banner banner banner
Алхимик. По следам Джордано Бруно
Алхимик. По следам Джордано Бруно
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Алхимик. По следам Джордано Бруно

скачать книгу бесплатно

Алхимик. По следам Джордано Бруно
Хорхе Анхель Ливрага

Библиотека «Нового Акрополя»
«Алхимик» – это исторический роман, действие которого разворачивается в конце XVI века. Талантливый молодой химик, жаждущий мудрости, становится членом герметической ложи. Инквизиция объявляет его и его товарищей еретиками. Жизнь героя полностью переворачивает встреча с Ипатией – как и он, искательницей истины, но он вынужден покинуть ее, чтобы спасти их обоих. Приключения приводят его в Индию и Египет, и в конце концов он знакомится с великим учителем Джордано Бруно, посвятившим его в таинства трансмутации. Он знает, что должен вернуться и поделиться обретенным знанием, но как сделать это, не ставя под угрозу ни свою жизнь, ни жизни тех, кого он любит?..

Роман «Алхимик» – это не только захватывающая история; ищущий читатель сможет многое узнать из него о тайнах утраченной ныне науки алхимии и о тех, кто ее практиковал.

Хорхе Анхель Ливрага

Алхимик. По следам Джордано Бруно

© «Новый Акрополь», 2018

Глава I. Разговор призраков

В Европе до сих пор есть уголки, которые никогда не слышали грохота бомб и гула военных машин, но души их обитателей, будучи субстанцией более чувствительной, все равно знают, что такое страх. На тонком плане человека нет частей, которые им не поражены.

Сценой для этого эпизода мог бы стать любой город в любом государстве… Вот, скажем, это место рядом с французско-испанской границей.

– Отец, а где сегодня пройдет мой урок латыни? У поворота дороги?

– Если я не слишком устану в пути, мы дойдем до одной древней церкви, уже несколько лет заброшенной. Хочешь ее увидеть?

– Думаю, что знаю ее, хотя у меня никогда не получалось подобраться ближе и внимательно ее осмотреть. Да, пойдем туда!

– Если мои ноги с тобой согласятся, через полчаса мы будем там.

Человеку, который произносил эти слова, было на вид лет шестьдесят пять. Он был высок, а благородная осанка и одежда, отличавшаяся элегантной простотой, выказывали в нем душу, отмеченную самым утонченным образованием и высокой культурой. В руке его была трость с набалдашником из рога, оставлявшая рядом со следами своего хозяина пунктирную линию.

Рядом с пожилым господином шел юноша чуть ниже ростом, одет он был так же просто и нес пару книг под мышкой. Его черные глаза всматривались в окружающий пейзаж, улавливая неброскую красоту, которая сохранялась потом в его душе, невозмутимой и древней, несмотря на тело двадцатилетнего юноши.

– Антонио, сынок, – прервал его наблюдения голос старика, – почему ты так спешишь? Если я буду следовать за тобой с той же скоростью, с какой бегут твои ноги, то не доберусь даже до дороги… А мне так хочется, чтобы ты занимался латынью рядом с этими руинами, которые на протяжении веков столько раз слышали божественный язык Вергилия!

– Я и сам загорелся этой идеей, но какое-то смутное предчувствие заставляет меня бояться этого места.

– Что за предчувствие?

– Позволь мне рассказать об этом чуть позже, когда стемнеет.

– Что ж, если ты так хочешь…

В этот момент они дошли до дороги и пересекли ее, в молчании, но радуясь, что уже почти добрались до намеченного места.

На самом деле Антонио не был родным сыном старика, его усыновили в начале великой войны, после того как в Северной Африке погибли его родители. Мальчику тогда было пять лет, и его, раненого, нашел в руинах одного отеля для европейцев тот самый человек, который впоследствии усыновил его. Добрый господин назвал мальчика Антонио, чтобы, насколько возможно, стереть из его памяти все страшные воспоминания. Он обеспечил ему отличное образование в лучших колледжах Англии, где в то время и учился юноша, получая степень по философии.

Антонио использовал каникулы, чтобы провести несколько месяцев в уединенной усадьбе своего благодетеля, обладателя обширного состояния и еще более обширной культуры и душевных добродетелей. Юноша слушал его рассказы о путешествиях по Африке и Азии и наполнял душу нежной голубизной неба в горах и безмятежной жизнью у их подножия.

