скачать книгу бесплатно
– Да, конечно, для меня это не составит труда.
Мистер Гилберт галантно приоткрыл дверь, но Мадаленна так отчаянно замотала головой, что скромная подвеска в виде серебряного пересмешника чуть не соскочила с цепочки на щербатый пол. Нет, только не ее еще один ночной кошмар во плоти.
– Благодарю, однако я смогу дойти сама.
– Но тебе же так далеко идти! – возразил мистер Смитон, и Мадаленна судорожно приготовилась к тому, что и его товарищ примется уговаривать ее, однако мистер Гилберт только махнул рукой в примиряющем жесте.
– Отлично понимаю. В такой прекрасный день просто грех трястись в душной машине. Я и сам бы прогулялся, но автомобиль просто сгорит, если останется на этом солнцепеке.
Он легко перескочил через живую изгородь; вдалеке Мадаленна услышала, как зафыркал автомобиль, а потом шины шаркнули по гравию, и тот, рассыпаясь и шурша, полетел на зеленую траву.
Что-то сродни уважению поднялось у нее внутри; первый раз за долгое время посторонний человек понял ее мысли, и это обрадовало ее, а не насторожило. И все равно, она была рада, что этот человек ушел, и больше ничего не мешало ее разговору со старым садовником.
Она поправила плед, подложила подушку под голову и налила еще одну чашку кипятка. Почему-то нежной Мадаленна могла быть только наедине. На людях что-то ломалось в ней, вся мягкость и ласка испарялись, и сама себе она напоминала сломанную и бездушную куклу с механическими движениями.
– Как вы себя чувствуете, мистер Смитон?
– Хорошо. – обнял ее садовник. – А с тобой еще лучше.
Мадаленна улыбнулась и посмотрела на потолок; где-то там всегда носился туманный образ старого мистера Стоунбрука с голубыми глазами и теплыми руками. Тяжело было видеть в живом постоянное напоминание о том, другом, кого больше не было и не будет никогда, но Мадаленна знала, что ее ноша была бы ее в сто раз тяжелей, не будь рядом с ней мистера Смитона и его ласкового взгляда из-под серебряных очков.
– Хильда все так же устраивает концерты?
– Как и всегда.
– Можете тебе все же стоит переехать в общежитие?
– Вы прекрасно знаете, что это невозможно.
Подоткнуть плед, убрать со стола и разжечь камин даже в середине лета становились для нее такими приятными занятиями, что Мадаленна даже не замечала, как все это делала.
– Но твоя мама как-то же жила с Хильдой до тебя? Неужели сейчас это невозможно?
– Нет, не жила. – пожала плечами Мадаленна и вытряхнула крошки со стола в окно. – Разве это можно было назвать жизнью? Понимаете, мистер Смитон. – она присела на табуретку около его качалки. – Я не могу сейчас ее оставить. Нужно немного подождать, когда вернется отец, и тогда я сразу уеду в Лондон.
– Но он же снова уедет на свои раскопки, Мадаленна.
– Уедет. Но тогда маме будет уже легче.
Мистер Смитон громко вздохнул и провел грубоватой рукой по ее локонам. У него на руках была вечная земля, но она никогда не боялась в ней запачкаться, такими мягкими они были. У Бабушки всегда были холеные руки, но она ни разу не погладила ими свою внучку.
– Они привязывают тебя к себе, Мадаленна.
– Привязывают. – помолчав, она согласилась. – Но я уеду. Когда-нибудь я все равно уеду.
Глава 2
Мадаленна не могла заснуть. Часы на первом этаже пробили три часа ночи, а она недвижно лежала в кровати и смотрела на беленый потолок, на котором растекалось желтое пятно – в этой части дома протекала крыша, а миссис Стоунбрук наотрез отказывалась звать мастера, считая, что они только и ждут минуты, чтобы взять и украсть что-нибудь ценное из дома.
Ночью начался дождь, и Мадаленна слушала, как капли медленно стучали по дырявой кровле и представляла, как ее комната постепенно наполняется водой, и она плывет на своей кровати куда-то очень далеко, за отцом, и страшный, черный корабль наконец нагоняет ее, и… Потом воображение устало, и Мадаленна открыла глаза.
