скачать книгу бесплатно
– Ну, муся, ты даешь! Дом можно весь вынести, как спишь! И псы голодные! Чуть меня не съели пока кормил! Мусечка, дай я тебя пообнимаю как следует! Мы с Лешкой приехали на своей машине в семь утра, Джеки и Чан все про тебя рассказали! Мать, у тебя модем уже оплавился. По 48 часов сидишь за компом. Сын сиял глазами, успевал обнимать Дусю, раздеваться и переглядываться с рыжеволосой Гелочкой. И все одновременно – и стул Дусе, и чашку с чаем, и опять тревожный взгляд на мать и заговорщицкий – на Гелу. Ма, знакомься – Галина. Ха, а я почти угадала, – подумала Дуся. Гела – Гала.
– Лешкина подружка, – пробасил сыночек. Девица ничуть не смущаясь сказала: очпрятнобылкомица и подвинула Дусе тарелку с пирожками. Почти все встало на место, остался только Коровьев. Джинсы приличные – заклепки в виде черепов, Дуся про такие писала, дорогие – не то слово. Парфюм тоже не из дешевых. Выражение лица – мда. Дорогого стоит. Брезгливо-брюзгливое. Явно не из компании Лешки-Мишки и Гелочки. Все-таки Коровьев, решила Дуся.
– Разрешите представиться, – сказал Коровьев. Волков Сергей Семенович. Сотрудник издательства ХХХ. Ваши сыновья любезно позволили мне подождать Вашего… пробуждения. С Вашего позволения, хотел задать несколько вопросов. Вы – Дарья Аркадьевна Новикова? – с каждым словом тон становился у Сергея Семеновича тоскливей, глаза он отводил куда-то в окно, слова почти цедил сквозь зубы. Дусе стало как-то нехорошо.
– Да, я, – ответила Дуся севшим голосом.
– Скажите, перевод книги с английского «Каталитический риформинг» – ваш? Черт, это или какой-то надзор за соблюдением авторских прав или налоговая, – пронеслось в голове у Дуси: «Лучше не врать. Будь что будет».
– Да, моя.
– А вы можете это доказать?
– Почему я должна доказывать вам что-то? Надо вам, вот вы и доказывайте. Достаточно того, что я признаю – да, это моя работа.
Глаза у Коровьева оживились, он перестал коситься в окно, посмотрел прямо на Дусю, и ей стало неловко. Халат, из-под него ночная рубашка, не расчесанная, бледная и неумытая. Да, в конце концов, я его сюда не звала – разозлилась Дуся.
– Тогда не были бы Вы так любезны, не посмотрели эти книги. И Коровьев вывалил на стол перед монитором две стопки книг. Дуся листала. Что-то забытое вспомнилось, несколько были как старые друзья. За эротический триллер было неловко, – но – что было, то было. Правда, Дуся, как могла, сгладила острые моменты, приодела обнаженных героев и в паре эпизодов дверь в спальню оставила закрытой. Кое-где уточнила характеры. Но суть – то осталась – эротический триллер. Мерзкий текст был, кстати. Долго пришлось возиться. Технические переводы давались легче. Там слова текли, и Дуся только записывал их. Коровьев оживился окончательно, заволновался. Ну, все. Изловил меня, преступницу. Радуется. Две книги Дуся отложила в сторону:
– Не мое.
– И все-таки, не могли бы вы привести, ну, какие-нибудь доказательства авторства?
– Дарья Аркадьевна, флэшки может есть? С рабочими вариантами? – вмешалась Гела-Гала. «А тебе, голубушке, какой интерес? Странно все это» хотелось сказать Дусе. Достала коробку с дисками и флэшками, протянула Коровьеву. Махнула подбородком в сторону компьютера: включайте, смотрите.
