадок стало только больше. Внешность ладно, боги с ней, с внешностью. Ну вот такой шефанго – невысокий, худой, с очень выразительной мимикой и глазами, в которых каждая мысль читается отчётливей, чем если б была высказана вслух. Да, не бывает. Но что делать, если есть? Так что внешность – ладно. Но натура, душа, или что там у шефанго – внутренний демон? – тоже были полны загадок. И это естественно: внутреннее всегда сложнее внешнего, однако времени, чтобы составить хоть какое-то чёткое представление о собственном ученике, было предостаточно.
И всё-таки ничего пока не получилось.
По документам Вольфу было тридцать. Он служил в армии, там и получил опыт, необходимый и достаточный для зачисления интерном в клинику Тройни. И вроде бы службой в армии – настоящей, ведущей боевые действия – объяснялось то, что порой этот молодой человек казался профессору гораздо старше заявленных тридцати. Но чем объяснить то, что так же часто Вольф казался гораздо младше? Выглядел он на двадцать с небольшим, но для шефанго это нормально, они не стареют. Значит, внешность снова ни при чём.
Так в чём дело?
В искренности и полном, абсолютном бесстрашии, какие свойственны скорее семнадцатилетним. Когда возраст подходит к тридцати, привыкаешь оглядываться на других… да, да, всё так, но о каком бесстрашии можно говорить на Этеру, где никому ничего не угрожает? Откуда вообще эти ассоциации? Кто здесь неискренен?
Ну хорошо, это неправильный вопрос, потому что полностью искренних людей просто не бывает. Во всяком случае, среди тех, кому больше семнадцати. Но кто здесь чего боится?
Никто и ничего. Так почему же выражение «не боится никого и ничего» кажется применимым только к фон Раубу? Чем, кроме внешности, отличается он от других интернов? Участием в войнах?
Лейдер приучал себя думать, что решение загадки именно в этом. Но он имел дело с ветеранами, вернул к жизни немало душ, пострадавших во время войн, и он видел, что в случае Вольфа говорить о душевных травмах не приходится. Скорее уж наоборот.
Спокойствие и смелость, искренность и рассудительность, доверие и острый, быстрый ум – Вольф парень самодостаточный, самоуверенный и, да, счастливый. Тот редчайший случай, когда человека можно назвать счастливым без всяких оговорок.
Можно было.
В последний месяц что-то стало меняться к худшему.
* * *
– Ты проделал большую работу, – Лейдер подошёл к кафедре, и Зверь выпрямился, глядя на него в упор, – хотя, должен признаться, что предположения о внешнем магическом воздействии выглядят несколько… неожиданно.
Зверь склонен был согласиться с наставником. Он сам, занявшись синдромом Деваля, никак не ожидал найти серьёзное расхождение данных между лечением в защищённых и не защищённых от магии помещениях. Это же не одержимость, уже хорошо изученная и признанная единственным экзогенным психическим заболеванием (здесь говорили «душевной болезнью»).
Ну так одержимостью и занимались не психиатры.
А с расхождением в данных тоже было не всё просто.
Когда-то больных пытались защитить от магического воздействия. Когда-то! Почти две тысячи лет назад. Пользы от этого оказалось немного, и экранировать помещения от магии перестали, потому что это мешало лечению. Тут ведь без магии ничего не обходится, без неё вообще не живут. Но Зверь – тварь внимательная, памятливая. И страшно любопытная. Он отметил, что в некоторых случаях эффект всё же был, хоть его и списывали на погрешность. Он бы, может, тоже списал, если б не любопытство. А так – зацепился. Задумался. И думал до сих пор.
Речь шла не столько о лечении, сколько о редуцировании симптоматики. В этих самых случаях, когда эффект был отмечен, но сочтён несущественным, удавалось снизить проявление клинических симптомов синдрома Деваля. Но в чем разница? Понятно, что в защите от психогенного воздействия, но что это за защита?
Найти ответ на этот вопрос – и станет ясно, с каким воздействием имеешь дело.
– Я пока не настаиваю на своей правоте, – напомнил он.
– Да, – профессор кивнул. – И поговорить я с тобой хотел не об этом. Просто спросить. Мне показалось, ты чем-то встревожен. Вольф, ты, наверное, ещё не знаешь всех наших неписаных правил, но клиника Тройни готова оказывать любую возможную поддержку и сотрудникам, и учащимся. Всем. Тем более тебе. Не потому, что за тобой стоят де Фоксы, а потому, что ты сам представляешь ценность. – Лейдер улыбнулся, прищурившись: – Даже, не побоюсь этого слова, большую ценность.
