скачать книгу бесплатно
Обжигающие вёрсты. Том 2. Роман-биография в двух томах
Геннадий Мурзин
Во второй том романа-биографии «Обжигающие вёрсты» включен период, когда автор перешел некий Рубикон – из юности шагнул в серьезную взрослую жизнь, когда выбрал окончательный путь, путь профессиональной журналистики и литераторства. Как и прежде, терний было в его жизни куда больше, чем удач. Наверное, судьба, если за успехом обычно следовало поражение.
Обжигающие вёрсты. Том 2
Роман-биография в двух томах
Геннадий Мурзин
Редактор Геннадий Мурзин
Корректор Геннадий Мурзин
Фотограф Геннадий Мурзин
Фотограф Юрий Макаров
Фотограф Радис Сибагатуллин
Фотограф Владислав Панов
Фотограф Александр Мельник
Фотограф Ян Хуторянский
Фотограф Сергей Мурзин
Фотограф Марк Донской
Фотограф Анатолий Грахов
© Геннадий Мурзин, 2018
© Геннадий Мурзин, фотографии, 2018
© Юрий Макаров, фотографии, 2018
© Радис Сибагатуллин, фотографии, 2018
© Владислав Панов, фотографии, 2018
© Александр Мельник, фотографии, 2018
© Ян Хуторянский, фотографии, 2018
© Сергей Мурзин, фотографии, 2018
© Марк Донской, фотографии, 2018
© Анатолий Грахов, фотографии, 2018
ISBN 978-5-4490-2779-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 41. Захолустье
В поклонении Бахусу
А вот и Верхотурье. Впервые в этом городе, хотя и много наслышан. О давнем-предавнем прошлом. За несколько веков до появления моего здесь город был славен прежде всего тем, что считался форпостом Урала и Сибири, резиденцией знатных бояр, царских наместников, а также столицей православия в этих краях. Затмевал даже Ирбит с его знаменитыми на весь мир торговыми ярмарками. Иначе говоря, на роду было написано быть на долгие века главнейшим городом-крепостью восточных рубежей России. Но впоследствии все изменилось. Особенно стремительно город стал хиреть в двадцатом веке, когда к власти пришли большевики, занявшиеся грабежом многочисленных монастырей, церквей и разрушением великолепнейших соборов, физическим уничтожением купеческого сословия, являвшегося, как и священники, столпами местного общества, его базой и опорой. А всякий живой организм, лишенный корней и питательной почвы для них, – неизбежно гибнет.
Да, был город со славной историей и не стало. Теперь…
…Сказали, что станция от города в шести километрах. Еду на маленьком и тряском автобусишке, подобную рухлядь в других городах давным-давно не эксплуатируют. Мимо окон, слева и справа, мелькают отдельные крестьянские домишки, у палисадников (хоть и зима уже, но тепло) гуляют козы, телята и куры. Это, видимо, крохотные пригородные поселения. Кругом – запустение, полуразвалившиеся хибарки, покосившиеся бараки и скопления мусора. Наконец, впереди показались купола соборов, монастырей и церквей – остатки былой роскоши. Понял: это и есть собственно Верхотурье. Практически, никакого новостроя. Лишь три-четыре двухэтажных дома советской постройки. Как мне пояснили, в них помещается власть.
Редакцию районной газеты нашел быстро. Первый же прохожий показал на старинный дом (очевидно, купец какой-то жил). Дом из розового кирпича, они положены ровнёхонько, один к одному; стены толстенные; оконные проемы небольшие (холодные места как-никак), но окаймленные красивыми каменными узорами: крыльцо высокое, с навесом из инкрустированной жести; ступеньки, как полагаю, из листвянки, поэтому служили и служат как старым, так и новым хозяевам.
Вхожу внутрь. Слышу из-за двери справа пощелкивания линотипа и тарахтенье работающей плоскопечатной машины. Понятно: на первом этаже – типография. Передо мной старинная крутая лестница, ведущая на второй этаж. Поднимаюсь. Ступени тихо поскрипывают. Справа – первая дверь и на ней табличка: «Директор типографии». Чуть дальше по коридору, напротив, еще одна дверь, обитая черным дерматином, и на ней также табличка: «Редактор А. Н. Ахмадеев». Дверь лишь полуприкрыта. Заглядываю: пусто. Вышел, полагаю, и ненадолго. Жду. Минуты через две в глубине коридора, повернувшего влево, вижу худощавого и покашливающего мужчину лет пятидесяти, с редкими, начавшими седеть, волосами на голове. По обличию – татарин. Значит, он, редактор. Подошел. Посмотрел на меня и на мои чемоданы.