– Нет, зачем же, – засуетился Коровьев. У меня свой ноутбук, при себе всегда. Галочка придвинула чашки со свежим чаем Дусе и Михаилу, а Коровьеву поднесла и поставила рядом с компьютером. И опять Дусе показалось, что эти двое – вместе. Вовсе не с Лешкой приехала эта Галина. Круто хозяйничала эта парочка на уютной кухне-столовой Дуси. Коровьев – Сергей Семенович Волков оккупировал компьютерный стол, сдвинул клавиатуру на уголок, свой нахально-дорогой ноутбук разложил просторно и вольготно. Весь ушел в экран. Щелкал клавишами, перебирал флэшки и диски.
Гела достала вторую партию пирожков из духовки и стала убирать муку со стола. Дуся была лишней в собственном доме. Пора навести порядок. Это они ее сонную застали врасплох. Дуся решительно и громко отставила чашку, хотела твердо сказать – ну, что-то вроде – не пошли бы Вы, господа, и не подождали бы где-нибудь моего приглашения – но с нечесаной головой как-то… ну, не то было. Ох, все это не просто так, все это попахивало чем-то странным, хорошо срежиссированным кино по чужому, добротному сценарию. У Дуси был хороший жизненный опыт – чтобы сломать чужую игру, надо сделать что-то неожиданное, идущее в разрез с текущими событиями.
Поэтому встала, и совершенно не обращая внимания на странных гостей, пошла умываться и чистить зубы. Спокойно уложила волосы, полилась лаком и привела себя в порядок. Вышла из спальни минут через сорок. Теперь вся компания, включая проснувшегося Лешку, сидела на кухне, чинно пила чай всей компанией и явно мыла кости Дусе. Потому что при ее появлении дружно замолчали. Дуся очень неспешно уселась за стол, дала пообнимать себя Лешке, и очень спокойно спросила: Что все это значит?
– Вы совершенно правы, но, не уточнив все, я просто не мог начинать разговор – засуетился Волков. – Видите ли, в нашем издательстве поменялся хозяин, и соответственно, начались кадровые перестановки. Ему нужен новый начальник отдела, и несколько ранее изданных книг в издательстве он привел как пример настоящей профессиональной работы… И пожелал найти редактора текстов и переводчика… Ну, вы понимаете, при нашей системе работы это было несколько… эээ сложно…
– Ага, – подумала Дуся, – и не только система работы у Вас по-черному, но и оплаты тоже…
А Волков продолжал, порыкивал, потирая вдруг вылезшую щетину на подбородке. Потом с облегчением выдохнул и выложил на стол из портфеля тоненькую папочку с листиками – договор. На постоянную работу. На должность и с окладом… и со специальными условиями. С гонорарами… И возможностью дистанционной работы… с головным офисом в соседнем большом городе, настоящей столице юга России в 100км от Дусенькиного дома… А день за окошком уже кончался, серел. Волков уже почти скороговоркой тараторил, что после Новогодних каникул представители издательства свяжутся с ней, и обсудят детали, и что с владельцем издательства надо будет лично встретится.
– Интересно, а ты тогда кто? Если сотрудники издательства будут связываться со мной после праздников? – хотелось спросить Дусе. Но Волков уже быстро-быстро одевал странную одежду – что-то вроде овчинного тулупа. И торопился, торопился…
Дуся встала, провожая странного гостя.
– Нет-нет, вы не провожайте меня, за мной сейчас подъедут, они меня уже давно ждут! – остановил Сергей Семенович Дусю. Галочка-Гелочка, поблескивая зелеными глазами, нараспев спросила:
– А меня не захватите с собой? Мне срочно надо вернуться… И не дожидаясь ответа, из-под курток братьев на вешалке прихожей стала вытаскивать модную короткую курточку ослепительно бирюзового цвета, с белой опушкой и сверкающей вышивкой стразиками. Откуда ни возьмись, на рыжих волосах и шапочка с опушкой появилась, с такой же вышивкой.