Вспышка злости была мгновенной. Ожидаемой – Зверь бесился всегда, когда речь заходила о его ценности, о том, насколько он может быть полезен, – но слишком быстрой, чтоб удалось её погасить.
А Лейдер не испугался, хотя наверняка успел разглядеть и ставшие вертикальными зрачки, и изменившийся цвет глаз. Он и не такое видел. Раз и навсегда решил для себя, что Зверь – шефанго, так что теперь его, наверное, и «грау» не проняло бы.
– Если мне понадобится помощь, профессор, – ну вот, блин, даже по голосу слышно, что он злится, – уверяю вас, я не постесняюсь обратиться за ней.
– Ну и славно. – Лейдер ничуть не смутился. – Вольф, пойми меня правильно. Ты взял на себя работу с тяжёлыми пациентами. У тебя осаммэш, устойчивая психика, огромная работоспособность, но при этом высокий уровень эмпатии. А последнее в нашей работе необходимо, но очень опасно. Я искренне рад твоим успехам и не сомневаюсь в твоем благоразумии, но сегодня ты действительно показался мне… встревоженным. Тебе стоило усилий сосредоточиться на теме семинара. И эти картинки… интересный образ.
– Вот именно, – ответил Зверь после паузы, недолгой, но глубокой, затягивающей в себя, как зыбучий песок. Интересный образ. Акулы б сожрали этот метроном, невесть откуда взявшийся в голове и прорывающийся на бумагу, на экран кундарба, на золотистый песок дорожек больничного городка… – Вот именно. Мне он тоже кажется интересным.
По стенам вновь заскользили блики стреляющих сквозь листву солнечных лучей. Ожила застывшая на лице Лейдера улыбка.
– Тяжелее всего преподавать художественным натурам. Эмпатия, м-да. Ну что ж, Вольф, не смею более задерживать. Рад слышать, что у тебя всё в порядке.
– Всё в порядке, профессор.
«Просто я голоден, профессор. Я голоден…»
* * *
За окнами стояли ранние сумерки, но в пустой ординаторской были включены все лампы, включая напольные и подсветку в кухонной зоне. На обеденном столе рядом с пустой чашкой валялась пластинка кундарба. На журнальном столике стоял стакан, тоже пустой. Два влажных круга, оставленных его донышком, подсыхали на широком диванном подлокотнике. Из-под кресла предательски выглядывала матерчатая туфля. Одна. О местонахождении второй можно было только догадываться.
Остановившись на пороге, Зверь огляделся. Почувствовал, как дёрнулась бровь, и попытался взять себя в руки.
Вовремя. Потому что двери за спиной разъехались в стороны, и не успей он привести нервы в порядок, Айтону Пачосику, так внезапно ворвавшемуся в ординаторскую, достался бы удар пяткой в нос.
И это при удачном стечении обстоятельств. При неудачном…
Нет, думать про неудачное стечение обстоятельств было слишком соблазнительно.
– Я сейчас, сейчас… – Пачосик заметался по комнате, погасил свет на кухне, вытащил из-под кресла одну туфлю, из-под дивана – другую, сунул чашку и стакан в посудомойку, кундарб – в карман. – Уже порядок, видишь?
Ногой он умудрился подпнуть в сторону дивана робота-уборщика, который и так не бездействовал, деловито шуршал по полу в поисках чего бы сожрать. Машинка взмыла под потолок и растерянно там зависла. Правильно, что ему делать наверху? Воздух он уже ионизировал – с утра это сделал, мыть и чистить на потолке нечего, а с пола, где есть чем поживиться, Пачосик его согнал.
Бровь дёрнулась снова.
Штез эльфе, да что такое с нервами?
– Айтон, – произнёс Зверь негромко, – не испытывай моё терпение.
– Я же прибрался!
Если б не разбрасывал вещи, и прибираться бы не пришлось. Но этот аргумент был слишком очевиден, поэтому Зверь не стал к нему прибегать. Человек, который не понимает, что чисто там, где не гадят, не заслуживает ни дискуссии, ни объяснений. Достаточно того, что он знает: Вольф фон Рауб не любит беспорядка в ординаторской.
Было бы достаточно, если б Пачосик вспоминал об этом до того, как устроить беспорядок.
Уборщик разглядел наконец пятна на подлокотнике и радостно на них спикировал.
– Почему обувь не в раздевалке?
– Это сменная. Уличная в раздевалке. А я новые туфли разнашиваю, – Пачосик продемонстрировал туфли в руках, спохватился и поднял ногу, – в смысле эти, а не эти. Я в театр сегодня… собирался, – закончил он убитым голосом.
– Ты что, думаешь, я оставлю тебя на внеурочное ночное дежурство? – Злость сменилась любопытством, и Зверь от души приветствовал эту перемену.