– Геннадий Иванович? – Спросил он, пытливо разглядывая меня.
– Да, Александр Николаевич. Вот… Прибыл, так сказать, в ваше распоряжение.
Ахмадеев открыл шире дверь.
– Проходите. – Мы вошли. Хозяин притворил за собой плотно дверь. – Присаживайтесь. – Огляделся. Кабинет просторный и светлый; окон много и выходят на две стороны – на запад и на север. Чистенько. Мебель старенькая и могла сохраниться лишь здесь, в глухой провинции. Слева – стояк хорошо протопленной печи-голландки с черным жестяным кожухом, от которой веет домашним теплом. Ахмадеев спросил. – Решились, значит?
– Да. – Кивнул в ответ.
– Верхотурье – не Асбест. Слышал, хорошую квартиру там оставили?
– Есть такое дело.
– Жалеете?
– Пожалуй.
– Понимаю. У нас, увы, такого жилья нет, чтобы с ванной, горячей и холодной водой, унитазом, газовой плитой на кухне и с балконом. Наши удобства – на улице.
– Не из господского сословия, – заметил, – поэтому ко всему привычный.
Ахмадеев усмехнулся.
– Тогда – не так страшно будет… Документы взяли? – Встал, подошел к столу и положил перед редактором паспорт, трудовую книжку, партийный и военный билеты. Он долго и тщательно изучал документы. Дошел и до партбилета. Он сказал. – Придется ехать и сниматься с учета. Ничего, съездите как-нибудь.
Сказал:
– Там у меня открепительный талон.
– Уже?! – Удивился редактор. – Отлично. Сходите, – он показал в окно за его спиной, где виднелось шлакоблочное белое здание, – и встанете на учет. – Ахмадеев достал из стола лист белой бумаги. – Подсаживайтесь и пишите заявление.
Через полчаса уже был на рабочем месте. В кабинете два письменных стола с голубым суконным верхом, на котором виднелись застаревшие пятна от чернил, – ответственного секретаря и мой. Оказалось, отдел писем состоит из одного сотрудника, то есть меня, заведующего. В экономическом отделе – трое, где, кроме заведующего, было два корреспондента; в отделе партийной жизни – двое, где, кроме заместителя редактора (он же и заведующий отделом) был-таки корреспондент. Собственно, это типовое штатное расписание всех (с выходом три раза в неделю и формата А-3) городских и районных газет. Были еще фотокорреспондент и организатор районного радиовещания. Первый, естественно, поставлял иллюстративный материал, второй – готовил передачи для районного проводного радио. Таким образом, следующий состав редакции: редактор, заместитель редактора, ответственный секретарь, два заведующих отделами, три корреспондента, фотокорреспондент, организатор радиопередач, корректор, бухгалтер, машинистка, шофер, курьер-уборщица-истопница.
Первый, с кем познакомился, естественно, был ответственный секретарь Виктор Соколов. Обмениваясь рукопожатием, обратил внимание на два обстоятельства: на излишнюю какую-то нервную суетливость и на амбре, то есть на запах винного перегара изо рта. Как оказалось, оба обстоятельства взаимоувязаны и имеют одно и то же происхождение – чрезмерное поклонение Бахусу.
Знал ли редактор об этой слабости ответсека? Ну, разумеется. Однако мирился и смотрел сквозь пальцы. Откуда другого-то взять? Выбора – тю-тю! Особенно, в таком глухом городке, как Верхотурье. Да и должность не из простых: каждого не назначишь. Специфика, знаете ли. О том понял позднее. Ответственный секретарь – это начальник штаба, вдохновитель и организатор работы творческого коллектива. Ответственный секретарь – это человек, умеющий хорошо писать, чтобы грамотно вычитывать материалы, идущие в номер, делать правку, удаляя авторские погрешности. Ответственный секретарь – это, наконец, человек, обладающий каким-никаким художественным чутьем, чтобы прилично макетировать, делать полосы будущего номера газеты внешне эстетически приятными.
Оформление газеты – это искусство. Обладал ли им Виктор Соколов? В какой-то мере, да. На первых порах так и считал. Но потом, присмотревшись, кое в чем разобравшись, нахватавшись опыта, оценку поменял. Мне стало очевидным: Соколов делает газету, как выражался, левой пяткой, слепым методом, то есть, не глядя, не утруждая мозги излишними думами об эстетике, например.
