banner banner banner
Alatis. Судьба
Alatis. Судьба
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Alatis. Судьба

скачать книгу бесплатно

Alatis. Судьба
Грейс Амбер Ланкастер

Alatis #1
В центре событий – молодой человек по имени Аллан, добившийся, несмотря на ранние годы, всего, о чем можно мечтать: пентхаус в центре города, спортивная машина, веселая и беззаботная жизнь. В один из обычных вечеров герой узнает, что он не человек… Идеальная жизнь рушится, как карточный домик. Он пытается разобраться в том, что произошло, кто он такой, существуют ли подобные ему. В поисках ответов герой оказывается втянутым в борьбу двух древнейших сил.

Грейс Амбер Ланкастер

Alatis. Судьба

Ducunt Volentem Fata, Nolentem Trahunt.

(Желающего идти судьба ведёт, не желающего – тащит.)

    Клеанф

Пролог

Люди… Этот город… Каждый раз с крыши своего дома я наблюдаю все ту же картину, все тот же сценарий, неизменный изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Они все так же стремительно куда-то плывут хаотичным потоком, не замечая никого вокруг себя, поглощенные своими мыслями, проблемами и заботами. Злятся, ругаются, спотыкаются о невидимые препятствия, падают, обессилев, и гибнут под ногами других, задевают друг друга и несутся, не извиняясь, дальше в стремительном порыве желания принимать участие в жизни. Они спешат. Спешат успеть за жизнью, не замечая, как пробегают мимо нее. Забывают обо всем, стремясь добыть те блага, которые, как им сказали, необходимы им для счастья. Они рвутся к ним, бросая на их добычу последние силы. Бездумно меняют все, что имеют, на то, что назвали нужным, забывая о том, что является лучшим. А получив эти блага, не чувствуют того счастья, которое им обещали, и вновь бросаются на добычу новых благ, желая лишь быть счастливыми. С каждым днем создается все больше средств для облегчения жизни человечества, но все же с каждым днем люди становятся все более несчастными и озабоченными, у них появляется еще больше проблем. Они перестают понимать себя и остальных, теряясь среди этих благ цивилизации. Обматываются иллюзиями, строя вокруг себя воздушные замки, и не видят, что для счастья им надо лишь немного. Меняют индивидуальность на безликость под лозунгами о самовыражении и уникальности.

Вряд ли кто-то заметит, как на город медленно опускается сумрак, окутывая высокие дома, что тянутся своими верхушками к небесам, людей, которые безликими вереницами тянутся по серым улицам. Солнце загорается красными огнями, бросая последние яркие лучи света, прощаясь с землей, как в последний раз. Небо постепенно становится оранжевым, смешиваясь с красными лучами солнца, затем фиолетовым и темно-синим. На нем робко загораются первые звездочки и не спеша проплывают белые пушистые облака.

На улицах лениво загораются огни фонарей, освещая грязные тротуары и недовольные лица прохожих. По дорогам несутся красные огни машин, как раскаленная лава, заполоняют собою все пространство, растекаясь, останавливаясь и вновь срываясь вперед, соединяясь в огромные потоки или разделяясь на тонкие струйки кипящей массы. В окнах домов загораются огни. В них озабоченно снуют люди. Замкнутые в крепостях из стекла и бетона, они строят вокруг себя золотые клетки, затмевая ими свое небо. И с каждым разом воздвигают их все выше и выше, стремясь достичь небес, как жители Древнего Вавилона. Разница лишь в том, что они сами себя считают богами. Причина вовсе не в том, что человечеству негде жить. Они воздвигают эти бетонные постаменты как манифест собственному тщеславию, стараясь прыгнуть еще выше. Их совсем не страшит риск упасть и разбиться. Они верят в бессмертие, накапливая свои богатства на тысячелетия вперед.

Мегаполисы поглощают мелкие поселения, опустошают их, стирают с лица земли древние памятники, города. Каждый день создаются новые шедевры искусства и бесценные памятники культуры, совершаются гениальные научные открытия, а завтра их уже выбрасывают на помойку, обесценивают, придумывая новые, более шедевральные или гениальные. Этот беспощадный конвейер цивилизации неумолим.

Когда-то я был таким же… Так же стремительно мчался вперед в погоне за квази-ценностями, за престижем, карьерой, славой, модными гаджетами, социальным статусом и прочими выдумками. Так же отчаянно стремился быть таким, как все. Всего лишь желая почувствовать себя счастливым. Прошло немного больше года, а кажется – целая вечность. Будто это была другая жизнь, чужая, будто бы то был не я, а кто-то иной, чью жизнь я просто наблюдал…

Я не обязан любить их, но мой долг – защищать их.

Меня зовут Аллан Селиван. Послушайте эту историю, если вам интересно, а если нет – все равно послушайте. Мне есть о чем вам рассказать и чему вас научить.

Часть I

1

Я родился в почти что аристократической семье. Мой отец был генетиком, доктором наук, всю жизнь занимался изучением человеческих генов и, помимо того, был образованным и всесторонне развитым человеком. Мать умерла, когда мне было три года. Моя семья была очень обеспеченной благодаря высокому спросу на изучение возможностей генов человека, и отец мог позволить себе нанять няню, которая и вырастила меня вместо матери. Помню, на мой вопрос: «Где моя мама?» – няня мне ответила, что Бог захотел, чтобы она была на небесах, потому что таким людям не место на Земле. Она не знала мою мать, но изо всех сил пыталась меня утешить. Так, в моей памяти остался лишь ее лучистый обожествленный образ с фотографий и ее нежный голос, который напевал мне колыбельную. По сей день он ясно звучит в моей голове. Время стерло почти все следы о ней, и какие бы огромные усилия я ни прилагал, чтобы восстановить хотя бы долю воспоминаний о ней, все было тщетно. Ее сумрачный образ, будто сквозь слезы и пелену, прорисовывался в моей памяти, но так и не выплывал из тумана, скрывая ее лицо, глаза и очертания фигуры. Он продолжал скрываться в глубинах моего подсознания.