Доктор Пачосик страдает из-за того, что доставил неприятности интерну фон Раубу. Это правильно – все, кто доставляет ему неприятности, должны страдать. Но доктор Пачосик, кажется, полагает, что полномочия интерна фон Рауба не ограничены ни правилами клиники, ни иерархией, ни даже здравым смыслом.
Это тоже было бы… нормально. Более-менее. Если б такие фантазии рождались только в голове у доктора Пачосика. Но неверное представление о возможностях Вольфа фон Рауба сформировалось у всех сотрудников отделения, за исключением разве что профессоров.
– Так я пойду? – Пачосик мялся с туфлями в руках. Подвоха в вопросе он не заметил, и это нежелание осознать ненормальность ситуации снова начало раздражать.
– Иди. – Зверь вздохнул.
– А, кстати, – взмах туфлей, вернувшиеся в голос энтузиазм и вера в лучшее, – я же закончил последнюю историю для праздничного выпуска. Всё в твоей почте.
– Мит перз… – Зверь сцепил руки за спиной и уставился на доктора исподлобья. – Айтон, кто у нас редактор журнала?
– Морьеро.
– Так с хрена ли твои рассказы в моей почте, а не в его?
– Если тебе понравится, Морьеро их в выпуск поставит, а если нет – не поставит. Проще сразу тебе прислать.
– Ну офигеть. Катись в свой театр.
– Хорошей ночи. – Пачосик прощально взмахнул туфлями и вымелся в коридор.
Двери бесшумно сомкнулись, оставив Зверя наедине с роботом-уборщиком.
– Предлагаю считать, что хотя бы по поводу журнала он дал приемлемый ответ, – пробормотал Зверь.
Робот не возражал. Взлетел с подлокотника и вернулся на пол, искать мусор или воображать, что нашёл. Роботы со Зверем вообще никогда не спорили. От людей такого отношения почему-то не хотелось.
Адан Морьеро, главный редактор «Еженедельника клиники Тройни» – название придумал во времена оны сам Роджер Тройни, поэтому никто никогда не сменил бы его ни на какое другое, – принял бы одобренные Зверем рассказы не потому, что поддался заблуждению о его неограниченных возможностях. Морьеро, хвала богам, не работал на кафедре духовно-социальной реабилитации, вообще не имел отношения к лечению душевных болезней и под влияние слухов и суеверий не попал. Просто понравившиеся рассказы Зверь взялся бы проиллюстрировать. А не понравившиеся – не взялся бы. Рассказы же с картинками в праздничном выпуске журнала – совсем не то, что рассказы без картинок.
На непраздничные выпуски это правило тоже распространялось, но в них меньше места отводилось под ерунду, а ерунда состояла в основном из заметок о жизни клиники, а не из литературных опусов сотрудников.
Попробовал бы Зверь хоть раз покочевряжиться и отказаться иллюстрировать заметки! Да его б сожгли, даже не задушив перед тем, как развести огонь. Никакая репутация не спасла бы, никакой осаммэш. Внутренние новости, касающиеся только сотрудников и только сотрудникам интересные, – это было святое.
А творчество на отвлечённые темы… ну подумаешь, творчество. Каждое отделение, каждая кафедра могли похвастаться своими талантами. И хвастались. Но не сравнить же выдуманное из головы с реальными событиями, произошедшими с тобой или людьми, которых ты хорошо знаешь.
Вольф фон Рауб, и когда же это ты успел стать незаменимым иллюстратором журнала? Три месяца работы разве достаточный срок?
Эльрик сказал, в клинике Тройни считали, что у них должно быть всё лучшее. А поскольку слова с делом здесь не расходились, всё лучшее в лучших же традициях древних диких времен хваталось и утаскивалось в гнездо, где и присваивалось постепенно или сразу.
Это походило на правду. Самого Зверя никто не хватал и не тащил, в гнездо он, можно сказать, сам залез, но поскольку рисовал действительно лучше многих, Морьеро счёл его единственно приемлемым иллюстратором для еженедельника. Теперь всё. Никуда не денешься, надо рисовать.
Что ж, относительно очерёдности рассылки своих опусов Пачосик и правда дал приемлемый ответ. Не вполне удовлетворительный, но достаточный.
С отношением же… остальных.
Или с восприятием?
Или с их иллюзиями и заблуждениями?
В общем, непросто это было.
В клинике Тройни действительно считали, что у них должно быть всё лучшее. Ну так у них и было всё лучшее.
И Вольф фон Рауб.
Пустая ординаторская, пустой пульт дежурного, пустая сестринская. А вспомогательного персонала здесь никогда и не было. На Этеру от низкоквалифицированного труда отказались, когда магия стала естественной и необходимой составляющей жизни.