Чем, скажем, была забита голова Соколова с раннего утра, с той поры, как появлялся на рабочем месте? Думаете, тем, как покрасивее смакетировать очередной номер? Да, он и об этом, наверное, думал, но не в первую очередь. В первую очередь обуян был заботой, у кого перехватить трёшницу (жена, видимо, мужика сильно ограничивала в деньгах, поэтому вечно побирался, а потом обычно о долге забывал, поэтому одалживали коллеги неохотно), чтобы сбегать в магазин и опохмелиться. Настроение – соответствующее: хмурый и злой. Сбегав, утолив жажду, становился веселым и словоохотливым.
Смущало меня подобное соседство, но не беспокоило. Считал, что у каждого человека своя голова на плечах и живет по своим принципам, поэтому что-либо навязывать не считал для себя возможным. Соколов – старше меня, образованнее (за плечами факультет журналистики), опытнее. Я же, как говорится, начинаю лишь писать на первый снег и не дело видеть лишь недостатки, лучше, если стану учиться у других тому, что они умеют, впитывать достоинства, набираться журналистского мастерства, профессионализма.
К тому же Соколов в своем пристрастии к спиртному (не мог этого не заметить) в редакции не одинок. Пили, практически, все, причем, не отходя от рабочего стола. Особенно гульба становилась массовой в двух случаях: когда выдавали зарплату и еще деньги были на руках у мужчин, а не у их жен; когда в районную столовую, находившуюся в каких-то ста метрах от редакции, поступало свежее бочковое (наиболее дешевое) пиво, либо также разливное вино. Соколов, конечно же, отдавал предпочтение вину. Макаров, фотокорреспондент (довольно полный мужчина), увлеченно и помногу отдавался пиву; сам видел, как, накупив пять трехлитровых банок пива, приносил в редакцию и один всё выпивал. С ужасом вначале смотрел и спрашивал: «Не лопнешь?» Макаров, похохатывая, отвечал: «Под вечер еще сбегаю». Спустя месяц, попривык.
Явление сие было настолько массовым, что не мог оставаться в стороне (со своим уставом в чужой монастырь не ходят), поэтому не отказывался (не хотелось выглядеть белой вороной), участвовал в пивных оргиях. Правда, мог выпить пива не больше литра. Больше – не хотелось.
Чтобы закрыть окончательно пьяную тему (извините, что с нее начал; к слову пришлось), скажу о редакторе несколько слов. Он видел эти коллективные загулы, но реагировал вяло, скорее, формы ради. Сам, зачастую, не участвовал (его интересы замечательно представлял заместитель Виктор Коршунов), но пиво, как понял, тоже любил, не бочковое, а бутылочное, которого, практически, в потребсоюзовской столовой не бывало. У Ахмадеева были связи в определенных кругах. Ему еще накануне сообщали о прибытии свежей партии бутылочного «Жигулевского» в столовую станции Верхотурье, поэтому садился в машину и ехал туда. Узнав, что я также обожаю бутылочное пиво, пригласил однажды с собой и меня. Исключительный случай в коллективе. Воспринял как знак особого ко мне расположения. Увидел, что пьет он мало (по редакционным меркам). Обычно мы брали по две бутылки, по хвостику соленой селедки, садились за столик, долго (за разговорами) смаковали. Потом возвращались в редакцию. Говорили обо всем, но никогда о людях, работающих в редакции.
В дни рождений Александр Николаевич обязательно присутствовал на редакционных застольях, но пил мало, не более двух рюмок, а потом уходил.
Этим мне он очень понравился. Впоследствии мне станет ясно: его эта умеренность – явление редкое в журналистских коллективах; редакторы обычно ведут себя разнузданнее своих подчиненных, позволяя в таких гульбищах, не стесняясь, себе многое. Все-все! Больше – ни слова о пьянке. По крайней мере, в настоящей главе.
Вхождение в новую жизнь
Быстрёхонько, как ни странно, влился в коллектив, который меня принял неплохо. И легко. Оказалось, что коллеги в творческом даровании не так уж далеко ушли от меня, новичка, причем, необразованного. Конечно, встречались в моих материалах огрехи, но у кого их не было? Недостаток опыта компенсировал усердием и внимательным отношением к советам, если таковые были.
Материалы в газете были разные: одни – лучше, другие – хуже. Смотрел всегда критически и потому видел свои недостатки, чаще всего, первым.