Обогнув каменную крепостную стену, они увидели вдалеке руины церкви. Антонио еле заметно вздрогнул, но ускорил шаг. Старик молча наблюдал за ним. Когда они углубились в долину, туда, где возвышалось полуразрушенное здание, он сказал:

– Этот храм, скорее всего, был построен в XIII или XIV веке, хотя более поздние перестройки изменили некоторые его изначальные детали; пять лет тому назад его уничтожил пожар, с тех пор он заброшен и с каждым днем все больше разрушается и гибнет в зарослях сорняков. Только его башня все еще стоит, словно окаменелый монах, совершающий запретный молебен.

– И правда, отец, здесь все дышит какой-то тайной драмой, но я никак не могу ее разгадать… Центральный неф совсем разрушен, от него остались только огромные обугленные деревянные балки; вместо облаков ладана их обволакивает грибок. Эта высокая башня уже вся потрескалась, а ее пристройки, сплошь заросшие кустарником и кишащие ящерицами, напоминают мрачные декорации какой-то дьявольской пьесы…

– Жители соседнего городка, даже самые молодые и легкомысленные, стараются избегать этого места в долине; они уверяют, что сюда по ночам приходят ведьмы из деревни, чтобы собирать ядовитые травы и послушать зловещие советы из уст призраков.

– Думаю, в таких слухах немало выдумок, но все же какие-то основания для них существуют.

– В любых суевериях или слухах есть какая-то доля правды…

Слова старика отдались эхом под каменными сводами бокового нефа, и показалось, что они вызвали к жизни тысячи спящих теней.

Антонио оглядел руины и ближайшие к ним сооружения, от которых остались только фундаменты.

– Здесь когда-то было большое селение? – спросил он у своего покровителя.

– Да, именно так. Университетский городок. Величественные руины, которые ты видишь на склоне горы, – это остатки старинного замка IX века. От него сохранились только часть стен и фундамент. Этот замок – словно образ закона Природы, правящего нами, но со временем Природа всегда побеждает. Тяжелые глыбы и откосы, высеченные в скале, постепенно становятся частью горных склонов, разрушаясь и покрываясь молодым лесом… А теперь бери свои книги и начинай читать, я буду исправлять твои ошибки.

Через несколько часов, когда лучи заходящего солнца уже воспламенили горизонт, они закончили читать и комментировать классиков.

Антонио взглянул вверх и, слегка побледнев, указал на купол башни.

– Что странного ты там увидел? – спросил его старик.

– Отец, быть может, это злая шутка моего ума, но, когда отблески закатного солнца падают на эти стены, мне кажется, что они мокры от крови, и пятна эти чернеют и расширяются… Я уже несколько раз наблюдал это – с дороги, огибающей долину, и что-то во мне, что-то скрытое в глубине моей души, содрогалось и трепетало…

Вместо ответа старик долго и пристально смотрел на юношу, прежде чем спросить:

– Нет ли у тебя какого-нибудь предположения, пусть даже самого смутного, в чем причина такого потрясения?

– Нет, отец. Дело даже не в том, что мне не нравится это место; напротив, оно меня очень притягивает, и моя душа с радостью представляет все те эпохи, которые видели эти стены; меня очень трогает плющ, который, как саван, милосердно укрывает этот огромный каменный труп. Но когда я вижу эти кровавые пятна, эти блики солнца или что это там на самом деле, меня охватывает странный страх, а сердце сжимается в тоске и тревоге, словно я пережил страшную трагедию. И тогда мне очень хочется убежать отсюда, и я с облегчением считаю шаги, которые отделяют меня от этого места.

И вновь старик долго молчал, не выказывая при этом ни малейшего удивления.

– В подобных вещах, сын мой, множество теней и проблесков света так и остаются скрытыми от глаз воплощенных смертных.

– Наверное, так и должно быть, отец…

Антонио собрал свои книги, а его отец подтянул повыше серый шарф. Ночные тени выбрались из привычных укрытий и расползлись по маленькой долине.

Старик и юноша, погруженные в свои мысли, скоро превратились в две маленькие точки на дороге.

Дневное светило скрылось за горизонтом, опустились сумерки, и с наступлением ночи среди камней возродилась жизнь, но жизнь уже иная. Она развивалась во мраке, не признавая другого светила, кроме Луны. Ночные птицы и летучие мыши перелетали от капители к капители, от арки к арке, от руины к руине, словно зловещие черные ангелы, несущие послание от одного проклятого мира к другому. Из каждой расщелины раздавался неясный шум тысяч голосов.

Постепенно владычица ночи заняла свое место на небе, и стали появляться какие-то существа, похожие на сгустки тумана, которые описывали в своем движении маленькие круги, пока вновь не растворялись в воздухе, холодном и влажном.

Из пролома за разрушенным главным алтарем появилась тень, напоминавшая человека. Она медленно направилась навстречу другой тени, которая поджидала ее посреди обугленных молитвенных скамеек, усеянных желтоватой грибной плесенью.

– Ты уже здесь… – прошептала первая тень.

– Ты его слышал? – спросила другая.

– Да. Это он, у меня нет сомнений.

– Но он ничего не помнит…

– Повезло ему! Когда же нас наконец-то освободят от этого страшного проклятия – от необходимости помнить?

– Так ты до сих пор хочешь счастья?

– Я хочу только спокойствия…

– Он тоже его хотел бы, и для себя, и для всех, и мы это обеспечим, ему уж точно.

Конец этой фразы сопровождался неприятным смехом, похожим на хруст сухих листьев.

– И что, будем вспоминать за него? – спросила тень.

Другая ответила:

– А что еще нам остается? Вспоминать всё и, закончив вспоминать, начинать заново. Воспоминание убивает жизнь, но зато рождает другую форму существования, от которой очень трудно избавиться.

Две тени, двигаясь по разрушенным галереям и переходам, постепенно растворялись в воздухе, но их жалобный шепот, заглушаемый шумом крыльев летучих мышей, продолжал откликаться эхом во всех уголках этого печального места.

Глава II. Руины

Бурление пузырьков в старинных ретортах обладало для Пабло Симона такой же таинственной силой, как пение сирен; этот звук вырывал его из бездонного и непостижимого внутреннего моря и пригвождал к скалам реальности, к грубому континенту материального. Но очень скоро незримые вестники горизонта, словно морские ветры, напоминали ему о внутренней природе его души-путешественницы.

Он поднял глаза к оконцу, куда уже заглядывали первые звезды. Вещество, над которым он трудился, было уже почти кристаллизовано. Затем предстояло снова погрузить его в железную емкость.

«Этот раствор подобен великой душе, – подумал он, – из него появляются тысячи кристаллов, потом они соединяются и растворяются в первоначальной субстанции, и так происходит до тех пор, пока все это не превратится лишь в прозрачную, чистую жидкость…»

Убаюкивающая песня сосудов с жидкостью перестала волновать его, он разогнул спину и оторвался от инструментов, горна и реторт. Затем снял тяжелый кожаный фартук и рубашку аспидного цвета.

Едва он вышел в свежесть ночи, спертый воздух подземной лаборатории сразу же выветрился из его груди, и он почувствовал себя будто омытым с ног до головы.

Он двинулся вперед, и его медленные шаги слились с торопливыми шагами юных студентов, отправлявшихся на поиски приключений и хорошего вина.

Молодого химика – сейчас ему было двадцать девять – никогда не привлекали бурные развлечения; хотя несколько раз, исключительно под влиянием своих товарищей по учебе, он и вкусил их, но не ощутил ни радости, ни воодушевления, и ему пришлось все это изображать. Очень скоро, став увереннее, он начал выбирать досуг по своему вкусу, пусть его приятелям это и казалось глупыми причудами угрюмого и странного юноши.

Он много читал; долгие ночные часы проводил он под сенью прекрасных сосен, вдыхая их аромат. Обратив свой взгляд к звездам, этим удивительным глазам неба, сияющим и живым, будоражившим души людей, он часто всматривался в них, словно пытаясь раскрыть их самые глубокие секреты.

Когда Пабло Симон дошел до одного из своих любимых укрытий, церковный колокол издал десять звонких нот; здесь, вдали от мира людей, он начал размышлять о собственной природе и о природе многочисленных сынов Божьих, окружавших его.

Вот уже много лет этот замок, построенный на фундаменте древнего римского укрепления, был заброшен и разрушен, уцелели только его массивные стены и какая-то покрытая трещинами башня.

Прислонившись к остаткам стен, Пабло Симон как будто перенимал неподвижность окружающего пейзажа, впитывал его, пытаясь проникнуть в тайну почтенных камней. Иной раз, забравшись наверх, на аркаду, опиравшуюся на римские колонны, он, словно новый столпник, созерцал дракона своих страхов и сомнений, побежденного на какое-то время разумным порывом души. Порой он раздвигал нагроможденные осколки плит, чтобы провести рукой по гладкому мрамору какой-то статуи, гадая, кто прикасался к ней последним, – может, та самая дама, воплощенная в камне, а может, во времена славы древней империи ею любовался благородный воин…

У его ног одна цивилизация покоилась на другой. Одни стены видели солнце еще во времена цезарей, другим было от силы пять веков; но сейчас, посеребренные луной, все они были лишь грудой обломков.

Пабло Симону стало холодно. Дыхание ночи в середине ноября было морозным, ночной ветер пел в расщелинах руин печальные баллады и возвышенные литании на странном языке. Когда он стоял посреди большого внутреннего двора, наполовину разрушенного кустарником, ему казалось, будто в боковых галереях все еще слышится топот стражей, а мерцающие огоньки, любопытствуя, прижимаются к оконным проемам.

Он пошел по разбросанным камням, а они жалобно стонали и кряхтели, будто его шаги мешали их безмолвному возвращению в Природу, лишали их неоспоримого права умереть в тишине.

Его мысли улетели далеко от земных шорохов. Действительно ли душа абсолютно бессмертна? Если так, тогда она абсолютно беспредельна и свободна… Но – и тут его мысль с роковой скоростью камня в пропасти рухнула в реальность – почему тогда существуют запрещенные знания, религиозные войны, люди, проливающие кровь во имя Бога? Каждая сторона заявляет, что пользуется особым божественным покровительством. Но мог ли один и тот же Бог стать источником противоположностей? Если же одна из сторон ошибается, неся Божественное в самой себе, как можно одновременно отрицать и утверждать это? Или Создатель всего сущего был страшным безумцем, космическим ребенком?

Все эти сложные рассуждения неизбежно заканчивались столкновением разума и авторитета. Но сколь жалкими были те, кто считался духовным авторитетом в его окружении!

Молодой человек устроился на развалинах портика часовни и представил себе день, который ему предстояло начать через несколько часов. Он придет в приходское училище, где на занятии по химии и математике его будут ждать ученики. Сначала надо будет поприветствовать ректора. Затем наставлять два десятка юнцов, полуночников и забияк, для которых единственной наукой о цифрах была наука игры в кости, а лучшей химией – возможность заполучить любовное зелье. Таковы были эти студенты, эти мыслители, будущие профессора, наставники молодежи, мастера философского и абстрактного мышления…

Вдруг Пабло Симон вскочил на ноги. По ночам ему не раз казалось, что на стенах и грудах обломков видны отблески факелов; он считал это каким-то обманом зрения или фосфорическим свечением погребенных тел, но сейчас видение было слишком явным и близким, чтобы отмахнуться от него.

Из глубокой трещины, пересекавшей плиты пола, несколько мгновений пробивался яркий свет. Пучок света двигался, как бывает, когда кто-то медленно несет факел. В три прыжка он оказался у трещины; она была темной и слишком неровной, чтобы через нее можно было что-то разглядеть, но в ледяном воздухе ночи раздавался неясный шум, похожий на голоса.

Пабло Симон не верил в призраков и колдовские чары, не верил он и в страшные истории о сборищах чудовищ, о вселяющихся в трупы злых духах, которые выглядят как живые и проводят жуткие обряды, порабощая всех, кроме добрых христиан. Но все же холодные руки страха начали сжимать его сердце.

Несколько минут он никак не мог решить, уйти ему, будто он ничего не видел и не слышал, или же разведать, кто ходит по подземельям и катакомбам древней крепости.

Глухое, уединенное место отнюдь не побуждало к отважным поступкам, но дух исследования и какое-то потаенное желание, которого он сам не в силах был постичь, заставили молодого химика остаться и никуда не уходить до тех пор, пока он не раскроет эту тайну.

Он проник в помещение, которое когда-то было нефом часовни, и с большим трудом подобрался к почти не поврежденному алтарю; в самом сердце тишины, словно хрупкий цветок надежды, расцвел шум голосов. Пабло Симон крадучись обошел ступени алтаря и между плит пола различил мерцающий свет, пробивавшийся снизу; он ощупал плиту и с удивлением обнаружил, что она была не такой уж тяжелой, хотя и выглядела внушительно. С большим усилием он все-таки смог ее сдвинуть, и руки ему обдало теплым воздухом. Проем, скрытый плитой, оказался нисходящим туннелем, вниз вела тщательно сработанная каменная лестница; в нескольких метрах от нее с потолка свисала большая масляная лампа, освещая ступени, которые упирались в другой, горизонтальный, туннель.

Он стал спускаться и понял, почему плита, игравшая роль двери, была такой легкой: снизу она была выдолблена и напоминала перевернутый ящик. Сделав несколько шагов по горизонтальному коридору, он вынужден был снова спуститься по лестнице, которая привела его в огромный подземный зал; этот зал был полуразрушен, в него обильно просачивалась вода; пространство едва освещалось последней лампой, находившейся внизу лестницы.

Отважный порыв молодого человека все еще не иссяк. Он увидел какой-то проем в глубине зала, откуда шло слабое свечение. Пабло Симон призвал на помощь всю свою храбрость и, с подозрением озираясь на мрачные стены, окружавшие его, отправился навстречу своей судьбе. Отверстие образовалось после падения одного из тяжелых каменных блоков и находилось на высоте более пяти метров, поэтому ему пришлось вскарабкаться на гору обломков, но даже так он не смог добраться до проема. И тут он замер, услышав звучный и ровный голос, похожий на звук колокола. Голос произнес:

– Абраксас – это петух, а петух поет перед рассветом, – и словно хор глубоких голосов ответил ему.

Удивленному и взволнованному молодому человеку показалось, будто сама Земля ответила на зов Неба. Он сосредоточил свое внимание на смысле услышанной фразы, но не успел задуматься, как его ноги оказались опутаны чем-то вроде мешка, а мощный удар по голове отправил его в черную яму бессознательного.

Первое, что он почувствовал, очнувшись, была острая боль в затылке и шее; потом он понял, что лежит, и открыл глаза. Рядом с ним стоял человек, одетый в белое; сначала Пабло Симон решил, что это какой-то послушник, а сам он сейчас дома или в приходском училище, но тут же заметил, что голова человека скрыта капюшоном с прорезями для носа и для глаз.

– Где я? – спросил он, пытаясь приподняться со своего ложа. Но что-то резко дернуло его за левую руку, и он упал на спину, только тогда поняв, что прикован.

– За что меня схватили? Кто вы? – спросил он с негодованием и в то же время со страхом.

– Успокойся, брат, – попросил человек в капюшоне, положив руку ему на грудь. – Ты в подземной келье под теми самыми руинами, куда приходишь по ночам. Здесь у меня нет человеческого имени, а имя, которым меня называют в этих подземельях, я не могу тебе назвать, да и ни к чему тебе его знать. Лежи спокойно, с тобой кое-кто хочет поговорить.

Он позвонил в серебряный колокольчик, и в комнату вошел другой человек в точно таком же одеянии. Оба разговаривали очень тихо.

Тем временем Пабло Симон отчаянно пытался собраться с мыслями. Кто эти люди в капюшонах? Хотя они ударили и заковали его, но говорили очень доброжелательно, в их речи чувствовалось невероятное внутреннее спокойствие. Они были больше похожи не на злых духов, колдунов или разбойников, а на жрецов-аскетов, исполнявших какой-то обряд или епитимью.

Рассуждения узника прервал его белый страж, предложив ему чашку бульона, несколько кусков хлеба и сыр. Приглашение было столь любезным, что молодой человек охотно принял его и, пусть и без особых удобств, съел свой скромный обед.

– Сколько я был без сознания? – спросил он.

– Около шести часов, брат; но мы тебя осмотрели, и будь уверен, у тебя нет никаких серьезных повреждений.

– Шесть часов! Отец Педро будет в ярости; я еще ни разу не пропускал свою преподавательскую работу в приходском училище…