скачать книгу бесплатно
* * *
Праздник был в самом разгаре, даже солнце, казалось, радовалось вместе со всеми и мягко освещало своими лучами и клумбы, и нежные цветы. Мадаленна впервые за долгое время чувствовала себя и веселой, и счастливой – обычно эти два состояния никогда не пересекались, и она тоскливо размышляла о том, как сбежать с вечеринки. Но сегодня; сегодня все было по-другому. Людей было много, но никто не толкался, а плавно перемещались из стороны в сторону, и в воздухе раздавался заливистый смех вперемешку с вальсами и некоторыми песнями Билла Хейли. Розовая вата летала над деревьями, в воздухе пахло жженым сахаром, и все ходили обвешенные конфетти и лентами. Мадаленна сначала не хотела оставаться на сам праздник и планировала уехать как только появились первые гости. Но стоило ей залезть в машину, как Аньеза вместе с мистером Смитоном вытащили ее оттуда, пригладили платье и приказали хоть несколько часов не думать ни о проблемах, ни о делах, а просто отдохнуть. Мадаленна пыталась сопротивляться и пробовала возразить, что она устала от толпы, но мама не приняла никаких возражений, и мистер Смитон взял ее под руку и отправился вместе с ней на прогулку по красным и желтым дорожкам.
– Вроде бы вполне неплохо. – жмурясь от удовольствия заявил садовник, смотря на все великолепие. – Даже очень неплохо. Согласна, Мадаленна?
– Вы набиваетесь на комплименты, мистер Смитон? – она рассмеялась и поправила съехавший галстук. – Все замечательно!
– Тогда поверю тебе на слово.
Верить на слово не пришлось, ибо как только он обернулся поправить гирлянду, то несколько молодых людей очень громко выразили свои восторги по поводу всего происходящего, а в особенности «прекрасного витражного купола и симметрии клумб», и садовник порозовел от удовольствия. Молодые люди, видимо, были знакомыми Джона, которого Мадаленна видела несколько раз в толпе. Тот махнул ей рукой, но в следующую минуту его под руку взяла какая-то девушка, и он исчез за поворотом карусели; Мадаленна не расстроилась. Молодые люди топтались на месте и о чем-то беседовали с мистером Смитоном и все время поглядывали в ее сторону, однако она только усмехнулась и отвернулась в сторону. Ей не хотелось ни с кем знакомиться, не хотелось узнавать что-то новое о незнакомцах, и завтра Мадаленна бы сама себя назвала редкостной занудой, но сегодня и об этом она тоже думать не хотела.
– Хорошие ребята, – махнул им мистер Смитон и повернулся к ней. – Это друзья Джона?
– Наверное, – пожала плечами Мадаленна и налила лимонад в высокий стакан. – Он меня с ними еще не знакомил.
– А собирался?
– Собирается. – уточнила Мадаленна. – Мы идем вместе на скачки.
– Ого, – многозначительно кивнул мистер Смитон. – А ты знаешь, что большинство предложений руки и сердца происходят именно на скачках?
– Мистер Смитон!
– Что? Лично я попросил Грейс стать моей женой как раз тогда, когда Малышка Фанни выиграла свой третий забег. Это было… – мистер Смитон задумался и отпил пунша. – Да! Ровно тридцать восемь лет назад.
– Мистер Смитон, – проворчала Мадаленна. – Вы же сами сказали мне, чтобы я отдыхала, так?
– Да, сказал. И?
– Тогда никаких разговоров о браке!
– Отлично, тогда я приглашаю тебя на танец.
Мадаленна еще ничего не успела сказать, как садовник закружил ее в чем-то одновременно похожем и на вальс, и на фокстрот, но Мадаленне было все равно. Ее партнер оказался поразительно способным человеком, и ей оставалось только следовать за его шагами и наслаждаться музыкой.
– Вы очень хорошо танцуете, мистер Смитон. – улыбнулась Мадаленна.
– Я слышу в твоем голосе удивление, дорогая. – притворно нахмурился мистер Смитон, и она покрепче его обняла.
– Только восхищение.
– Так и быть, поверю. – рассмеялся садовник и пригладил ее растрепанные волосы.