Ну, Снегурочка просто, мелькнуло у Дуси в голове. Да, хороша подружка у Лешки. Сбегает с Волковым! А Лешка, как ни в чем ни бывало, улыбался и протягивал сумочку-мешочек своей подружке. Волков рявкнул на девушку, что если она с ним – то чтобы быстро, что Дед уже психует, что и так он целый день потерял. Хлопнула дверь, и осталась Дуся наконец одна, со своими сыновьями, на родной и привычной кухне. На столе горой пирожки, под салфеткой пирог, две салатницы с какими-то салатами, и тарелочки с немыслимой вкуснотищей. А над всем – ваза на ножке с мандаринами. Новый Год, как-никак. И вдруг сердце у Дуси ухнуло гулко-гулко, и упало куда-то… Ноги тяжелые, не идут… Мысль, странная, дикая, невозможная – как догадка и озарение накатила.
– 3-
В одних тапках выскочила Дуся во двор, на снег, в призрачных сумерках хотела догнать и спросить – но о чем спросить? – своих гостей. Уголком глаза успела схватить – сани на снегу, Волков в таком теперь уместном тулупе, и посерьезневшая и побледневшая Галочка рядом.
– Скорее, скорее, Дед уже недоволен, опаздываем, и так с этим подарком сколько провозились. Но хоть ладно, нашли, шесть лет искали, но нашли, вручили – ворчал Волков, помогая Галочке сесть в сани. И – все, нет их, растворились в сумерках, на пустынной улице. Вроде бы сани вещь вполне возможная в такой день. Вон сколько фирм с поздравительными услугами развелось – не только сани, а живого медведя притащат… Или волка… Но Дуся знала – это другие сани.
Нет санок, укатили. Пусто и тихо на улице. Только окошки домов светятся подмигиванием гирлянд и экранами телевизоров. Праздник. Вернулась в дом Дуся тихая и серьезная.
– Ребят, вы где такую подружку нашли?
– А, мусь, на дороге голосовала, просила подвезти, она к деду автостопом добиралась. Потом Лешка уговорил к нам на чай. А она сказала, что за нами – хоть на Северный Полюс, пока ехали – вот как-то все шутили и шутили, до самого дома дошутились – похохатывая, басил Мишка.
– А что, хозяйственная девица, и расторопная. Зря, наверное, отпустили.. – жевал пирожки Лешка.
– Ребята, это снегурочка была. А с ней этот, Волков, – он.. Дуся запнулась – не было слов объяснить то, что понимала и чувствовала, но сказать это, произнести вслух – было невозможно, немыслимо, недопустимо!
Сыновья смотрели на нее с сочувствием – тронулась мать умом, точно! Лешка так и остался с пирогом в зубах. Потом оба, одновременно, как всю жизнь это делали, обняли мать с двух сторон. Мишка говорил, а Лешка только угукал в знак согласия.
– Мать, сколько говорили мы тебе – отдыхать надо! Доработалась до снегурочек. Все, конец. Путевка у нас в Карловы Вары на Новогодние каникулы, так что собирайся. Мы тебе и Дед Мороз, и Снегурочка, и Серый Волк. После «серого волка» сын ошарашено замолчал. Шарики крутились у него в голове с такой скоростью, что было слышно на всю кухню.
Наступал Новый год. И Дуся встречала его в самой лучшей на свете компании.
Хроники Свободного Человека
Избыток свободы, будь то в государстве или личности, ведет только к избытку рабства.
Платон
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Я – дрянь. Я лицемерю наедине с собой. Лицемерю на скамейке сквера, где пытаюсь спать. Я лгу, бесконечно лгу даже себе. Слезы жалости выжигают глаза и застывают на щеках. Какая жалость? Теперь-то к чему фарисействовать? Я хлопнул дверью потому, что мне надоело. Надоело слушать, что я есть. А я и правда есть именно Это. Да, я не хочу, как говорит Она, «работать» и «нормально жить». Я хочу потягивать пиво, сидеть в облаке сиреневого дыма и бряцать по клаве, выбивая из старушки искрящиеся, живые, настоящие слова.
Я хочу уйти утром из дома, встретить случайную компанию и трое суток провести в чаду, угаре разговоров и алкоголя. Когда все устанут, и от бессонницы голова начинает кружиться сильнее, чем от травки, наступает момент чистейшей правды. Я получаю двойной кайф: от слов, которые рождаются внутри, и от того, что компания боготворит меня. Правда, не долго, но мне и не надо долго. Потому, что они мне тоже не нужны, их я тоже использую.
Я – дрянь. Я бросаю моих вчерашних друзей и иду домой. Слава те, Госсподи, Она ушла на работу. Детей тоже нет дома. Душ, котлеты, кефир. Чистый тонкий шерстяной свитер. Компьютер. Я пишу, пишу, все, что украл, что подслушал, что принес. Это тоже запой. Этот запой еще круче, чем обычный запой алкоголика.
Но я – лицемер. И во время скандала (обычного, повседневного, все ее упреки я вызубрил назубок, как и она – мои ответы), пытался сделать вид, что она меня достала, заела, что именно она причина, начало и конец всех неудач. Что я вынужден уйти из дома. В ночь, холод, без денег. А она, сытая и благополучная, сожравшая меня, осталась дома. Брехня. Я ушел потому, что САМ хотел этого. Меня давят дверные косяки квартиры, я не переношу разделения суток на день и ночь и необходимости «жить как все».
Вспоминаю Набокова: Гумберт страшно мучился от своей асоциальной, порочной страсти. Подонкам легче – они избавлены от этих мучений. Похоже, я дрянь, но не подонок – мне было мучительно, невозможно жить, каждый день понимая, что я живу «плохо», не умея себя изменить. Единственная возможность для меня избавиться от этих ежедневных пыток – уйти из привычной системы отсчета. Да, Гумберту было хуже. Ему было недостаточно уйти из рамок обыденности. Ему надо было прихватить с собой еще и нимфеточку лет 10—11.
Господи, вот оно счастье – в кармане случайная пара сотен (я ничего не взял с собой, даже сотовый). Две бутылки водки (дешевой) и хлеб. Мне плохо до такой степени, что уже не страшно, что будет дальше. Что бы не было – я так устал, я так устал!
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Спать на скамейке в сквере невозможно. Ночью сорвал замок с подвала нашего дома и спал на теплых трубах. Вернее, пытался спать. Во-первых, я понимал, что надо будет уйти рано утром. Во-вторых, странная мысль преследовала меня: какая привязь держит именно возле дома? Я привязан, я не свободен? Почему опять и опять возвращаюсь мыслями туда, ведь там было тесно? Ухожу из теплого подвала затемно. Денег нет, медленно иду утренними улицами до вокзала. Утро, какое утро! Мне, почему-то, вдруг, становится так легко! Если бы еще не хотелось жрать.
Можно пойти к друзьям, знакомым. Но я знаю, что будет: будут разговоры, практически те же, что с Ней. Но пожрать и отдохнуть надо.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Я понял, что вливаться в вокзальную мафию бомжей я не хочу и не буду. Они, не знаю как, но как-то вычислили меня. Накормили и напоили, объяснили, ПО КАКИМ ПРАВИЛАМ надо будет жить, и ЧТО надо будет делать. Рамки у них еще жестче, чем в моей бывшей жизни. Ловлю себя на слове «бывшей». За три дня – бывшая?
ДЕНЬ СОРОК ВОСЬМОЙ
Месяц живу у тетеньки. Она утром оставляет мне 50 рублей на сигареты. Вечером приносит пельмени и дешевые котлеты. Мы все это запиваем пивом, потом я ее сплю. Утром она уходит на работу, а я брожу целыми днями по городу. Ищу место. Тетенька прозрачно намекает, что договорилась на счет хорошей работы для меня. Не то шпалоукладчиком, не то гайкосортировщиком.
Я опять начал писать. Компьютера нет, я пишу в общей тетради.
ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ.
В моих бесконечных скитаниях нашел бойлерную. Пару раз переночевал там, нормальные мужики попались. Тетенька начала скулить, потом злобно тявкать, намекая, что я тунеядец. Это я то? Я каждую ночь честно отрабатывал ее пельмени с пивом.
Вчера, когда она ушла на работу, взял полотенце, подушку и плед. Еще – пару ложек, железную миску, зубную пасту. У меня уже был какой-то опыт, я знал, что мне надо. Взял самую лучшую сумку и сложил в нее добро. Нет, я не воровал. Я взял именно то, что мне было необходимо. Мне это было надо, и я взял.