Отец рассказывал мне о ней мало. Он очень любил ее и сильно скорбел о ее смерти. Часто приходил в свой кабинет, садился за рабочий стол и, достав золотой ключ из потайного кармана в пиджаке, открывал верхний ящик. Оттуда он доставал посеребренную рамочку с ее фотографией. Он ставил ее на стол, а затем подходил к бару с напитками у окна и наливал себе стакан коньяка. Отец мог часами смотреть на фото, сидя за столом, вонзая в него свой взгляд. Наблюдая за ним в тонкую дверную щель в полумраке его кабинета, я видел, что по его щекам текут слезы. Он украдкой вытирал их с лица. Потом выпивал весь коньяка и, убрав фоторамку, принимался за роботу. Отец полностью окунался в исследования, стараясь убежать от своего горя. До последнего дня жизни он тосковал по ней, так и не сумев справиться со своей печалью.

Помню, однажды, будучи девятилетним ребенком, я пробрался в его кабинет, удрав от своей няни. Тогда он казался мне волшебным миром: комната была просторной, тусклой и мрачной. Там вечно было прохладно и стоял полумрак, что помогало отцу сосредоточиться. Высокие старинные стены были полностью скрыты за шкафами, забитыми толстенными книгами, рукописями, энциклопедиями, дипломами и пробирками. Свет из окон не пропускали плотные зеленые гардины. С потолка свисала тяжелая люстра с оленьими рогами, впрочем, она служила лишь украшением и никогда, сколько я себя помню, не включалась. Вся мебель была громоздкой, из красного дерева с позолотой, со множеством витражей и резьбой в стиле барокко. Тяжелые деревянные двери тумбы с золотыми защелками прятали от постороннего взора оборудование и пробирки для исследований, проводимых отцом дома. Мне казалось, что она будто нависала надо мною, упрекая в том, что я без позволения отца копаюсь в его вещах.

Несмотря на бурное развитие науки, дизайна и архитектуры, многие образованные люди, как и мой отец, для подчеркивания своего статуса предпочитали старинные вещи новомодным изобретениям современного дизайна и искусства. Он выбирал предметы, так сказать, проверенные временем, а не те, что оказались на гребне волны сегодня, а завтра могут быть погребенными под нею.

Прикрыв двери, чтобы няня меня не заметила, я быстро пробрался к столу отца, который стоял у окна. Папин любимый персидский ковер заглушал скрип половиц, жалобно взвывавших под тяжестью моих детских шагов. Я ловко взобрался на его стул и умостился в нем поудобнее. Попытался открыть ящики, украшенные золотыми узорами, но они оказались запертыми на ключ, и я принялся шарить по его столу. На столе отца всегда лежала уйма документов, бумаг, ручек и карандашей, документов, моделей и рисунков ДНК человека. Но не было ни одной фотографии со мной или матерью, ни единого напоминания о семье. Облокотившись на высокую спинку стула, обтянутую коричневой кожей, я взял бумаги, лежавшие на самом краю стола, и стал пересматривать их, представляя себя таким же важным, как отец. Они были беспорядочно сложены, подтрёпаны, полностью исписаны и перечеркнуты. Я не мог разобраться, что на них написано: неразборчивый почерк отца сочетался с обилием формул, значков и аббревиатур. Будучи маленьким ребенком, я не имел ни малейшего представления, о чем идет речь в этих документах, что значат эти аббревиатуры, сокращения и прочее. А даже если бы я и смог прочитать все написанное, то все равно не понял бы их смысла. Но мое внимание привлекли рисунки на этих бумагах. Отец рисовал какие-то символы, знаки, крылья и острые когти. Он прорисовывал их, жирно наводя карандашом изгибы крыльев, прожилки и малейшие детали. Я внимательно изучал их, вертя листы в своих руках, пытаясь полностью все рассмотреть.

Но вдруг двери кабинета открылись – и вошел мой отец. Он грозно посмотрел на меня, и я сразу же спрыгнул с его стула, бросив бумаги. Они рассыпались по столу, и несколько упало на пол. Отец молча подошел ко мне. Я пристыженно опустил глаза в пол. Он продолжал молчать, а мне не хватало смелости посмотреть ему в глаза. Его молчание было хуже тысячи гневных тирад, криков и поучений няни, оно давило на меня, стыдило и упрекало. Наконец, он опустил руку мне на плечо. Она, как бремя, легла на мои плечи, и отец нарушил невыносимое молчание.

– Аллан, – спокойно сказал отец, – ты знаешь, что сюда входить нельзя.

– Да, папа, – ответил я тонким детским голосом.

– Зачем же ты сюда вошел без моего разрешения? – ровно продолжил он, глубоко вдыхая.

– Мне было интересно… – испуганно ответил я.

Он замолчал, размышляя над моим ответом, потирая свою седеющую бороду. Отец еще не был стар, ему было всего сорок, но изнурительная работа и невыносимое бремя потери заставляли его взгляд потускнеть, а волосы – преждевременно поседеть. Он внимательно смотрел на меня, и я чувствовал на себе его взгляд, но, будто тело не было мне подконтрольно, не мог поднять на него свой взор.

– Меня радует, что ты проявляешь интерес к окружающему тебя миру. Но, Аллан, ты должен понимать, что следует контролировать свое любопытство, ибо не все, что может тебя заинтересовать, может быть доступно, – сказал отец. – Ты должен знать, что вообще не все позволено в этом мире.