Мимо проплывали деревья, люди, фонарики; где-то Мадаленна видела смеющуюся Аньезу, и отстраненно заметила про себя, что давно не видела свою маму такой довольной и сияющей. Аньеза с кем-то разговаривала, и улыбка не сходила с ее лица. Мадаленне вдруг стало очень спокойно при мысли, что мама здесь приятно проводит время. Значит, оранжереи приняли и ее; значит, и она сможет обрести здесь счастье и умиротворение.
– Кстати, насчет восхищения, – опомнился мистер Смитон, когда оркестр пошел на второй круг «Walking my baby back home». – Я не устану удивляться, как ты быстро смогла обернуть этот стенд. И, главное, как красиво! А эти фонарики – просто прелесть!
– Скромно с вами соглашусь, – убаюканная музыкой, тихо проговорила Мадаленна. – Рада, что вам все понравилось.
– И не только мне! – энергично махнул рукой мистер Гилберт, и Мадаленна моментально проснулась. – Все в восторге! Да и Эйдин удивился, как ты смогла так быстро все обмотать, и ведь ничего не отклеивается!
– Мистер Гилберт здесь? – былое спокойствие было потеряно, и Мадаленна обернулась в поисках уже знакомой фигуры. – Разве он любит такие мероприятия?
– Эй, Мадаленна, – мягко подтолкнул ее мистер Смитон. – Не обижай моего друга, он ведь не сноб.
– Я вовсе не хотела его обидеть, мистер Смитон, просто я видела мало профессоров, которые приходят на сельский праздник.
И несмотря на растущее волнение, Мадаленна не смогла не представить мистера Лойтона в мантии и с папкой в руках здесь, в окружении цветов, деревьев и карамели. Зрелище было и нелепым, и милым одновременно, и она с удовольствием рассмеялась, да так заразительно, что мистер Смитон не удержался и подхватил ее смех.
– Он – замечательный парень, мистер Гилберт. – улыбнулся садовник. – Только уж сильно скучает по своему дому. Совершенно не городской житель.
– Зачем же он тогда живет в Портсмуте? – спросила Мадаленна, искоса стараясь разглядеть мистера Гилберта в толпе.
– А он не из Портсмута; хуже, он из Лондона, а вот почему он живет там, я тебе сказать не могу.
– Вы называете его парнем, но полагаю, ему около сорока, разве нет?
– Ну, по сравнению со мной, он выглядит совсем мальчиком, моя дорогая.
– Мистер Смитон, вы снова набиваетесь на комплимент. – укоризненно покачала головой Мадаленна, и садовник, усмехнувшись, склонил голову набок – на этот раз она сказала чистую правду.
Танец закончился, и Мадаленна, стараясь скрыть свою одышку, подбежала к Аньезе. Она знала, что у нее горят глаза, и щеки раскраснелись, и она знала, что мама будет этим довольна – обычно она привыкла видеть бледный призрак своей прошлой Мадаленны. Ее догадки оказались правильными, и мама с радостью поправила оборку на платье и поцеловала в румяную щеку.
– Тебе весело? – радостно воскликнула Аньеза, и Мадаленна в тон ей кивнула головой.
День был в самом разгаре, и Мадаленна с удовольствием вдохнула пряный воздух – возможно, лето и уходило, но уходило ярко, весело, призывая не тосковать по нему, а жить дальше и становиться еще лучше и чище к следующей встрече. Да, Мадаленна обожала лето, и раньше этот праздник наводил на нее тоску, однако сегодня она думала о том, что у нее есть еще целый год до новой встречи, и что она не потратит его зря. Она улыбнулась деревьям, небу и цветам, когда вдруг увидела около живописных веток акаций мистера Гилберта. Он ее не видел, и Мадаленна присмотрелась к нему повнимательнее; ей почему-то хотелось еще раз запомнить его прежде чем она познакомит его с Аньезой. Желание было откровенно глупым, и она мотнула головой – ей было ровно никакого дела до того, как мистер Гилберт выглядел. Он улыбался и о чем-то разговаривал с небольшой компанией, достаточно разношерстной – Мадаленна заприметила и взрослого мужчину в вязаной жилетке, и красивую черноволосую женщину, чья красота буквально выбивалась из толпы и кричала о себе, и девушку-студентку, возрастом близкую к самой Мадаленне. Аньеза поймала ее взгляд и хитро улыбнулась; она сразу поняла, где был недавний таинственный мистер Гилберт.
– Я так полагаю, друг мистера Смитона тот, который в жилетке?
