скачать книгу бесплатно
– Что ты сегодня наденешь?
Аньеза энергично открыла дверцы платяного шкафа и вытащила оттуда ворох юбок, блузок и платьев; Мадаленна сразу заприметила свое любимое – светло-зеленое из хлопка; она его обожала – и длинные рукава, и вышивку на подоле, и оборки на юбке – обожала и почти не носила, боялась, что слишком быстро износится. Но сегодня был особенный день.
– Вот это. – Мадаленна указала на него, и мама просияла – она его тоже любила.
– Прекрасно, очень тебе пойдет. Тогда одевайся, а позавтракаем прямо там, хорошо?
– Ты поедешь со мной?
– А ты не хочешь?
– Очень хочу! Мы давно с тобой никуда вместе не ходили.
Это была правда. Мама так часто оставалась взаперти вынужденной пленницей и отпускала дочку на свободу, что Хильда привыкла к такому положению дел, и каждый раз, когда они порывались уйти куда-нибудь вдвоем – хотя бы в кино – Бабушка сразу же начинала охать и вздыхать, что ее никто не любит, и никто о ней не заботится, и Аньеза отпускала Мадаленну на свободу, а сама оставалась выслушивать оскорбления и попрекания кровом и едой.
– Вот и славно, – выдохнула Аньеза. – Наконец-то увижу мистера Смитона, а ведь я его не видела… Да! – пораженно воскликнула мама. – Да! Целых два года! Он сильно постарел?
– Не очень. – пропыхтела Мадаленна, стараясь застегнуть пуговицы на ботинках. – Выглядит хорошо, только иногда спина побаливает.
– А что ты хочешь; ему ведь уже семьдесят три, как никак все равно возраст.
– Нормальный возраст. Не так уж и много.
Аньеза пристально посмотрела на Мадаленну и заметила тень, из-за которой ее глаза сразу же потухли. Она всегда скучала по Эдмунду, Аньеза и сама по нему скучала, что уж и говорить, но ее дочка – больше всех. Временами она боялась, что подобная скорбь может перерасти в тоску, и тогда придется опасаться за психическое состояние Мадаленны, но девушка держалась и всеми силами не позволяла горю взять над ней вверх. Нужно было срочно поменять тему, и Аньеза собралась с силами.
– Тогда уж заодно познакомлюсь и с загадочным мистером Гилбертом.
Мадаленна тотчас позабыла тоскливые воспоминания и подозрительно взглянула на маму – та отвернулась к зеркалу так, что ее лица не было видно, но Мадаленна могла поклясться, что она лукаво улыбалась. Ловушка открылась.
– И вовсе он не загадочный. – ловушка закрылась, и Эдмунд Стоунбрук на какое-то мгновение оказался позабыт. – Обычный профессор.
– Но я же должна знать, с кем моя дочь ведет задушевные беседы.
– И вовсе я их не веду. – пробурчала Мадаленна. – Если ты думаешь, что я сама начинаю с ним разговаривать, или… Он сам…
Мадаленна начала громко сопеть, и, несмотря на свои солидные двадцать лет, она понимала, что выглядит сейчас ровно на пятнадцать; это огорчало.
– Милая, ничего такого я не думаю. – успокаивающе проговорила Аньеза и подала ей щетку для волос. – Хорошая беседа, кто бы ее не начал, всегда замечательно.
– Нет, – Мадаленна так быстро провела щеткой по волосам, что чуть не выдернула целый клок. – Нет, это странно.
– Что странно?
– Мама, так не должно быть. Я знаю его всего ничего, а говорю с ним о том, что меня волнует. Это странно и нехорошо.
– Что же тут плохого? Наоборот, ты нашла человека, с которым можно поговорить обо всем, такие люди – редкость.
– Но я же не знаю о нем ничего! – воскликнула Мадаленна, так махнув рукой, что чуть не сбила книги с этажерки. – Знаю, что его зовут Эйдин Гилберт; знаю, что он друг мистера Смитона и профессор в университете, но больше я не знаю ничего!
– Так что же нужно еще знать? – удивленно посмотрела на нее Аньеза, и Мадаленна бессильно опустилась в кресло.