– Да, отец… – ответил я.

– И запомни, сын, знания – самая великая ценность человечества. Она дороже золота, и лишь владеющий знаниями может владеть миром. Истина непостижима, но ты волен стремиться к ней, впитывая знания. И всегда помни им цену! Сейчас, возможно, мои слова мало что значат для тебя. Но со временем ты постигнешь их смысл.

Он погладил меня по голове и велел посмотреть на него. Его голос был добрым, будто он вовсе не гневался на меня. Я робко поднял глаза и увидел, что мой отец улыбается. Я не мог понять причины этой улыбки, но у меня не хватало смелости спросить. Вообще отец всегда был для меня авторитетом и образцом, но, несмотря на его лояльность, я всегда чувствовал себя неуверенно в его присутствии. Его улыбка оставалась для меня загадкой на долгие годы.

Отец позвал няню и велел ей проводить меня в мою комнату. Он не сказал ни слова про ее недосмотр или проступок, однако она сразу же вспыхнула ярким румянцем и принялась многословно извиняться и клясться, что это не повторится.

Лишь только мы покинули кабинет отца, тихонько захлопнув за собою двери, она начала бранить меня за мой поступок. Няня стала отчитывать меня, рисуя передо мною различные картины последствий и наказаний, придумывая сюрреалистические сюжеты моего будущего, если я не научусь себя вести как полагается. Няня любила меня, насколько может женщина любить чужого ребенка при том, что за эту любовь ей платят. Но она была крайне педантичной, строгой и скрупулезной во всем и пыталась править мне эти качества. Меня удивляло, что она всегда ходила в черном длинном платье до пят, черных туфлях без каблука. На шее у нее сверкал белизной воротник блузы, каждый день разный. Ее волосы всегда были плотно заплетены в косу или собраны в пучок. Она была немного полной, но старалась быть изящной. На ее лицо всегда был нанесен легкий слой косметики – светлые тени, розовая помада, немного не соответствующая ее возрасту, бордовый румянец. Ей было немного больше тридцати, но, сколько я ее помню, она всегда выглядела одинаково, будто не старела.

Благодаря ей я много читал и мало времени проводил в дурной компании сверстников, но получал свою порцию свежего воздуха и уроков естествознания во время прогулок в парке. Мой день был жестко нормирован, и за каждое невыполнение задание я получал заслуженное наказание. Таким образом, уже в раннем детстве я научился понимать, что такое смерть, ответственность, наказание и одиночество…

Несмотря на свою занятость и деловитость, отец каждый вечер уделял мне час времени перед снов. Он приходил в мою комнату, отпускал няню, садился на краю кровати и выполнял один и тот же ритуал: снимал свои очки, потирал седеющую колючую бороду, вставал с кровати, брал с полки книгу и садился обратно ко мне. Он спрашивал, как прошел мой день, что нового я узнал, внимательно слушал все мои рассказы и рассуждения о познании этого мира. Затем читал мне сказку на ночь. Позже, когда я стал немного старше, он рассказывал различные истории из жизни. Мы обсуждали с ним исторические факты или события, беседовали на философские темы. Он изо всех сил старался давать мне ту любовь и заботу, которой мне не хватало. Отец видел во мне мою мать, и это придавало ему сил двигаться дальше, заботиться обо мне.

Я никогда не слышал от отца слов любви и нежности, но он любил меня глубоко в душе, скрывая это под маской сухости. Также он не выражал ожиданий или надежд по поводу моего блестящего будущего. И за это я ему безгранично благодарен. Он готовил меня к жизни, вкладывая в меня знания, взращивая во мне полноценного человека, а не прививал комплексы и не навязывал свои нереализованные желания. Возможно, он знал, что это мне очень пригодится.

– Главное, – говорил он, – всегда оставаться человеком в глазах окружающих, не стесняясь казаться нелепым. А вот каким человеком они будут тебя видеть – это зависит от них.

Лишь столкнувшись со всеми проблемами подросткового возраста, я понял, насколько мне не хватает материнского тепла и поддержки отца. Я не нуждался более в присмотре няни, а отец перестал уделять мне внимание, пропадая днями и ночами в лаборатории. Его тоска съела его окончательно, и он потерял интерес к окружающему его реальному миру.

У меня было много друзей, и я мог видеть, как их матери и отцы заботятся о них. Мне безумно хотелось хоть на день поменяться с ними местами, очутиться в этой приятной атмосфере, испытать их проблемы и даже ссоры с родителями. Они же хотели быть, как я: давно усвоив уроки ответственности и самостоятельности, я был предоставлен самому себе. Отец считал, что я достаточно зрел и он вложил в меня достаточно знаний для жизни «по собственному усмотрению». Учителя ставили меня в пример как отличника и дисциплинированного ученика. Мои друзья с радостью проводили со мною время, нередко мы встревали с ними в драки, разбивая противникам носы и свои кулаки. Я принимал активное участие в школьных соревнованиях и вечеринках с друзьями, в социальной жизни школы и общества. Родители и учителя всегда любили меня и поощряли общение со мною остальных детей.

Но суть была вовсе не в отсутствии родительского контроля или похвалы – мне не у кого было спросить совета. Первые физические изменения, первые чувства и влюбленность, свидания и первые поцелуи, ухаживания за девушками и собственные переживания снежным комом свались мне на голову. Я не знал, как мне поступать и что следует делать. До чего же все это было нелепо! Пытаясь познакомиться с девушкой, безумно понравившейся мне в школе, я трясся и волновался, как трусливый пес. Слова путались, и я не мог толком сказать, что я от нее хочу. Неудивительно, что она мне отказала.

К счастью, годы бежали быстро, и со временем мне стало нравиться то, что я видел в отражении в зеркале. Я вырос и вытянулся, возмужал, рельефы мышц моего тела проступили четче, одежда теперь красиво сидела на мне. Волосы стали светло-русыми, почти золотистыми, а глаза – цвета ирландского виски десятилетней выдержки. Я слышал комплименты по поводу моего «проникновенного» и «завораживающего» взгляда. Все это сочеталось с густыми чуть изогнутыми бровями и выразительными губами, которые, похоже, очень волновали девушек.

Девушки начали обращать на меня внимание, и теперь уже не я пытался с ними познакомиться, а они. Без капли смущения готов сказать, что за годы юности в моей кровати побывало столько девушек, что не хватит и блокнота, чтобы всех их пересчитать. Они не отличались душевностью или добродетелями, поэтому я выбирал их лишь по красоте.

В один прекрасный момент моей жизни я осознал, что хотя и не избавился от всех своих минусов, не исправил свои недостатки, но я принял их, научился жить с ними, менять себя и адаптироваться к переменчивым условиям. Я не стал лучше потому, что изменил себя. Я стал лучше, потому что принял свои недостатки. Ведь этим я был уникален и ценен!

Сразу же всплывает в памяти уйма воспоминаний о том времени. Мне казалось, что я взбираюсь на вершину мира и мне остается всего пара шагов до ее пика, через мгновения я достигну ее и буду самым счастливым и успешным. Окончив с отличием Гарвардскую школу бизнеса, я переехал в штат Иллинойс, где меня взяли в крупную компанию, занимающуюся инвестициями в бизнес по всему миру. Уже за год я стал надежным работников, подающим большие надежды. Я поднялся до начальника отдела и продолжал усердно трудиться над своим последующим карьерным ростом. Руководство обещало мне великолепные перспективы в обмен на мою собачью преданность и трудолюбие, при условии добросовестного выполнения всего порученного. Безусловно, поощрения были сладки и в ярких упаковках.

Я обзавелся жильем в старом районе города. Провел много часов, выбирая и осматривая квартиры в этом бескрайнем городе, встречался с их владельцами. И все как один радостно и приветливо улыбались, рассказывали о счастливых часах, проведенных в этих стенах, и о том, как им жаль расставаться с ними, но обстоятельства их вынуждают. Но лишь я один видел то, что скрывалось в их глазах: эти стены не принесли им те радость и счастье, которых они ожидали от них. Они просто бежали от проблем, покидая те места, где когда-то жила любовь, звучал смех, росли их дети, где они лелеяли свои мечты о счастье, а потом просто выбросили их, как некую нелепость. Эти люди хотели поскорее покинуть эти квартиры в надежде, что другие стены принесут им счастье и развеют их проблемы.

Лишь одна квартира пришлась мне по душе. Она находилась на верхнем этаже старинного небоскреба, примерно сороковых годов постройки прошлого столетия.

В здании было 78 этажей и два лифта. Как только я увидел его, мое сердце дрогнуло: оно дышало историей и странностью, оно было печальным и величественным одновременно. Ему было более ста лет. Сверху донизу фасад здания украшали скульптуры и лепнина, оконные проемы верхних этажей были выполнены в форме арок с колоннами и узорами. Грозные титаны, закутанные в клочки материй, поддерживали небольшие открытые балконы. Верхушку здания венчали скульптурные композиции мифических чудищ – горгулий, мантикоров, грифонов и гарпий, сфинксов и мифологических героев, борющихся с ними, восседая на крылатых пегасах. Чудища будто карабкались на острую верхушку крыши здания, пытаясь его захватить, а греческие герои удерживали и сбрасывали их вниз, наблюдали за прохожими с крыши здания и заглядывали в окна, свисая на краю. Не каждый рискнул бы жить в таком здании. Выполненные в стиле неоготики серые стены с белоснежными фасадами внушали чувство ничтожности и угрюмости всего сущего.

На верхнем этаже было всего две квартиры. Та, которую мне показывали, была просторной и светлой. Большая квадратная кухня перетекала в гостиную с огромным балконом, который выходил на главную улицу. Далее располагались уютная спальня, широкая ванная и гардероб. Из окон открывался великолепный вид на город и соседние дома. К тому же здание находилось недалеко от места моей работы, и я мог бы добираться туда за короткое время. Меган – моя риелтор – сообщила мне, что бывший хозяин квартиры пожертвовал ее благотворительному фонду, который и выставил ее на продажу. Меган уже устала от меня и была бы рада более никогда мне не звонить и не видеть меня. Однако ее удерживала мысль об огромной комиссии за продажу квартиры. Пожалуй, с одной такой сделки она могла бы обеспечить себя всем необходимым на полгода, но, очевидно, жадность не знает границ. Несомненно, такая девушка, как она, не смогла бы довольствоваться малым. Ей были необходимы самая дорогая одежда, элегантные деловые костюмы, подчеркивающие ее шикарную фигуру, вытесанную самыми лучшими врачами-хирургами и тренерами, классические сумочки из крокодильей кожи или замши. Меган нуждалась в дорогой косметике, которая бы сохраняла ее красоту, в драгоценностях для подчеркивания статуса и самых модных мелочах, ужинах в фешенебельных ресторанах, отдыхе на самых модных курортах. Ради этого она каждый день моталась по городу на бездну встреч с дотошными покупателями, любезно улыбалась им и мечтала поскорее попасть домой и отдохнуть в одиночестве. Любезность и широкая улыбка стали неотъемлемой частью ее жизни и поведения. Она старалась быть любезной даже в постели…

Решение о покупке не заставило себя долго ждать, и сделка состоялась на следующий же день. Для обустройства квартиры я не стал приглашать дизайнеров, как этого требовал престиж. Я следовал своим желаниям. Так, в моей спальне появилась широкая удобная кровать с высоким изголовьем. Лежа на ней, я чувствовал себя на небесах. Еще в спальне поставил шкаф для белья, невысокий комод из черного дерева и напольный светильник. На пол бросил светлый мохнатый ковер. Над кроватью повесил панораму Бостона, которую подарили друзья в память о годах, проведенных в альма-матер. На комоде рядом с кроватью я поставил светильник и одну-единственную фотографию матери, найденную в детских книгах, когда собирал вещи и переезжал в колледж. Не знаю, кто ее туда положил, но я был безгранично рад этой находке. Широкое окно в моей спальне закрывалось тяжелыми льняными шторами. Сюда я никогда не приводил ни женщин, ни друзей. Это была моя тихая гавань цвета меда и топленого молока, где я хранил лишь необходимые и драгоценные воспоминания, хотя изредка здесь и бывали настоящие бури.