Мадаленна недовольно посмотрела на маму; она тоже знала, что Аньеза сразу поняла, кто есть кто и вовсе не хотела с жаром отстаивать, что мистер Гилберт тот, кто в сером костюме и помоложе.
– Нет, другой.
– Ах, вот тот, – невинно протянула Аньеза и выпустила непослушные завитки дочери на лоб. – Да, вполне похож на тех, кем мистер Смитон любил окружать себя раньше.
– И кем же он любил себя окружать? – рассеянно пробормотала Мадаленна, наблюдая за тем, как Эйдин ловко жонглировал большими персиками.
– О, очень интересными людьми. Лучше посмотри на меня, дорогая, – вдруг шепнула Аньеза ей на ухо, и Мадаленна от неожиданности подскочила. – Сейчас он может посмотреть на тебя, а это не совсем прилично так пристально разглядывать человека, он может смутиться.
– Мама! – возмущенно воскликнула Мадаленна, не обращая внимания на то, что к ней подошел робкий молодой человек с просьбой о танце. – Нет, я не танцую, благодарю. Мама! – повторила она во второй раз, но Аньеза уже смотрела куда-то поверх ее головы и улыбалась.
– Добрый день, мисс Стоунбрук. – раздался около нее знакомый низкий голос, и Мадаленна едва успела подавить в себе непонятно откуда взявшееся смущение.
– Здравствуйте, мистер Гилберт. – небо окрасилось розовым, и Мадаленна посмотрела на мягкие облака. – Мама, познакомься это мистер Эйдин Гилберт, друг мистера Смитона.
– Очень рад. – он радушно пожал руку Аньезе.
– Взаимно. – Аньеза улыбнулась и мельком взглянула на дочь. – Теперь я знаю, о ком Мадаленна мне рассказывала.
– Вот как? – Эйдин казался искренне удивленным, но вовсе не рассерженным. – Надеюсь, только хорошее?
– Я рассказывала о том, как вы смогли меня переспорить, мистер Гилберт, – с трудом выдавила из себя Мадаленна, мысленно напоминая себе прочесть маме лекцию об ужасном поведении. – Я была несколько экзальтированна, поэтому…
Она наконец-то взглянула на него, однако вместо разочарования или сожаления, она увидела только улыбку. Этому человеку очень шла улыбка, мысленно повторила Мадаленна, и, смутившись окончательно, сердито дернула ветку дуба.
– Это еще вопрос, кто кого переспорил, – весело заявил мистер Гилберт. – Я бы солгал, если сказал, что ваши доводы меня окончательно убедили, однако еще несколько минут нашего с вами общения, и я наверняка с вами бы согласился. Впрочем, – он галантно поклонился Аньезе. – Теперь я понимаю, откуда у мисс Стоунбрук такие способности к искусству.
– О, прошу, не смотрите на меня, мистер Гилберт, – простодушно заявила Аньеза. – Это полностью заслуга Мадаленны, мы с отцом к искусству имеем только праздное отношение, а потому такому течению мыслей дочка обязана сама себе.
– Полагаю, это абсолютная правда. – и в его взгляде не было ни тени насмешки. – Мы с мисс Стоунбрук часто разговаривали на разные темы, – но Мадаленна его перебила.
– На отвлеченные темы.
Ей вдруг стало очень неловко переубеждать мистера Гилберта; он вдруг ей показался совсем другим, и прошлая неприязнь испарилась, но довольно сантиментов, холодно напомнила себе Мадаленна; перед ней все так же стоял чужой человек, который мог думать, что знает все ее мысли. И если она даже с Аньезой о многом не говорила, то чем он был лучше ее? У нее вдруг что-то закололо в груди, и когда она посмотрела на мистера Гилберта, внезапно заметила странную тень, упавшую ему на глаза – не то недоумения, не то сожаления; Мадаленне почему-то захотелось сказать, что она сморозила глупость, и они с мистером Гилбертом обсуждали действительно важные вещи, однако странный холод сковал ее изнутри, стоило ей подумать, что чужой человек станет читать ее как открытую книгу. Ошибки надо было исправлять, и отступать было некуда.
– Мы с мистером Гилбертом несколько раз общались на абстрактные темы. – она набрала в себя побольше воздуха. – Об искусстве в целом…
– Или о слабости и силе людей. – внезапно подхватил ее вранье Эйдин и улыбнулся Аньезе. – Очень интересные беседы о целом и малом.