Она и сама не понимала, что ее так пугало в общении с мистером Гилбертом. Он был хорошим человеком, это она знала точно, чутье ее не обманывало; человек с такой мягкой улыбкой и серьезными принципами не мог быть плохим, да и мистер Смитон был на удивление чутким человеком, и в кругу его друзей и знакомых не было ни одного лишнего прохожего. Однако то, как быстро она смогла рассказать о своих страхах и волнениях; то, как быстро откликнулся этот человек на ее невысказанные вопросы и развеял многие сомнения – вот это не могло не пугать Мадаленну. Непонятное чувство, оно заставляло говорить ее с ним, заставляло расспрашивать его, и ничто не могло ее остановить. Мистер Гилберт был хорошим человеком, и от этого все становилось труднее.
– Ты боишься, что привяжешься к нему? – осторожно спросила Аньеза, но Мадаленна сразу фыркнула; нет, подобная идея даже ей в голову не приходила.
– Я его знаю несколько дней, мама. Через месяц он уедет в свой университет, а я о нем и не вспомню.
– Тогда мне самое время с ним познакомиться. – стремительно встала Аньеза и отряхнула платье. – Если ты не хочешь опоздать, давай руку. Мне еще нужно вспомнить, как эта машина заводится.
* * *
Они почти дошли до гаража, когда Мадаленна вдруг заметила странную фигуру в конце двора и изо всех прищурилась, стараясь понять, кого принесло пораньше утром. Однако у Аньезы зрение оказалось гораздо лучше, и пока Мадаленна пыталась признать кого-нибудь знакомого в долговязой фигуре, та толкнула ее в бок и прошептала на ухо: «Эффи Доусен». Мадаленна помрачнела. На ее курсе она если не дружила, то приятельствовала почти со всеми, все ее знали по имени, и наличие взбалмошной бабушки воспринималось просто как данность – у кого не было родственников, за которых не приходилось краснеть. Но жизнь была бы слишком хороша для Мадаленны Стоунбрук, если бы все было хорошо, и каждый день в университет начинался с приветственных улыбок всем и каждому.
С Эффи отношения у нее не заладились не сразу, какое-то время они очень хорошо общались, даже дружили на первом курсе, вместе ходили в столовую и до автобусной остановки, однако чем больше Эффи интересовалась Хильдой, и чем чаще в ее голосе проскальзывали презрительные ноты по отношению к приезжим, тем чаще Мадаленну терзали сомнения, что ее приятельница далеко не так мила, как она могла предполагать. Мадаленна саму себя подарком не считала, она знала, что слишком вспыльчива, занудна и несгибаема, но мама вовремя избавила ее от снобизма, а папа помог понять, что материальные блага еще не самые важные достижения в жизни, а от того Мадаленна с трудом переносила заносчивые высказывания о жителях Уилтшира и Сомерсета. Продружили они недолго – ровно до окончания первого курса, когда обе оказались претендентками на звание лучших учениц года, тогда-то Эффи демонстративно пересела за другой стол, а Мадаленна только пожала плечами – она все равно привыкла быть одной. И вот теперь Эффи Доусен стояла на пороге их дома и переминалась с ноги на ногу.
– Эффи, в чем дело? – угрюмо начала Мадаленна, не обращая внимания на гримасу бывшей подруги.
– Здравствуйте, миссис Стоунбрук. И тебе здравствуй, Мэдди. Как поживает твоя бабушка?
– Наследство не делит и завещание не составляет. – отрезала Мадаленна и услышала сдавленный смешок мамы; та тоже ее не любила.
– У тебя все шутки, Мэдди, причем с каждым разом все более не смешные.
– Спасибо за комплимент, я польщена. Так в чем дело?
– Вот, – Эффи сунула ей в руки какую-то бумажку, весьма помятую, и с брезгливым выражением достала грязноватое вечное перо. – Распишись, что получила список предметов на новый учебный год.
– Я уже расписывалась.
– Вот как? – нахмурилась Эффи по примеру Вивьен Ли; весь прошлый месяц в местном кинотеатре снова крутили «Унесенных ветром», и Мадаленна уже успела выучить все реплики. – Интересно, как это ты успела?
– Декан Ройтон прислала мне заявление по почте.
Лицо Эффи подернулось судорогой, и она сложила руки на груди. Отношения с деканом выстраивать было сложно – она не любила ни заискиваний, ни чрезмерной искренности, а от того Мадаленна целых два года билась над вопросом, как выстроить отношения, а решение нашлось само собой – когда ее отправили на конкурс чтецов от ее группы. С тех пор между ней и деканом была точно не дружба, но приятное общение, и миссис Ройтон каждый месяц высылала ей новые выпуски художественных журналов и некоторые документы.