Такое с ней случалось и раньше. Вся она становилась будто натянутой струной, и ей казалось, что одно неосторожное движение может разорвать ее напополам; внутри что-то будто бы нагревалось, а мысли выскакивали друг за другом, словно неосторожные конфетти из хлопушки. В такие ночи не помогал даже настой липы, и Мадаленна, промучившись до шести утра, вставала раньше всех и с тяжелой головой шла на кухню. проверять все ли готово к завтраку.
Раньше такие ночи случались с ней раза два в месяц, но с тех пор, как мечта о переезде в общежитие рассыпалась вдребезги, она каждую неделю просыпалась, смотрела в темноту невидящим взглядом и думала, и причин для раздумий было немало.
Окно распахнулось от порыва ветра, и Мадаленна, откинув одеяло, подошла к подоконнику. Ранние летние рассветы исчезли до следующего июня, и небо все еще было темным, бархатным, и только на западе бледно светлела уходящая луна. Заново ложиться не было смысла, и она накрылась пледом и поудобнее устроилась на подоконнике, наблюдая за тем, как темные ветки деревьев тускло отражались в куске зеркала.
Воспоминания о прошлом перемешивались с мыслями о будущем, но Мадаленна только хмурилась и тихо барабанила пальцами по стеклу. Мечты о работе искусствоведом и музее Альберта и Виктории растворялись каждый день в тумане и облаках, и она все реже и реже завороженно смотрела на фотографии из «Мира искусств».
Мадаленне было непривычно растравлять себя несбыточными надеждами, и, несмотря на свою некоторую сентиментальность, каждый день она чувствовала, как рациональность и прагматичность медленно, но верно вставали на место привычной восторженности и наивности.
«Завтра будет новый день», – подумала Мадаленна и вздрогнула при мысли, что этот день уже наступил, и, значит, придется снова думать о завтраках, обедах и ужинах, накладных и векселях, об уроках для мальчика с Сэнт-Лоунс и девочки из отеля «Плаза-Дойм» и деньги, деньги, деньги. Одной половине дома их вечно не хватало, зато другая – купалась в них и не намеревалась делиться, но даже если у миссис Стоунбрук вдруг и проснулась бы нежданная щедрость, Мадаленна не взяла бы ни копейки.
Отец уезжал и просил позаботиться ее о матери, но она вовсе не предполагала, что найдет маму неотрывно смотрящей в окно, а у ее ног будут валяться горкой неоплаченные счета. Хильда Стоунбрук всегда считала было эмоциональную итальянку – простолюдинкой, а саму Мадаленну – плодом мезальянса, а потому поклялась не давать ни пенса на их жизнь.
Но годы шли, и миссис Стоунбрук не молодела, и удары сбивали ее с ног, и Мадаленна все же осталась с мамой в поместье, а папа уплыл на корабле туда, где не было ни счетов, ни тяжелых взглядов. Острые скалы и ледяные ветра притупили темперамент Аньезы, и вместо заливистого хохота она только робко улыбалась и виновато смотрела на Мадаленну, а та мрачно поглядывала на сухой сад и думала, что еще несколько месяцев, и она обязательно сбежит.
Месяца сменялись годами, а Мадаленна все так и жила в этом угрюмом замке, который с каждым днем все больше и больше напоминал изощренную тюрьму, из которой было не сбежать.
Иногда ей казалось, что спасение будет совсем близко. Сначала таковой казалась танцевальная школа с их гастролями по стране, но миссис Стоунбрук заявила, что если еще смирилась с мезальянсом, то внучку-хористку не потерпит в своем доме; потом Мадаленна записалась в кружок шахмат, она даже начала зарабатывать на местных турнирах, но тогда уже Аньеза всерьез забеспокоилась за ее зрение и почему-то решила, что так Мадаленна обязательно заработает себе стресс.
В конце концов она смирилась со своим положением и ждала с нетерпением окончания школы и поступления в университет, но и тут Бабушка настояла на том, чтобы она переехала в другое крыло, даже отвела ей три комнаты, но наотрез отказалась отпускать внучку в общежитие.
Слово Бабушки для Мадаленны ничего не значило, и она поначалу даже не собиралась обращать на нее внимания, но потом она наткнулась на умоляющий мамин взгляд, и разговор о хозяйке и экономки дома решился сам собой.
Она дернула плечом, и плед упал на ковер; его давным-давно надо было подлатать, но нужных ниток не находилось, и Мадаленна уже привыкла к проеденной молью дырке, которая увеличивалась каждый день.
Чем ближе приближался рассвет, тем сильнее ей хотелось спать. Часы в гостиной пробили пять утра, и она, чуть не упав на пол, слезла с подоконника и набросила на плечи халат.
Она никогда не любила подолгу спать, а может просто не привыкла – сколько она себя помнила, ее всегда рано будил отец, потом на смену ему приходила мама, а когда ей исполнилось десять лет, в комнату стала заглядывать горничная миссис Стоунбрук и медовито заявлять, что «мисс Мэдди пора вставать».
Мадаленна терпеть не могла посторонних людей, и с трудом терпела прислугу в общих комнатах, а потому она была готова вставать хоть в пять утра, только бы ничья посторонняя тень не возникала на пороге ее комнаты.
Тихо растворив дверь, Мадаленна спустилась на кухню и налила воды в большой железный таз; вода была студеной, но она никогда не умывалась теплой по утрам, оставляя такую роскошь на вечер. Теплая вода уводила мысли куда-то очень далеко, все словно накрывалось прозрачной вуалью, и жизнь казалась вполне сносной. Возможно вечерами такое настроение и способствовало хорошему сну, но утром Мадаленне нужен был холодный ум и спокойствие.
Старые счета лежали на столе, их никто не забрал с прошлого вечера, и скоро посыльный Джорджи должен был привезти новые. С маленьким почтальоном у Мадаленны сложились наилучшие отношения; старую миссис Стоунбрук он побаивался и считал ведьмой, впрочем, как и все в городе, Аньезу считал немного странной, а вот к Мадаленне он будто бы тянулся, и всегда стремился рассказать о своих достижениях или показать своего нового жука.
Джорджи, в отличии от своих сверстников, никогда не заталкивал насекомых в коробки и не наблюдал за ними из пустого любопытства; он строил им отдельные дома из веток и коры, кормил остатками ужина и завтрака и мечтал завести енота и стать ветеринаром. Словом, с мальчиком они замечательно общались, и он был одним из немногих, кто скрашивал ее существование в Портстмуте.
Поставив чайник на газовую плиту, Мадаленна поднялась обратно в свою комнату, разбирая по дороге конверты с почтой – счета она просматривала сразу же, а потом осторожно заглядывала в письма, надеясь увидеть знакомый почерк отца; каждый раз письма не было, и каждый раз Мадаленна надеялась, что письмо там будет.
Это была небольшая игра с подсознанием, и не успевала она расстроиться, как заново заставляла себя верить в то, что письмо придет неожиданно, например, когда она будет стирать белье и рассчитывать бюджет на следующую неделю.
Счета от бакалейщика и за свет она положила себе на стол – их надо было оплатить немедленно; квитки за газ и налоги на землю она прикрепила к туалетному зеркалу – там она точно их не забыла бы, а все остальную почту она даже не стала просматривать, все равно там были только рекламные проспекты, журналы и не было заветного письма.
Мадаленна присмотрелась к горизонту; там слабо вставало солнце, и серый туман над рекой окрасился в светло-оранжевый, такое же платье было у Аньезы, когда Мадаленна была еще маленькой. Солнце все еще грело, и Мадаленна с удовольствием приоткрыла ставни и высунулась наружу. Сегодня должен был быть знойный день, и трава потянулась к небу, пока сухая пыль еще не превратила ее в жухлый гербарий.
Быстро причесавшись и просунув руки в сарафан, она незаметно выскользнула в сад. Каждый раз она пробовала описать рассвет словами, и ни разу у нее не получалось, казалось, природа была слишком эфемерной, чтобы заковывать ее в слова и листы, и каждый раз Мадаленна жалела, что не умеет рисовать. Как бы она ни пробовала, кисточки только портили холст, и краски смотрелись такими плоскими и неинтересными, словно их рисовал ребенок, и вот тогда она взялась за ручку и бумагу.
Слова сначала выходили корявыми, и временами Мадаленна впадала в отчаяние от того, что не может написать ни строчки, но потом какое-то слово начинало вертеться у нее в голове, потом она слышала целую фразу, и тогда рассказ получался сам по себе, будто и не она его написала, а кто-то взял ее руку и написал за нее непонятные символы.
Мадаленна не гордилась своим призванием – слишком боялась впасть в гордыню – и только не расставалась с блокнотом и ручкой. Однажды она упустила такую замечательную фразу, решив, что вспомнит ее потом, но потом пришло, а фраза забылась, и до сих пор она все так же старалась ее вспомнить, и ничего не получалось.
«Рассвет плыл над водой», – вдруг пронеслось у нее в голове, и Мадаленна быстро достала блокнот; тут на разорванных и помятых листках клубилось много несвязных реплик, каких-то сбивчивых диалогов и странных слов, которые она сама придумывала, и сюда же Мадаленна поместила свою новую находку. «Рассвет плыл над водой». Или лучше «Рассвет плыл над туманом». Или и вовсе «Туман плыл над рассветом». Но почему же все «плыл» и «плыл»?
Мадаленна осела на землю и хмуро посмотрела на сад – солнце медленно освещало старую яблоню, и зеленая трава мягко гнулась от легкого ветра. Да, с каждым днем желание уплыть отсюда нарастало в Мадаленне, и, видимо, на подсознательном уровне она писала о воде и кораблях даже там, где их не должно было быть вообще.
С психологией Мадаленна была знакома не так хорошо; миссис Стоунбрук считала это предмет ересью, и придумывала ей всяческие дела на среду и пятницу, чтобы она опаздывала на лекции, но в новом семестре Мадаленна была настроена решительно и не намеревалась пропускать хоть одно занятие. Если же она смогла найти отговорку для походов в теплицы, значит, и здесь все у нее получится.
Солнце постепенно пригревало все сильнее, и когда из дома раздались первые звуки жизни, Мадаленна быстро отряхнула платье от земли и через минуту стояла в холле дома. Тревога была ложной – в это раннее утро проснулась только Аньеза и неторопливо подстригала в зимнем саду разросшиеся кусты можжевельника, изогнутые причудливыми формами.
Пожалуй, эти кусты были единственной настоящей зеленью во всем поместье; по мнению миссис Стоунбрук подобные ансамбли придавали дому сходство с Версалем. Мадаленна подобного сходства не видела, ей они напоминали уродливые скелеты, но Бабушка и слушать ничего не желала, и только заставляла Аньезу их постоянно поливать и стричь.
– Ты сегодня рано, дорогая. – мягко улыбнулась Аньеза и поцеловала ее в щеку. – Не могла уснуть?
– Нет, я выспалась. Просто решила пораньше встать. Джорджи еще не приходил?
Мадаленна ненавидела врать маме, однако со временем она приучила себя к мысли, что это была не ложь, а просто забота. Аньеза и так слишком сильно тосковала по Италии и по мужу. И если бы она еще узнала и про бессонницу, вряд ли бы ее нервное состояние оставалось таким же ровным.
– Нет, он, наверное, проспал. Говорят, вчера у его брата был День Рождения.
– Конечно, – легко хлопнула себя по лбу Мадаленна. – Я же сама прислала Тобиасу открытку. Вчера был слишком странный день. – нараспев протянула она, медленно просматривая счеты на журнальном столике; иногда ей казалось, что весь дом состоял из счетов.
– Снова налоги? – робко спросила Аньеза; с деньгами она всегда была немного нерешительной. – Кажется, мы недавно платили, разве нет?
– Да, но это были за электричество и газ, и было это в прошлом месяце. Это повару и горничным.
– Боже, сколько же денег приходится отдавать! – нервно рассмеялась Аньеза и нечаянно отстригла конец странной фигуры. – Ой, как считаешь, Бабушка заметит?
– Не думаю. Просто приклей ее обратно, разницы все равно не будет. Они и так были как неживые.
Аньеза снова рассмеялась и украдкой посмотрела на дочь. Та задумчиво крутила конец своей косы и что-то подчеркивала в странных бумажках.
Если бы Аньезе быть хоть немного предприимчивее; если бы ей быть не здесь, а в родной Тоскане! Тогда бы она мигом принялась за свою милую девочку, разрешила бы ей все что угодно, и у той наконец пропало вечно нахмуренное выражение лица.
Аньеза прекрасно помнила, какими смеющимися были глаза у маленькой Мадаленны; хрупкие искорки плясали там, и она всегда хохотала, словно ее кто-то щекотал. А потом они переехали в этот страшный дом, и девочка словно потухла, словно ее сияние кто-то взял и накрыл колпачком. Теперь она уже редко смеялась, только мрачно улыбалась, и все время что-то высчитывала, высчитывала…
«Моя дочка не обязана быть вашей экономкой», – сказала тогда Аньеза миссис Стоунбрук. «Если хочет жить в моем доме и питаться за свой счет, обязана», – ответила миссис Стоунбрук и так злобно сверкнула глазами, что Аньезе захотелось схватить девочку в охапку и бежать, куда глаза глядят. Но карманы Аньезы были пусты, а все деньги Эдварда становились собственностью Бабушки, и Мадаленна, маленькая Мадаленна, вдруг взяла маму за руку и, глядя старухе в глаза, согласилась быть и экономкой, вести хозяйство. Плод мезальянса, так всегда называла ее злобная Бабушка, а Мадаленна только угрюмо смотрела в потолок и сжимала зубы, а Аньеза плакала от боли и бессилия.