– Именно. – кивнула Мадаленна.
– Полагаю, очень занимательные? – улыбнулась Аньеза.
– Очень. – усмехнулся мистер Гилберт и внезапно обратился к Мадаленне, протягивая персик. – Это вам, мисс Стоунбрук. Скромная награда за ваш великолепный стенд.
– Благодарю. – скупо улыбнулась Мадаленна и приняла теплый фрукт, который так и пах чем-то летним и счастливым. Вот, вот оно – первый запах этого лета, теперь она точно это знала.
– Можете быть уверены, он вкусный, во всяком случае, Джейн его оценила.
– Джейн? – повис в воздухе вопрос, прежде чем Мадаленна мысленно стукнула себя по лбу; это могла быть и его дочь, и его жена – кто угодно.
– Да, – хотела сказать что-то еще мистер Гилберт, но в следующую секунду его позвала та красивая черноволосая женщина, и он поспешно поклонился. – Извините, мне пора.
– До свидания, мистер Гилберт. – быстро проговорила Мадаленна, и прежде чем Аньеза улыбнулась, она стремительно прошла к висячим качелям; ей почему-то было нужно уйти раньше, чем ее собеседник.
Мама села рядом с ней, и Мадаленна была благодарна тому, что она ее ни о чем не спрашивала, предоставляя успокоиться и начать беседу самой. Мадаленна перекатывала персик из рук в руки, когда в конце концов молчание стало невозможным.
– Джейн – это его дочь?
– Не знаю, – пожала плечами Аньеза. – Может. А может жена.
Они посмотрели туда, где стоял мистер Гилберт и о чем-то увлеченно рассказывал двум своим собеседницам, причем девушка помладше так спокойно устроилась в его объятиях, что Мадаленне показалось неловко смотреть на эту семейную сцену. Семья; конечно, это была его семья; отчего-то она совсем не могла предположить, что у него есть жена и дочь. Мадаленне вдруг захотелось рассмотреть тех, кто видел этого человека каждый день; кто не робел в его присутствии и мог заливисто смеяться над его шутками. У него, должно быть, просто замечательная семья, и во рту у нее стало горько, словно она выпила отвар полыни. Интересно, как это было чувствовать себя дома, куда ты ты не пошел и знать, что сзади тебя всегда есть те, кто поддержат и не дадут упасть в яму, который сам себе начал рыть? Ей захотелось поближе прижаться к Аньезе – на этот раз она не была одинока, у нее была ее мама и ей вовсе не хотелось плакать. Может быть, отца, который бы закрыл ее своей широкой спиной у нее и не было сейчас, но была мать, которая могла отобрать лопату.
– Может съедим по леденцу? – поцеловала ее Аньеза.
– Было бы замечательно. – ответила Мадаленна.
И только когда она осталась одна, Мадаленна вдруг поняла, что и на этот раз мистер Гилберт прочел ее мысли и поддержал ее вранье. Она так и не смогла его обмануть, пораженно подумала Мадаленна, и это ее так удивило, что персик чуть не выпал из ее руки, но она мотнула головой, и мысль принудительно исчезла. Ей было все равно, во всяком случае, она на это надеялась.
Глава 6
Теперь Мадаленна точно знала, во что ее пытались обрядить в прошлом сне; белое одеяние оказалось ничем иным, как старым свадебным платьем Хильды Стоунбрук. Этому платью было двести лет, в нем выходила замуж и мать Хильды, и ее бабушка, и все в семье считали, что и Мадаленна пойдет в нем под венец. Платье было красивым – из тонкого шелка, с отделкой из голландских кружев, но вот воротник был стоячим, и даже во сне Мадаленна хватала себя за горло, чувствуя как белые оборки начинали медленно стягиваться на ее шее. Упираться было глупо – она боялась свадьбы, боялась того, что с ней случится после, боялась той неопределенности, которая маячила сразу за поворотом пышной свадебной процессии. Она была давно знакома с Джоном, но не знала о нем абсолютно ничего, и слабо представляла, как они смогут уживаться в одном доме, не понимая друг о друге ничего. Хильда хотела выдать ее замуж, и в своих намерениях она всегда была тверда, а, значит, свадьба с Джоном была вопросом времени. Мадаленна отчаянно старалась найти выход. Каждую ночь она ходила по комнате и перебирала в голове варианты побега; говорят, все пути ведут в Рим, но в ее случае все пути вели в Лондон. Она обожала Портсмут, но жизнь бок о бок с Бабушкой не представлялась ей возможной. И если бы можно было хотя бы на год уехать в университет и поселиться в общежитии, вот тогда, Мадаленна была в этом уверена, она бы смогла найти выход. Старый город Лондон она не любила, но понимала, что если где и искать пути выхода к свободе, то только там, где ее мало кто знал, и фамилия Стоунбрук не была для нее клеймом. Но стоило ей подумать о мутной Темзе, как в воде всплывали лица родителей, и внутри у Мадаленны что-то сжималось в нервный комок – разумеется, она не могла их оставить просто так. Необходимо было дождаться возвращения отца и спокойно обсудить с ним возможность переезда на долгое время.