– Впрочем, чему я удивляюсь, ты же всегда была в ее любимицах. – вздохнула Эффи и поправила пелерину на платье.
– Эффи, – послышался угрожающий голос мамы, но Мадаленна махнула рукой. Спорить с Эффи Доусен изначально было провальным решением.
– Да, считай, что мне повезло. Это все?
– Нет. – зачем-то тянула время Эффи. – Нет, есть еще одна новость.
– Ради всего святого, Эффи! – вспылила Мадаленна. – Говори быстрее, у меня есть еще дела!
– Пожалуйста! – в свою очередь воскликнула бывшая подруга и сунула Мадаленне в руку какую-то картонку, которую Мадаленна тут же смяла. – К нам приходит новый профессор по искусствоведению, и зря ты смяла карточку, это была его визитка!
– Ничего, в сентябре узнаю и имя, и фамилию. На этом все?
– Нет, – испытывала терпение Эффи. – Вот еще список тем, на которые нужно написать эссе.
Мадаленна мельком взглянула на лист, и, зацепившись взглядом за фразу: «В чем смысл искусства?», притянула листок поближе к себе, не обращая внимания на недовольный вздох Эффи. Помимо такой странной темы, остальные эссе были еще более загадочными – «Как вы понимаете предназначение автора?», «Что для вас важнее – статика или динамика?», «Важен ли посыл в искусстве?», «Так ли важна Мона Лиза для мирового искусства?». Темы были слишком дискуссионными даже для их гуманитарного факультета и предполагали долгие беседы о смысле и важности, и Мадаленна с раздражением дернула головой – снова беседы и снова о личном, причем с новым и незнакомым для нее человеком. Все это становилось слишком странным, и хотелось подбросить листы в воздух и больше не слышать ничего и никогда о личном и непредвзятом мнении.
– На какую тему будешь писать? – вытянула шею Эффи, стараясь заглянуть в лист.
– Еще не знаю.
– Советую определиться побыстрее, до начала семестра не так много времени осталось.
– Считай, что я даю тебе фору.
Эффи недовольно фыркнула и спрятала остальные листы обратно в сумку.
– Это тебе миссис Ройтон дала?
– Нет, – загадочно проговорила Эффи, и Мадаленне захотелось треснуть ее чем-то увесистым, но она снова глубоко вздохнула и промолчала. – Это мне дал мистер Диллуэй, он снова будет у нас вести латынь, а ему как раз дал новый профессор.
– И у нового профессора нет имени? – усмехнулась Мадаленна.
– Не собираюсь я больше тебе ничего рассказывать, – ревностно заявила Эффи. – Ты же сама сказала, что все узнаешь в сентябре. Будет забавно посмотреть на то, как ты попадешь в неловкую ситуацию, когда не сможешь вспомнить ни его имени, ни фамилии. – Эффи громко рассмеялась, и Аньеза на нее строго шикнула.
– Не бойся, не попаду. На этом точно все?
– Да.
– Тогда до свидания, Эффи. И нет, – предвосхитила ее вопрос Мадаленна. – К Бабушке заходить не надо. Фарбер тебя проводит.
Она позвонила в дверь черного хода, и оттуда выплыла фигура дворецкого, который будто бы только и ждал, когда его позовут.
– Да, мисс Мадаленна.
– Фарбер, будьте любезны, проводите мисс Доусен обратно до машины.
– Разумеется, мисс. Прошу за мной.
И только тогда, когда фигура бывшей подруги исчезла за поворотом, и раздался рев «Форда», Мадаленна выдохнула. Она не любила встречаться с Эффи, с недавнего времени она навевала на нее тоску и гнев одновременно, к тому же сегодня университет привычно не манил, и все, что было связано с искусством, было перечеркнуто красным крестом и большими буквами: «Свадьба», Мадаленна никогда бы не могла подумать, что свадебные торты и кольца смогут навевать на нее такое уныние.
– Не хочешь посмотреть, что за новый профессор? – поинтересовалась Аньеза, но ее дочь резко мотнула головой.
– Только не сейчас.
– Ну хотя бы имя его узнай!
– Мама, пожалуйста! – воскликнула Мадаленна. – Сегодня я не хочу думать об учебе, сегодня я хочу обо всем забыть. Не бойся, визитку я сохраню, а потом все узнаю. – она положила карточку в сумку и демонстративно защелкнула замок.
Аньеза только укоризненно покачала головой и улыбнулась. Временами Мадаленна ее слишком сильно удивляла.
– Хорошо, тогда садись в машину, если не хочешь совсем опоздать.
* * *
На удивление Аньеза справилась с машиной так хорошо, что Хильда даже не услышала мягкого хода колес, и они выехали за ворота еще тогда, когда туман не успел окончательно спать с травы. Необычно это было, сидеть вместе с Аньезой на переднем сиденье и мчаться так быстро, что голубой шарф, развеваясь, чуть не задевал ветки деревьев. Для человека, который не водил больше десяти лет Аньеза держалась за рулем очень уверенно, даже слишком – она не боялась поворотов, не сбавляла скорости, и, несмотря на то, что дорога была пустынной, Мадаленну не оставляло чувство беспокойства, и недавняя Эффи была позабыта.
Что-то мучило ее маму, и она отчаянно старалась это спрятать в себе и не говорила даже своей дочери, а ведь последняя могла ее выслушать и поддержать. В глазах Аньезы все так же горел это странный огонь, который то становился ярче, то затухал, но не исчезал, и Мадаленна впервые почувствовала страх, что ее мама может когда-нибудь сойти с ума. В ее роду все были здоровы, но никому из родственников Аньезы не приходилось жить со свекровью, которая портила нервы и изводила каждый день – от такого мог сойти с ума и вполне здоровый человек; Мадаленна и сама иногда чувствовала, как нечто черное заволакивало ее сознание, и пробудиться от этой пелены ей помогал только мистер Смитон.
Когда мама в очередной раз круто завернула, Мадаленна не выдержала и попросила остановить машину. Аньеза глубоко вдохнула и выдохнула и только после этого повернулась к дочери. Она была спокойна, и как бы Мадаленна не старалась заглянуть ей в глаза, ничего не выходило – там была только плотная завеса любви и заботы. Мама оказалась куда хитрее, чем можно было предполагать.
– Мама, ты не могла бы вести машину немного медленнее, меня укачивает.
– Конечно.
Мама улыбнулась и заново вставила ключ, машина зафыркала, и на этот раз они поехали куда медленнее, чем сначала. Теперь мысли Мадаленны были только о том, как бы начать разговор и попросить маму рассказать, о чем она думала. Это должно было оказаться намного труднее, ибо с таким же успехом Мадаленна могла бы задать вопрос и себе – как она могла бы рассказать о своих сокровенных мыслях, и ответ был – никак. В чем-то они с мамой различались, но в скрытничестве – едины. Но ты же смогла рассказать о том, что тебя волнует незнакомому человеку, прозвучал в голове ехидный голос, и Мадаленна рассерженно толкнула ручку двери. Мысль была неприятная, раздражающая, и ей совсем не хотелось сейчас об этом думать, а потому она отвернулась от Аньезы, чтобы та не заметила ее выражение лица и принялась считать, сколько елок она встретит на своем пути.
– И все же насчет учебы, – начала Аньеза. – Что там с эссе?
– Эффи отбила все желание что-либо делать. – проворчала Мадаленна. – Да и темы какие-то странные, необычные.
– Так это же хорошо, есть где разойтись воображению.
– На этот раз оно что-то совсем не хочет расходиться.
– Мадаленна, – твердо произнесла Аньеза. – Ты знаешь, сколько в твоей жизни будет еще подобных Эффи? Наверняка догадываешься. И если так переживать из-за каждой, то это добром не кончится. Необходимо научиться обращать внимание только на себя. Но, – спохватилась Аньеза. – Этот совет пригоден только для работы и учебы.
– Я понимаю, – рассеянно ответила Мадаленна, пытаясь поудобнее устроиться на сиденье; спать времени не оставалось – за поворотом уже были видны верхушки оранжерей.
– Я понимаю, что встреча с прошлыми друзьями мало чем хороша, но не надо на нее обращать внимание, хорошо?
– Я постараюсь.
– Вот и отлично, – улыбнулась Аньеза и посигналила клаксоном. – Отстегивай ремень, мы почти приехали.