Зверь магом не был. Единственный, наверное, обитатель населённых людьми территорий Этеру, не владеющий магией даже на детсадовском уровне, не способный освоить даже начала телекинеза.
И всё-таки вот уже два с половиной месяца по ночам он оставался в отделении один. То есть единственным сотрудником. Ещё были роботы, внимательные, заботливые трудяги, они присматривали за пациентами, климатом, состоянием оборудования, даже за тем, всё ли в порядке с мебелью. Без них Зверю пришлось бы сложно. Но не в том, что касалось пациентов.
О пациентах он знал всё, всегда, каждое мгновение, пока находился на территории клиники. Учитывая, что он тут и жил, и учился, отделение могло пустовать большую часть суток. Индивидуальные и групповые занятия не требовали от врачей постоянного присутствия, но Тройни, позволивший ему (или рекомендовавший?) работать в одиночку, счёл, что полностью освободить остальных от рутинных обязанностей будет перебором.
Тут-то и была зарыта собака.
Глава и владелец клиники на все ночные смены отдал отделение духовно-социальной реабилитации новичку-интерну. Этого оказалось достаточно, чтобы интерна вообразили наделённым всеми мыслимыми и немыслимыми полномочиями, за исключением только увольнения профессоров. Да и то… не факт.
Ладно хоть относиться хуже не стали.
Честно говоря, относиться стали даже лучше, притом что с самого начала приняли хорошо. Так уж тут заведено – все новые сотрудники по определению ни в чём не уступают старым. Хотя бы потенциально не уступают. Все – энтузиасты, все убиваются за идею, каждому Гиппократ лично руку бы пожал.
Гиппократа тут не знали, однако знали Дарния, бога медицины и создателя основ медицинской этики. Так вот с Дарнием нынешние коллеги Зверя были на короткой ноге. Называли его по-разному, но споры относительно имён и способов почитания богов, имеющих схожий функционал, разрешились задолго до основания Роджером Тройни своей клиники.
Когда все под одним богом и все стремятся к одной цели, новых людей считают единомышленниками просто потому, что других не ждут. А потом оказалось, что бог имеет на Зверя какие-то свои планы и в соответствии с планами отметил его особым талантом. Быстро это выяснилось – двух недель от поступления в интернатуру не прошло.
Ну и началось.
Эльрик спросил, почему именно реабилитация душевнобольных. Ему было интересно.
Просто любопытство. Вопрос без подвоха.
Зверь начал привыкать к таким вопросам ещё в Саэти, и привычка нравилась. Эльрик не имел в виду: «Ты же людоед, почему тебе не работать там, где людям больно?» В клинике были и такие отделения. Тоже, кстати, реабилитационные. Восстановление после тяжёлых травм причиняло боль, несмотря на магию и талант врачей, а тяжёлые травмы отнюдь не были редкостью. Количество экстремальных видов спорта и просто опасных развлечений росло прямо пропорционально техническому прогрессу.
На Земле существовала та же зависимость.
Так вот, Эльрик спрашивал не о том, почему Зверь выбрал для работы место, где нечем было поживиться. Он спрашивал лишь о том, почему Зверь решил помогать сумасшедшим – душевнобольным – вернуться в обычную жизнь.
Ответ лежал на поверхности. Здесь не знали, что «сойти с ума» означает «утратить разум»? И это было интересно. Разум невозможно утратить, можно лишь изменить способы его применения. Кто-то переставал пользоваться им для обслуживания тела и лежал колодой, игнорируя окружающую действительность. Кто-то, наоборот, задействовал ум и инстинкты на максимальных оборотах, в форсированном режиме, доводя тело до полного истощения. Между этими крайними состояниями было множество промежуточных, но во всех случаях речь шла о больной душе, а не о болезнях разума. Даже когда причиной были органические повреждения мозга, сказывались они, по мнению здешней медицины, на душе. Проблемы же физического тела и нарушение мышления были следствием проблем души. Которую и нужно было лечить в первую очередь.
Подход почему-то заворожил. Сначала своей нелепостью. Потом – обоснованностью. Потом – парадоксальностью.
Зверь не верил в существование душ, но система работала.
А ему нравилось выводить людей из иллюзий в реальный мир. И если уж всё-таки говорить о боли, то боль физическая не шла в сравнение с той, которую испытывали его подопечные, осознавая своё положение.
Инстинкт любого живого существа – избегать боли, не важно, физической или душевной. Сбежать от неё обратно в непонимание Зверь людям не давал, и у них не оставалось выбора, кроме как преодолеть болезнь или принять её и научиться использовать себе во благо. Чем им было больнее, тем сильнее они стремились к излечению. Или к исцелению.