– Не беспокойся, мама, я разберусь с этим. – Мадаленна быстро поцеловала Аньезу и уселась в кресло. Аньеза присмотрелась к платью дочки; она определенно его уже видела на ней когда-то очень давно.
– Милая, я помню откуда-то этот сарафан.
– Да, я нашла его сегодня с утра. – рассеянно отозвалась Мадаленна; цифры отчаянно не хотели складываться вместе. – Не нравится?
– Очень нравится. Только ты ведь знаешь, как Бабушка относится к подобному…
– Я переоденусь.
Хуже цветов миссис Стоунбрук ненавидела старую одежду и требовала, чтобы каждый день и Аньеза, и Мадаленна появлялись непременно в новых нарядах, даже не задумываясь, откуда они смогут их взять. Подобное самодурство изводило Мадаленну, и она давно бы сказала все, что думала об этом, если бы не указания доктора и опасность в виде еще одного припадка. Мадаленна не любила Бабушку, но желала ей только здоровья.
– Ты вчера была на пристани?
Мадаленна была готова и одновременно не готова к этому вопросу. Она знала, что Аньеза спросит ее об этом, но понятия не имела, что сказать. Врать она не могла, а сказать правду было слишком неудобно.
Мама ни словом, ни делом ни разу не намекнула, что ей не нравились эти визиты, но Мадаленна все равно чувствовала что-то неладное; ей казалось, что каждый раз Аньеза отпускает ее нехотя.
– Нет.
– Значит, снова в теплицах?
– Да.
Аньеза отложила ножницы и подсела к Мадаленне. Коса ее растрепалась, и, как бы Мадаленна не старалась упрятать отросшую челку в прическу, та падала на виски небольшими завитками, от чего она всегда напоминала Аньезе одну из девушек Россети или Данте; абсолютно средневековая красота.
– Тебе не нравится, что я хожу в теплицы? – прямо спросила Мадаленна.
– Нет. – улыбнулась Аньеза, поправляя сарафан.
– Значит, тебе не нравится мистер Смитон?
– О, нет! Он замечательный человек!
– Тогда я не понимаю, мама. Почему ты всегда огорчаешься, когда я ухожу?
Мадаленна внимательно посмотрела на маму и внезапно заметила две маленькие морщинки около глаз. Обычно такие у всех людей появлялись от смеха, но Аньеза Стоунбрук была исключением.
– Милая, я просто боюсь, что привяжешься к этому человеку. Боюсь, что…
– Что он умрет, и я буду по нему горевать? – твердо спросила Мадаленна. Наконец она смогла произнести это вслух, и, оказывается, это было сложнее, чем она могла предположить.
– Да.
– Наверное. Наверное, так и будет. – пожала плечом Мадаленна. – Но без мистера Смитона… – что-то вдруг встало посреди груди, и Мадаленне вдруг показалось, что она сейчас захлебнется чем-то очень соленым. – К тому же у него почти никого нет.
– Почти?
– Да. Оказывается, что у него есть один хороший товарищ.
– У мистера Смитона? – изумилась Аньеза; слухи о нелюдимости садовника дошли и до нее. – Странно, никогда о нем не слышала.
– А я как раз только и слышала. Вчера еще и увидела.
– Вот как? И что же это за человек?
Мадаленна повернулась к фигурам и посмотрела на уродливые зеленые кусты. Если бы только Бабушка дала ей возможность заняться зимним садом; о, тогда она бы его не узнала, все бы здесь переменилось. Но миссис Стоунбрук была непреклонна, и Мадаленне оставалось смириться с подобной картиной.
Мадаленна отчаянно старалась не думать о недавнем знакомом. Как бы ей не хотелось заявить, что его слова ничего не значили, она не могла сказать подобного и не покривить душой. Слова мистера Гилберта засели где-то очень глубоко и отзывались глухим эхом на все, о чем бы она не подумала.