Гостиная отличалась от спальни изобилием удобств, техники, мелочей и предметов искусства, заполнявших пустое пространство. Это было место для веселья. Первое впечатление – самое главное, и она не оставляла шансов для разочарования.

Практически повсюду стены заменяли панорамные окна. Огромные стекла по моему желанию могли менять оттенок, затемняться или же обретать рисунок, превращаясь в любой витраж, какой только моя фантазия пожелает. Но я предпочитал великолепный вид на улицы города. Напротив стены поставил кожаный диван. По бокам от него стояли две белые тахты. В центре – маленький кофейный столик. На полу лежал персидский ковер тигровой раскраски. С потолка свисали две огромные люстры, похожие на голову горгоны Медузы со множеством лампочек и кристаллов. Позади дивана стоял винтажный бар, наполненный дорогими стаканами и бокалами, звонкими бутылками с цветными и прозрачными алкогольными жидкостями. На стене висела огромная сенсорная мультимедийная панель, служившая телевизором, игровой приставкой, радио, компьютером, прочими техническими необходимостями и даже будильником. Она управлялась как жестами, так и голосом. По центру стоял обеденный стол из красного дерева с десятью стульями с позолотой, обтянутыми темно-коричневой парчой. На столе размещалась старинная хрустальная ваза с пионами – любимыми цветами матери, как мне однажды сказал отец. На стене в зале висела картина современного художника. По правде сказать, она была совершенно бессмысленной и абсолютно не соответствовала своему названию, но мне очень нравились краски этого полотна.

Также в квартире было две ванных: гостевая у входа и хозяйская возле спальни. Кроме этого, у меня был огромный гардероб рядом с хозяйской ванной. Пожалуй, туда вместилась бы еще одна моя кровать. Кухня была совмещенной с гостиной, и ее окна выходили сразу в две стороны. Можно было готовить кофе или мыть посуду и наслаждаться видом на соседние здания, на пробки в центре города, рассматривать солнечные блики на крышах дорогих машин, старых домов и огромных стекленных небоскребов.

Возле входной двери по обеим сторонам стояли открытые этажерки, заставленные рамочками, статуэтками, наградами, альбомами, сувенирами из поездок и командировок, цветами и прочими модными вещами. Рядом возвышался шкаф для верхней одежды. Прихожая красиво соединялась с гостиной и кухней. Пол здесь был выложен древесиной черного палисандра. Все освещение, терморегуляция и техника в доме, включая кухню, и даже вся жизнь в моей квартире могла управляться с одного пульта, висевшего возле входа в спальню. Маленький прозрачный сенсорный дисплей выглядел, как милое украшение на стене, и в то же время служил мозгом всего жилища. Рассматривая свою квартиру, я чувствовал себя господином не только ее стен, но и всего мира. Я видел зависть в глазах гостей, посещавших ее, восторг, удивление. И эти немые эмоции давали мне некую окрыляющую силу и в то же время приземляли меня, побуждали задуматься о смысле всего этого.

Я упорно карабкался вверх по социальной лестнице, выслуживаясь перед высшим руководством и работая над собой. В мое время было важно озвучивать новые мысли, проявлять индивидуальность, но не выбиваться из толпы. Я органично вписывался в высшее общество, создавал свой имидж и принимал все неписаные правила, законы и нормы социума, отбрасывая все старое, словно порванные перчатки. Сначала я был очень удовлетворен своими успехами, новыми знакомствами, друзьями, женщинами. Но со временем это перестало приносить мне радость, и я стал чувствовать пустоту внутри.

Я практически перестал общаться с отцом. Он все так же был поглощен работой и его мало интересовало происходящее в реальном мире. Я изредка звонил ему, но мы даже не знали, о чем говорить. Иногда просто молчали в трубку. Также я часто вспоминал свою мать. Я смутно помнил ее тонкий силуэт, склонившийся над моей кроватью. Вспоминая, как она гладила меня по руке, я будто вновь чувствовал нежность тепла ее материнских рук. Но как бы я ни силился, моя память не могла воспроизвести ничего, кроме ее голоса, все так же продолжавшего напевать колыбельную. Она ускользала от моей памяти, скрываясь от меня в сером размытом тумане сознания. Мне казалось, что она разочаровалась бы во мне.

Но жизнь текла быстрой рекой, и в ней не было времени для мыслей и сомнений. Я спешил уловить каждый момент и прожить каждую секунду, пытаясь заполнить ее смыслом и делом, выжать из ее все краски и соки, но безуспешно копошась и путаясь в собственной жизни. Пытаясь понять, что же действительно важно, что принесет счастье, я бесцельно терял драгоценные мгновения жизни и шансы совершить поступок. Разменивал ее на существование и следование. От меня требовали действий, и я выполнял все требования, становясь полноценным полезным членом общества, живо вливающимся в общий поток существования. Со временем я смог купить себе новую быструю машину, блестящую и привлекающую внимание ревом двигателя и современными формами. Она была вызывающего ярко-красного цвета, демонстрирующего агрессию, силу и авторитет. Ее знаком был трезубец. Не секрет, что машину мне оплатила компания за мою собачью преданность и покорность. А когда мне начинало оказаться, что вот я уже на самой вершине успеха, мне представляли что-то новое, показывали новую вершину, цель всей моей жизни. И я вновь стремился к ней и вновь достигал ее, но не ощущал удовлетворения и бежал дальше, за новыми целями, которые передо мной ставили компания и общество. Парадокс в том, что в глубине души я понимал, что счастье не в этом, но безоговорочно следовал всем указаниям по достижению этих крайне необходимых благ.

2

Шел второй месяц весны. Однажды утром, проспав, так как не услышал сигнал будильника, я в спешке собрался на роботу, набросив первое, что попалось под руку. На удивление это был мой любимый «счастливый» серый костюм с белой рубашкой. На дороге была огромная пробка, все сигналили, кричали, некоторые ели в салонах дорогих машин, злились, что опаздывают на роботы, иные пытались с помощью планшетов выполнять свои трудовые обязанности, сидя в автобусах. Мне пришлось идти пешком, оставив машину на паркинге. Не успевая позавтракать, я заглянул в кофейню взять с собою какой-нибудь горячий напиток. Кофейня была практически пуста – лишь один человек стоял у прилавка и ждал своего кофе. Я стал в очередь за ним. Но, как назло, будто увидев, что я спешу, два продавца, готовившие кофе, крайне медленно шевелились. Их вид был крайне раздражающим: оба высокие и худощавые, в очках, непричесанные, оба одеты в одинаковую униформу – зеленые фартуки, красные тенниски и козырьки на головах, придерживающие волосы, чтобы они не сыпались с их неухоженных голов в напитки. Парень, что стоял передо мною, и я вяло рассматривали внутреннюю обстановку, дожидаясь, когда же, наконец, настанет тот час, когда кофе будет готов. Время будто бы кто-то растягивал, нажав на паузу. Я читал имена на табличках у продавцов. Берри и Льюис… Не мог бы подобрать для них иных имен… Я гневно рисовал в сознании карикатуры с них и издевался над ними, представляя, как на них выливается горячий кофе или падают все чашки. Я сверлил их взглядом.

«И как только таких принимают на роботу!» – пронеслось у меня в голове.

Кофе был готов, но, очевидно, молодой человек в дешевом деловом костюме не особо спешил на свое место работы и решил заказать себе еще и чего-нибудь перекусить. Моему гневу не было предела. Я готов был убить их на месте. Наконец, дождавшись, когда молодой человек заберет свой заказ и уйдет, я подошел поближе к продавцу. Он внимательно уставился на меня. Едва я собрался произнести одно-единственное слово, как возле меня всунулась девушка. Она мило улыбнулась мне и продавцу, поздоровалась с ним, назвав его по имени. Он сразу же расцвел от радости. Очевидно, она была не в первый раз здесь. Затем она обернулась ко мне. Я хотел выругать ее за беспардонное поведение, но она опередила меня и заговорили первая. Услышав ее голос, я не мог более злиться на нее.

– Прошу прощения, – сказала она, – я понимаю, что вы спешите на работу. Но прошу вас, попустите меня вперед. Мне необходимо успеть в поликлинику к пациенту! Пожалуйста!

Она смотрела на меня ярко-синими глазами. Я будто окаменел от ее взгляда. А ее голос звучал точь-в-точь, как голос моей матери. Я не смог ей ничего ответить, лишь глупо смотрел на нее. Кивнув, я попытался привести себя в чувства. По коже пробегал холодок и внутри возникали жуткие ощущения, что будто роились внутри моего тела. Я чувствовал себя полным идиотом, глупо таращившимся на эту девушку.

Она быстро забрала кофе и скрылась в потоке вялых и озабоченных людей на улице, спешивших на работу. Я не успел даже запомнить, как она выглядела, во что была одета. Лишь ее звонкий ласковый голосок и яркий небесный взгляд.

Дождавшись свой кофе, я погреб на работу. Все мои мысли вновь заполонила тревога, но лишь я переступил порог здания, как она пропала. К счастью, я опоздал лишь на двадцать минут. Поздоровавшись с охранниками, отсканировал свой пропуск. Компьютер тихо пиликнул – и сообщение о моем опоздании сразу же оказалось у менеджера на компьютере. Я представлял, как он, этот тощий и высушенный годами роботы червь в очках и с лысиной, придя через полчаса на роботу, будет мямлить что-то о недисциплинированности и безответственности «таких работников», как я. Затем последуют выговор и предупреждение. Я ни разу не опаздывал доныне, но правила были едины для всех, и стоило ждать наказания. Но для «подающего надежды сотрудника» и любимца начальства наказание не должно было стать ужасным.

– Как ваши дела, господин Селиван? – спросил один из охранников, обратив внимание на мое опоздание.

– Хорошо, спасибо, Рон! – ответил я, как ни в чем не бывало.

– Хорошего вам дня, господин Селиван! – пожелал охранник. В его голосе были нотки интереса, сопереживания и учтивости.

– Спасибо.

Терять было нечего, и я, уже никуда не спеша, направился к лифтам, прошел по отшлифованному мраморному полу, начищенному до зеркального блеска, мимо роскошной винтажной мебели, пестрых картин и вычурных ваз с букетами цветов, что стояли в центре зала и у каждой из колонн, державших своды здания. Столько столетий прошло, а человечество так и не смогло придумать ничего иного, что так откровенно подчеркивало бы презрительное величие и богатство хозяев этого здания, как эти предметы интерьера, откровенные подделки под эпоху Возрождения. У лифта в волнении ждали люди, нарекая на механизмы лифтов, которые так медленно двигаются и виновны в их опозданиях. Двери открылись, и люди, одетые в деловые костюмы от Кельвина Кляйна, Ральфа Лорена и прочих модельеров, отарой втиснулись в кабину лифта. Они поспешно нажали кнопки, возмущенно вздыхая при этом, будто машине не все равно. Двери закрылись, и лифт быстро двинулся наверх. Забавно было видеть, как они глядят на циферблат, ожидая звоночка, который ознаменует их прибытие на необходимый этаж, и они уже вскоре смогут занять свое рабочее место. Лифт дважды останавливался, и наконец я остался один в кабинке. Впервые за долгое время работы я обратил внимание на оформление лифта. Извечная спешка, толпа, шум никогда не пробуждали во мне интереса к окружающему. Занятый своими раздумьями, я поднимался на предпоследний этаж огромного небоскреба. Но в этот раз все было иначе, и я пришел в изумление. Стены кабины лифта были полностью покрыты панелями из карельской березы – редкой и дорогой в наше время древесины. Двери были позолоченными, а пол выложен кубиками мрамора. Не хватало лишь карлика-швейцара во фраке, который бы учтиво здоровался со всеми входящими и нажимал за них кнопки.

Лифт остановился, и двери открылись. Я вынырнул из своих раздумий и вышел из лифта. Еще двадцать минут назад коридоры кишели сотрудниками, но теперь все словно вымерли. Секретарша, сидевшая за столом напротив входа, удивленно посмотрела на меня.

– Доброе утро, Сьюзен, – поздоровался я.

– Доброе, – буркнула она. – Не поздно ли вы пришли?

– Не спорю, я опоздал, но что тут поделать уже! – ответил я, стараясь ее разозлить.

Сьюзен была крайне неприятной, грубой блондинкой, ярко и пошло накрашенной. На ней были строгий деловой костюм и прозрачная блузка, расстегнутая до груди. Она хотела выйти замуж за богатого взрослого мужчину. Ей было около тридцати пяти лет, но она выглядела намного старше. Подобные девушки по вечерам околачиваются в дешевых барах, разукрашенные яркой и дешевой косметикой, одетые в короткие платья, в обуви на высоких каблуках. Работники офиса шутили, что ее посадили здесь, чтобы она отпугивала непрошеных посетителей. Она была приветливой лишь с руководством компании.

– Вы продолжаете тратить свое рабочее время попусту, господин Селиван, – заметила она язвительным скрипучим голосом. – От этого ваш штраф увеличивается. А работа сама не выполнится!

– Благодарю за беспокойство! Но мне кажется, это уже не входит в ваши обязанности. Так что лично вы можете не беспокоиться о моем опоздании, – ответил я, криво улыбнувшись, и отправился дальше по коридору в офис.

Я был уверен, что как только скроюсь за углом, она побежит к начальнику на этаж ниже в отдел кадров и оповестит о моем опоздании. Но мне было совершенно все равно. Я не спеша зашагал по длинному пластиковому коридору, освещенному дорогими люстрами и выложенному дешевым ламинатом. Вот еще одна стекленная дверь со сканером. На стекле высечены название нашей компании и ее логотип. Я поднес пластиковый пропуск к красному огоньку, он мигнул, затем недовольно пиликнул и открыл двери. Даже техника здесь не в настроении – начался рабочий день. Когда я вошел, все с удивлением и ужасом смотрели на меня, пытаясь не выдавать своего интереса и не отвлекаться от работы. Все, как крысы, вытаращили глаза из-за своих прозрачных пластиковых перегородок, из-за прозрачных мониторов и бумаг, отслеживая каждый мой шаг. Я чувствовал себя идущим на казнь. Если бы не гул из окон, жужжание принтеров и трезвон телефонов, я слышал бы свое дыхание. Внутри начало просыпаться волнение. Я не мог понять, почему испытываю страх и в то же время безразличие ко всему. С одной стороны, эта работа имеет важнейшее значение для меня, я обожаю ее и ценю, я доволен всем. А с другой – я плевал на нее и всех своих коллег, мне нет до нее дела, меня не волновали возможное наказание и занудные менеджеры!

«Неужели наказание столь страшное? – подумал я. – Впрочем, я уже его заслужил и могу позволить себе пройти по этому пути в мой кабинет не как побежденный, а как победитель».

Все молча наблюдали, но потом их интерес спал, и они вновь окунулись в свои дела, заняли рабочие позы. Они хотели увидеть трагедию или мучения, узреть чужой страх, а вместо этого увидели пример для подражания. Я был сейчас не таким, как все. Их интерес сменился самобичеванием. Перед моим кабинетом сидел мой помощник Джон. Он, не отвлекаясь от монитора, вручил мне все письма, поручения и документы и продолжил работу. На дверях висела золотая табличка начальника отдела. Я вставил пропуск в тонкую щель. Лампочка на замке загорелась зеленым светом. Я вошел в кабинет. Сел на свой мягкий стул и глубоко вздохнул.

Все было как всегда: кленовый стол, мое кожаное кресло, пальма у двери, пара шкафов по бокам от входа, два кресла возле моего стола, бумаги и папки, канцелярия, диплом и грамоты на стене в золотых рамочках, бежевые жалюзи, зеленые обои, коричневый производственной ковролин, звуки делового города за приоткрытым окном.

Оставалось лишь ожидать своего палача. Потекли звонки, дела, переговоры, документы, любезности и хорошие манеры, бумаги и отчеты, подчиненные. Но никто и не подумывал приходить или вспоминать об этом опоздании, а тем более о наказании. Все шло привычным чередом: всякие заботы и дела, обед и вновь обязанности и распоряжения. Никаких разговоров, сплетен, чаепития, перерывов. Лишь работа. В заботах забываешь посмотреть на часы, и вот долгожданные минуты окончания работы давно пробежали, а я все сижу и работаю. И уже за окном темнеет, прощается и уходит домой Джон, напоминая о предстоящей деловой встрече, совещании и конференции на следующей неделе, наплывают серые тучи, темень закрадывается через окно, загораются люминесцентные вывески на зданиях, закрываю жалюзи. Заходит охранник и просит покинуть помещение.

Лишенный сил, я поднялся со стула и, не спеша перебирая ногами, отправился к выходу. Просканировал пропуск, огонек недовольно пиликнул, и двери тихо задвинулись за мной. Сьюзен уже давно удрала домой, все везде закрыто и пусто. Нажал на круглую кнопку лифта, она звякнула и засветилась зеленым огоньком. Через пару минут двери лифта открылись, я вошел в пустую кабинку. Облокотившись плечом о стенку лифта, нажал кнопочку «0», и лифт быстро поехал вниз без остановок. Направляясь к выходу, я не замечал ничего вокруг. Все было серым, размытым, будто я на бешеной скорости несся вперед и все вокруг сливалось в единый тоннель с перемешанными красками, формами и звуками. Передо мною горела одна-единственная цель – мой дом. И я спешил туда, чтобы прилечь на свою мягкую кровать и провалиться в безумный мир Морфея.

Меня разбудил звонок телефона. Я оторвал лицо от мягкой подушки и посмотрел по сторонам: где я нахожусь? Я пытался понять, это сон, в котором отчаянно звонит мой мобильный, или же это звук веселой песни ворвался ко мне в сон, или, может, мне все это кажется. Протерев глаза, я понял, что нахожусь в своей уютной спальне, в своей кровати. Нащупав рукой на тумбочке телефон, даже не глядя на экран, я провел пальцем по нему и приложил к уху. Поддерживая телефон плечом, я перевернулся на бок и ответил звонящему.

– Ну что, ты готов? Как договаривались? – затараторил бодрый голос в телефоне. Голос был мне знаком, но я никак не мог понять, кто это звонит.

– Кто это? – прохрипел я в ответ.

– Аллан, ты смеешься, что ли? Сегодня же пятница! Мы же договаривались с тобой пойти с мужиками в клуб, как всегда! Ты сегодня за рулем! Ты забыл?

– Нет. Я заснул… – ответил я.

Я немного напряг свой мозг и вспомнил, что договорился с друзьями – сегодня мы едем в клуб на моей машине. Они планируют сегодня ночью пойти на важную вечеринку для сливок общества и уйти оттуда пьяными и с какими-нибудь красотками.

– Ну ты даешь! И что теперь делать всем? – возмущался Ник, самый большой выдумщик в нашей компании.

Не один раз он придумывал какое-нибудь отчаянное приключение, и мы ввязывались в него с невероятным азартом. То мы спорили, кто выпьет больше абсента, стоя на руках вверх тормашками или просто пока кого-нибудь не стошнит, то играли в боулинг на барной стойке с пустыми бутылками вместо кеглей, то мчались по автостраде на крыше автомобиля и так далее. А на следующее утро все держались за головы и вспоминали, что было прошлой ночью и от чего у кого-то разбит нос или подбит глаз. После чего клялись более никогда не слушать Ника и вновь наступали на те же грабли. Оказывалось, что голосом здравого разума каждый раз выступал я, напоминая всем, что нужно скорее смываться с места разгула, чтобы нас не поймала полиция и не выгнали с работы.

– Так что делать? – вскипал Ник.

– Дайте мне час, чтобы привести себя в порядок, – ответил я.

– Сорок минут! – рявкнул Ник и положил трубку.

Я перевернулся на спину и уставился в потолок. На телефоне ярко горела подсветка. Белые квадратные циферки на экране показывали двенадцать ночи. Тонкий, почти невесомый небольшой, но крепкий корпус телефона, сделанный из титана или чего-то подобного. В этой небольшой вещице столько функций, без которых невозможно представить свою жизнь. Ладонь ощущала прохладу его корпуса. В комнате было темно, а за открытым окном гудел город. Одни засыпали, а им на смену выходили ночные хищники, ищущие добычи, развлечений и славы. Штора красиво порхала от ветра вокруг окна. Из окон напротив в комнату лился свет. С яркого экрана телефона на меня пялилась девушка с красивыми глазами. Ее грудь занимала почти весь объем блестящего экрана, а глаза, равно как и чудесный пестрый закат над океаном позади нее, были без малейшего выражения. Это была моя бывшая… Очередная бывшая. Уже и не помню, как ее звали, да и неважно это. Я был с ней лишь из-за ее внешности, в ней не было ни ума, ни обаяния, ни доброты. Даже в чудесных глазах была лишь пустота. Очередная красотка, которая стала фарфоровой куклой, предлагавшей себя в обмен на дорогие гостинцы, рестораны и мероприятия. С той поездки на Мальдивы у меня не было ни одной фотографии, где можно увидеть всю красоту природы. Лишь она. Лишь ее тело. Ее тело стояло на заставке для того, чтобы поддерживать статус – «Я платил за нее и спал с ней!»

В голову стали лезть различные мысли о смысле всего совершенного в моей жизни, о правдивости наших отношений, о моей усталости. Но быстро мои мысли переключились на все блага цивилизации, которые я могу позволить себе обрести и которые уже стоят у меня дома, социальная лестница, по которой я стремительно бегу вперед. Зазвенел телефон. С экрана на меня смотрела веселая морда Фрэнка. Я принял звонок.

– Алло! Ты проспал? – прозвучало из динамики.

– Да, вроде того.

– Когда будешь?