Бойлерная всем хороша, но только рано утром оттуда надо уходить. Скорее бы тепло. Уйду на пляж. Понял! Эти два месяца пытаюсь жить по принципу: свободнее, еще свободнее, совсем свободный!
ДЕВЯНОСТЫЙ ДЕНЬ
Первая весна в моей жизни? По силе и остроте ощущений – да, первая! Влажный, теплый воздух. Дождь, первый весенний дождь. Пахнет асфальтом и крышами. Надо стать бомжом, чтобы узнать, что крыши весной пахнут. Вчера встретил знакомого. Оказывается, меня ВСЕ ищут. Она тоже. Если бы я пытался спрятаться, не вышло бы лучше. Мы пошли к нему домой, (семья куда-то уехала на пару дней). Ванная. Две курсовых работы, сутки времени, комп. Урвал свои тысячи и ушел в запой. Пил со слесарями в моем убежище, продолжил в парке с какими-то мужиками, потом к нам присоединились студенты.
У парней ноутбуки. Хорошая штука USB. Кое-что показал ребяткам, как можно сшибить деньгу на бирже контента. Пацаны смотрят, открыв рот. Весна, сессия. Хожу в интернет кафе, просиживаю по 7—8 часов, пишу студиосам за деньги. Они меня передают из рук в руки. Надоело. Купил очень дешевую легкую куртку, джинсы и кроссовки. ОНА любила дорогие вещи. Тонкие кашемировые свитера от Zilli.
У меня взаимная нелюбовь. Я не люблю людей, люди не любят меня. Вчера мои студенты приперли ноутбук в бойлерную ночью. Я пил весь день, работать не то чтобы не хотел – не мог. Ребята сбегали за кофе, таблетками, вставили спички в глаза и заставили писать семь (!) рефератов. За срочность – двойной тариф. Мои слесарюги теперь смотрят на меня волком: они чувствуют себя обманутыми. На их взгляд, я получил деньги (их месячную зарплату) ни за что. Это – классовая вражда? Странно, пока я сдавал бутылки на буханку хлеба и чекушку – они кормили меня вареной картошкой, домашними котлетами и солеными огурцами, СОЧУСТВОВАЛИ. Сейчас злобно затаились. Отсюда надо уходить.
СТО ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ
Прожил почти месяц с очаровательной нимфоманкой. Ей тоже сделал пару рефератов. Она привела меня к себе. То, что сейчас называют студией: огромная комната с большим окном, одновременно прихожая, кухня и спальня. У девицы светло-серые, почти серебристые глаза с бирюзовым отливом. Угольно-черные ресницы и вишневые губы. Прямые, каштановые волосы. Фигура Софи Лорен. Скачки верхом на мне она методично чередовала с какими-то немыслимыми вывертами. Из камасутры, что ли? Я не кончал, долго – был полупьян. Кажется, и не кончил. Дева напрыгалась и пошла в ванную.
Мне было пусто и грустно: решил, что таким образом девица расплатилась за рефераты. А мне безумно хотелось – не выпить, а как следует напиться. Я алкал денег и хорошей компании. За хорошую водку мои слесари соглашались спрятать на целую ночь свою классовую непримиримость.
Дева вышла из ванной, голышом ходила по студии и собирала разбросанные шмотки. Нашла свою сумку и достала несколько бумажек. Сказала, чтобы заходил. Через три дня деньги кончились, и я перешел жить к ней.
Сегодня утром я проснулся от ЕЕ взгляда. Она стояла в длинном халате с запахом, на поясе. Очень бледная, с яркими серыми глазами. Губы, намазанные серебристо-сиреневой помадой, кривились от гнева и презрения. Это было в той, той комнате, в том доме и той жизни. Я встал с моего любимого дивана, пошел прямо на нее. Она продолжала что-то говорить, но я ее не слышал ее (или не хотел слышать?). Прижатая к стенке, она отворачивала лицо от моих губ, ее рот продолжал кривиться в нервном и злобном оскале, в глазах блестели злые, непролитые слезы беспомощности. Но тело жило отдельно от глаз и злобных слов. Оно плавилось в моих руках, она повисла на мне, двигалась со мной в такт. Я проснулся второй раз за утро, теперь по-настоящему. От ее стона сквозь стиснутые зубы во сне. Было шесть утра.
Моя нимфоманочка мирно посапывала рядом. Постарался почти бесшумно одеться, тихонько захлопнул дверь, дошел до ближайшего таксофона и набрал номер, который был не в памяти, он был в пальцах, в крови, в биении сердца. Через семь гудков услышал хриплое, сонное «Алле» и положил трубку.
СТО ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ
Неделю провалялся на пляже, когда ушел от сереброглазой любительницы камасутры. Потом, когда окончательно оголодал и оброс, сходил в бойлерную за своим скарбом. Опять собирал бутылки, опять пытался писать. Плюс: летом долго светло. Сделал шалаш, накрыл его пленкой. Начался купальный сезон, стало шумно, весело, ярко и жарко.
Грустный, старый бомж никому не интересен. Поэтому я – веселый, молодой Диоген. Даже когда мне не хочется быть Диогеном, жрать то хочется. Желания поделиться шашлыком и пивом убогие не вызывают. Поэтому я – весь из себя, окутанный романтической аурой и прикрытый флером тайны. Да, я могу завести и развести любую компанию. Когда мне все это остофигевает, я ухожу в шалаш.
Я тщательно оберегаю его, но пляжные завсегдатаи засекли мои координаты. Ко мне наведываются местные продавщицы из ларька и странные, с виду вполне нормальные, молодые девахи из отдыхающих. Я понял, ЧТО их так привлекает: со мной не надо стесняться, меня – нет, я – живой фаллоимитатор. Мне не обидно. Они для меня тоже почти куклы.
Хотя – нет. Пришла одна дуреха, совсем уже непонятная, мутная какая-то. Оказалось, переживает: застукала мужа с матерью подруги. Проговорили до утра, о мужской сексуальности и про жизнь. Выпили все мои запасы из горлА. Хотя упаковка пластиковых стаканчиков лежала в углу. Антураж, мать ее. Расстались, как брат с сестрой. Она прибегала еще пару раз – с жареной курицей, полотенцами, носками и братским сексом на скорую руку. Хорошая девочка.
СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Встретил своих знакомых ребяток, студиосов, которым писал весной курсовые, и с которыми мы пили в парке. Вернее, не встретил – они нашли меня. Кой-какие мои идеи, оказывается, дали мощные ростки в их буйных головах. Ребятки раскручивают проект, я им нужен. Обговорили рабочие моменты: они мне притащат компьютерный металлолом, оплачивают безлимитку. Ставят это чудо техники прошлого века в дрянной комнатке, в малосемейке.
Думаю. Я вообще много думаю – мне не надо отвлекаться на склоки с Ней и не надо тратить силы на попытки жить в ладу с совестью. Свободы нет. За безумное счастье жить по своим правилам, и при этом не слушать, ЧТО я есть – я плачу. Только дураки говорят (а дураки им верят), что грязные, слипшиеся волосы можно промыть в холодной речной воде. Увы, без шампуня, мыла, станка и дезодоранта жить невозможно. Но это такие мелочи по сравнению с тем, что мне не надо слышать ежедневно, что я УРОД. И мучиться, бесконечно мучиться от сознания собственного уродства и непоправимости этого.
Я счастлив, я впервые за столько лет счастлив!
СТО СЕМИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ
Я почти согласился на предложение ребят. Почти – потому, что после суток в малосемейке опять ушел на пляж. Через двое вернулся. Пляжный сезон кончается, вместе с ним подходит к концу моя пляжно-диогеновая фиеста. Тогда перейду под крышу окончательно.
Мне нужна теплая одежда, и я решил по-быстрому сделать денег. Пишу эротику, нет, порно. Черт, черт, черт! Если пишу ПРОСТО, то получается белый экран, на котором напечатаны слова: название гениталий и перечисление действий. Надо пропускать через себя эту хрень, только тогда получаются «заводящие» тексты. Устаю от часа такой работы больше, чем от суток, когда пишу сам для себя. Кстати, не пора ли выкладывать все, что было написано в моих тетрадках за это время?
СТО ВОСЬМИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ
Мне нужен паспорт. Я позвонил ей. Она принесла его в сквер, недалеко от места ее работы. Эту курточку и короткую юбку я не видел на ней. Она не лучше, и не хуже, чем была.
– Нашел, кто будет покупать тебе пиво и миксы? Рада за тебя.
– Могла бы спросить, как я. Как я: не сдох, не замерз, не был убит в драке бомжами.
– А ты бы мог спросить, как твои дети! А твоя жизнь – это твой выбор.
– У детей есть хорошая мать, крыша над головой. У них все о”к, в отличие от меня. К тому же, ты сто раз говорила, что лучше вообще никакого отца, чем такой.
У нее кривятся губы (как в том сне), ее бьет крупный тремор. Она не может больше сказать ни слова. Резко, очень резко разворачивается и почти убегает на высоченных каблуках.
Не, я определенно стал добрее с тех пор, как сбежал из клетки. Я уже не обвиняю ее в том, что моя любовь к одной женщине не дала мне счастья. Это просто данность, и не она в ответе за это.
ДЕНЬ ДВЕСТИ…
Мы потихоньку раскручиваем с ребятишками наш бизнес. Я иногда ухожу в запои (алкогольные, литературные, сексуальные) – но ребятки терпят. Пока терпят. Иногда подрабатываю в «тырнете»: взрываю форумы или пишу эротику. И начинаю ощущать, что эта СВОБОДА меня тоже пытается душить, загнать в рамки. Я продолжаю жить так потому, что знаю: другой свободы просто нет, или я пока ее не знаю. Бомж в люке теплотрассы один из самых подневольных людей на свете. Он безобразно зависит от своих замерших ног, отмороженных ушей, пустого желудка.
Единственный известный мне выход внушает страх. Нет, не потому, что я боюсь смерти. Я боюсь, что и там не смогу избавиться от обязанностей, условностей, долгов и мук совести. А помноженное на непоправимость – это уже будет слишком.
P.S. Вчера, не знаю почему, вдруг вспомнил старшую дочь. Первый раз за эти семь месяцев.
P.P.S. Мне кажется, я почти понял что-то. Но оно без конца ускользает от меня…
Побег
– 1-
Из затуманенного зеркала в ванной на меня смотрело розовое, толстощекое нечто с глуповатым взглядом. Я протерла уголком полотенца запотевшее стекло. Не, не глуповатый взгляд, а… просто какой-то щенячий, молодой, что ли…
Вытерла голову желтой, пушистой банной простыней. Волосы, почти сухие, рыжеватыми колечками легли на лоб и вокруг щек. Вот что делают кондиционеры и шампуни нынешние: на старости лет обзавелась рыжеватыми локонами.
Надо было выходить из ванной. Но мне так не хотелось. Там, дома, был муж. И сын. Два чужих человека, даже еще хуже, чем чужих. Чужие так не могут обидеть. С ними надо было разговаривать, а я не хотела. Не могла. У них своя правда, у меня своя. Они никогда не согласятся со мной, а я с ними. Я не уверена в своем праве навязывать им свои принципы. Не хочу скандалов. Значит, надо молчать. А как? Если взрослый парень, на восемнадцатом году, ходит отсиживать в школе 3—5 часов, потом дома гоняет 4—5 часов каких-то гоблинов на компе, потом на скутере «проветривается», после чего заваливается спать, оставив на полу ванной ручьи? И так изо дня в день? Я вздохнула и толкнула дверь. Выходить надо, не спрячешься.
– Ма, мне надо завтра в школе сдать 500 рэ на охрану.
– Сереж, мы же уже сдавали?
– Не, это было на ремонт коридоров. И еще мне надо двести рэ на методички ЕГЭ по русскому. Да, еще триста – Лариске.