Помню (как будто это было вчера, хотя прошло почти пятьдесят лет), как написал первую свою информационную заметку в ранге заведующего отделом писем. Отдал ответственному секретарю и стал следить, как он правит. Соколов, так сказать, поправил, причем, с очевидным наслаждением. Например, у меня предложение: «Женщина всегда очень ответственно относилась к делу». Соколов вычеркивает слово «ответственно» и над ним вписывает свое слово – «старательно». Через пару недель пойму, в чем тут дело: слово «старательно» – его самое любимое и поэтому при первом удобном случае обязательно вписывает другим. Взял как-то (это было на редакционной летучке) и проанализировал небольшую зарисовку, вышедшую из-под пера ответственного секретаря. В небольшом по объему материале насчитал слов «старательно» (в разных его вариациях) аж восемнадцать. После моей товарищеской критики Соколов свое любимое слово перестал вписывать в мои материалы, но сам им продолжал пользоваться с прежней охотой..
Уже две недели, а быт по-прежнему неустроен. Живу – в редакции. Завтракаю и ужинаю – прямо на рабочем месте, обедать ходим с женой в районную столовую, спим на диване, доставшемся, очевидно, от прежних хозяев. Просыпаемся рано, в пять, когда приходит истопница и начинает носить дрова с улицы, заправляет и растапливает печи, потом идет на колонку за водой, гремит ведрами и берется за уборку помещений. Старается женщина не шуметь, но это у нее плохо получается. Так что приходится подниматься, умываться, пить чай, перемещаться с дивана к столу и браться за работу.
Вечерами хожу по ближайшим улицам, захожу в дома, разговариваю с хозяевами, пытаюсь снять угол. Не удается: заслышав, что работаю в редакции, машут руками: нет-нет. Начинают говорить, что самим негде повернуться, хотя очевидно, что дом большой, пятистенник, а хозяева одиноки. Ясно: чего-то опасаются. Но чего именно?! Пока не догадываюсь.
Зашла как-то Таисия Мурзина, однофамилица, муж родом из Пермской области. Зашла, чтобы познакомиться с новым сотрудником, то есть со мной. В разговоре поделился своей проблемой. Отнеслась с пониманием.
– В городе почти нет коммунального жилья. – Сказала она. – Ничего не строят. В основном, частный сектор. Завод коньков, вон, два года строит и не может довести до конца восьмиквартирный дом, а очередь – двести заявлений. Жди, когда рак на горе свистнет.
– Скажите, – спрашиваю, – почему на квартиру не пускают?
– Искали?
– Да. И безрезультатно. Как услышат, что приезжий журналист, так начинают отмахиваться.
Собеседница усмехнулась.
– Объяснение простое: опасаются люди, что вы станете пьянствовать. Город небольшой. Все и обо всех всё знают. Наслышаны, что корреспонденты сплошь пьяницы. Не хотят такого соседства.
– Но я… вроде бы…
– Откуда им знать?.. Помолчав, сказала. – Пожалуй, смогу помочь. Есть приятельница. Живет одна в доме; две большие комнаты и отдельная кухня с русской печью. Квартирантов не пускает, но поговорю с Глафирой Михайловной, отрекомендую. Возможно, смилостивится. Всю жизнь учительницей проработала. Женщина строгая, но добрая. Пожалуй, вы ей понравитесь.
Почему так решила? Ума не приложу.
На другой день Таисия Мурзина вновь зашла в редакцию. Сообщила, что Глафира Михайловна почти согласна, но прежде хочет встретиться и обговорить условия найма жилья. Вечером побежал по названному адресу. Дом минутах в пятнадцати ходьбы. Встретился с хозяйкой. В доме опрятно. Комната, предназначенная для нас, светленькая и, похоже, теплая, так как с одной стороны тыльная часть русской печи, а с другой – полуовал печи-голландки.
Глафира Михайловна строго сказала:
– Оплата – десять рублей в месяц и своевременно, дрова – пополам, электричество – тоже. И, – она сурово посмотрела на меня, – никакого баловства: не терплю пьяниц.
Пообещал, что тут проблем у нее не будет. Смотрела скептически: значит, не верила.
Уже на другой день позвонили со станции Верхотурье и сообщили, что прибыл контейнер, что его надо быстро освободить от груза. Договорился насчет грузовичка, поехал, перевез барахлишко в дом Глафиры Михайловны.
Не стану скрывать: бывало, что появлялся дома с запашком. Но, видимо, этот мой вид считался настолько невинным, что суровая хозяйка миролюбиво поглядывала и молчала. За все время совместного проживания мы ни разу не поссорились. Не оказалось повода.