Мадаленна сразу прошла к сторожке; на двери было прикреплено письмо, где говорилось, что мистер Смитон в десятой теплице, и что «стенд его дорогой Мадаленны никто пальцем не трогал, и мистер Гилберт оставил все оберточную бумагу ровно там, где она лежала в прошлый раз.» Мадаленна сама не заметила, как улыбнулась, и даже лукавое замечание Аньезы «I tuoi occhi sono come due diamanti» (прим. автора – «Твои глаза как два бриллианта») не согнало счастливого выражения. Здесь она чувствовала себя по-настоящему дома, и от такого счастья ей даже не хватало сил подумать об Аньезе – каково ей было видеть свою дочь такой счастливой не дома, а в чужом месте. Только вот для Мадаленны это место было не чужим, здесь она чувствовала себя живой и нужной; подобное она ощущала только в университете. В полседьмого здесь уже кипела жизнь – палатки с мороженым, карусели, деревянные домики – все строилось, жило и горело жизнью, откуда-то пахло сладкой ватой, а на столах уже высились башни из персиков, арбузов и дынь. Флажки были натянуты над головами и деревьями, а из каждого дупла свисали блестящие конфетти; оркестр наигрывал что-то из бессмертного Штрауса, и Мадаленна поймала себя на том, что раскачивается в такт музыки. Но работа не ждала, и она вовремя остановилась.
– Мама, мистер Смитон в десятой теплице.
– Отлично, это прямо?
– Это прямо и налево. Я тебя провожу.
Десятая теплица была как раз по дороге к стенду и к ее росткам, и Мадаленна постаралась отогнать мысли о вчерашнем разговоре и думать только о том, какую работу она проделала. Мама, к счастью, выглядела очень довольной и все оборачивалась и смотрела по сторонам, а когда увидела кропотливую работу своей дочери, приобняла и сказала: «Bene» (прим. автора – «Очень хорошо») – Мадаленна просияла в ответ, и ощущение счастья еще больше в ней укрепилось.
– Вот и твой стенд, милая, нетронутый рукой человека. – рассмеялась Аньеза, и Мадаленна невольно улыбнулась в ответ. – Тогда я пойду найду мистера Смитона, хорошо?
Мадаленна кивнула в ответ и быстро раскатила рулон бумаги. Она управится за полчаса, за двадцать минут, если не будет отвлекаться на разные мелочи. И Мадаленна почти уже затянула какую-то простую песню, когда старая мысль снова проскочила у нее в голове, и от осознания у Мадаленны все похолодело внутри. Она рассказала свои самые сокровенные мысли совершенно незнакомому человеку. Рулон с бумагой чуть не выпал из ее рук; она судорожно сглотнула. Все было верно; совершенно незнакомый ей человек знал ее мысли, причем, те, которые она не рассказывала даже Аньезе. Разумеется, мистер Гилберт был джентльменом, но чтобы сама Мадаленна смогла так неосмотрительно поступить. Внутри что-то жалобно заныло, и она почувствовала себя в ловушке.
Конечно, мистер Гилберт и сам рассказывал ей свои мысли, но кто мог доказать, что он не врал? Да даже если и не врал, то от этого становилось не легче. Мадаленна Стоунбрук, самая прагматичная, доверилась незнакомцу и наговорила такого… И самое удивительное было то, что в те моменты это не казалось ей чем-то предосудительным; нет, все было так логично, так понятно, будто бы и не было другого выхода, как говорить с мистером Гилбертом и слушать его ответ. Мадаленна тихо выругалась; это было ужасно, ужасно глупо так поступить, и Мадаленна могла поклясться, что не ожидала от себя такого поведения, но сделанного было не вернуть, и Мадаленна принялась думать о том, как все повернуть в другую сторону. Врать она ненавидела, но другого выхода просто не было. Она сама не понимала зачем, но ей необходимо было убедить его в том, что это были вовсе не ее мысли, а просто абстрактные размышления на тему искусства и жизненных принципов.
Мадаленна не привыкла раскрывать кому-то душу, она не умела говорить открыто и искренне, но мистер Гилберт не оставлял ей другого выхода, и от этого щеки Мадаленны покрылись краской. Она была сердита на себя за такую слабость, однако она отставила сантименты и задумалась над тем, как убедить этого человека в желаемом. Проснувшаяся совесть негромко закричала о достойном поведении, но Мадаленна махнула на нее рукой. Она была знакома с мистером Гилбертом всего ничего, а вскоре он вообще должен был уехать, и поэтому Мадаленна с новой силой засвистела песню и принялась раздумывать над планом; ее еще ждали китайские фонарики.