Временами Мадаленна могла предугадывать ответ родителей на ее вопросы; она заранее знала, отпустят ее погулять дольше обычного, или дадут ей дополнительную порцию – все это был результат особой связи, крепкой и нерушимой, однако на этот раз ее представления были весьма туманными. Она с трудом могла представить, что скажет отец – он мог улыбнуться и сказать, что ей уже давно пора уйти из родительского дома на вольные хлеба, а мог поникнуть, позволяя грусти заполонить синеву глаз и взять ее руки в свои и попросить остаться еще на месяц, а где месяц там был бы и год. Мадаленна была готова принести себя в жертву своим родителям, своему дому, но все чаще и чаще она не могла с точностью ответить себе – не станет ли ее тяготить такой зарок. И все эти размышления вили из нее внутри веревки, заставляя все ночи лежать с открытыми глазами. Мама больше о своем отъезде не говорила, но что-то в доме изменилось. В один вечер Мадаленна видела, как в окнах гостиной быстро перемещалась фигура мамы, она резко жестикулировала, а Бабушка сидела недвижно, а потом вдруг встала, и Мадаленна услышала звон разбитого стекла. Она уже хотела прибежать в комнату, однако прежде чем Фарбер впустил ее, мама вышла, и глаза ее горели гневом, которого прежде Мадаленна никогда не замечала. Она не спрашивала, о чем они разговаривали, однако после того вечера наутро мама не вышла к завтраку и несколько дней оставалась в своей комнате, а к Бабушке снова вызвали семейного доктора. На какое-то время дом затих, и Мадаленна ела в одиночестве, читала газету за завтраком и чаем, и в одиночку следила за тем, как кипятят белье и распределяют продукты на неделю. Бабушка вскоре поправилась, однако как только она появилась за обедом, Мадаленна поняла, в чем было влияние мамы и того разговора – Бабушка не сказала ей ни единого слова; она молчала, пока Фарбер ставил ее чашку; она молчала, пока Мадаленна вставала из-за стола, чтобы открыть окно, но грозе было суждено разразиться, и Мадаленна спиной почувствовала холодный взгляд Хильды. Стоило признать, что от подобного она отвыкла – неделя прошла слишком хорошо, она даже перестала бояться мраморных колонн, и порой они с Фарбером обсуждали прошедший крокетный матч, и вместе с этим она понимала, что подобная идиллия не может длиться вечно, и каждый день Мадаленна была готова к тому, что заслышит на лестнице шаркающие шаги и визгливый голос. Оказалось, что это было несколько труднее, чем она ожидала.
Хильда отбросила поддерживающую руку Фарбера и громко поставила фарфоровую чашку на стол; Мадаленна специально медлила с занавесками и неспешно распутывала шелковые нитки, чтобы как можно позже увидеть колючий взгляд и почувствовать снова ту тоску, от которой хотелось выть. Она ждала окрика или раздраженного вздоха, однако стояла полная тишина, и искоса она увидела, как слуги обменялись испуганными взглядами. Нельзя было бояться вечно, Мадаленна; надо посмотреть страху в лицо. Просчитав до трех, она осторожно опустила занавески, обернулась и чуть не отшатнулась – подобной ненависти во взгляде она не видела никогда. С того момента, как редкие удары стали приключаться с Бабушкой все чаще и чаще, она все сильнее уверялась в том, что ее хотят убить в собственном доме. Она посылала целые письма Эдварду, рассказывая как его дочь и жена пытаются отравить ее, однако все подобные бумаги сопровождались ежедневными отчетами о ее состоянии от доктора, а потому Эдвард только сильнее забирался в свои ямы с доисторическими тарелками и старался не вспоминать о доме и том, что там творилось. Мадаленна понимала отца; она и сама была бы рада сбежать отсюда, где ее и маму считали и грабителями, и убийцами, но у нее был долг, обещание отцу, и пусть подобное исходило от десятилетней девчонки, она относилась к своим словам с полной серьезностью. После первого припадка у Бабушки могли отказать ноги, но отказала душа, и с тех пор приступы неприязни и ненависти становились обычным делом, но сегодня все было по-другому.
– Доброе утро, Бабушка. – собралась с духом Мадаленна.
Ответа не последовало, Хильда все так же продолжала буравить ее взглядом и следит за каждым ее движением. В какой-то книге Мадаленна прочитала об одной девушке, которая жила в замке из ненависти и обмана, и все никак не могла понять, с какого момента ее жизнь стала напоминать судьбу какой-то Эсмеральды или Шарлотты.
– Фарбер, будьте любезны, принесите еще горячей воды, эта остыла.
На самом деле вода была кипятком, но ей так не хотелось оставаться одной, что она была готова пойти на какие угодно ухищрения, чтобы оставить в столовой хотя бы дворецкого. Фарбер кивнул, и, не говоря ни слова, появился в следующую секунду с новым чайником. Он мешкался, пока менял чашки; медлил, пока ловил немую просьбу послать за Аньезой, но Хильда зло на него взглянула, и дворецкому пришлось уйти. Мадаленна осталась одна с Бабушкой.
– Я налью вам чаю, Бабушка.
Мадаленна посмотрела еще раз на Хильду и постаралась не отвернуться – если бы миссис Стоунбрук могла убивать взглядом, то весь дом, да и Мадаленна заодно с ним превратилась бы в кучу пепла. Но Бабушка таким талантом не владела, а потому Мадаленна снова сосчитала до десяти, и будничным голосом принялась говорить о новых налогах, коммунальных счетах, и что «Клуб Садоводов» готов заплатить десять процентов от ее ренты, если Хильда предоставит им часть своего поместья на ежегодный конкурс «Посади розу». Разумеется, она знала, что Бабушка откажется, сопроводив свою отповедь презрительным кивком, но если бы Хильда узнала об этом от кого-нибудь еще, Мадаленне пришлось бы выслушать целую тираду о том, что она скрывает от Бабушки важные новости и совершенно о ней не заботится. Во всяком случае, так было бы неделю назад, но сейчас Хильда просто сидела и изредка сжимала руки в кулаки, от чего Мадаленне на секунду стало страшно.
– Сколько сахара, Бабушка?
Мадаленна застыла с чайной ложкой в руках, когда в саду вдруг залился песней пересмешник, и она невольно улыбнулась – песни этой птицы всегда ее ободряли. Кто-то считал его щебетанье грустным, кто-то считал его неприметным и хилым, но для Мадаленны не было ничего лучше, чем пение этой птички с серой грудкой. Мадаленна прикрыла глаза, и только заслышав странный звон посуды, она моргнула и едва успела отпрыгнуть, прежде чем кипяток из белой чашки вылился ей на ноги. Вода с шипением пролилась на паркет, и она с ужасом уставилась на пустой фарфор. Это была не случайность; Бабушка не могла улыбаться так жутко и так победно, если бы это была случайность. Глаза Хильды сияли, она с торжеством смотрела на испуганную внучку. Мадаленна хотела бежать и не могла пошевелиться, хотела кричать и не могла проронить ни слова; она только взяла колокольчик и попросила Фарбера принести новую скатерть.
– Сядь, Мэдди. – Бабушка заговорила, и в ее голосе клокотала злость. – Это же была просто случайность, не так ли?
Мадаленна глубоко вдохнула и посмотрела Бабушке в глаза. Как мог жить человек с такой душой; как мог этот человек ходить в церковь и считать на четках, сколько молитв она прочла. Бабушка вдруг предстала перед ней монстром, и ей захотелось зажмуриться и замахать руками, как она делала всегда, когда ей в детских снах приходила страшная колдунья. Глупая Мадаленна, кто же знал, что ведьма живет с тобой под одной крышей?
– Я не думаю, что это была случайность.
– О, вот как?! – Хильда наигранно приложила руки к щекам и недобро улыбнулась. – Ну вы же с матерью изводите меня и называете все случайностями. Так почему я не могу так же?
Это были знакомые речи. Хильда заводила их после каждого приступа, однако в этот раз от разговоров она сразу перешла к действию, и холод прополз по спине Мадаленны. Дом перестал быть домом, и прошлая идиллия показалась Мадаленне такой глупой, что ей вдруг захотелось рассмеяться, громко, во весь голос, и она прикусила рукав платья, чтобы истерика не прорвалась наружу.
– Вы давно хотите от меня избавиться, – продолжала Хильда, медленно раскачиваясь на стуле. – Я это знаю, я все знаю, Мэдди! И твоя мать, о, она такого мне наговорила в прошлый раз! Это она во всем виновата, да! – вскричала вдруг Бабушка и топнула ногой. – Эдвард, мой Эдвард должен был жениться на Мэри Шелтон, а вместо этого он привез в наше поместье какую-то итальянскую нелюдь!
Мадаленна закрыла уши; первый шок прошел, и она посмотрела на ноги – не попал ли куда кипяток и не надо ли что-нибудь перевязать, от такого волнения она вполне могла этого не заметить, а боль она всегда ощущала гораздо позже, чем та наступала. Но все было в порядке, на ноге не было чудовищного ожога; она силой одернула на себе платье и позвонила снова в колокольчик – чтобы принесли завтрак и кашу. Мадаленна хорошо понимала, что на этот раз Бабушка перешагнула тонкую черту, которая раньше отделяла все их семейство от буйного помешательства, но она не давала себе думать об этом сейчас. Если она станет распутывать клубок своих мыслей, которые в конце концов окажутся такими страшными, ей не останется никакого другого выхода, кроме как залиться слезами и спалить дом. Надо взять себя в руки, Мадаленна.
– Ну и что же ты молчишь? – насмешливо проговорила Хильда. – Боишься, что я еще раз на тебя что-нибудь опрокину?
– Я ничего не боюсь, Бабушка.
Она врала. Врала и Хильде, и самой себе. Мадаленна до дрожи в коленях боялась того монстра, который сидел сейчас перед ней и судорожно пыталась вспомнить, запираются ли ее и мамины комнаты на ключ. Только с задвижкой она будет в безопасности.
– Вот как? – Бабушка деланно рассмеялась и дернула колокольчик; Мадаленна знала, что слуги появятся ровно через пять минут – они так же боялись хозяйку поместья в минуты гнева. – Значит, какие мы стали взрослые и независимые, да? Послушай меня, девочка, – миссис Стоунбрук вдруг притянула внучку за воротник так резко, что тот врезался ей в шею. – Ты целиком и полностью зависима от меня, Твоя мать и твой отец ждут не дождутся, когда Хильда Стоунбрук испустит последнее дыхание, но этого не случится! А если и случится, то вы пойдете по миру, ясно? И пока ты живешь в моем доме, ты будешь делать все так, как я тебе скажу! Тебе понятно?
Хильда внезапно оттолкнула внучку от себя, и та едва не врезалась в позолоченную колонну. Если бы Бабушка начала стонать и говорить, что ее никто не любит, и никто не заботится о ней, то Мадаленна наверняка бы расплакалась – ее нервы были на пределе, и все могло бы вызвать слезы. Но своими словами Хильда достигла прямо противоположного эффекта – Мадаленна приосанилась, а на ее лице застыла невозмутимая маска. Ей было больно, было обидно, но допустить, чтобы Хильда видела ее слабость – такого она допустить не могла. Выплакаться надо, обязательно, но не здесь – на чердаке, или в саду, в своем укромном месте, где никто не сможет ее найти. Там она даст волю своим эмоциям, и нарыдается так, что в глазах будет песок.
– Твоя мать наговорила мне невесть что. – продолжала Хильда, не смущаясь Полли, которая медленно пробиралась сквозь лабиринт золотых стульев. – Видишь ли, ты устаешь, поэтому тебе надо раньше ложиться спать! Пыталась давить на жалость, мол, ты не прислуга, а моя внучка! А я вот что скажу, если не хватает времени на домашние дела – уходи из университета, все равно учишь какую-то ерунду.