Через семь месяцев шеф выбил в райисполкоме коммунальное жилье. Это был деревянный, вполне еще добротный двухэтажный дом из четырех квартир. Наше жилище – первый этаж справа. Две комнатки и кухонька. Отопление, естественно, печное, вода – с уличной общественной колонки, нужник – во дворе. В редакции посчитали, что получил хорошее жилье. И это правда: аналогичную моей квартиру (надо мной) занимал ответственный районный партработник, член бюро райкома КПСС, председатель районного комитета народного контроля. Не чета мне, а условия жизни те же.
Быт налажен, и…
Берусь за дело и по-настоящему
О моих обязанностях. Они отличны от других творческих работников. Главное, как определил редактор, – работа с письмами: ежедневная регистрация в специальном журнале, отправка на просмотр редактору, который решает, что с каждым из писем делать. В редакционной почте попадались письма, годные для печати, на них появлялась резолюция шефа: «Подготовить к печати». Он указывал фамилию того сотрудника, кого касалась команда. Эти письма (под роспись в журнале) разносил по отделам. Большей частью редакционная почта состояла из жалоб читателей, многие из них подлежали проверке. Существовало две традиционных формы установления достоверности того, что сообщил читатель: либо отправка (с редакторским сопроводительным письмом) для изучения фактов и принятия соответствующих мер руководителям служб района и хозяйственных подразделений, либо следовало поручение сотруднику: «Проверить с выездом на место». Но это не окончание моей работы, а лишь начало. Мне надлежало проконтролировать исполнение сроков рассмотрения жалобы, а это означало, что приходилось напоминать. И не по одному разу.
Сам же показывал пример другим сотрудникам, как надлежит работать с письмом.
На мне же лежала обязанность отправлять для принятия мер критические выступления газеты и также следить, чтобы руководители отвечали не только в указанный срок, а и полно, точно, по существу критики. Плюс вел учет рабселькоров, наших добровольных помощников. И также показал пример: создал первый в редакции общественный отдел по правовому воспитанию. Делал все, чтобы мои общественники не просто числились на бумаге, а помогали в освещении на страницах газеты вопросов права и морали. Еще через месяц организовал другой общественный отдел – отдел по контролю за своевременным, полным и точным рассмотрением на местах жалоб и заявлений граждан. Глядя на мою серьезность намерений, общественники откликались и помогали.
Помимо чисто технических задач, обязан был освещать в газете определенные темы. Редактор за мной закрепил вопросы образования, здравоохранения, культуры, права и морали, бытового обслуживания населения. Я, между прочим, сдавал в газету ничуть не меньше материалов (информационных и аналитических), чем любой творческий сотрудник редакции, не обремененный никакими другими делами, как только писать.
А что шеф? Смотрел и, преимущественно, молчал, то есть не хвалил особо, но и не ругал. И лишь однажды произошла ссора. Вина полностью лежала на мне: позволил себе хамскую выходку, вторгнувшись в сферу исключительной компетенции редактора. Глупость, конечно. Вот что произошло.
Согласно редакционному плану, должен был организовать и провести рейд печати по проверке готовности школ района к новому учебному году. Организовал и провел. По итогам написал острую корреспонденцию, сдал ответственному секретарю, тот сразу же поставил в очередной номер. Утром, накануне выхода номера, оттиски полос Соколов вывесил на стенде, чтобы все желающие могли, если захотят, посмотреть и вычитать уже в полосах собственные творения. Увидев на второй странице, внизу, свой рейдовый материал, внимательно просмотрел, оставив для корректора несколько авторских пометок. И ушел, чтобы заняться другими делами. Вернулся в редакцию через несколько часов. В коридоре встретил корректора, которая уже с чистыми полосами спускалась в типографию. Попросил разрешения взглянуть. Глянул и обомлел: на второй полосе нет моей статьи, как корова языком слизнула. Как это так? В чем дело? Бегом к Соколову. Тот хмельно (успел заправиться) смотрит на меня и нагло ухмыляется.
– Почему снял мой материал? – Подступил к ответственному секретарю.
Тот спокойно ответил после многозначительной паузы:
– Не я… Дело рук шефа. Ищешь приключений на задницу? За этим – к нему.
– И пойду! – воскликнув, рванув в сторону редакторского кабинета.
Соколов хохотнул в след:
– Ну, иди-иди… Получишь по первое число…
Обуреваемый эмоциями, влетел в кабинет. И стал что-то говорить. Видимо, на повышенных тонах стал предъявлять редактору претензии. Ахмадеев, выслушав весь мой страстный монолог, стукнул кулаком по столу и тихо сказал:
